Текст книги "Проект с извинениями"

– Как ты себя чувствуешь сегодня, mija? – спрашивает Роза, пока Марта наливает эспрессо, или что-то похожее на него, но с огромным количество сахара.

– Мне так жаль, что я устроила сцену. Я не знаю, что на меня нашло, – смущаюсь я.

– Agotamiento, – произносит Марта, и я смотрю на нее в замешательстве. Я не знаю этого слова.

– Переутомление, – уточняет Роза.

– О, да. Я была такой уставшей и, возможно, слишком много всего произошло, – признаюсь я. – Мне жаль, что я появилась так внезапно и доставила неудобства. Я заняла твою комнату? Это ужасно.

– Нет-нет. – Роза нежно похлопывает меня по руке. – Это была мамина комната. Мы ее не используем, и она вся твоя, как бы долго ты ни хотела остаться. Оставайся с нами, пока ты здесь, я настаиваю.

О боже, я спала в комнате недавно умершей женщины! Не знаю, что я чувствую по этому поводу. Однако я хорошо выспалась и не видела никаких привидений, так что комната вполне сойдет.

– Это было бы здорово. Спасибо. Я не бронировала отель, ничего такого. Просто собрала свои вещи и прилетела. – Я морщусь. – Наверное, мне следовало лучше все продумать.

– Тебе здесь рады, – говорит Марта и затем поворачивается к Розе. – Dile que la familia siempre está bienvenida aquí. Que se quede cuanto tiempo quiera.

– Она говорит, оставайся столько, сколько захочешь. Здесь всегда рады семье.

– Gracias, – благодарю я обеих дам, и тут Роза встает и начинает разбивать яйца в миску. Доносится запах разогревающегося масла, а затем яичницы. Она кладет несколько толстых ломтиков бекона на другую сковороду. Я знаю, что еды мало, и мне неловко брать то немногое, что у них есть, но также я не хочу обидеть или поставить их в неловкое положение, поэтому я с благодарностью ем то, что они предлагают, и это очень вкусно. По-моему, прошли сутки с тех пор, как я в последний раз что-нибудь ела.

– Когда ты будешь готова, я отведу тебя в соседний дом Лари, и ты сможешь снова со всеми познакомиться. Возможно, ты не помнишь всех, кто был здесь вчера, – говорит Роза.

– Это было бы здорово. Gracias!

Утро выдается очень приятным, и мои нервы успокаиваются. Я не уверена, не беспокоят ли меня потому, что боятся очередного моего срыва, или потому, что сейчас середина недели и люди заняты своими делами. Оказывается, Роза – художница. По всему дому развешаны картины, которые она написала. Конечно, я этого не знала. Я совсем ее не знаю…

– Ты всегда рисовала? Они прекрасны! – Я смотрю на акварельную картину, изображающую вазу с фруктами. Она простая, но мазки кисти очень интересные.

– Нет, я начала, когда вернулась сюда. Я чувствовала себя бесполезной, и заботы о маме было недостаточно. Мне нужно было чем-то заняться.

– То есть ты просто взяла и начала рисовать? Вот так сразу?

– В основном да. Я рисовала, когда была маленькой, а потом увлеклась работой. А затем приехала сюда и не смогла усидеть на месте. У одной из наших соседок были краски, которыми никто не пользовался, поэтому я спросила, можно ли мне их взять, и она позволила. Теперь это стало моим любимым занятием.

Я думаю, мы не так уж сильно отличаемся. Никогда нельзя быть слишком старым, чтобы попробовать что-то новое. Мне доставляет радость, что она рисует, точно так же как мне доставило радость общение с ней, изучение испанского и возрождение отношений со старыми друзьями. Прошел всего день с тех пор, как я приехала, но я уже чувствую себя намного лучше.

Около полудня Марта уходит на работу и на прощание целует меня в щеку. Роза спрашивает, не хочу ли я пообедать у Лари, и говорит, что, если нет, она может приготовить что-нибудь сама.

