Текст книги "Мальчик из Брюгге"

– Еще нет. Я сделаю тебя самым великим…

Ян давно ждал этого часа. И теперь, когда он наступил, почувствовал радостную гордость и одновременно смятение. И вопрос, втайне задаваемый себе, самым естественным образом возник в его сознании: сможет ли он осуществить мечту Ван Эйка?

* * *

Они пустились в обратный путь на рассвете. Восточный ветер, тоже проснувшийся рано, равномерно раскачивал верхушки тополей. Когда они достигли улицы Нёв-Сен-Жилль, над Брюгге бушевал настоящий ураган.

– Как раз вовремя, – проворчал Ван Эйк.

Едва они переступили порог дома, как к ним уже поспешила Маргарет с расстроенным лицом.

– Ян, – нервно выговорила она, – у нас сидит агент сыскной службы. Он хочет поговорить с тобой.

– В воскресенье? По какому вопросу?

– Я не знаю. Он мне ничего не объяснил.

Ван Эйк досадливо поморщился:

– Не был ли я прав, когда сказал, что нельзя жить в Брюгге в такое время?

ГЛАВА 6

Мужчине было лет пятьдесят. Представительный, плотный, с бычьей шеей и необыкновенно синими глазами. Его удивительно матовая кожа была необычайна для фламандца. Одет он был в черный камзол, доходивший до половины ляжек. На голове сидело касторовое кепи, отбрасывающее тень на его нос.

Визитер производил впечатление, и Ян дотошно рассматривал его, словно гиганта из сказки.

– Меня зовут Идельсбад. – Степенно, глуховатым голосом, продолжил: – К вам меня прислал бальи из Мёникенреде. Если вас не затруднит, я хотел бы побеседовать с вами.

– Бальи из Мёникенреде? По какому поводу?

– Вам, конечно, известно, что позавчера было совершено убийство.

– Увы, да. Я даже полагаю, что первым узнал об этом.

Ван Эйк взлохматил волосы Яна.

– Труп обнаружил мой сын. Его уже опознали?

– Слутер. Николас Слутер.

– Слутер? Это ужасно! Но разве этим занимаются не власти Брюгге?

– Частично. Убитый был гражданином Мёникенреде. В Брюгге он находился проездом. К тому же его семья, которая хорошо знакома с бальи Ван Пюйвельде, желает знать, что же произошло на самом деле. Ван Пюйвельде попросил бургомистра Брюгге, чтобы он поручил расследование мне.

Он сделал вид, что открывает сумочку, прикрепленную к поясу.

– У меня есть документ, составленный по всей форме и подписанный. Если вы…

Ван Эйк приостановил его словоизлияния:

– Послушайте, минхеер, мне не совсем понятно, какое касательство имею к этому я.

Идельсбад удивленно заморгал:

– Разве Слутер не был вашим учеником?

– Правильно. Кстати, с того времени прошло уже больше пятнадцати лет. Да и жил я тогда в Лилле.

– И все же вы можете рассказать о нем что-нибудь? Впрочем, речь идет не об одном только Слутере. Есть убитые в Турне и Антверпене. Вы, конечно, в курсе… – Он стал загибать пальцы: – Виллебарк, Ваудерс… Все они посещали ваши мастерские. Вы понимаете, что в данном случае…

– Ладно-ладно, – неохотно сдался Ван Эйк. – Только позвольте мне поправить вас. Это были не Виллебарк и Ваудерс, а Виллемарк и Ваутерс. Да и какая разница! Прошу за мной, у меня нам будет спокойнее. Но предупреждаю, я не смогу уделить вам много времени.

– Обещаю вас не задерживать.

Он повернулся к Яну.

– Его свидетельские показания окажутся ценными. Вы не против, если он пройдет с нами?

Художник протянул мальчику руку:

– Согласен?

* * *

Ван Эйк предложил гиганту табурет, а сам удобно устроился на скамье с подлокотниками.

– Напомните мне, пожалуйста, ваше имя.

– Идельсбад. Тилль Идельсбад.

Ян чуть не прыснул:

– Тилль? Как Тилль Уленшпигель, герой?

