Текст книги "Век моды"

Глава 6
Свет и полусвет

Приход маршала Мак-Магона[64]64
  Мак-Магон, Мари-Эдм-Патрис-Морис де (1808–1893) – французский военачальник и политический деятель, сенатор (1856–1870), маршал (1859), президент Франции (1873–1879).


[Закрыть] на смену Тьеру в должности президента Франции произвел революцию в обществе. После экономии, подавленного настроения и вялости послевоенной эпохи Елисейский дворец стал блестящим центром элегантности, как всякий королевский двор. Однако он был более демократичным, и на приемах и обедах можно было встретить жен промышленников и крупных банкиров, сидящих рядом с герцогиней Дудевиль и другими парижскими аристократками. Быть может, мужчин принимали более охотно, чем женщин, но однажды я имел случай наблюдать, что вопреки легкому понижению социальной планки Елисейский дворец можно было сравнить с Тюильри в величии и красоте. Трудно было найти более изысканное правительство, чем правительство Мак-Магона.

Два представителя прежнего режима, которые продолжали поддерживать свой высокий социальный уровень в этом правительстве, были принцесса Меттерних и герцогиня де Морни. Принцесса Меттерних была повсюду известна как «принцесса», а герцогиня де Морни – как «герцогиня», и никогда не было необходимости добавлять фамилии. Эти дамы оказали неоценимую помощь моему отцу в продвижении моды. Им нравились его фасоны, и они всегда хотели ввести их в жизнь, в особенности принцесса, более смелая. Не надо думать, что его нововведения жертвовали красотой во имя смелости. Скорее, если сравнить с современной модой, они были самой скромностью. В то время женщины не пришли бы даже на костюмированный бал одетыми так, как одеваются теперь. Поэтому не требовалось большой отваги со стороны принцессы помогать Ворту в портняжной «революции». Чтобы совершить ее, потребовалось очень мало!

Например, однажды, во времена правления Мак-Магона, принцесса пришла к отцу, и он спросил ее во время их беседы:

– Вы, случайно, не собираетесь завтра на скачки, на Гран-при?

– Нет, – ответила она. – У меня нет подходящего платья, только черное.

– Ах, черное, – размышлял он. – Постойте, у меня есть зонт от солнца – красный. Именно то, что требуется к черному платью.

И он нашел и дал ей оранжево-красный зонтик, такого веселого оттенка солнечных зонтиков, какие носят крестьянки. На следующий день принцесса отправилась на скачки со своим ярким зонтиком, бросив вызов сияющему солнцу и мнению всего модного Парижа. Ее зонтик от солнца стал волнующей темой дня, впоследствии превратившейся в неистовство. В конце концов невозможно было пойти куда бы то ни было и не встретить зонтики, подобные веселым, сияющим цветам, колыхающимся над головами симпатичных женщин. Такое было бы невозможно в наши сумасшедшие дни. Вы можете появиться на скачках в ботинке на голове или со шляпой на ноге и не вызвать сенсации!

Считалось, что принцесса чужда условностей до скандальных пределов. Это было основано частично на том, что она пела «Ничто не свято для сапера» и «Бородатая женщина», чтобы позабавить Их Величества, и появлялась в качестве «первой танцовщицы» с мадам де Пурталес в известном «Балете пчел», который представляли перед двором. Современники только плечами пожимали, когда речь заходила об этих двух скандальных выступлениях. Но я-то знаю, что принцесса никогда не теряла вида великосветской дамы, даже когда участвовала в этих сомнительных развлечениях. А нынешние парижане, чьи платья взлетели выше колен, удивились бы, увидев наряд для танцев столь скромным и длинным – до середины икры, какие надели исполнительницы «Балета пчел». Юбка была желтого цвета, отделанная золотом, корсаж из коричневого бархата, с вышитыми золотом полосками и небольшими крылышками за спиной. Если не считать декольте, трудно представить себе более скромный костюм. После смерти принцессы я с удивлением обнаружил, что люди приходят ко мне с вопросами об этой знаменитой даме. По сравнению с некоторыми экстравагантными эскападами современности, безобидные забавы Ее Высочества могли бы показаться невинным времяпрепровождением монахинь.

