Текст книги "Век моды"

В почтении, которое мой отец оказывал императрице, не было ничего от низкопоклонства. Когда Евгения была у власти, он не просил у нее наград, а после ее изгнания оставался лояльным. И абсолютно верно написала в своих мемуарах княгиня Меттерних, за что я ей очень благодарен: «Господин Ворт был даже более предан Императрице после падения Империи, чем до этого. И очень жаль, что те, кто действительно обязан своим положением Империи, не следовали его примеру!» Подобно всем великим красавицам, Евгения, конечно, была избалована, а ее отчужденность под внешними любезными манерами делала внешность еще более поразительной. До ссылки она была похожа на всех женщин высшего общества своего времени, то есть поверхностной. После изгнания она узнала смысл жизни, научилась понимать людей и с годами стала более глубокой личностью.

Примерно через пятнадцать лет после войны 1870 года[52]52
  Имеется в виду франко-прусская война. После поражения в Седанской битве и сдачи в плен прусским войскам Наполеона III уехала в Англию.


[Закрыть] отец посетил остров Уайт и, оказавшись поблизости, отправился засвидетельствовать свое почтение Императрице в изгнании. Она приняла его со всей любезностью и подлинной изысканностью в своем зимнем саду, в странном месте, наполненном похожими на бамбук растениями, привезенными из тех мест, где погиб ее сын[53]53
  Сын Евгении Луи-Наполеон погиб в 1879 году в войне англичан с зулусами.


[Закрыть].

Последний раз я видел ее на людях в опере, великолепную, в голубом платье, в жемчужном ожерелье и греческой диадеме с «Регентом» в прекрасных волосах.

Во времена империи наша рю де ла Пэ достигла наивысшего великолепия. Каждую пятницу благородные дамы проезжали по ней в Булонский лес, разряженные в шикарные платья, отделанные километрами валансьенских кружев. Они ехали в открытых экипажах с ливрейными лакеями в напудренных париках и брюках из атласа. Проехала мадам Мюзар[54]54
  Мюзар – скрипач, дирижер, автор танцевальных мелодий, придумал давать концерты под открытым небом. Ключевая фигура в развлекательной жизни Парижа середины XIX века. – Прим. пер.


[Закрыть], невестка знаменитого распорядителя балов из «Варьете»[55]55
  Название бульварного театра в Париже. – Прим. А. Васильева.


[Закрыть], которая разбогатела благодаря нефти, обнаруженной на ее участке в Америке (этот участок ей подарил голландский король в момент великодушия), в карете, представляющей собой образец «каретного искусства». Такие кареты всегда были обиты изнутри белым атласом, и их запрягали самыми великолепными лошадьми, которых можно было раздобыть. Однажды эта дама вызвала скандал, приехав в магазин Ворта в мужской одежде, в почтовом экипаже, запряженном четверкой лошадей, которым сама и управляла. Мадам сидела совсем одна в кабине с двумя лакеями позади и двумя верховыми, сопровождавшими экипаж, они следовали за ней со свежими лошадьми для замены уставших. Ее наряд и искусство управлять лошадьми вызвали в тот день затор на рю де ла Пэ. В то время англомания в одежде и спорте еще не охватила француженок, а наступила позже под влиянием королевы Александры, тогда еще принцессы Уэльской. Да и мужская одежда, введенная в обиход англичанками для охоты, была еще новинкой в Париже.

Маркиза де Жакур в платье от Ворта периода Второй империи, Париж, ок. 1880 года

Кроме кареты «Дорсэ», обитой изнутри белым атласом, у мадам Мюзар была карета «Домон», в которой она всегда появлялась в торжественные дни, например на скачках «Гран-при». В этих случаях ее лакеи были одеты в яркие зеленые ливреи и напудренные парики. Поскольку считалось, что она была, как говорят в народе, «дамой с прошлым», то, конечно, не допускалась на трибуны. Она всегда была великолепно одета и на скачках, и в опере и никогда не появлялась в одном и том же платье дважды. А ее драгоценности по своему великолепию могли сравниться с ее лошадьми. Как в то время было модно, драгоценности она покупала гарнитурами и каждую пятницу посылала свои изумруды или рубины в нашу мастерскую, чтобы их нашили на корсаж в качестве отделки. Мадам Мюзар стала первой носить гладко причесанные волосы на прямой пробор, окаймленные ниткой бриллиантов. Последним штрихом в ее прическе, который я бы рискнул назвать абсурдным, был бриллиантовый полумесяц, помещенный так, что он возвышался над ее лбом. Она была красивой женщиной, прекрасного телосложения, похожая на статую Дианы, и, конечно, вызывала всеобщее восхищение.