Мужчина беспомощно развел руками:

– Я здесь ни при чем. Мой отец очень восхищался этим персонажем. Тилль Уленшпигель олицетворял для него все ценимые им достоинства: свободу, справедливость, смелость.

– Он мог бы выбрать имечко и похлеще! – бросил развеселившийся Ван Эйк. – Но перейдем к делу.

– Очень хорошо. Сколько времени Слутер работал в вашей мастерской?

– Около пяти лет.

– Почему он ушел от вас?

– Насколько я помню, у него сильно болел отец, и за ним нужен был уход.

– Не думаете ли вы, что Слутер мог нажить себе врагов? Или совершить поступок, который послужил бы при чиной мести?

– Когда он приступил к обучению, ему было от силы четырнадцать лет. Разве в таком возрасте можно вызвать к себе столько ненависти? Безудержную ярость, которая толкает кого-то на убийство через пятнадцать лет?

– Но затем он вернулся в Брюгге. Наверное, хотел с вами встретиться?

– Это мне неизвестно.

– Здесь что-то непонятное. Слутер работает с вами больше пяти лет, приезжает в Брюгге и не пытается увидеться с вами?

– Может, он и собирался это сделать. Откуда мне знать?

– Когда вы видели Николаса Слутера в последний раз?

– Несколько месяцев назад. Три, пять – не помню.

– Это очень важно. Постарайтесь вспомнить.

Художник нетерпеливо взглянул на него:

– Минхеер, к чему вы клоните?

– Я хочу найти убийцу, разумеется.

– Полагаете, что он скрывается у меня?

Его собеседник упрямо повторил:

– Когда вы видели Николаса Слутера в последний раз?

– Да что же это такое! Я ведь вам ответил!

– Извините, – вмешался Ян, – я помню. Мы встретили его на площади Бург. В тот день там проходила процессия в честь Святой Крови. Казалась, он так спешил, что чуть не опрокинул меня.

Ван Эйк мягко заметил:

– Твоя память явно крепче моей.

Он одарил гиганта торжествующей улыбкой.

– Ну вот вам и ответ.

– Слутер ничего особенного вам не говорил?

– Нет. Только упомянул о будущем бракосочетании с молодой флорентийкой, встреченной им во время поездки в Италию. Я подтрунил над необузданным и непредсказуемым темпераментом южных женщин и расхвалил внушающую доверие спокойную безмятежность женщин севера. Я пожелал ему удачи, и мы расстались.

– Понятно…

Тошнотворный запах вдруг ворвался в комнату вместе с ветерком.

– Помойная баржа, – прокомментировал Ян, зажимая нос.

По каналу проплывало открытое судно со своей ежедневной ношей утонувших свиней, различных домашних животных, разбухших от воды, и гниющей растительности, выловленной за ночь лодочниками-чистильщиками.

Идельсбад с интересом спросил:

– Итак, мой мальчик, именно ты нашел Слутера?

– Да. На улице Слепого осла. Я возвращался домой.

– Помнишь ли ты о каких-либо поразивших тебя деталях? О чем-то необычном?

– У него было перерезано горло, а рот набит веронской глиной.

– Веронской глиной… – задумчиво повторил Идельсбад. Он замолчал, не отрывая своих голубых глаз от лица Яна. – Немного раньше ты взял у кого-то ящичек с красителями?

Ян захлопал ресницами:

– Да, но…

– Они предназначались мне, – уточнил Ван Эйк. – На тот случай, если вы забыли, я – художник. Если вас хорошо информировали, то среди заказанных мной красителей веронская глина не значилась.

Идельсбад поклонился с учтивостью, но трудно было понять, наигранная она или искренняя.

– Мне известно, кто вы, минхеер. Разве не вас называют королем художников?

– Почему вы притворились, будто не знали, что именно Ян обнаружил труп Слутера? Вы это знали, поскольку уже допросили Корнелиса.

– Ошибаетесь. Я действительно допросил Корнелиса по поводу красителей, но ни он, ни я не знали, что ваш сын имел к этому касательство.

– Я не понимаю…

– Не вы ли мне сказали об этом? «Именно мой сын обнаружил труп» – это ваши собственные слова.

– Допустим. А Слутер? Как вы узнали, что он был у меня подмастерьем, учеником?