Она ничего не боялась, громко разговаривала и всех забавляла. Говорили, что у нее очень острый язычок, но я никогда этого не замечал. Не было такой ситуации, из которой она не могла бы выпутаться без урона для себя. Однажды мадам Меттерних опоздала на ланч с Их Величествами и, когда появилась, увидела, что все уже сидят за столом. Любая другая придумала бы оправдание – недомогание либо какую-нибудь домашнюю катастрофу, чтобы избежать монаршего гнева, но только не она. Принцесса шумно вошла и воскликнула: «Я не виновата. Это Ворт. Я вовремя не получила свое платье!» Император и императрица рассмеялись, и инцидент был исчерпан.

В день торжественного представления в 1867 году она сняла ложу справа от сцены, напротив императорской. Однако для этого особого случая королевская ложа была приготовлена напротив сцены, ее огромный шатер из бархата почти касался потолка. Внутри этого великолепия были приготовлены около десяти тронов на помостах разной высоты. За две или три минуты до появления Их Величеств, которые всегда были точны, два лакея в напудренных париках вошли в ложу мадам Меттерних, неся огромный серебряный канделябр с десятью зажженными свечами. Осторожно поставив свою ношу, они удалились, а принцесса в розовом тюлевом платье, усыпанном драгоценными камнями, вошла в свою ложу и уселась в переднем ряду. А гигантский канделябр с десятью сияющими свечками как будто был самым естественным предметом в оперной ложе. Я думаю, мадам де Пурталес была рядом. Они практически не разлучались и служили друг для друга роскошным дополнением. Их красота и искрометный юмор тоже дополняли друг друга, делая их яркими, необычными звездами салонов.

Мадам де Меттерних, или «принцесса», первая стала носить «короткие» платья. Ворт заметил, что она «подметает» улицу своим платьем, собранным сзади и образующим что-то вроде второй юбки поверх нижней. Вдохновившись грацией этого фасона, он стал дублировать их с бархатом, атласом или другими роскошными тканями. Мадам Меттерних первая стала носить такой фасон на скачки и вызвала этим несмолкаемые пересуды. И таким образом возникло знаменитое платье-туника.

Она также стала действующим лицом еще одного новшества, но на этот раз это был цвет, а не фасон. Вскоре после Садовы[65]65
  Небольшой городок в Богемии, где в 1866 году состоялась битва между немцами и австрийцами, закончившаяся победой немцев. – Прим. пер.


[Закрыть], когда Бисмарк стал самым ненавистным человеком во Франции и никто его так не презирал, как принцесса, Ворт получил ткань нового оттенка коричневого цвета, которую ему изготовили в Лионе, и не знал, как его назвать. Он думал над этим днем и ночью, видел его во сне и на следующий день рассказал об этом мадам Меттерних. «Прошлой ночью, – сказал он, – мне снилось, что я показываю вам материал и спрашиваю, как бы вы назвали цвет. И вы, отметив, что его необычный оттенок коричневого похож на какашки, ответили: “Да назовите его Бисмарк”».

Мадам Меттерних громко рассмеялась в ответ и воскликнула своим мощным голосом: «Замечательно! Замечательно!» Его так и назвали «Бисмарк», и по всему миру эта ткань распространилась с такой надписью на этикетке, и не было ни одной женщины, достойной своего имени, которая бы не завела себе платье такого цвета, которое носила с бронзовыми туфлями, шляпой и солнечным зонтиком, поскольку это стало модным. Ребячество и безобидная эксцентричность мадам Меттерних были унаследованы ею от отца, представителя австрийской знати, спортсмена, буквально помешанного на лошадях. Однажды мне довелось побывать в Богемии, где его деяния были увековечены в живописи, и на этих картинах он изображался прыгающим на своей лошади через изгородь, скачущим вниз по лестнице, выпрыгивающим с первого этажа в вестибюль замка и выполняющим другие, столь же затейливые акробатические номера. Несомненно, необычность принцессы имела генетические корни. Она любила посещать отца в его доме в Сюрене, точно так же, как и принцесса Матильда, всегда оставалась, чтобы выпить чашку чая, и была всегда столь же простой и очаровательной, какой могла быть только она, нимало не теряя и не умаляя статуса великосветской дамы. Принцесса говорила, что очарована этим местом, и я не могу поверить, что она написала в своих мемуарах, что дом был «смехотворным». Она всегда была крайне правдива и искренна – даже слишком! – и никогда бы не сказала, что ей нравится какое-то место, если этого не чувствовала. Я полагаю, что это было специально вставлено при издании мемуаров как повторение сплетен Гонкура[66]66
  Братья Гонкур – французские писатели, журналисты, Жюль де Гонкур и Эдмон де Гонкур. В 1900 году было учреждено Общество братьев Гонкур, и в 1903 году вручена первая Гонкуровская премия.