– Я в порядке, правда. Еще раз прошу прощения за вчерашнее, я правда очень устала, не знаю, что на меня нашло.

– Это не проблема, mija. Но я думаю, что дело не только в этом. Ты кажешься встревоженной. Может быть, ты захочешь поговорить об этом позже.

– Просто это были тяжелые несколько месяцев. Но я в порядке.

Я постоянно так говорю. И знаю, что сам факт того, что я это сказала, означает, что я не в порядке. Нет причин лгать; очевидно, что-то происходит.

– Роза, на самом деле я не думаю, что все хорошо, – делаю я вторую попытку. – Но я справлюсь, и я думаю, что быть здесь, с вами – хорошее начало.

Она обнимает меня и больше ничего не говорит по этому поводу. Я не могу передать, как утешает понимание, что никто не вынудит вас говорить прямо сейчас.

Мы проходим мимо следующей двери и заходим внутрь.

– Приве-е-ет, – произносит Роза, и приветствия на разные голоса летят в нас быстро и громко, каскадом накладываясь друг на друга. Не поймите меня неправильно; мне это нравится, и я хочу понять, но прямо сейчас я просто слышу шум с несколькими узнаваемыми словами, такими как frijoles, pollo, visitante, prima.

– Prueba, flaca. – Лари протягивает мне домашние croquetas[14]14
  Крокеты (от фр. croquer, кусать) – кулинарное блюдо цилиндрической или округлой формы из мясного фарша или овощей, обвалянных в сухарях и обжаренных во фритюре


[Закрыть] и empanadas[15]15
  Эмпанадас – пирожки из слоеного теста, как правило, с мясом и пикантным острым соусом.


[Закрыть].

– ¿Prueba flaca? – переспрашиваю я, и Роза переводит для меня:

– Prueba означает «попробуй это», а flaca – ласковое слово, но его буквальный перевод – «тощая».

Я показываю на свои полные бедра, такие же, как у большинства собравшихся женщин, и говорю:

– No flaca!

Все разражаются смехом. Затем я спрашиваю о том, что давно вертелось у меня в голове:

– У кого-нибудь из вас есть аллергия на ананасы?

Роза с любопытством смотрит на меня, и я слышу шепот: «¿Cómo?» – что означает «что», и Роза переводит.

– У Рея аллергия на аспирин, у Фаби нет аллергии ни на что, а у Лари аллергия на омаров, креветок и…

Раздается какофония криков людей о своих аллергиях. Это даже забавно. Никто даже не потрудился спросить меня, почему я задала такой внезапный вопрос, но теперь я знаю, что у всех аллергия на что-то, и что хотя у нас много общего, ананасы – не в этом списке.

В конце концов разговор об аллергиях переходит в разговоры о различных недугах, в основном у пожилых людей – болях в шее, подагре, артрите. Все это время люди приходят и уходят из дома, принося еду, забирая ее и присоединяясь к разговору, настолько случайному, насколько это возможно. Все это выглядит как вокзал, где люди собрались общими усилиями сделать семейный ужин. Они объясняют, что обед – это самый важный прием пищи в их семье, так что сегодня в меню мясо по-кубински и рис с фасолью, а затем Элизабет приносит бананы во фритюре, а кто-то еще авокадо, которое сразу нарезают, чтобы сделать салат с луком.

Роза объясняет, что они не всегда едят так хорошо и не всегда обеды такие богатые, но из-за похорон Мэри-Розы у них все еще осталось много еды от соседей и друзей. Обычный обед – это просто много фасоли, бананов, курицы или яиц.

Я начинаю лучше понимать их. Сейчас я познакомилась с большинством своих кузенов и кузин, за исключением Фабиолы. Очевидно, она была на работе, когда я приехала, и ушла сегодня рано утром, но я познакомилась с ее мужем и всеми остальными. Тут есть дети и пожилые люди, некоторые с темной кожей, а некоторые такие же светлокожие, как я, и в основном они так или иначе связаны родственными узами. Все целуются в щеку и обнимаются, когда входят и когда уходят, как будто прошли годы, а не часы с тех пор, как они видели друг друга в последний раз. Все это сильно отличается от того, что я привыкла видеть в своей семье.