– От его семьи. Напомню, что именно по ее просьбе меня послали сюда. Брюгге – большой город, но и его семья живет не в деревне. – Он сменил тему: – Вы верите в совпадение? Трое убитых, и все – ваши ученики. Согласитесь, поводов для вопросов много.

Пальцы Ван Эйка сжали подлокотники.

– Вы говорили о совпадениях. Это единственное объяснение.

– Вы недавно ездили в Турне или Антверпен?

– Какого ответа вы ждете? Разве Виллемарк не был убит в Антверпене? А Ваутерс в Турне? – И с упреком поспешил добавить: – Ну же, минхеер, будьте посерьезней. Нет, я никогда не ездил в эти города.

– Тем не менее вы много путешествуете.

– Признаюсь, это моя слабость.

– Цель поездки?

– Мне кажется, это вас совсем не касается.

– Португалия, например…

– Вы не можете не знать, что я был направлен туда герцогом Филиппом, чтобы написать портрет инфанты Изабеллы.

– Красивой женщины, впрочем. Однако этому путешествию уже несколько лет. А мне известно, что вы только что прибыли из Лиссабона.

Художник промолчал.

– Это правда?

Ответа не последовало.

Гигант немного выждал, прежде чем снова приступить к допросу:

– Если вы не против, я хотел бы осмотреть вашу мастерскую.

На этот раз видимое спокойствие вдруг покинуло Ван Эйка.

– И вопроса быть не может! Никому, кроме моих близких, не разрешено туда входить. Вот уже десять лет, как я пользуюсь в этом городе всеми правами буржуа, и хорошо знаю, что со мной нельзя обращаться как с иностранцем!

– Забавно, что вы затронули эту тему. Представьте, прежде чем прийти к вам, я навел справки в городском реестре. В нем вы не записаны.

– Что вы сказали?

– Правду. Я ничего не нашел, разве что дату: 9 сентября 1434 года, имя и место рождения, похожие на ваши: Ян. Но Ян де Тегг, родившийся в Маесейке департамента Льеж. И следа нет некоего Ван Эйка.

– Абсурд! Я тоже родился в Маесейке, мной уплачена пошлина в размере ровно двенадцати ливров. Все это просто смешно. Как бы то ни было, ноги вашей не будет в моей мастерской!

– Образумьтесь. Бальи облечен полной властью.

Художник выпрямился:

– А у Ван Эйка ее еще больше! Никто, слышите, никто не будет копаться в моей личной жизни! Еще меньше – в моих творениях.

– Вы совершаете большую ошибку. Бальи…

– Мне наплевать на бальи! Передайте ему от моего имени: если он станет настаивать, то будет иметь дело уже не со мной, а с самим герцогом. Все ясно?

– Да. Я знаю о ваших связях с Бургиньоном. Вы на короткой ноге с сильными мира сего, это очень большая власть. Позвольте мне воззвать к вашей совести.

– Я единственный судья своей совести. А теперь я буду вам весьма признателен, если вы покинете этот дом.

– Что ж, вы здесь хозяин.

– Мэтр! Мэтр Ван Эйк!

Он указал пальцем на дверь. Ян заметил, что его рука дрожала.

Ледяным тоном гигант произнес:

– Я с вами прощаюсь. Но я еще вернусь… – И он умышленно сделал ударение на последнем слове: – минхеер.

Ван Эйк пришел в себя, только услышав звук захлопнувшейся входной двери.

– Этот тип либо сумасшедший, – пробормотал он, – либо бессовестный, что одно и то же. – Сжав кулак, он властно произнес: – Тилль Идельсбад… Герцог запомнит это имя!

Ян обошелся без комментариев. В его памяти крутилась фраза, сказанная накануне Петрусом Кристусом: «И на этот раз – человек из нашего братства…» Откуда, черт побери, он знал, что тот мертвец был художником? До визита агента никто этого не знал. В конце концов, этим убитым на улице Слепого осла мог оказаться кто угодно. Как же он-то узнал?

Ян приоткрыл рот, чтобы задать этот вопрос художнику, но в этот момент, привлеченная голосами, вошла Маргарет.

– Что случилось, друг мой? Ваш гнев, должно быть, долетел до Бурга!

– Все дело в этом мужлане! Он вывел меня из себя. У него препротивнейшая манера задавать коварные вопросы, она граничит с невежливостью.

