Текст книги "Немного больше, чем любовь"

Глава девятая

То, что все вокруг было залито кровью, Павел понял далеко не сразу. Бурые камни, бурый песок… Приторный, чуть сладковатый запах, смешанный с привычным соленым запахом моря… Только почти споткнувшись о странный сверток, тоже серовато-бурый и весь в разводах, Паша наконец понял, где оказался: поздняя тюленья залежка в один миг превратилась в кровавую бойню. Павел поднял от земли взгляд и содрогнулся, с трудом справляясь с накатывающей волнами мучительной тошнотой. Некогда укромное убежище среди скал в одно мгновение стало ловушкой для целого стада тюленей. Юноша зажмурился. Его трясло. От страха. От бессонной ночи. И от жестокости людей, с которой он только что столкнулся. Легко читать про пушной промысел, разглядывая фото милых зверьков. Легко из года в год выходить вместе со всеми на побережье, неся плакаты в поддержку запрета на убой тюленей. Легко умиляться щенкам в реабилитационном центре и делать доклады о защите окружающей среды. Легко…

Слезы катились по его щекам, и он даже не пытался их смахнуть. Павел радовался тому, что оказался здесь один, без Альки, и в то же время мечтал, чтобы рядом оказался кто-то, кто обнял бы за плечи и сказал…

– Ну все, парень, хватит…

Пашка вздрогнул. От страха земля ушла из-под ног, и он резко обернулся, чтобы тут же выдохнуть и выдавить улыбку.

Янек Берг был серьезен. Ужасно бледный, он кутался в штормовку, без конца сжимая и разжимая кулаки с побелевшими костяшками пальцев. Произнес глухо, не позволяя Пашке отвести взгляда:

– Охрана будет здесь с минуты на минуту. Я передал координаты. А теперь давай к морю, парень. Ну же! И где твоя по…

Договорить он не успел. Ветер внезапно стих, и в этой новой, оглушающей тишине раздался тихий, протяжный стон.

– Стоять! – рявкнул Берг, и Пашка послушно осел на мокрый песок. Ноги больше его не слушались.

Капитана Ильинского, по его же собственным словам, огрели дубинкой по голове, как несмышленого белька. Волосы на затылке мужчины слиплись от запекшейся крови, один глаз заплыл, губы потрескались. Мужчина был без воды больше суток, и его трясло от холода и напряжения. Позволив сделать капитану несколько жадных глотков, Ян устроил его на берегу, укрыв от ветра собственной штормовкой. Четко передал по рации их координаты и только потом схватил Павла за рукав и сердито прошипел ему на ухо:

– Где Алька, парень?

– С тюлененком… – пробормотал Павел, не решаясь посмотреть Бергу в глаза.

– За что мне это?! – простонал Ян. – С каким тюлененком?

– С бельком. Ему плохо очень.

– А мне, думаешь, не плохо? – хмыкнул Берг и улыбнулся криво. – Значит так! От капитана ни на шаг, отвечаешь головой. Вот сигнальная ракета: запустишь, если увидишь оранжевый борт береговой охраны. И ждите нас. Я за девчонкой.

Павел даже не успел согласно кивнуть, как Берг исчез среди скал. Капитан снова провалился в забытье. Павел сидел спиной к месту, где раньше была залежка, и старался не думать о том, что произошло здесь совсем недавно. Его все еще немного тошнило, и юноша сделал пару глотков воды. Потом вспомнил о прихваченной из дома шоколадке и потянулся к рюкзаку, аккуратно положив сигналку на песок рядом с капитаном. Трясущимися руками Пашка сдернул с шоколада обертку и откусил половину плитки сразу. Во рту сразу стало приторно сладко. Он попытался сглотнуть вязкую слюну, но тщетно. Тошнота подступила к самому горлу, и Пашка, вскочив на ноги, бросился к морю. Его все-таки вывернуло наизнанку и еще долго и мучительно рвало желчью; нос не дышал, а на глаза набежали слезы. Юноша все никак не мог прийти в себя, а когда все же удалось сесть на влажный песок и разлепить опухшие от слез глаза, захотелось немедленно зажмуриться снова: рядом с ним, сочувственно протягивая носовой платок, сидел один из похитителей Алевтины.