[Закрыть].

Один из братьев Гонкуров приезжал к нам в Сюрен вместе с принцессой Матильдой. Принцесса представила его, но отец либо не расслышал имени, либо тот не произвел на него достаточного впечатления, чтобы вспоминать впоследствии об этом джентльмене. Позже Гонкур написал мемуары, и между рассказом о том, как он обрезал палец, и рецептом соуса его повара он включил свое мнение о доме в Сюрене, когда он якобы «заполз внутрь» в качестве сопровождающего принцессы Матильды. Это довольно мерзкий абзац и совершенно не соответствующий истине. Дом в Сюрене был оригинален, это бесспорно, но очарователен и не похож на другие, как и все, созданное вдохновением отца, и ничто не может оправдать тираду Гонкура.

Обычно принцесса Матильда приезжала в дом отца в Сюрене не реже раза в год. Она удивлялась тем добавлениям, которые он вносил в дом, и всегда спрашивала: «А что еще вы построили в Сюрене?» Выслушав ответ, она всегда добавляла: «Хорошо. Я обязательно заеду посмотреть в одно из теплых воскресений». И она приезжала, запросто, не думая о своих титулах и высоком положении.

После императрицы принцесса Матильда и принцесса Анна Мюрат[67]67
  Мюраты – семья принцев, потомки Иоахима Мюрата, наполеоновского маршала и неаполитанского короля, и его жены Каролины, сестры Наполеона I.


[Закрыть] были самыми важными женщинами при дворе. Матильда вышла замуж за Анатолия Демидова, князя Сан-Донато[68]68
  Демидов, Анатолий Николаевич (1812–1870) – русский и французский меценат, действительный статский советник, князь Сан-Донато. Представитель рода Демидовых, младший сын Николая Никитича Демидова от его брака с Елизаветой Александровной Строгановой. Бо́льшую часть своей жизни прожил в Европе, изредка приезжая в Россию.


[Закрыть], одного из богатейших людей России – аукцион принадлежавших ему произведений искусства смог справиться со всеми предметами только за неделю. Однако брак был неудачным, и принцесса возвратилась жить во Францию. Ее социальные взгляды были весьма широки, ее даже называли «республиканской принцессой». Друзья часто упрекали ее за «республиканские» взгляды, но она отвечала на их поучения с улыбкой: «Конечно, мне полагается быть бонапартисткой. Если бы не великий Наполеон, я бы торговала апельсинами где-нибудь в порту Аяччо[69]69
  Столица, крупнейший город и порт острова Корсика.


[Закрыть]!» В ее салоне встречались художники, писатели, актеры и другие представители богемы.

Принцесса Матильда, сестра Наполеона III, в придворном платье, Париж, ок. 1860 года

Конечно, между нею и императрицей Евгенией было не слишком много общего, в основном потому, что до того, как Евгения вышла замуж за императора, именно Матильда была хозяйкой на балах при дворе.