Маргарет указала на Яна:

– Я почему-то уверена, что это все из-за него.

– Из-за меня?

– Да брось ты, моя милая. Ян не имеет к этому никакого отношения.

На лице ее все же появилось сомнение.

– Хотела бы надеяться. Но от этого мальчишки всего можно ждать. – Повернувшись к двери, она напомнила: – Скоро начнется месса. Мы уже опаздываем.

Когда они вернулись из церкви Сен-Клер, их ожидала новая неприятность. Подойдя к двери, художник вставил в замочную скважину ключ и тут же убедился в тщетности своих усилий: дверь была уже открыта.

– Это еще что такое?.. – проворчал он. – Кателина забыла закрыть ее?

Он первым переступил порог, его одолевали мрачные предчувствия. Что-то необычное витало в воздухе.

– Кателина!

Зов остался без ответа.

– Кателина!

– Может, ушла на рынок? – предположила Маргарет.

Ван Эйк прибавил шагу.

– Боже!…

На полу валялись осколки светильников, горка была взломана, исчезли шесть серебряных кубков, подарок герцога. Потрясенный художник бросился в другие комнаты. Повсюду царил необычайный беспорядок, будто ураган прошелся по дому, опустошив шкафы и ящики. Из располосованных матрасов и тюфяков вывалился пух, одежда была разбросана. Но в мастерской оказалось еще хуже: красители рассыпаны, чашечки перевернуты, мольберты сломаны, панно разбиты вдребезги. В одном из углов комнаты скорчилась Кателина, ее лодыжки и запястья были связаны, а изо рта торчал клубок шерстяных нитей.

– Господи помилуй! – закричал Ван Эйк. – Спеша на помощь к служанке, он на ходу приказал Маргарет: – Уведи детей!

Ван Эйк лихорадочно вынул кляп изо рта Кателины, освободил ее от веревок и помог встать.

– Что тут произошло?

Она икала, пыталась что-то выговорить, не в силах сдержать сотрясавшую тело дрожь.

– Да успокойтесь же… Теперь все в порядке…

Застыв на пороге, Ян со страхом наблюдал за сценой, убежденный в том, что ему снится кошмар.

– Так что же произошло? – повторил Ван Эйк.

– В это трудно поверить. Трое мужчин проникли в дом сразу после вашего ухода. Я слышала шаги, но подумала, что вернулась мадам Маргарет, забыв что-нибудь. Едва я вышла из кухни, как наткнулась на них. Я не успела понять, что со мной: один из мужчин, тот, что помоложе, бросился на меня с посохом…

– Вы хотите сказать, с палкой?

– Нет, – воспротивилась Кателина, – с посохом. Знаете, это что-то вроде большой трости с набалдашником, с которой ходят зарубежные паломники…

– Продолжайте…

– Я попыталась убежать. Мужчина ударил меня по голове, и я будто провалилась в черный колодец. Очнулась здесь, в мастерской. Кто-то на плохом фламандском орал мне в ухо: «Где ключ?» Он, конечно, имел в виду ключ от…

– Проклятие! – вскричал Ван Эйк, охваченный ужасом.

Он рывком повернулся к двери «собора». Она была закрыта, но наличник находился в жалком состоянии, болтался на двери почти оторванный, сломанное лезвие кинжала торчало из щели между дверью и косяком.

– Успокойтесь, им не удалось туда войти, и из-за этого они разъярились, особенно тот, который, похоже, был у них за старшего. С ужасным акцентом он все время спрашивал у меня: «Где ключ?» Я поклялась всеми святыми, что у меня его нет – и это правда, – что вы всегда носите его с собой. Если бы он мне поверил, его гнев не был бы таким страшным. Он выхватил у своего сообщника посох и начал крушить все, что попадалось на глаза.

– Но что они искали? – воскликнул Ян. – Ведь здесь нет сокровищ!

Ван Эйк одернул его:

– Продолжайте, Кателина.

– Это все. Они связали меня и оставили в углу, где вы меня и нашли.

Она перевела дыхание и указала на место за верстаком.

– Собираясь уходить, старший подошел туда и неразборчиво написал что-то.