После обеда мы возвращаемся в соседний дом, и мой живот так набит, что, кажется, я сейчас лопну. Я знаю, что океан где-то рядом, потому что слышу, как он разбивается о волнорезы, и чувствую соленый запах в воздухе.

– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь. Ты хочешь присоединиться? – спрашиваю я.

– Моим старческим коленям нужен отдых. Но ты иди! Тут безопасно. Держись тропинки, чтобы не заблудиться. – Роза указывает на вытоптанную земляную дорожку.

Я иду навстречу шуму океана. Мимо пробегает петух, что вызывает у меня смешок. Кроме него я встречаю нескольких собак и множество людей. Для середины рабочего дня мне странно видеть, как все просто спокойно сидят на своих верандах. Болтают, играют в домино и смеются.

Я очарована старыми автомобилями на улицах – как прекрасно сохранившимся антиквариатом, так и ветхими «Тойотами» двадцатилетней давности. Их машины во многом похожи на дома. Они красивы, если быстро взглянуть и сосредоточиться на ярких цветах, но если присмотреться, то увидишь, что все сильно обветшало. Бедность здесь очевидна. Весь остров выглядит так, словно кто-то нажал на паузу в 1950-х годах и так и оставил.

Я добираюсь до волнорезов и сажусь на ближайший кусок бетона, который когда-то, возможно, был скамейкой, смотрю на бескрайние просторы и вдыхаю чистый соленый воздух. Если бы я все еще работала в ДДФ, я бы никогда не отправилась в это путешествие. У меня никогда бы не было возможности или времени отправиться сюда, выучить испанский или возобновить отношения с Луанной. Я бы никогда не почувствовала необходимости извиняться перед кем-либо, потому что я все еще была бы Демоницей. Джонс-младший может говорить обо мне все, что, черт возьми, ему заблагорассудится, но я знаю, что я больше не тот человек. Я все еще Амелия, но я также и Милли, и, возможно, у меня вспыльчивый характер, но мои извинения действительно что-то значат для меня и тех людей, перед которыми я извинилась. Кроме, возможно, Линдси. Подобно этому острову, застрявшему в другом столетии, я застряла в прошлом. Мне пора двигаться дальше.

Я сижу на берегу очень долго. Так долго, что, когда рядом внезапно садится женщина, я пугаюсь и почти подскакиваю.

– Hola, Amelia. Yo soy Fabiola[16]16
  Привет, Амелия! Я Фабиола (исп.).


[Закрыть].

– Oh. ¡Hola! – восклицаю я, и она целует меня в щеку и обнимает.

Я ошеломлена тем, насколько она похожа на Нину. Сверхъестественное сходство.

– Меня прислала Роза, – медленно произносит она.

– Ты говоришь по-английски?

– Un poquito[17]17
  Чуть-чуть (исп.).


[Закрыть], – отвечает она. – Роза беспокоилась. Тебя долго не было.

– Прости. Perdón. Я наслаждалась моментом.

Она смотрит на меня удивленно, и я указываю на горизонт, потому что понятия не имею, как это перевести.

– Muy bonito el océano, – произношу я. – Estoy расслабляющий.

Она смеется над моим испанским английским.

– Я тоже часто прихожу сюда. Gracias за книги и диски!

– De nada[18]18
  Не за что (исп.).


[Закрыть].

Я смотрю на ее увеличившийся животик, и она улыбается и поглаживает его.

– Остался месяц.

Мы сидим в основном молча, пока не настает время уходить. По дороге к дому Розы Фабиола указывает мне на знакомые места – дом Элизабет, дом подруги и еще одной кузины. Все живут почти в одном районе.

Рей ждет ее у двери и машет мне рукой.