Весь словно созданный из острых углов, высокий и нелепый, он смотрел на Пашку, кося то одним темным глазом, то другим.

– Зз-здр-дравствуйте… – запинаясь, произнес Павел, но платок все же взял.

– И тебе не хворать, – хохотнул мужчина и рассмеялся высоко и пронзительно, будто залаял.

Павел хотел было подняться на ноги, но в последний момент передумал. Мужчина же по-птичьи склонил голову набок и предупреждающе пару раз цокнул языком.

– Извините, – пробормотал Пашка и на всякий случай отодвинулся подальше.

– Вежливый какой! – восхитился мужчина. – Будь добр, посиди тихонечко.

Павел кивнул и мучительно покраснел.

Где-то там, за его спиной, лежал в беспамятстве капитан Ильинский. Да и мужчина этот – почему-то назвать его браконьером даже про себя Пашка никак не мог – вряд ли был один. Знать бы еще, что именно – или кого – они забыли на острове. Впрочем, ответ на этот вопрос был очевиден: капитан Ильинский определенно знал слишком много. Пашка поежился. Оставалось надеяться, что Берг уже встретился с Алькой и они вышли в море, погрузив тюлененка на борт «Флиппера». А значит, совсем скоро они будут здесь…

Нужно просто подождать.

Оранжевый борт береговой охраны Пашка заметил первым и тут же прикрыл глаза, испугавшись выдать свое волнение.

Мужчина рядом встрепенулся: видимо, тоже увидел катер. Он вскочил на ноги и дернул Павла за ворот штормовки, заставляя подняться, а после практически потащил к скалам, крепко ухватив за запястье. Теперь их совершенно точно не было видно с моря. Внезапно накрыло осознанием, что про сигнальную ракету он забыл. Пашка даже застонал сквозь зубы, понимая, что этим только привлечет к себе ненужное внимание, но ничего не мог с собой поделать. От жгучего стыда, охватившего его нутро, стало трудно дышать.

Надеясь справиться с паникой, Павел начал медленно считать про себя вдохи и выдохи. Примерно на тринадцатом где-то далеко послышался шум второго мотора, а следом прибрежную тишину разорвал хлопок сигнальной ракеты. Пашка удивленно открыл глаза и увидел, как улыбается капитан Ильинский, с трудом удерживая на вытянутой руке сигналку. А следом раздался выстрел – и Пашка провалился в темноту.

Эпилог

В больничном парке было до странного тихо. Наверное, потому что в детском корпусе строго соблюдали тихий час, а по меркам врачей Пашка был еще ребенком. Только чудом ему удалось выскользнуть из палаты незамеченным и пробраться к беседке, где его ждала Эльза. Хмурый, бледный, в больничной пижаме и с повязкой на голове, Пашка совсем не казался себе героем. Отнюдь. Рядом в палате интенсивной терапии лежал серьезно раненый капитан Ильинский. Жизнь его была уже вне опасности, но Павел так и не смог простить себе ту слабость, из-за которой он проморгал нападение. Остальные думали иначе, но Паше от этого было не легче.

Как он оказался в больнице, Павел не помнил.

Первой, кого он увидел, придя в себя, была мама. Бледная, измученная, постаревшая, Лизавета Колбецкая смотрела на сына и даже не пыталась скрыть слез.

– Прости… – прошептал он, с трудом шевеля губами. В горле пересохло, и казалось, что язык распух.

Пашке стало отчаянно стыдно за свой поступок. Но в то же время он понимал, что не мог поступить иначе.

– Это было очень глупо, Павел, – ответила мама, грустно улыбаясь. – Но вы спасли жизнь, и не одну. Наверное, я не имею права тебя ругать.

– Можешь меня ругать, сколько нужно… – он все-таки закашлялся, и мама помогла ему сделать пару глотков воды. Это оказалось необычайно сложно.