Ван Эйк обернулся и прочитал на стене: «Tras las angustias de la muerte, los horrores del infiemo! Volveremos!»

Он помолчал, потом негромко произнес:

– Это должно было случиться…

Изумленный Ян хотел спросить, что написано на стене, но предпочел промолчать.

Художник принялся кружить по мастерской, точно попавший в западню зверь. Никто не понимал, что замышляется в его мозгу, какие мысли сталкиваются в нем. Он наконец вышел из задумчивости и подошел к двери, чтобы осмотреть ее. Попробовал вытащить остаток лезвия, но это ему не удалось.

– Ян, – приказал мэтр, – быстро сходи за Ван Блоском, слесарем. Скажи ему, чтобы явился немедленно. Ты понял? Немедленно!

– А если он занят?

– Мне плевать! Я заплачу, сколько он запросит! Беги же, быстрей!

Оставшись один, он погрузился в горестные размышления. «После смертных мук – ужасы ада! Мы вернемся!»

Испанцы… почему? Кто им рассказал? Самое время повидаться с герцогом Филиппом. Может быть, он сумеет найти объяснение. А пока нужно принять кое-какие меры предосторожности. Ван Эйк открыл один из ящиков, вынул из него чистый веленевый лист, чернильницу, перо и стал писать…

ГЛАВА 7

Облокотившись о парапет моста бегинок, Ян немного наклонился, чтобы лучше видеть проплывающие в обе стороны суда. Углубившийся в раздумья, он прошагал вдоль Рея до озера Амур, по которому пробегали воды, прежде чем вылиться через Гентские ворота. Одно судно проходило шлюз, другое приближалось к набережной, третье медленно скользило в тени двух башен в виде полумесяца, служивших границей озера.

Не так-то легко было вытащить Ван Блоска из его лавочки. Он ничего и слышать не хотел, пока Ян не произнес три волшебных слова: ливры, экю, золотые монеты… Вернувшись домой, Ян застал Ван Эйка склонившимся над письменной доской и понял несвоевременность своего появления. Он вышел и отдался на волю улиц. Действительно ли случай неизменно приводил его туда, где полной жизнью жили корабли и вскипала вода в шлюзах?

Какой поворот произошел в жизни Ван Эйка? Откуда пришло нечто, внесшее сумятицу в их спокойное существование?

Ян рассеянно осматривался по сторонам.

Тут-то он ее и увидел.

Она смотрела на него из окна монастыря. Ян тотчас же проникся уверенностью, что уже где-то видел ее. Сколько же ей лет? Тридцать, самое большее. Ему показалось что она с интересом рассматривает его. Неужели она тоже где-то его встречала? Ян продолжал внимательно смотреть на нее; его очаровала ее красота. Почему такая красивая женщина предпочла удалиться от мира? Ни для кого не было секретом, что бегинки посвящали свою жизнь молитвам и благим делам.

Она сделала ему знак рукой. Ян ответил ей почтительным поклоном. Она сделала то же самое, и скрывавший волосы чепчик, видимо, плохо завязанный под подбородком, сполз с ее головы. Вырвавшиеся на свободу длинные каштановые пряди золотом заблестели на солнце, вызвав в памяти Яна другое лицо: юной девушки с такими же волосами, которую когда-то Ван Эйк написал полуголой рядом с медным тазиком, ту самую, изображенную на картине, покрытой лаком несколько дней назад. Модель, конечно, была более молодой.

Он увидел руку Ван Эйка, легко пробегающую по картине, нежно касающуюся бедер, груди, ляжек, обводящую контуры модели. Нет, не может быть! Это другая девушка. Никогда бегинка не демонстрировала бы себя в неглиже. Позировать обнаженной – значит, идти против устремлений души, предназначенной Богу. Решительно, от всех этих убийств у Яна ум за разум зашел. Лучше уж вернуться домой.

Именно в этот момент он и заметил гиганта.

Идельсбад стоял в одном туазе[12]12
  Старинная французская мера длины, приблизительно 2 метра. – Примеч. пер.


[Закрыть] от него. Прислонившись к парапету, он равнодушно разглядывал снующие суда. Случайность?

– Как дела, мой мальчик?

Мужчина задал вопрос, не отрывая взгляда от реки.

– Но что… вы здесь делаете?