Тем не менее подавляющее большинство женщин, не будучи столь экстравагантными, как мадам Мюзар, довольствовались своими «Дорсэ». Не много благородных дам осмелились бы обходиться без кареты, этой восьмирессорной одноконной кареты, обитой изнутри ярким атласом или, более скромно, белым или жемчужно-серым. Это была универсальная модная карета.

В первые годы империи было нелегко встретить императрицу, только на больших приемах. Понедельники были, может быть, самыми исключительными, когда она принимала и французов, и иностранцев. Некая мексиканская благородная дама, синьора Эразу, чрезвычайно богатая и обладательница многих великолепных карет, изящно украшенных гербами, была принята в Тюильри. Она приехала вместе со своими дочерьми, они были образцами элегантности. Каждую пятницу мы посылали ей один, два или три новых платья для Опера́, и каждый четверг – для «итальянцев»[56]56
  Имеется в виду театр Итальянской комедии в Париже.


[Закрыть], не учитывая остальных нарядов, которые заказывались время от времени для особых случаев.

Эта дама внесла изумительный штрих в общественную жизнь Империи и в Дом Ворта по весьма необычной причине. Однажды она пришла к моему отцу и сказала: «Господин Ворт, я дала обет Святой Деве на горе Кармель больше никогда не носить шелка, а только платья из коричневой шерсти». Невероятно, но она говорила это серьезно. Это был забавный каприз, подвергший испытанию изобретательность отца. Но он никогда не отступал. Бальные платья, дневные платья, обеденные платья – все что угодно было выполнено для нее из коричневой шерсти. Тяжелый тюль, вуали и все ткани специально ткались для нее в Лионе, чтобы она могла выполнить свой обет.

В середине 1860-х годов, этого великого десятилетия Империи, моя мать тяжело заболела бронхитом. Отец отправил ее в Канны на зиму, где она полностью излечилась от болезни, хотя впоследствии не могла в это поверить, так как у нее были слабые легкие. После болезни отец не разрешал ей работать в магазине, и у нас появились «девушки из магазина», как называли манекенщиц моей юности.

Подобно большинству общеупотребительных слов и фраз в народной речи, слово «манекенщица» было введено одним журналистом, который иногда бывал в нашем магазине. Он пришел вместе с клиентом, чтобы посмотреть костюм в стиле Директории. Его приятель, пожелав увидеть костюм на человеке, попросил, чтобы одна из продавщиц примерила его. Продавщица охотно примерила платье, и репортер из газеты

«Парижская жизнь» написал статью «Выход, мадемуазель Манекенщица». Это был первый раз, когда кто-нибудь осмелился назвать девушку из магазина манекенщицей. Невозможно не вспомнить о моей матери, когда пишу о Доме Ворта. Вначале она была вдохновительницей отца, а позднее – общественной знаменитостью магазина. Ни один клиент не обращался с ней как с поставщиком, а многие, восхищенные ее очарованием, добивались ее дружбы. Принцесса Анна Мюрат, невеста герцога де Морни, настояла на том, чтобы мадам Ворт пришла на ее свадьбу. Принцесса была потомком знаменитого Мюрата, который женился на Каролине, сестре Наполеона I, и племянницей императора. Она была признанной фавориткой Ее Величеств и всюду сопровождала императрицу. Ее брак с герцогом де Морни был желателен, потому что император очень хотел установить связь с предместьем Сен-Жермен. Некоторые орлеанисты[57]57
  Монархическая группировка во Франции, выступавшая в период Реставрации в поддержку притязаний Луи Филиппа Орлеанского на королевский престол и добившаяся во время революции 1830 года провозглашения его королем.


[Закрыть], или законники, уже проникли в Тюильри и посещали «понедельники» императрицы. Император считал, что брак принцессы Анны с одним из них укрепит эти связи.