О том, что Янек Берг вернулся к залежке, едва увидел сигнальную ракету, Пашка тоже узнал от мамы. Браконьеры, загнанные в ловушку между высоким берегом и морем, вынуждены были сдаться береговой охране. А Алька так и сидела на пляже, обнимая тюлененка, пока ее не нашел катер спасателей.

– Алевтина нам все рассказала. И про ваш глупый план, и про то, как вы умудрились подставить Берга, – строго произнес отец.

К вечеру Павел уже мог уверенно сидеть на кровати, облокотившись на гору подушек за спиной. Юноша покраснел и виновато отвел глаза.

– Безусловно, Бергу стоило вернуть вас в порт… – продолжил отец, делая вид, что не замечает его смятения, – но капитан Ильинский действительно был на грани, и любое промедление могло стоить ему жизни. Ян поступил так, как считал нужным. И это решение было верным, хотя ты и оказался на больничной койке. Между прочим, по собственной глупости, Павел! – отец все-таки сорвался на крик. – Как можно быть таким безответственным, Павлик?!

Пашка тяжело вздохнул. На шум в палату заглянула обеспокоенная медсестра. Отец устало потер переносицу.

– Паш, когда нам сообщили, что ты в больнице… Что тебя нашла береговая охрана, мы чуть с ума не сошли.

– Я правда не хотел, пап… – пробормотал Пашка, – но я не мог иначе. Я не мог их оставить. А Алька…

– Главное, что теперь все в порядке, и скоро ты вернешься домой. От экзаменов тебя освободили. Что уж там скрывать, вы с твоими друзьями стали настоящими героями! – Алекс Колбецкий улыбнулся. – Никогда не думал, что из моих сыновей именно ты пойдешь по стопам Станислава. Он тоже любил быть героем. Отдыхай, парень. Все хорошо, что хорошо кончается!

Спустя еще сутки его перевели в общую палату.

Вот уже две недели с тех самых пор, как лечащий врач разрешил посещения, Эльза каждый день приходила к нему после школы.

Сначала было не до разговоров: голова отчаянно болела; от яркого света слезились глаза и постоянно хотелось спать.

Потом резко стало лучше. Просто однажды утром Пашка проснулся и снова почувствовал себя человеком.

– Тюлененок в порядке, – сказала Эльза вместо приветствия. – Представляешь, это оказалась девочка! Жалко, что поехать вместе со зверенышем не разрешили, – сказали, что тюленя ждет карантин. Но зато зоопсихолог предложила навестить ее в середине лета.

– Рад за нее, – ответил Павел и, улыбаясь, взял Эльзу за руку. Задумчиво провел большим пальцем по ее ладони. Руки все еще ощутимо дрожали. Врачи обещали, что это пройдет.

– Как ты?

– Нормально…

– А мне кажется, что нет…

Пашка бросил на нее яростный взгляд и медленно опустился на скамейку.

– Всего лишь сотрясение мозга. Мне повезло, – произнес он беззаботно и тут же поморщился от ноющей боли в затылке. – Врач говорит, что, возможно, просто ушиб. Зато меня освободили от экзаменов. А физику перенесли на осень.

– А когда обещают отпустить домой?

– Когда точно решат, что это ушиб. Наверное.

Они поболтали еще немного, и Эльза засобиралась домой.

На следующий день она не пришла. А еще через день Павла отпустили домой.

Янов день

«Я сама так устроила свою судьбу, мне некого винить. И ни о единой минуте не жалею».

Колин Маккалоу «Поющие в терновнике»

Пролог

Яхта слегка накренилась. Девушка неловко уткнулась ему в грудь лицом. Он машинально прижал ее к себе, продолжая думать о своем. И тогда она коснулась губами его подбородка. Мягко. Несмело. И от этой ласки по спине побежали мурашки. Он обнял ее крепче, зарываясь носом в макушку. И девчонка тихо всхлипнула, обнимая его в ответ. Она пахла свежескошенной травой и морем. Почему-то именно сейчас, в светлом платье на тонких бретельках, открывающем узкие плечи и хрупкие ключицы, она казалась ему особенно потерянной и ранимой. Вдруг стало нехорошо от тех слов, что он хотел ей сказать.