– Страсть как люблю корабли. – Он указал на один из них: – Вот все гадаю, это анвар или скута?

– Анвар, конечно.

– Как ты их распознаешь?

– По длине весел. У скуты они короче.

– Браво. Похоже, ты большой знаток.

– Я просто разделяю вашу любовь к кораблям.

– Надо же! Я думал, тебя влечет только живопись. – И сразу же продолжил: – Ваша поездка в Гент была удачной?

– Да.

– Зато возвращение вас не обрадовало.

– Откуда вам известно?

– Разве в мои обязанности не входит знать все? Впрочем, достаточно было услышать вопли мадам Ван Эйк и понять, что в доме не все в порядке.

– Они все разграбили и разгромили! Картины, панно, шкафы – все!

– Любопытно.

– Вы находите? Одни кубки стоили целое состояние.

– Нет, я думал не о кубках, а о том, как ты называешь своего отца: мэтр. Так не часто бывает,

Ян пожал плечами:

– Ну и что? – Он спохватился, добавив с гордостью: – Иногда я называю его отцом!

– Они взяли еще что-нибудь?

– Откуда мне знать? Дом был перевернут вверх дном.

– А дверь комнаты, смежной с мастерской, была взломана?

– Нет, слава Богу. С мэтром случился бы удар.

– А там хранятся сокровища? Полагаю, ты-то имеешь право туда входить.

– Только у меня одного есть второй ключ.

– Тебе следовало бы поостеречься. Вокруг нас много людей с плохими намерениями. Надеюсь, ты не носишь его с собой?

Ян хитро подмигнул ему:

– Много хотите знать…

Мимо, громко смеясь, проследовала супружеская пара. От их одежды веяло богатством и той иногда показной элегантностью, какую нередко можно встретить в Брюгге. Мужчина был в шелковой парче из Флоренции, в шляпе с закругленными полями, на каждом пальце было по перстню; молодая женщина была одета в платье, плотно пригнанное по моде шотландского двора, отделанное мехом куницы и белки. На голове искрилось некое сооружение из вуали, усеянное лесом золоченых шпилек. Ян спросил себя: как подобная конструкция могла противостоять яростным порывам ветра?

Он поднял взгляд к окну монастыря. Незнакомка все еще была там.

– Прощайте, минхеер. Мне пора возвращаться.

– Погоди! Ты, случайно, не знаешь, был ли Петрус Кристус подмастерьем у твоего отца?

Ян ответил отрицательно.

– А причину его пребывания в Брюгге?

Мальчик чуть не поделился с ним словами, брошенными молодым художником пару дней назад: «И на этот раз – человек из нашего братства…» Но подумал, что Ван Эйк не одобрил бы его.

– Этого я не знаю.

– Как долго он намеревался жить в городе?

– Сожалею, минхеер. Мне нужно идти.

Ян безразлично взглянул на своего собеседника и повернулся к нему спиной.

– На твоем месте я бы не доверял никому! – крикнул ему вдогонку гигант.

– Не доверять?

– Никому и ни за что. – Напрягая голос, он еще раз крикнул: – Смерть бродит по Брюгге! Она слепа. Мы еще увидимся, малыш!

* * *

Вернувшись на улицу Нёв-Сен-Жилль, Ян нашел только Кателину, которая была занята тем, что «золотила» топленым маслом «малиновую» кукушку. Он утащил со стола яблоко и наставил палец на птицу:

– Это в честь чего? Где-то свадьба?

– С тех пор как я стряпаю для вас, ты должен знать, что я не жду праздников, чтобы приготовить блюдо, которое мне по нраву.

– Ты права. Надеюсь, ты положила достаточно жира?

– Не беспокойся. Я знаю, что ты без ума от него. Положено столько, сколько надо.

– А где остальные?

– Дама Маргарет с детьми ушла к Фридлендерам. Она очень разнервничалась. Думаю, они вернутся к ужину.

– А мэтр?

– Понятия не имею. После ухода Ван Блоска он вспрыгнул на свою лошадь и куда-то умчался.

Ян с удивлением посмотрел на нее:

– Отправился в дорогу? В такой час?

– Это его право, не так ли? После сегодняшних переживаний прогулка ему не помешает. Я бы тоже удрала, если бы умела ездить верхом.