Принцесса была красавицей, чем-то похожая на графиню Пурталес. Анна была несколько полновата, но в то время никакие бедра не могли считаться слишком широкими, это не играло никакой роли. Важно было иметь прекрасные плечи, красивый бюст и показывать их! На ее свадьбе были император и императрица, и благодаря этому она сделалась знаменитой. В этот день принцесса была необычно красивой. Я хорошо запомнил платье, в котором была моя мать! Оно было из серебристо-серого фая, по низу шли фестоны, платье было очень длинным и широким. Шарф из тюля, а на поля нашиты бутоны роз. С левой стороны прически был прикреплен маленький черный эгрет[58]58
  Украшение на голове из перьев.


[Закрыть]. Конечно, у других дам были и более изысканные платья, но отец хотел, чтобы мама отличалась элегантной простотой. Придворные дамы появились в сильно декольтированных платьях, что тогда было обычным, независимо от времени дня. Я вспоминаю, что при распределении призов на выставке 1867 года в два часа дня на всех придворных дамах были вышитые тюлевые платья, сверкавшие бриллиантами и глубокими декольте.

Несмотря на всепоглощающий интерес к работе отца, к многочисленным друзьям и общественным обязанностям, мать находила достаточно времени для своих любимых детей. Если иногда ее привязанность проявлялась несколько болезненным образом, как в случае одежды, которую она иногда сама создавала, и локонов под горячими щипцами, то это из-за беспокойного сердца.

По меньшей мере один из трех ее любимых мужчин обязательно создавал какие-нибудь проблемы. Я должен признаться, что в школе был не самым серьезным учеником. Во время уроков я уделял больше внимания воспроизведениям силуэтов мадам Нильссон[59]59
  Нильссон, Кристина, графиня де Касса Миранда (1843–1921) – шведская оперная певица (сопрано). Она блестяще владела техникой бельканто и считалась соперницей самой знаменитой дивы Викторианской эпохи Аделины Патти. В 1872–1885 годах гастролировала в Петербурге и Москве. Об общест-венном резонансе этих гастролей свидетельствуют неоднократные упомина-ния Нильссон в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина».


[Закрыть] или Мари Фавар[60]60
  Фавар, Мари Жюстин (1727–1772) – французская актриса комической оперы, выступала в театре Итальянской комедии в Париже. Обладала выдающимся комедийным дарованием, искусством перевоплощения и огромным сценическим темпераментом.


[Закрыть], которых я видел во время каникул в Опера́ и Итальянском театре, чем переводом с греческого и латыни. Мои книжки были испещрены набросками и карикатурами, а уж о словарях и говорить нечего – они походили на средневековые молитвенники с полями, предназначенными для венков, роз, ангелов, святых и мучеников, были покрыты профилями, воздушными шарами и велосипедами. Короче говоря, я был плохим учеником, потому что воображение было занято совсем другим, не связанным со школьными предметами.

В возрасте десяти лет я уже создавал платья, и некая польская дама часто просила, чтобы я продал свои рисунки. Неудивительно, что я стал кутюрье: с самого рождения я не знал ничего, кроме кринолинов и кружев, бархата и тюля, наполовину сшитых платьев и готовых, которые могла носить королева, легкомысленных нарядов для известных куртизанок и скромных платьев – для невест!

С моими способностями к рисованию я, без сомнения, мог стать художником, если бы так сильно не любил своего отца. Мысль о том, что я мог бы делать что-то другое, а не последовать по его стопам, никогда не приходила мне в голову. К тому же мечта стать художником казалась мне столь дерзкой, столь бессмысленной, столь претенциозной, столь честолюбивой, что я ни разу не осмелился высказать такие пожелания. А отец не то чтобы не интересовался моими набросками, он интересовался, но недостаточно, чтобы подтолкнуть меня к изучению искусства.

Однако, когда мне было около четырнадцати лет, я познакомился с великим художником-пейзажистом Коро. Он был другом наших знакомых и иногда заходил к нам обедать. Со временем он стал нашим близким другом, и однажды, во время войны 1870 года, моя мать, которая, как и все матери, верила, что ее дети полны талантов, сказала: «Мой дорогой друг, было бы очень любезно с вашей стороны, если бы вы разрешили моему сыну Филиппу, у которого некоторый талант к рисованию, прийти к вам в воскресенье и дали советы по поводу его работ».

И таким образом, когда Париж находился в осаде, я начал посещать восхитительные воскресенья у Коро, которые стоили, по крайней мере, пятнадцати лет настоящего опыта в моей профессии.