Главное очарование принцессы заключалось в простоте и хорошем характере. Ее нельзя было назвать красавицей, но у нее было приятное лицо и очень красивые шея и плечи. Надо сказать, что она обнажала плечи до конца своих дней и с большим успехом, потому что очень хорошо сохранилась. Матильда одевалась очень элегантно, днем просто и великолепно вечером. Призванием принцессы была живопись, и поскольку ее присутствие не требовалось на всех событиях при дворе, художественный и демократический вкусы заставляли ее проводить много времени у себя дома на улице Курсель. Она очень любила моего отца, испытывала к нему большую симпатию и хорошо понимала его и его работу, часто приходила в наш магазин на рю де ла Пэ, наслаждалась его атмосферой и была нашей верной клиенткой до самой смерти. Мадам де Морни, известная как «герцогиня», урожденная княгиня Трубецкая, была восхитительным созданием. Она была весьма стройной, таких называют «прозрачными», так ее и называли поклонники, приятное лицо прекрасного цвета, как у большинства русских. Память не сохранила ничего поразительного о ней, кроме одного эпизода – ее поведение во время похорон мужа, герцога де Морни. Ее горе казалось безутешным. Она остригла волосы и заставила положить их в гроб умершего мужа. Герцогиня соблюдала самый строгий траур и никуда не выходила, выезжала только в закрытой карете, обитой черной тканью. Но, вопреки такой демонстрации горя, она потом вышла замуж за герцога де Сесто и стала очень популярной при испанском королевском дворе. Эта дама действительно возбуждала большой интерес и совершала множество маленьких поступков. Однажды она дала моему отцу две заколки для шарфа с жемчужинами, одну – для меня, другую – для Гастона, в память о ее муже. К несчастью, я свою потерял, когда занимался верховой ездой, о чем очень сожалел. Герцогиня и моя мать имели во многом общие вкусы, и мадам де Морни часто копировала для себя платья матери. В годы правления Мак-Магона не только салоны и приемы, но и скачки вернулись и приобрели размах, достойный империи. Последние стали не чем иным, как демонстрацией моды в этот период. Воображение современного человека неспособно представить такое. Какие платья мы изготовливали для леди Сайкс, предназначенные для поездок в Эпсом, где происходили самые крупные скачки в Англии! Такие наряды в наши дни были бы слишком роскошными даже для бала. Например, у нее было одно платье модели «принцесса», сделанное из чередующихся полотен светло-зеленого и белого цветов, искусно вышитое, как платье эпохи Людовика XV, с двухметровым шлейфом. Оно было на подкладке из атласа медного цвета с четырьмя широкими черными и узкими желтовато-коричневыми прорезями.

Герцогиня де Морни, урожденная княжна Трубецкая, одна из любимых клиенток Ворта, Париж, ок. 1869 года

В это блестящее десятилетие, как и в предыдущее, когда правила Евгения, на трибуны или большой помост на скачках не допускались дамы полусвета. Джентльмен отвечал за свою спутницу, и если он был членом любого клуба, что давало ему право присутствия на скачках, и приводил с собой какую-нибудь женщину, которую не одобряли другие леди – а они бурно не одобряли любых актрис и женщин легкого поведения, – эта дама выдворялась, а мужчина терял свое членство в клубе. Те красотки, которые не допускались на трибуны, всегда располагались на противоположной стороне от беговой дорожки в прекрасных каретах, полных цветов, или в почтовых каретах. Там они пили шампанское и представляли собой весьма приятное и красивое зрелище. Таким образом, «кокотки» были отделены от настоящих леди в ту странную, давно прошедшую эпоху.

Возвращение с «Гран-при» было подобно сказочному параду. Все модные дамы высшего света или полусвета ехали в открытых каретах, зачастую с верховым, сопровождающим экипаж и одетым в цвета дамы, восседавшим на первой из ее четырех лошадей. Жокеи мадам де Морни были одеты в полосатые красно-белые жакеты, на голове – жемчужно-серые цилиндры. Два форейтора[70]70
  Ямщик, сидящий не на экипаже, а на одной из лошадей. Иногда форейтор являлся помощником кучера, если лошади сцеплены цугом и кучер не дотягивается до передних.


[Закрыть] стояли на запятках и были одеты подобным же образом. Жокеи и форейторы мадам Меттерних были одеты в ярко-желтые одежды, а головы лошадей украшены ветвями желтой глицинии. Мадам Мастар носила изумрудно-зеленую одежду, а Кора Перл[71]71
  Перл, Кора, урожд. Эмми Элизабет Крауч (1842–1886) – одна из самых знаменитых английских куртизанок, любовница Наполеона III.