– Такое с ним впервые. Обычно если он не в духе, то не выходит. Он работает.

Кателина вздохнула:

– Ян, сердце мое, когда ты прекратишь задавать тысячу вопросов?

* * *

Очень осторожно Лоренс Костер взял последнюю букву «S», вырезанную из глины. Намазав чернилами, он приложил ее к листу бумаги, в конце ряда из семи букв. Сильно нажал на нее большим пальцем, потом повернулся к Уильяму Какстону и Петрусу Кристусу, но обратился к последнему:

– Понимаешь теперь, насколько утомителен этот способ при многократном использовании? Для развлечения детей он подходит. Но для того чтобы отпечатать настоящую книгу, требуется неизмеримое терпение. – Он при поднял палец и воскликнул: – Смотри. Твоя фамилия вписалась в вечность!

Петрус осмотрел бумагу. На ней печатными буквами стояло слово «Christus».

– Результат поразителен! – восхищенно воскликнул Какстон.

Едва двадцати лет от роду, небольшого роста, близорукий, с веснушчатыми щеками, англичанин, сияющий от восхищения, больше походил на юношу, чем на негоцианта, поднаторевшего в делах. В шестнадцать лет ему повезло, он поступил в обучение к богатому торговцу сукном из Кента, который двумя годами позже был назначен лорд-мэром Лондона. После смерти своего патрона, последовавшей год спустя, Какстон, унаследовавший его фирму, обосновался в Брюгге с твердой решимостью разбогатеть на торговле текстилем. Но кроме рано проявившихся способностей к коммерции, у него была одна тайная страсть: литература. Навязчивой идеей, в частности, было «искусственное письмо».

Петрус несколько охладил его пыл:

– Все это хорошо, но не так удачно, как наши гравюры на дереве или тканях. Кстати, мой друг и учитель Ван Эйк познакомил меня с очень интересной работой, «Libro dell'arte», написанной художником из Падуи, неким Сеннино Сеннини. Автор рекомендует использовать бруски из орехового или грушевого дерева, размером с кирпич. После вырезки рисунка на дереве он предлагает намазать его перчаткой, обмакнутой в черную краску, полученную из молодой виноградной лозы, предварительно истолченной и растворенной. Затем остается только прижать к бруску хорошо натянутую материю.

Лоренс пожал плечами:

– Твой итальянец не изобрел ничего нового. Исключая некоторые нюансы, ткачи всегда работали по этому методу. Но перед нами стоит вопрос чернил. Они должны быть суше и обладать вязкостью, чтобы равномерно прилипать к буквам из металла. Те, что используют копиисты или граверы, нам не подходят. И все же я не отчаиваюсь, я смогу изменить их состав, не изменив время высыхания. – Возбудившись, он продолжил: – Есть еще заковыристая проблема с буквами. До сих пор я вырезал их из буковой коры и вставлял в кусочек глины. Результат, – он потряс буквой «S», которую только что использовал, – выше среднего, можно даже сказать, что он заслуживает интереса. Только вот невозможно извлечь букву из оправки, не разбив последнюю. Более того, вынужденный вырезать буквы вручную, прежде чем утопить их в глине, я не могу получить строго идентичные формы и воспроизводить написанное так, как хотелось бы, то есть точно и в большом количестве. Дело обстояло бы по-другому, если бы мои буквы были сделаны из металла, такого, как олово или свинец. Тогда можно было бы не только использовать их бессчетное количество раз, но достаточно единожды набрать текст рукописи, чтобы получить желаемое количество экземпляров.

Какстон удивился:

– Так почему же ты так не делаешь?

Вместо ответа Лоренс раскрыл ларчик, вынул оттуда букву и протянул ее обоим мужчинам:

– Держите. Вот оно, будущее!

Художник и англичанин по очереди рассмотрели букву под всеми углами и отдали ее Лоренсу.