Она была для него другом.

Лучшим другом. И он ни за что на свете не был готов променять эту дружбу на что-то… Эфемерное. Ненужное. Не их.

Он все-таки сказал:

– Я так рад, что ты у меня есть…

– Не сейчас, – ответила она и приподнялась на локте, заглядывая ему в глаза. – Давай не сейчас. Дай мне побыть счастливой. Еще чуть-чуть.

Глава первая

Пашка проснулся от нетерпеливого собачьего поскуливания под дверью. С кухни доносился насыщенный запах кофе и маминых печеных оладьев. Наверняка с клубничным вареньем. Негромкие голоса за столом о чем-то воодушевленно спорили. Паша понял, что все уже собрались на завтрак, – только его, как самого младшего и уставшего с дороги, не стали будить. Самого младшего! Паша недовольно фыркнул… и тут же счастливо улыбнулся. Дом! Как же он, оказывается, скучал. Снова нетерпеливо заскулил пес. Судя по скорее просящим, чем требовательным ноткам, это был такса Бингли; корги мистер Дарси всегда предпочитал общество своей хозяйки Агаты, а если и высказывал свое недовольство, то в более грубой форме.

Пашка сладко зевнул, потянулся и сел. Босые ступни утонули в пушистом ковре. Сквозь неплотно задернутые шторы в комнату пробивался солнечный свет, оставляя на ковре неровные рваные полосы, в которых кружились пылинки. Пылинки! В мамином доме! Пашка засмеялся, а Бин завыл уже в полный голос. Снизу, солидно забасив, призыв немедленно подхватил мистер Дарси. Кто-то – скорее всего, Елисей – нетерпеливо шикнул на собак, и следом послышался рассерженный суетливый топот коротких лап: Дарси торопился наверх проверить, что за беда стряслась у друга Бина.

Едва Павел открыл дверь, как оба пса влетели в комнату и, отпихивая друг друга, кинулись к юноше, требуя ласки. Пашка плюхнулся на ковер и залился хохотом, обнимая суетящихся псов, пытающихся лизнуть его в лицо.

А потом в комнату заглянула улыбающаяся Агата и замерла у двери, скрестив руки на груди:

– Привет! – простонал Пашка, пытаясь подняться на ноги.

– Привет! – ответила Агата. – Мы уж думали, ты до обеда проспишь!

– А который час?

– Одиннадцатый!

– А почему такой поздний завтрак? – удивился Павел.

– Елисей только что вернулся. Отвозил Ника на паром.

– А?

– У Николая дела, – Агата нетерпеливо передернула плечами. – Он приезжал на пару дней. И обещал приехать к Янову дню[5]5
  Янов день – традиционный праздник, который отмечают в ночь с 23-го на 24 июня.


[Закрыть].

– Обещал?

– Он занят на кафедре.

– Ясно, – проговорил Пашка.

Ясно ничего не было. Павел никогда не лез в отношения сестры с Николаем Орловым, хотя, честно говоря, он всегда считал Ника немного занудным. Но сейчас Агата была явно расстроена.

– Умывайся и спускайся, – сказала девушка и улыбнулась, – а то тебе не останется оладьев. Твой брат не намерен ждать вечно. Дарс! Фу! А ну иди сюда!

Корги завалился на задние лапы и удивленно посмотрел на хозяйку, склонив голову на бок.

Агата нетерпеливо хлопнула по бедру, и пес, бросив на нее осуждающий взгляд, поплелся к двери. Бингли победно тявкнул, ткнулся мокрым носом в Пашкину щеку и поспешил следом.

Агата проводила собак строгим взглядом и, подмигнув брату, вышла, прикрыв за собой дверь.