[Закрыть], одна из самых знаменитых дам полусвета своего времени, нарядила своего форейтора в ярко-желтое под влиянием мадам Меттерних. Розалия Леон, другая известная «ночная бабочка», обила свой экипаж розовой тканью и обмундировала лакеев в розовые жакеты. Эти разноцветные создания проезжали от места скачек до площади Согласия, развернувшись, возвращались к озеру и медленно дефилировали вокруг него два или три раза, вплоть до вечера. Ни одна современная пышная процессия не могла бы сравниться с этим парадом. В этот день дамы света и полусвета становились королевами. Даже самые невзрачные кокотки могли рассчитывать на успех, правили лошадьми стоимостью двадцать пять тысяч франков за пару.

Кора Перл, Париж, 1860-е годы. Фото Надара

Кора Перл иногда заходила в наш магазин на рю де ла Пэ. Она была одной из самых знаменитых ночных бабочек того времени. Все слышали о ней или даже были с ней знакомы. Кора устроила большой скандал, пытаясь спеть партию Купидона в «Орфее в аду» на французском языке. Никто не хотел это принимать, хотя с тех пор вошло в обычай, что какая-то чужестранка поет или играет на французском языке. Аудитория в высшей степени возмутилась этой попыткой мадемуазель Перл. У нее были несравненно красивые зубы, однако макияж был чрезмерен, и она лучше смотрелась издалека. Ее волосы лимонного оттенка[72]72
  У нее было прозвище Рыжая Луна.


[Закрыть] столь сильно подходили к ярко-желтой обивке ее экипажа, что почти сливались с нею.

Мадам Розали Леон, чья карета всегда выделялась ярким пятном на парадах при возвращении с «Гран-при», была одной из наиболее элегантных дам полусвета из-за оригинальности нарядов, которые консервативные люди, подобные моей матери, принимали в штыки. Я вспоминаю, что однажды мать была на скачках, где Розали Леон появилась в лимонно-желтой тафте, сделанной из маленьких оборок в складку, с ног до головы. Корсаж заканчивался сзади на манер ласточкиного хвоста, как иногда можно видеть на платьях эпохи Людовика XVI. Вокруг этого желтого платья был обвязан пояс цвета зеленых листьев, с одной стороны завязывающийся узлом, а концы свободно развевались. Такое сочетание сверкающего желтого и цвета весенней зелени вызвало сенсацию и шокировало мою мать. Когда отец спросил ее, видела ли она желто-зеленое платье мадам Розали Леон, она воскликнула: «Конечно. И я никогда не видела ничего более смехотворного. Оно похоже на омлет с пряными травами».

Герцогиня де Роган в костюме эпохи Людовика XVI от Ворта, Париж

По правде говоря, в своем «омлетовом» платье мадам Леон выглядела очаровательно и продолжала внедрять эту моду. Однако в те времена люди больше не сомневались, принимая что-нибудь новое или необычное. Ворт, наконец, одержал победу и изгнал банальность и портновскую косность из Парижа навсегда.

Невероятно, насколько в вопросах моды люди склонны придерживаться обычаев. Достаточно довольно долго видеть перед собой абсурдную или гротескную моду, непривычные расцветки, и в конце концов они будут приняты. Например, я ввел некоторое разнообразие в детскую одежду около тридцати пяти или сорока лет тому назад, когда моя дочь была еще маленькой девочкой. Пока ей не исполнилось двенадцать лет, все ее платья были сшиты по одной и той же модели, из белого хлопка для ношения днем летом и белого муслина, вышитого по подолу и с простым бантом вокруг талии со свободными концами, для праздников. Этот бант был розовым, или синим, или совершенно неприметным, но когда я завязывал ей вокруг талии бордовый, желтый или цвета лаванды, все мамаши, всплеснув руками, воскликнули: «Какой ужас. Лиловый – для ребенка!» Но в наши дни дети могут носить оранжевое, ярко-зеленое или вишневое, ярко-желтое, не говоря уже о клетке самых ярких цветов, и матери вполне этим довольны.