Глава 5
Основание богатства Ворта

Отец не мог предвидеть, что вложение больших денег в живопись его друга Коро будет хорошим бизнесом, как мы теперь называем покупку картин. Известный своей непрактичностью, часто встречавшейся у талантливых людей, Ворт не мог и подумать наживаться на таланте Коро и очень мало покупал шедевры, которые в наши дни стоят миллионы. Я сожалею об этом не по финансовым причинам, но потому что люблю этого художника больше всех и предпочитаю маленькие этюды его раннего периода, висящие в моем доме на улице Эмиль-Дюшанель, большим картинам, недавно проданным за сказочные деньги.

Близкое знакомство с этим мастером пейзажной живописи в годы формирования моей личности повлияло на всю мою жизнь. С практической точки зрения это сформировало художественное чутье и научило мой карандаш легкости, что впоследствии стало моим большим достоинством. Мой набросок любого фасона мог выразить идею и пожелания лучше и быстрее, чем тысячи слов. Кажется, Наполеон справедливо заявлял, что черновой набросок намного полнее, чем словесное описание. А с этической точки зрения дружба с Коро, окрепшая в те воскресные часы в его студии, когда я больше слушал, чем рисовал, привила мне профессиональную честность и умение прислушиваться к совести.

Кто знает только его работы, не может понять щепетильности этого человека. Однажды он сказал одному из моих преподавателей: «Не столько природу я желаю писать, а в большей степени желаю отразить на холсте глубокие чувства, которые она внушает мне». А однажды он объяснил мне: «Мое дорогое дитя, превыше всего будь добросовестным. Имей моральные критерии. В написании пейзажа вы должны выразить душу природы на холсте точно так же, как душу изображаемого человека, как если бы пейзаж был портретом. Если ваш сюжет – гора, вы не должны довольствоваться, как делают многие художники, фотографированием при помощи кисти. Ваша рука должна быть такой же верной, а проникновение таким же глубоким, как будто вы переводите величие этой горы, как и ее очертания, в живопись».

Он всегда высказывал эти золотые правила живописи с простодушным видом, который замечательно соответствовал его трогательной простоте. Возможно, величайшая из его заповедей была воплощена в совет, данный одному молодому художнику. Тот представил ему свою работу, Коро посмотрел минуту и медленно произнес: «Дорогое дитя, это очень хорошо, в самом деле, очень хорошо. Но это просто живопись. Природа не нарисована. На этом рисунке видна ваша озабоченность сделать как полагается. Вы пишете, как вас учили. Вы должны писать сердцем, душой. Ваш мозг и глаза должны служить вашим чувствам и художественной совести».

Какой урок! Его надо золотом выгравировать на мраморе во всех художественных школах.

Чарльз Фредерик Ворт в 1890 году, Париж. Фото Надара

Коро научил меня знать и любить искусство, и в наши дни я окружен им во многих проявлениях, которые благодаря его доброму влиянию приносят радость мне и всем, кто переступает порог моего дома.

Пока я рос под руководством этого добрейшего человека, отец сталкивался с превратностями успеха. Клиентура, сложившаяся еще у Гажлена, последовала за ним, а при покровительстве Евгении и ее двора вскоре так заполнила магазин на рю де ла Пэ, что ему стало трудно находить время и место для выполнения заказов. Все это вызвало несказанную зависть у соперников. Некоторые принимали добродетельный вид и открыто заявляли, что оскорблены тем, что мужчина должен присутствовать на примерке, хотя женщины были более предусмотрительно одеты на примерку, чем на бал. Пуританские требования были беспрецедентными, потому что с времен Людовика XIV кутюрье и даже корсетники всегда были мужчинами. Женщины-портнихи вошли в моду только после того, как закончилось царствование этого монарха.

Вскоре появилась клеветническая статья, в которой во всех подробностях описывалась вновь созданная фирма по пошиву одежды, где мужчины всего города подсматривали за женщинами, а директор, молодой человек, принимал посетителей в греческой тюбетейке на голове и сидел, закинув ноги на каминную полку. Ничто не могло быть дальше от истины, потому что моя мать, застенчивая и консервативная женщина, всегда присутствовала в магазине, а сдержанность и строгое достоинство отца – он никогда не поддавался даже такому легкому нарушению этикета, как сигарета, – были хорошо известны. Несмотря на это, статья вызвала большой переполох, и бедная мать была вне себя. Юридически мы ничего не могли предпринять, так как автор опустил название фирмы, хотя и описал ее достаточно хорошо.