– Мы идти на пляж в субботу, хорошо? Всей семьей. – Она слегка путается в словах, и я показываю большие пальцы вверх в знак согласия. Фабиола обнимает и целует меня на прощание, а затем исчезает внутри вместе со своим мужем, а я перехожу улицу и направляюсь к дому Розы.

Так проходит три недели. Я использую американские доллары, чтобы чудесным образом купить много еды, которая якобы была недоступна (доступ сразу появляется, когда продавцы понимают, что у меня есть деньги, которые можно потратить на что-то полезное). Розе было неудобно соглашаться, но я объяснила, что, если бы мне пришлось платить за отель, я бы потратила намного больше, чем только что потратила на еду для всей семьи. Так что остаток поездки мы питались очень хорошо, потому что когда я увидела, что еда заканчивается, я тайком сбегала на рынок за добавкой.

Я учусь ориентироваться в городе, и к концу второй недели меня уже все знают. «¡Amelia! ¡La gringa! ¡Flaca!» – так меня прозвали в городе. Каждый день после обеда я совершаю прогулку, а в выходные мы отправляемся на пляж. Он великолепен – вода кристально чистая и едва доходит до бедер, насколько хватает глаз. Мои взбалмошные кузены присоединяются к нам, и мы разбиваем лагерь и остаемся там до захода солнца, пьем пиво и едим вкусную домашнюю жареную еду.

Несколько раз я звоню Нине и своим родителям, чтобы сказать им, что со мной все в порядке и я хорошо провожу время. В последнюю неделю мне удается раздобыть для нас немного хорошего рома, и мы пьем, едим и танцуем прямо на лужайке перед домом Лари. Большинство соседей выходят на улицу, чтобы присоединиться к празднованию.

– Fabiola, por favor! – гремит голос Рея, и я могу сказать, что они с женой спорят. Она закатывает глаза и продолжает делать движения сальсы. Я узнала, что здесь в ходу определенная форма мачизма, но это не похоже на то, что происходило с Джонсом или Фиби. Да, я уверена, что на острове полно сексистских подонков, как и везде, но есть разница, о которой я раньше не подозревала. Рей требовательный и имеет определенные представления о том, как все «должно быть». Он вырос в месте, где ему как мужчине в доме положено заботиться о своей жене. Фабиола постоянно отвергает его предложения о помощи, и да, он расстраивается, и я слышу, как он ругается по-испански себе под нос, но любому, кто видит этих двух людей, очевидно, что все это сказано и сделано с любовью. Его способ показать ей, что он любит ее, заключается в том, что он старается, чтобы она была в безопасности дома и обеспечена. Она приносит ему пиво, потому что любит его, и дело не в сексизме и гендерных ролях. Речь идет только о них двоих.

И я часто вижу здесь подобное. Мужчины шумные и неистовые, но это матриархальное общество, где мужчины думают, что они правят, но это не так. Совсем нет. Женщинам все равно, знают об этом мужчины или нет, потому что на самом деле они сами отвечают за свои дома и свою жизнь.

Возможно, я уже немного навеселе, когда сижу на улице в плетеном кресле-качалке с Розой и Мартой. У всех в руках стаканчики с ромом.

– Я не должна был позволять Джонсу так влиять на меня. В конце концов, он понял, что был неправ, а я поняла, что была права. Все знают, что Джонс – придурок. Я не обязана это доказывать, он сам это показал.

– Кто такой этот Джонс? – спрашивает Марта. Я не знаю, улучшился ли мой испанский или ее английский, но мы прекрасно понимаем друг друга. Наконец-то я рассказываю им все. Я рассказываю им о соглашении о неразглашении, судебном процессе, Фиби, Джоне, проекте с извинениями, моей провальной вечеринке. Обо всем. Они, вероятно, понимают 50 процентов из того, что я сказала; даже Роза, которая говорит по-английски, вероятно, не может уследить за всем.

– У тебя был плохой год, mija.