Миссис Аскет. Когда мадам Ворт надела впервые бриллиантовую подкову в волосы, это вызвало колоссальный резонанс в моде, ок. 1890 года

Я вспоминаю, как незнакомая женщина подошла ко мне в Мон-Дор после детского праздника и сказала: «Будет ли нескромным попросить вас дать мне маленький образец ярко-желтого пояса вашей дочери. Он кажется мне таким красивым, хотя никогда не приходило в голову надеть что-то желтое на девочку блондинку в таком возрасте».

Другой раз я взял свою дочь на выставку вскоре после смерти деда, когда она еще частично соблюдала траур. Я одел ее в фиолетовое, вплоть до шляпки и всего остального, нежного темного оттенка настоящего фиолетового, почти такого же темного, как синий. И скажу вам честно, если бы я пришел на выставку, ведя перед собой крокодила, на меня смотрели бы меньше, чем когда я ходил по выставке с маленькой дочерью в фиолетовом платье. Но вернемся к милейшей Розали Леон. Эта прекрасная дама ночных увеселений стала принцессой Виттгенштейн, у нее были великолепные кареты, соперничавшие с королевскими. Ее цвет тоже был фиолетовым, в то время совсем необычный, а ливреи лакеев и обивки всех карет тоже были того же королевского цвета. Я вспоминаю, что она вызывала волнение на приемах и обедах в честь принца Оранского, который был проездом в Париже, в «Мезон Доре», одном из самых модных ресторанов того времени. Около двенадцати из самых красивых женщин были одеты в бело-оранжевые платья. Платье мадам Леон от Ворта, в стиле Людовика XVI, было из белого тюля, отделанное ветками апельсинового дерева и маленькими апельсинчиками, привязанными оранжевыми бантиками. Она оказалась королевой вечера не только потому, что этот костюм был очарователен, но потому что он был забавным, потому что французы никогда не видели такого сочетания цветов и плодов апельсина, что вызывало улыбку.

Еще одна прекрасная дама, славившаяся своей красотой около 1878 года, была мадемуазель Катинка-Фери. Именно ей принадлежит известное замечание: «Светские дамы ходят к тому или иному портному, чтобы быть одетыми как кокотки. Я же хожу к Ворту, чтобы быть одетой как леди». Следует отметить, что одевать ее как леди было вовсе не трудно, потому что она обладала утонченностью, деликатностью манер и грацией, которые обычно приписывали – и часто ошибочно – знати.

Некоторые из ее окружения, которые посещали нас, поступали обычно так же, потому что желали походить на мадам де Меттерних, мадам де Жокур, мадам де Пурталес и на других известных модных женщин того периода. Они были приятными клиентами, никогда не беспокоились о ценах, их занимала только элегантность и стремление нравиться.

Большинство из них в конце концов выходили замуж, как Розали Леон, за правящих немецких князей более или менее значительных в Тевтонской династии. Конечно, этих красивых, элегантных и в некоторой степени известных леди было огромное число в Париже во времена Империи.

Однако немногие из них приходили на рю де ла Пэ. Среди них были Адель Куртуа, Констанс Резюш, Жюльет Бо, Анна Дельон, несравненной красоты, а мадам Баруччи еще называли «та самая Баруччи» – эти дамы были наиболее известны. «Та самая Баруччи», красивая бледная женщина, выглядела так, будто отмечена смертью. И она умерла довольно молодой от туберкулеза. Эта дама всегда покрывала себя жемчугами. Я припоминаю, что иногда она надевала на себя пятнадцать нитей жемчуга одновременно! И хотя жемчуг тогда не так высоко ценился, как теперь, это была замечательная «выставка». Я сомневаюсь, существует ли в наше время женщина, имеющая жемчуг в таком изобилии.

Из всех женщин, которые красочно наряжались на скачки и прогулки по Булонскому лесу во время правления Мак-Магона, наиболее известной была Тереза Ла Пайва[73]73
  Пайва, Тереза Ла, урожд. Лахман – дорогая парижская куртизанка. Некрасивая еврейская девочка родилась в Москве, в ранней юности вышла замуж за ткача, но вскоре отправилась в Париж в поисках успеха и путем упорного труда на древнейшей профессиональной ниве все-таки добилась своего и вышла замуж за португальского маркиза Ла Пайву.