К счастью, одной из наших клиенток в то время была мадам де Жирарден[61]61
  Жирарден, Дельфина де, урожд. Ге (1804–1855) – французская писательница, жена журналиста и издателя Эмиля де Жирардена. – Прим. пер.


[Закрыть], жена Эмиля де Жирардена, журналиста, и моей матери пришла в голову удачная мысль посоветоваться с ней.

Мадам Жирарден, очень болезненная и много времени проводившая дома, попросила моего отца заняться декорированием ее комнаты, в которой была вынуждена проводить бо́льшую часть своего времени. И Ворт сделал это с неизменным успехом. Естественно, что первая, к кому обратилась моя мать за советом, была женщина, доверявшая способностям ее мужа. Бросившись к мадам Жирарден в слезах, она рассказала всю историю и спросила, что можно сделать. Господин Жирарден, который присутствовал при этом отчаянном рассказе, ответил: «Дитя мое, не беспокойтесь. Они просто возносят вашего мужа на верх лестницы. Ничего не говорите, никаких ответов не посылайте. С этим ничего нельзя поделать. Просто оставьте все как есть и посмотрите, что случится».

И моя мать мудро решила подождать. И несколько дней спустя человек, написавший статью и по воле случая живший в том же доме, что и мы, но этажом выше, подошел к отцу и предложил ему заплатить тридцать тысяч франков за опровержение!

Интересно отметить, что во время этого первого успеха, принесшего Ворту славу и известность, первый из материалов, специально изготовленных для него, была знаменитая парча с рисунком из глаз и ушей, как на портрете королевы Елизаветы I, который так сильно поразил отца в детстве еще в Лондоне. По недосмотру первая заказанная ткань была выткана только с «глазами», поэтому через десять или пятнадцать лет он снова заказал ткань с этим рисунком, и на этот раз все было исполнено правильно: на новом материале, бархате, разновидности того, что ткали во времена Людовика XVI, но не столь тонкого качества. Это была его нежная дань своим детским воспоминаниям. У бедного парня, лишенного спорта и радостей, эта живописная неземная красота была единственным чарующим жизненным опытом детства.

Во время войны 1870 года Дом Ворта закрылся, и ателье было превращено в отделение скорой помощи, чтобы принимать больных из госпиталей. Мы взяли больных пневмонией, дизентерией и всеми болезнями, которые идут по тропам войны, и были очень опечалены несколькими смертями солдат, поступивших к нам уже в безнадежном состоянии. Перерыв в работе на время осады Парижа принес нам множество трогательных доказательств преданности наших клиентов. Одной из них была маркиза де Мансанедо, которая пришла к нам в 1865 или 1866 году, вскоре после своего замужества, и оставалась верной нам и нашим традициям до дня своей смерти. Во время этой мучительной зимы 1870 года она поразила общество, появляясь в летних платьях из муслина. Наконец один из ее друзей спросил: «Но, моя дорогая маркиза. почему вы носите летние платья в декабре?» Маркиза ответила: «Но Париж закрыт. Ворт закрыт. Как я могу заказать себе новое платье?» Как только война закончилась, на нас посыпались заказы из Лондона и Америки, но во время Коммуны[62]62
  Имеются в виду революционные события в Париже в 1871 году, самоуправление продлилось 72 дня.


[Закрыть] мы обнаружили, что отправлять заказы морем было очень трудно. О, это неспокойное время! 22 марта мы наблюдали бессмысленную жестокость. Коммунары построили баррикаду на углу Вандомской площади и улицы Капуцинок. Делегация мирных граждан с синими лентами примирения приблизилась к ним и вежливо попросила, чтобы они убрали пушку, которую они притащили на рю де ла Пэ, и отступила, чтобы можно было свободно заниматься делами.

Жан Филипп Ворт в костюме персидского шаха, изготовленном из знаменитого бархата с «глазами и ушами», Париж 1880-е годы

Маркиза де Мансанедо. Эта дама носила летние платья зимой во время войны 1870 года, потому что Дом Ворта был закрыт, Париж, 1880-е годы

Коммунары ответили на это предложение ружейными залпами, и двадцать невинных граждан были убиты. Их тела лежали на улице сорок восемь часов. Отец приказал, чтобы дверь его магазина оставалась открытой. Через полчаса около трехсот человек укрылись в нашем магазине, в том числе и один из раненых, умерший через несколько минут. Мы смогли спасти жизни нескольких человек, дали им возможность убежать через выход на улицу Волней.