Павел упал спиной на ковер и зажмурился, пытаясь вобрать в себя все то, что пережил их дом за время его отсутствия. В коттедже «Чайка» загрохотала от ветра крыша, заскрипели ступени под ногами Агаты, нетерпеливо хлопнула оконная рама. Где-то на чердаке жалобно завыл лысый кот Снежок…

Павел Колбецкий рывком поднялся, сделал пару махов руками, разгоняя по венам кровь, и направился в ванную.

– Солнышко мое, ты выспался? – спросила мама, едва юноша перешагнул порог столовой.

Отец оторвался от утренней газеты и широко улыбнулся, Елисей зафыркал и расплескал чай, заслужив осуждающий взгляд матери. И только Агата звонко рассмеялась.

– Солнышко, может, и выспалось, мам, – ответил Пашка и зевнул, – но я – точно нет. Мне кажется, я готов проспать все лето, даже не вставая.

– Через пару дней это пройдет, – авторитетно заявил Елисей. – А еще через неделю начнешь встречать рассветы на пляже. Да, Агата?

– Я их круглый год там встречаю, – заметила девушка и показала старшему брату язык.

Пашка тем временем занял свое место за столом, утащил сразу несколько пышных оладушек с изюмом с общего блюда и потянулся за банкой с вареньем. Мама наполнила его чашку кофе из фарфорового кофейника и подала молочник. От знакомого с детства вкуса оладьев и горячего кофе на душе сразу стало тепло и спокойно. Пашка даже зажмурился от удовольствия.

– Мама! Мам! – заорал Елисей. – Смотри! Он сейчас уснет.

Брат заканчивал третий курс университета. Учился он на отлично, подрабатывал, занимаясь с младшими школьниками математикой, снимал вместе с Николаем небольшую квартиру недалеко от кампуса и почти каждые выходные приезжал к родителям. Елисей так и остался домашним парнем, несмотря на способность легко сходиться с людьми. Кареглазый блондин, довольно высокий, он казался родным братом Агаты. Порода Колбецких прослеживалась в каждом его жесте, в каждом взгляде. И иногда Пашка замечал, как мама отводит глаза и украдкой смахивает слезы – с каждым годом Елисей становился все больше похож на своего дядю – отца Агаты, умершего семь лет назад. Признаться, самого Станислава Колбецкого Пашка помнил плохо: он был еще достаточно мал, когда все случилось; а вот Елисей переживал страшно, но глубоко внутри себя, боясь лишний раз потревожить родителей.

Пашка тяжело вздохнул и отправил в рот очередной оладушек.

– Елисей, не наговаривай на брата! – строго сказала мама, – а то отобьешь у ребенка весь аппетит.

Ребенок довольно хрюкнул, Елисей хмыкнул, а отец осуждающе покачал головой.

– Детский сад! – с чувством произнесла Агата, поднося к губам чашку с чаем.

– Сама такая! – одновременно воскликнули братья и показали ей язык.

Собаки встрепенулись, заходясь в радостном лае. Александр Колбецкий закрыл газету, сдвинул на переносицу очки и произнес:

– Шуметь – на улицу! Шагом марш! Кстати, там еще газон зарос! Так что дел хватит всем!

– Есть, кэп! – бодро ответил Елисей и поднялся. – Будет исполнено, кэп!

– Кепку не забудь! – напомнила мама прежде, чем молодой человек успел выйти из комнаты.

– Есть, кэп! Псины, за мной!

Дарси и Бингли, не желая уступать друг другу, устроили свару в дверях. Бингли решил играть нечестно и жалобно запищал, призывая хозяев обратить внимание на его бедственное положение. Елисей притворно вздохнул и, подхватив извивающихся псов за шкирку, направился в сад.

Агата и Паша переглянулись и рассмеялись.

– Вы как хотите, а я – на море, – сказал Паша, когда с завтраком было покончено. – Агата, ты со мной?

– Только помогу тете Лизе с посудой!

– Я справлюсь сама. Идите гулять, пока не начался дождь, а то до Янова дня обещают чуть ли не ураганы.