[Закрыть]. Историю ее жизни можно читать как приключенческий роман Райдера Хаггарда[74]74
  Хаггард, Генри Райдер (1856–1925) – английский прозаик, юрист и специалист по агрономии и почвоведению; классик мировой приключенческой литературы. Наряду с Льюисом Кэрроллом и Эдгаром По основоположник жанра фэнтези. – Прим. пер.


[Закрыть]. В свете о ней циркулировали самые дикие слухи. Я повторю здесь лишь те, в правдивости которых уверен. Первый раз она приехала в Париж под покровительством мистера Херца, который представил ее как свою жену. Позднее она вышла замуж за маркиза Ла Пайву, а в конце концов за графа Хенкеля Доннермарка, назначенного губернатором Эльзаса-Лотарингии после войны 1870 года. Ее красота была весьма странного типа, и она усиливала эту необычность, осыпая свои волосы пудрой. Кстати, Тереза была первой, кто делал это. В те времена еще не существовало красок для осветления волос, и припудривание было единственным доступным способом для этого. Когда она впервые появилась в Булонском лесу в таком виде, это вызвало бурю сплетен.

Графиня де Вильнёв в веронском костюме от Ворта, Париж, начало 1880-х годов

Она построила себе дом на месте, где прежде находился ресторан, и он тоже заслужил часть сплетен. В те времена он отличался крайней степенью роскоши, хотя в наши дни современных дворцов я сомневаюсь, чтобы он привлек к себе сколько-нибудь внимания. Ступени лестницы были изготовлены из оникса, крайне редкого в то время камня, а продольная рама ее кровати была сделана не из дерева, а из массивного серебра. Ванна была облицована золотом, а водопроводные краны изготовлены из этого же благородного металла и украшены крупной бирюзой. Ла Пайва сама рассказала отцу, что на том месте, где она построила этот дом с восточной пышностью, когда-то стояла, дрожа от холода и умирая от голода. Ни одна шкатулка с драгоценностями не могла сравниться с великолепием ее ларца. Она первая стала носить то, что теперь все называют «пробками от графина», – огромные драгоценные камни величиной с орех, больше, чем монета в один франк. Когда Тереза была помолвлена с графом Хенкелем после войны, он подарил ей на свадьбу ожерелье императрицы Евгении, которое та была вынуждена продать в изгнании. Этот образец ювелирного искусства считался в то время прекраснейшим, хотя в нем было всего три ряда бриллиантов, но камни были безупречными. Впоследствии Ла Пайва купил замок Поншартрен, и никогда это прекрасное владение не содержалось лучше. Даже осенью на земле нельзя было обнаружить опавших листьев.

Я увидел ее, только когда она была уже немолода, а красота начала увядать. Боюсь, я не смог оценить ее красоту. Глаза были очень сильно подведены, что в сочетании с их выпуклостью придавало ей злобный вид, похожий на хищную птицу. Но если не говорить об избыточном увлечении макияжем, ее вкус к прекрасным вещам был безупречен. Она хорошо разбиралась в мебели эпохи Регентства, которую копировала. В то время это можно было назвать началом революции в меблировке домов.

Должен сказать, что я весьма редко посещал скачки, где все эти красавицы и знаменитости выставляли свои кареты. Впервые я там был, когда мне было около семи лет, и заплатил за вход, что позволило мне смотреть со стендов. Второй раз я появился там, когда мне было восемнадцать. Причина, по которой сделал это, была очень веская: я хотел надеть серый цилиндр! Но поскольку было невозможно появиться в Париже в сером цилиндре, я поехал в Шантийи, в сопровождении друга моего отца, в этом, так полюбившемся мне головном уборе и в плаще-пыльнике. Через две недели я был на Гран-при, но на этот раз в черной шляпе, потому что серое не соответствовало событию во времена правления Мак-Магона.

Высший момент этой эпохи пришелся на выставку 1878 года. Даже Россия, славящаяся своими сказочными праздниками, не могла бы превзойти ее великолепием.