После этого восставшие потребовали, чтобы мой брат Гастон, которому тогда было всего семнадцать лет, присоединился к ним. Чтобы это предотвратить, мы покинули Париж. Нам пришлось выбираться из магазина по отдельности, чтобы не вызвать подозрений, и встретились на вокзале Сен-Лазар, откуда мы отправились на поезде в Гавр.

Послевоенный период, в особенности время пребывания в должности президента Тьера[63]63
  Тьер, Луи Адольф (1797–1877) – французский политический деятель, историк. Автор трудов по истории Великой французской революции. Первый президент Третьей республики (1871–1873). Член Французской академии.


[Закрыть], по части светского великолепия отличался крайним консерватизмом. Сыновья были убиты, братья и отцы пропали без вести, деньги обесценились, настроение было депрессивным и пронизанным скорбью. К тому же женщины, от которых все ожидали, что они будут играть ведущую роль, были уже немолоды и лишены светских амбиций. Мадам Тьер была очень красивой женщиной в сороковые годы, за тридцать лет до этого, когда была еще мадемуазель Досн. И даже в последнюю четверть девятнадцатого века остался намек на ее прежнюю красоту в прекрасных плечах и великолепной фигуре. Эта дама приходила к нам каждый год за платьями и надевала их на обеды и приемы в Елисейском дворце. Они обычно были черными, изысканно вышитыми и очень простыми. Но поскольку платья были лишь фоном для знаменитого жемчужного ожерелья, проданного два-три года назад за пять или шесть миллионов франков, мадам Тьер могла позволить себе скромные платья. Нитка жемчуга, между прочим, была столь роскошной, что вошла в коллекцию Галереи Аполлон Луврского дворца, где и оставалась почти пятьдесят лет до недавней продажи. Мои занятия, прерванные войной 1870 года и террором Парижской Коммуны, были возобновлены при правлении Тьера с наступлением мира. В 1872 году мое образование было снова приостановлено, на этот раз серьезной болезнью и долгим выздоровлением. Я сдал экзамены только в девятнадцать лет. Наконец, я получил звание бакалавра и почувствовал, как будто меня выпустили из тюрьмы. Я хорошо помню, что пришел домой и сжег все свои учебники на следующий же день после получения степени! Я стал полноправным сотрудником фирмы отца. Не было ни периода привыкания, ни необходимости осмотреться, никаких споров насчет другой карьеры – на самом деле и мыслей таких не было. Что касается нашей семьи, судьба имела неизбежное завершение. Я уверен, что у отца, который при всей своей доброте был законченным деспотом, даже и мысли никогда не возникало, что мы с братом могли бы думать о чем-нибудь другом, кроме профессии кутюрье. Мы – тоже. Как ни странно, не было сказано ни слова о нашем вхождении в дело. Ни Гастон, ни я никогда не говорили: «Отец, думаю, я должен идти в магазин вместе с вами». Да и он никогда не предлагал нам: «Дети, теперь, когда вы взрослые, мне бы хотелось, чтобы вы начали заниматься делом, которое я для вас создал, и продолжите его». Никаких подобных речей мы не слышали, а просто пришли работать, подобно овцам в загон, и примерно с такой же решимостью. Как мы могли поступить иначе? С рождения окруженные его проблемами, погруженные в его традиции и обожавшие человека, который признавал выше своего лишь два авторитета – Бога и императора!

Жан Филипп Ворт – солдат, 1877

Я оставил магазин лишь на год, когда отправился на добровольную службу. Мой брат пришел за мной, когда я продавал платье, и сказал, что я должен быть в казармах в пять часов и передать клиента кому-нибудь еще. Мое возвращение было столь же поспешным. В следующем году я бросил военную службу, вечером 31 октября, а утром, 1 ноября, в половине десятого снова был на работе и никогда больше ее не покидал. Мы с братом заняли наши постоянные посты около 1874 года. Гастону досталась деловая часть магазина. Человек, который занимался этим и работал с отцом с 1858 года, ушел на пенсию, и брат занял его место. Он оставался на этой работе двадцать лет, занимая должность менеджера и главного кассира. Никто, и по темпераменту, и по способностям, не мог бы лучше подойти для этого дела.