– Нет, он был хорошим, – поправляю я ее. – Я просто сосредоточилась на неправильных вещах. Но каждый плохой момент породил в моей жизни что-то прекрасное.

– Это замечательный способ взглянуть на все по-другому, – замечает Марта.

– Я говорила тебе, что не разговаривала с мамой пять лет? – Глаза Розы наполняются слезами. Она опрокидывает в себя остаток рома и вытирает капельку пота со лба. – Я хотела, чтобы она поехала со мной в Майами. «Как кто-то может хотеть жить вот так?» – говорила я. В Майами у меня была работа; я могла позволить себе купить ей все что угодно. Ей никогда не было ни голодно, ни жарко, ни в чем не было нужды, но она отказалась. Она сказала, что она старая и вся ее семья здесь. Это дом, в котором она родилась, и это дом, в котором она умрет. Я была так зла… Я ее единственный ребенок, и она предпочла это место мне. Мы не разговаривали пять лет. Это было давно, но теперь, когда ее больше нет, это все, о чем я могу думать. – Она вытирает слезы, и Марта похлопывает ее по спине. – Я так и не попросила у нее прощения, знаешь? Она заболела, и я без колебаний вернулась домой, чтобы ухаживать за ней. Она приняла меня обратно, как будто ничего не случилось, но я должна была извиниться, мне так жаль.

– Ella lo sabía[19]19
  Она это знала (исп.).


[Закрыть], Роза, – произносит Марта.

– Да. Я уверена, она знала, что ты сожалеешь, – киваю я.

– Но всегда есть это маленькое сомнение, понимаешь? Жаль, что я не смогла ей сказать. Во мне было слишком много гордости. Perdón. Одно глупое слово!

Я снова думаю о проекте с извинениями; я позволила одному незначительному человеку заставить меня усомниться в себе. Я просила прощения, и эти слова были больше нужны мне, а не другим людям, иначе мне пришлось бы идти по жизни, испытывая сожаления. Я не говорю вслух. Вместо этого я наливаю нам всем еще рома, и мы поднимаем бокалы.

– За Мэри-Розу. – Мы опрокидываем их одним глотком.

* * *

Мой последний день. Я уезжаю завтра рано утром, и это последняя возможность попрощаться. На мне длинное струящееся синее платье, босоножки, волосы собраны в конский хвост. Я привыкла к липкой жаре и вечному солнцу, обжигающему мою кожу. И нахожу удивительным, что у кубинских женщин, даже если у них почти нет еды и денег, всегда идеально уложены волосы и сделан маникюр, и они одеваются в стиле американок. Поэтому я стараюсь выглядеть как можно презентабельнее, несмотря на то, что в этой стране я, кажется, только и делаю, что потею.

Я тайком притащила еще еды, несколько лишних бутылок рома и ящиков пива. И заплатила продавцу лишнюю сотню долларов, чтобы он принес все это на дом. Жаль, что у меня нет ничего больше, что я могла бы им предложить.

Я не думаю, что когда-нибудь смогу вернуться к американскому произношению своего имени. Можем ли мы изменить то, как произносятся наши имена? Спустя сорок лет? Я на секунду задумываюсь над этим.

Они приготовили так много еды, это безумие. Я купила все это не для того, чтобы они меня баловали, но потом я вижу вещи, которые не покупала, например тамалес[20]20
  Тесто из никстамализированной кукурузной муки, обернутое кукурузными (или банановыми) листьями, приготовленное на пару.


[Закрыть] и рис с фасолью.

Я уже показала им несколько фотографий, которые есть у меня в телефоне, но попросила Нину прислать мне еще и скачала их вчера, когда у нас был вай-фай. Почему я не захватила с собой альбомы с фотографиями? Хотя на самом деле знаю. Я уехала так, словно бежала из страны и не планировала ничего должным образом. Как бы то ни было, я показываю им фотографии моих родителей и Нины. Они так очарованы моим отцом! Очевидно, он выглядит точь-в-точь как Мерседес. Они достают черно-белые и очень старые фотографии и отдают мне. Это биологическая мать моего отца! Это все еще кажется нереальным. Есть даже одно перед тем, как она сбежала из страны, где она явно беременна. Она выглядит такой юной и испуганной, и даже на фотографии видно, что она пытается прикрыть живот.