До Янова дня оставалось чуть меньше недели, а погода все никак не хотела становиться летней. Несмотря на жаркое солнце, у моря дул пронзительный, пронизывающий ветер. Пашка и Агата, надвинув практически на глаза капюшоны штормовок, медленно брели вдоль берега. Где-то на горизонте в густую иссиня-черную массу собирались грозовые тучи. Дарси, только что беззаботно носившийся по песку, вдруг навострил уши, прислушиваясь. Бин последовал его примеру, нетерпеливо виляя длинным хвостом.

– Вперед! – скомандовала Агата и хлопнула себя по бедру. В ответ упрямый корги уселся на мохнатый зад и исподлобья уставился на свою хозяйку. Бин же послушно потрусил рядом.

Солнце спряталось. Сразу стало сумрачно и неуютно. Вдалеке над морем сверкнула молния.

– Нужно возвращаться, – заметила Агата и с сомнением посмотрела на Пашу, точно опасалась, что он откажется.

– Надо, – согласился Паша. – Успеть бы до дождя…

Конец фразы потонул в оглушенном раскате грома. Бингли испуганно завыл, подняв к небу острую мордашку.

– Бежим? – предложила Агата.

Паша поднял голову, жадно ловя насыщенный влагой соленый воздух, и зажмурился. Ощущение безграничного счастья, бескрайней свободы захлестнуло его целиком. Хотелось петь, носиться по пляжу, утопая в теплом песке, и орать. Просто орать в голос, выплескивая морю все эмоции, переполняющие его последнее время.

Загрохотал гром – в этот раз гораздо ближе. Пашка со свистом резко выдохнул, пытаясь взять себя в руки, и посмотрел на сестру. Агата улыбалась. У ее ног беспокойно крутились собаки.

– Тебе хорошо? Или плохо? – спросила девушка.

– Я не знаю, – честно ответил Пашка. – В моей голове так много всего, что, кажется, ее сейчас разорвет на части.

– Тяжелый был год?

– Сейчас думаю, что нет, – проговорил Паша негромко и вздрогнул от неожиданности, когда темное небо прошило яркой вспышкой молнии. – А осенью… Я так хотел домой! Как ты вообще решилась переехать к нам, Агата?

– Я просто вернулась домой, Паш.

Она шагнула к нему и неловко обняла. И он обнял сестру в ответ. Они выросли так быстро, что не успели до конца понять, как здорово быть детьми. Он осознал это остро. Просто что-то почти болезненно кольнуло где-то в груди, заставляя принять простую истину: как прежде уже не будет. Ни одно лето нельзя повторить. Ни один день. Ни одну ночь. Все, что мы можем, – это только хранить воспоминания. Глубоко в сердце или на бумаге – не важно! Главное – помнить, что прошлое повторить нельзя. И исправить – тоже. Но можно идти вперед, день за днем проживая жизнь. Настоящую. Ту, что происходит здесь и сейчас.

– Нужно идти, – прошептала Агата, и Пашка услышал, что она плачет.

Он прижал девушку к себе еще крепче, откинул с ее головы капюшон, зарываясь носом в светлую макушку. Как странно: он стал на голову выше своей старшей сестры.

Кажется, Агата что-то пробормотала, судорожно вздохнув, но ее слова потонули в оглушающем громовом раскате. Резко стало темно, небо полыхнуло вспышками молний, и снова загрохотало прямо над их головами. Собаки испуганно завыли. Тяжелые редкие капли упали на песок.

– Бежим! – крикнула Агата, вытирая слезы и смеясь одновременно. – Бежим, Пашка!

И они побежали. Увязая в сыром песке, пряча лицо от поднятой ветром пыли. Дарси и Бингли неслись впереди, время от времени оборачиваясь в поисках хозяев. Несмотря на день, стало совсем темно. Молнии теперь сверкали одна за другой, гром грохотал, не переставая. Но дождь все никак не начинался. Сухая гроза полыхала над взморьем, а Паша и Агата бежали вперед и хохотали, как сумасшедшие, радуясь очередному маленькому приключению и надеясь, что Лизавета Колбецкая не успела вызвать отряд спасателей.