– Мне непонятно, – недоуменно произнес Петрус. – Она целиком из олова. А ты говорил…

– Гравировка этой буквы с помощью стального шила занимает много времени. Пока у нас нет других инструментов, кроме шила и винтового пресса, которым давят виноград, лен, сыр или бумагу. Но основное состоит не в самом печатании, а в скорости исполнения. Идеально было бы создать прочную оправку, металлическую, которую можно по желанию регулировать с большой точностью. Что-то вроде отливочной формочки, в которой можно быстро отливать одинаковые буквы и, что главное, разного размера, высоты и ширины. Ведь вполне понятно, что ширина «W» отличается от «I», а высота «L» не равна «а». – Сделав паузу, он горячо продолжил: – В любом случае если не я, то другой преодолеет все препятствия. Мне донесли, что некто по фамилии Гуттенберг усердно пытается решить ту же самую задачу. И кажется, в Авиньоне в этом направлении работает один чех, высланный из Праги; фамилия его Вальдфогель.

Он по-дружески положил руку на плечо Уильяма Какстона.

– Наш молодой друг лелеет мечту однажды перевести английских авторов… на английский. Безумная затея, которая может завершиться успешно, если только добиться размножения этих произведений в большом количестве и быстро.

– На английский? Но разве они уже не написаны на этом языке?

– Не совсем, – поправил Какстон. – В Англии столько диалектов, сколько графств; различаются они чрезвычайно; скажем, житель Суссекса ни за что не поймет крестьянина из Кента. Я хочу взять в качестве общего образца язык Лондона, на котором говорят при дворе, и постепенно распространить его по всему острову.

– Благодарное устремление…

– Как бы то ни было, – продолжил Лоренс, – завтра или через десять лет – я в этом уверен – на одного из нас сойдет благодать Божья. Посмотрите, как развиваются методы изготовления бумаги и как внедрение этого материала повлияло на развитие литературы…

Петрус прервал его:

– Ты и впрямь полагаешь, что она заменит велень? В конце концов, в коже столько хороших качеств: она относительно прочна, плохо горит, не размокает. Пергамент гладок, даже если вся кожа животного отличается шершавостью. Кроме того, велень не впитывает чернила.

– Частично ты прав. Велень всегда выручает, но ты забываешь главное: цена. Для книги объемом около ста пятидесяти страниц требуется дюжина шкур. А на двести экземпляров такой книги нужно израсходовать уже две с половиной тысячи шкур. На одну только «Vitae patrum» потребовалось больше тысячи! По-иному будет при книгопечатании. Чем больше тираж, тем он дешевле. – Он положил оловянную букву в футляр и продолжил: – Друг мой, у человечества нет другого выбора, как только при ступить к «ars artificialiter scribendi». К этому его побуждают тысячи причин. Назову лишь две: оплата копиистов растет, увеличивается и количество студентов, будь то в Болонье, Париже, Кембридже, Саламанке, Падуе или Праге. Молодые умы жаждут книг, им их требуется все больше и больше. Чтобы удовлетворить их, человеческий гений вынужден будет вводить новшества, проявлять чудеса изобретательности. Что может быть сильнее воображения? Именно оно совершает революции, делает плодотворной любовь, именно оно в одно прекрасное утро откроет двери, считавшиеся замурованными.

– А когда эти двери откроются?

– Тогда знания разойдутся по всему миру. Они никого не обойдут. Обогатится ум даже у самых обездоленных. Родится новый мир, мир блистательный!

На лице Петруса мелькнуло скептическое выражение.

– Вы действительно считаете, что заурядный обыватель будет способен понять прочитанное? Вы хорошо по думали над невыборочным распространением знаний? Революция, к которой вы устремлены, может послужить и плохим делам. Сама Церковь окажется в опасности, а через нее и основы нашей цивилизации.

– Мой дорогой Петрус, в любой перемене существует риск. Не заблуждение ли воображать, что нынешние открытия на море всегда благо? Вступая на неизведанные земли, мы встречаем незнакомый народ. Разве нет реальной опасности внести потрясение в его обычаи, традиции, повседневную жизнь? Разве мы изучили перспективы, на которых зиждилось бы столкновение двух миров? Некоторые видят в этом опасность, другие – обычный раздел. Во всяком случае, что касается области познания, то тут я уверен: благосостояние, свободное и широкое распространение знаний покроют все издержки.

Воцарилось короткое молчание, потом художник задумчиво произнес:

– Вероятно, ты прав. Но нужна осмотрительность. Нельзя позволить новому миру навсегда покончить с нашим, существующим.