– Каждое воскресенье она запиралась в маленьком чулане, становилась на колени и читала молитвы, перебирая четки. Ее могли арестовать, понимаешь? Католикам было запрещено вступать в Коммунистическую партию Кубы, а любой, кто не был членом партии Кубы, считался предателем.

– Предателем? – Я потрясена.

– Да. Ее могли арестовать, но она была такой упрямой. Амелия, подумай о том, что ты делала в пятнадцать лет, а затем представь себя беременной и безбилетницей на корабле, уплывающем в Америку!

Я представляю, и от этих мыслей мне становится плохо.

– Я не могу.

– Я знаю. Она была такой храброй! – Марта протягивает мне старые четки. – Это для тебя.

– Я не могу их взять! – возражаю я.

– Пожалуйста. Мы настаиваем. Чтобы ты помнила свою кубинскую семью, – улыбается Роза.

Как будто я когда-нибудь смогу забыть.

Сегодня прекрасный вечер, поэтому, когда приходит время расставаться и ложиться спать, мне довольно грустно и тоскливо. Я чувствую подлинную связь с этими людьми, и мне кажется, я нашла что-то настоящее, то, чего мне не хватало. Я не знаю, как всех отблагодарить, и обещаю навестить их, поскольку они не смогут приехать сами.

Они никогда не узнают, как много значил для меня приезд на Кубу и как встреча с ними снова вселила в меня надежду.

* * *

К тому времени, когда я прибываю в аэропорт О’Хара, я чувствую себя триумфатором. Я справилась с одним из своих самых больших страхов и безмерно горжусь собой теперь. Нина забирает меня из аэропорта.

– Я хочу рассказать тебе все, но я так устала.

– Оооо. Обещаешь, что скоро мы поговорим? – смотрит на меня она, когда мы подъезжаем к моей квартире.

– Когда я проснусь, возможно, это будет через неделю, я тебе все расскажу и покажу все фотографии.

– Хорошо, – смеется она. – Договорились. – Она помогает мне выгрузить багаж и отнести чемоданы наверх. – Ты слышала о деле Фиби?

– Нет, к счастью, избежала этого. Даже если бы на Кубе был какой-то доступ к американским новостям, я все равно не проверяла почту.

– Ну, я думаю, тебе стоит погуглить или спросить у кого-нибудь. После того, как ты выспишься.

– Зачем? Что случилось?

– Что-то насчет урегулирования… я не разбираюсь, но тебе стоит проверить.

Она относит багаж в комнату, целует меня на прощание и уходит.

Это прекрасное чувство – вернуться домой. Мне нравится знакомый запах льняной свечи, которую я всегда жгу дома и которая пахнет свежестью и чистотой, даже когда она не зажжена. Все в точности так, как я оставила, но сейчас все кажется таким другим. Как будто меня не было несколько месяцев, а не недель. Я знаю, что мне нужно многое наверстать, и отъезд на три недели никак не уменьшил мою обиду и гнев, но это заставило меня почувствовать еще большую уверенность в том, что я приняла правильное решение в прошлом году. И теперь, когда я вернулась, мои проблемы по-прежнему там, где я их оставила, точно так же как мои незажженные свечи и те старые автомобили 1950-х на Кубе. Снаружи они выглядят идеально, но внутри разваливаются на части. Я все еще безработная и не уверена в своем будущем, и я все еще опустошена из-за Джона, но все-таки, несмотря на печаль, я чувствую себя сильнее.