Как бы это ни показалось странным, но только после того, как мой брат почувствовал активный интерес к фирме, мы начали вкладывать и накапливать капитал. Управление деньгами было предоставлено старому кассиру, а отец просто тратил деньги, которые заработал за предыдущий год. Ему никогда не приходило в голову, что он может захотеть отойти от дел и жить на свой капитал, и вместо того, чтобы вкладывать прибыль в дело, он оставлял ее в своем сейфе, пока не накопил четыре или пять сотен тысяч франков – сто тысяч долларов – и сказал: «Теперь я смогу что-нибудь построить в Сюрене». Наше имение в Сюрене было его страстью. Он потратил восемьсот тысяч франков только на его строительство, от которого ныне не уцелел ни один кирпич. Я об этом говорю не для того, чтобы осудить финансовые методы отца. Он был художником и в деньгах не очень-то разбирался.

Гастон положил конец этой беспорядочности, и вскоре наша фирма стояла на прочном, солидном и консервативном основании, как банк. Он показал отцу, как бессмысленно было оставлять деньги лежать мертвым грузом в сейфе, не получать с них проценты, и убедил заставить их работать. Таким образом, под осторожным руководством сына отец вложил деньги так хорошо, что оставил после смерти целое состояние. Оно было не столь огромным, если сравнить с современными богачами, но позволило моей матери продолжать жить так, как она жила последние десять или пятнадцать лет при жизни отца и не чувствовать ни тревоги, ни озабоченности.

Здесь следует заметить, что богатство, которого он достиг, это результат не только работы магазина на рю де ла Пэ. Если бы Ворт не вкладывал деньги в другие проекты помимо своего дела, наше наследство было бы очень маленьким. Не следует думать, что богатства можно достичь, имея всего одно дело, в особенности такое, как производство платьев.

Например, у меня есть коллега, который в прошлом году отошел от дел с огромным состоянием, и хотя мир знал его в первую очередь как владельца магазина белья, а позже швейного предприятия, это накопление происходило не от белья или платьев, а в основном от практичных вложений в живопись и произведения искусства! Когда он продал свою художественную галерею около десяти лет тому назад, это вызвало почти такую же сенсацию в мире, как какой-нибудь последний международный скандал, и принесло ему около четырнадцати миллионов франков, в то время как стоило это вначале примерно два миллиона франков. Вдобавок к картинам коллега в правильный момент купил акции Суэцкого канала, а также ему повезло, что его отец купил землю в предместье Парижа по четыре или пять франков за метр, которая теперь стоит по четыреста или пятьсот франков за метр. Естественно, исходный капитал, который он вкладывал в спекуляции, происходил от портняжного дела, но источники девяти десятых его состояния совсем другие. К тому же, вдобавок к его огромному состоянию, он оставил собрание книг и произведений искусства, подобное тому, что он продал около десяти лет назад. По всей вероятности, оно отойдет государству.

Другой пример! В нашем магазине работала женщина, начинала вместе с нами за три франка в день. Со временем она стала первой портнихой и получила назначение шить платья императрицы Евгении. С возрастом она отошла от дел, и такова была ее бережливость, что, когда ее дочь выходила замуж, она была в состоянии дать ей приданое в триста тысяч франков, что в то время было равно примерно шестидесяти тысячам долларов. Это нельзя назвать средней суммой для портнихи, даже первой в ателье. Побочных доходов у нее не было, она была честна, считалась настоящей работягой. Объяснение совсем простое: по контракту с клиентами она получала правильные советы на рынке, много интересной финансовой информации и мудро вкладывала. Среди многих других ценных бумаг были акции Суэцкого канала и «Пти журналь», которые позже стали очень высоко цениться. Конечно, ей приходилось очень экономить, чтобы покупать акции, но через двадцать лет экономии и удачных вложений она имела возможность наделить свою дочь столь большим приданым.

Мой брат обладал таким же качеством, как мои друзья, собиравшие предметы искусства, и эта портниха. Хотя он был консервативен, но всегда знал, когда надо рискнуть и вложить. Вскоре он построил для Дома Ворта прочное основание в виде растущего капитала.