Но Нина выдала мне эту маленькую информацию о суде, и хотя все, чего я хочу – это лечь спать, я не могу просто забыть об этом. Черт возьми. Я надеялась, что смогу избежать этого еще несколько дней; я никогда не думала, что начну гуглить информацию, едва вернувшись домой.

«Достигнуто соглашение по иску Хью Фиби о сексуальных домогательствах».

Я нажимаю на ссылку, и там заголовок за заголовком. В одном говорится о 30 миллионах долларов, в другом – о 100 миллионах. Сумма не разглашается, и СМИ строят предположения. Есть также истории о том, как директора Phoebe Enterprise и ее дочерней компании ушли в отставку. Оказывается, суд так и не состоялся. Я собираю воедино все, что прочитала, и кажется, что соглашение между сторонами было достигнуто утром в день суда, всего через два дня после того, как я села на свой рейс в Гавану.

У меня так много пропущенных звонков, смс и голосовых сообщений от Джона, но я удаляю их все. Все кончено. Нет необходимости зацикливаться на неизбежном. Мне любопытно и хочется узнать больше подробностей о суде, но это больше не моя проблема. Интересно, какие новые доказательства заставили Фиби согласиться на мирное урегулирование? Он был непреклонен и не собирался идти на мировую. Этот ублюдок, несмотря на все, никогда по-настоящему не считал себя виновным. Он всегда считал себя выше закона. Мой разум перебирает все возможные варианты. Может быть, было видео или другой свидетель? Может быть, старое текстовое сообщение или электронное письмо? Должно быть, что-то грандиозное спровоцировало такие изменения в последнюю минуту. Новая информация не меняет моего отношения к Джону. Соглашение было счастливой случайностью. Это не отменяет того факта, что Джон взялся бы за это дело и очернил бы жертв. Меня снова тошнит от мыслей об этом.

* * *

Нина придет сегодня на ужин, так что я смогу рассказать ей все о поездке. Я предупреждаю ее, что говорить о Джоне или Фиби запрещено. Я хочу насладиться ужином без всяких драм.

Я показываю ей фотографии одну за другой. Она из тех людей, которым нравится рассматривать фото и задавать вопросы. Некоторые люди не хотят видеть кучу фотографий из чужих поездок, но ей нравится.

– Боже мой, она так похожа на тебя! – говорит Нина, когда видит фотографию Марты, и подносит телефон ближе к лицу. – Тот же нос, те же глаза. Вау!

– Подожди, пока не увидишь Фабиолу. Вы могли бы быть сестрами, так вы похожи!

Я показываю ей фотографии кузины, и ее глаза распахиваются от удивления.

– Ого, вау! – Она смотрит на фотографию своей кубинской близняшки. Затем она продолжает листать групповые фото.

– Ты выглядишь одновременно так, будто тебе не место среди них, и так, будто тебе не было бы места нигде в другом месте. Странно, правда?

– Так и есть!

Она наконец-то начинает понимать. Нина переключается с картинки на картинку, пока я доделываю ужин.

– Ладно, это киш Лорен. И я клянусь, что на вкус это будет именно киш.

Она смеется, откладывает мой телефон в сторону и откусывает кусочек.

– Это и правда киш, Амелия! Настоящий, а не тот, который на самом деле омлет. Я тобой горжусь! Очень вкусно.

– Наконец-то!

Я так счастлива своим достижением, что ловлю себя на том, что плачу.

Нина кладет вилку, подбегает и обнимает меня.

– Милли? Что с тобой? Ты подавилась? Подай какой-нибудь знак! – кричит она и обнимает меня за шею. – Я не могу использовать прием Геймлиха, пока не буду уверена, что ты подавилась и задыхаешься!

– Я-я н-не п-подавилась. Я-я п-плачу! – Я начинаю рыдать еще больше, и кажется, Нина начинает беспокоиться.

– Плачешь? Ты только секунду назад смеялась! – восклицает она, потрясенная такой сменой моего настроения.

– Я знаю. Я просто так рада этому дурацкому пирогу и тому, что он получился…

– О, милая, я почти уверена, что это не из-за этого. Но пусть будет так, как ты скажешь. – Она обнимает меня, и я тихонько смеюсь, одновременно плача.

Это победа, и этот глупый маленький пирог заставляет меня чувствовать, что все получится. Я найду себе цель. Со мной все будет в порядке, потому что я Амелия Монтгомери и Милли Монтгомери. Я сильная даже без карьеры, и я хороший человек, которому можно дарить много любви, даже когда мое терпение на исходе.

Наконец-то я чувствую себя цельной.

* * *

На следующей неделе я выхожу с пилатеса и случайно сталкиваюсь с кем-то. Когда я поднимаю глаза, то вижу Мэри Уоллес. Она есть в моем списке. На самом деле, так случилось, что она последний оставшийся в нем человек. Но мне требуется мгновение, чтобы понять, что это и правда она. У нее все еще та короткая стрижка, которая была у нее, когда мы столкнулись в суде десять лет назад.

– Эй! Смотри, куда идешь! – Она наклоняется, чтобы поднять свой телефон. – Как минимум стоило бы извиниться, – фыркает она.

– Извиниться? Зачем? Это вы врезались в меня, – говорю я, потому что это правда. Она писала смс и не смотрела, куда идет.

Она отрывается от возни со своим телефоном, который, похоже, не сломан.

– Наглость… Эй, подожди, я тебя знаю. Однажды мы вместе вели дело. Монтеррей?..

– Монтгомери, – поправляю я ее. – Амелия Монтгомери.

Мэри была в моем списке, но я вычеркнула ее, как только поняла, что больше не извиняюсь ни перед кем из недостойных людей.

– Да. Верно. Вы проиграли это дело. Я попросила судью привлечь вас к ответственности за неуважение к суду, потому что вы опоздали.

Моя мать попала в автомобильную аварию, когда я ехала в суд, и да, я опоздала на двадцать минут, и была на взводе, не зная, в порядке она или нет. Это не было каким-то дурацким детским соревнованием, как с Дженни М. Это была настоящая чрезвычайная ситуация. Так что тогда на суде я была в ужасном состоянии, и Мэри этим воспользовалась.

– Тебе повезло, что мой телефон не сломался. – Она заканчивает осмотр своего гаджета, а затем издает какой-то глупый звук. Это задиристый и высокомерный смех, почти как у злодея в мультике. – Я уверена, тебе не хотелось бы снова проиграть мне из-за такой глупости, как телефон.

Мне пришлось заплатить штраф в размере 500 долларов из-за ее ходатайства о привлечении меня к ответственности, и как только мы вышли из суда, я назвала ее несколькими очень неприятными словами.

– Я назвала тебя злобной сукой, если мне не изменяет память.

Она поднимает на меня глаза.

– Да! Я надеюсь, с тех пор ты научилась быть более корректной.

– Так и есть, спасибо за заботу. Но, Мэри, ты все равно злая сука, – с этими словами я разворачиваюсь и ухожу.

Иногда люди – просто злобные твари, которые заслуживают того, чтобы их обозвали, и никакое количество извинений или любезностей не сделает их менее стервозными. И я рада, что поступила именно так.

Проект «Извинения» – это не то, о чем я когда-либо задумывалась в своей жизни, но я так рада, что сделала это. Это освободило меня. Столкновение с Мэри кажется мне завершением, в котором я нуждалась.

Я не могу не думать о Джоне, потому что все началось в тот день, когда мы встретились. Я хочу позвонить ему, рассказать обо всем и хорошенько посмеяться вместе, но потом я вспоминаю, как сильно он меня разочаровал, и желание улетучивается. Каждый раз, когда я думаю о нем, я злюсь на него и на себя за то, что так эмоционально привязалась к нему. Прийдя домой, я забираюсь в постель, и Уильям прижимается ко мне и мурлычет. Возможно, я не смогу разделить чувство выполненного долга с Джоном, но это нормально. Уильям тоже рад за меня.