Текст книги "Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2"

Великий Конде в этой компании следует по правую руку короля, но не имеет специального назначения. Его величество все еще сердится на него за войны Фронды и за его службу в испанских войсках.

– Без вас, сказал ему однажды король, указывая на огромную равнину Фландрии: – без вас все это было, бы моим.

– Ах, государь, отвечал принц: – вы обещали мне не упоминать более об этом; и я могу напомнить это обещание вашему величеству в момент, когда вы запрещаете моей шпаге завоевание этой земли.

В армии случилось происшествие, которое заставило посмеяться столицу, посмешив прежде путешествующий двор. Все почти наши молодые вельможи увезли с собой любовниц во и Фландрию. Поэтому все удивлялись, что Артаньян не согласовался с этой частью этикета, и не имел при себе хорошенькой парижанки в лагере. Правда, что Молеврье, командир первой роты, возит за собой, по крайней мере, две дамы, но подобный багаж имеется преимущественно для себя лично. Между тем при отъезде из Парижа Артаньян не был оставлен судьбой в этом случае: всем была известна живейшая склонность, которую питала к нему одна очень богатая двадцатидвухлетняя вдова, и целомудренная любовь которой наделала шума в начале этого года. Капитан, не будучи в состоянии победить жестокости этого маленького феномена добродетели, сохранил к ней самую редкую и самую странную верность в мушкетере. Он скучал в то время, как товарищи его в ожидании отличий, приятно проводили свои дни и вечера.

У Артаньяна была еще другая причина горя: товарищ его Молеврье, брат генерального контролера, никогда не имел недостатка в деньгах, и это отражалось на подчиненных ему мушкетерах. Он делал им на свой счет дорогие, вышитые золотом кафтаны и покупал блестящее оружие. Артаньян, как выслужившийся офицер, для которого ключи королевской казны поворачивались очень редко, не мог делать подобных затрат, и поэтому его рота казалась бедной сравнительно с ротой Молеврье. Он горько скорбел об этом оскорбительном сравнении и о суровости прелестной вдовы, как вдруг к неописанному его удивлению неумолимая красавица вошла к нему в комнату.

– Боже, мой! Кого я вижу! Не очаровательная ли мечта это? воскликнул он.

– Нет, отвечала молодая дама, целуя его в лоб и не дозволяя Артаньяну поцеловать ее иначе.

– Ах, милый друг, сказал капитан, падая к ногам хорошенькой путешественницы: – я счастливейший из людей… Нет более горя для меня… Вы здесь… присутствие ваше говорит мне…

– Но не то, именно о чем вы думаете, возразила вдова спокойно. – Встаньте, друг мой, прибавила она, отворяя окно: – и скажите, куда мы поместим все это!?

Артаньян взглянул на двор и увидел три большие телеги, тяжело нагруженные и еще не распряженные.

– Что это такое? спросил он с удивлением.

– То, чего вам не достает: полная одежда и экипировка для вашей роты.

– Возможно ли? И кто же мог прислать мне это?

– Особа, нежелающая, чтобы пышность Молеврье подавляла офицера, который более его стоит.

– О, я угадываю, очаровательная женщина… это вы, великодушие, которой… За какую же любовь, за какое счастье и наслаждения я должен заплатить…

– Позвольте, Артаньян; все это я доставила, не заключив предварительного торга… Но позвольте мне хоть теперь предложить вам условия. Ничто между нами не изменилось; я вас люблю больше, нежели в состоянии высказать, и знаю, что вы платите мне тем же…. Оба мы горим желанием доказать нашу взаимную любовь… Но ничего этого не будет. Не надо забывать, что вы женаты.

– Увы, какая мелочность в наше время удерживает вас…

– Я знаю все, что вы можете мне сказать; но в этом случае не хочу подражать своему веку.

– Знайте, что еще до знакомства с вами – я не жил уже с женой.

– Надеюсь, что вы со временем возьмете ее, потому что познакомились со мной.

– И не думайте об этом… Двадцатидвухлетняя вдова и такая суровая! Это чрезвычайно странно. Чтобы сделаться посмешищем двора – недоставало только, чтобы любовница привела мне жену.

– Капитан, я завтракаю у вас в присутствии одной родственницы, которая провожает меня, и потом уезжаю немедленно. Займитесь-ка распоряжением, чтобы принят был привезенный мной груз.

– Как, не останетесь даже на день?

– Ни на час.

– Но это черт знает, какая необыкновенная вещь! Одна из прелестнейших при дворе женщин содержит королевских мушкетеров.

– Это не первый раз… Но, конечно, редко.

– Но, конечно, в первый раз гвардейская рота экипирована целомудрием…

– Поторопитесь, друг мой: я заказала лошадей к полудню, и все эти костюмы должны быть примерены до моего отъезда.

– Я надеюсь, что любезность ваша не будет простираться до того, чтобы присутствовать при этой примерке.

– Может быть, я и заслужила эпиграмму, но завтра на королевском смотре похвалы его величества отомстят за меня.

Рота была собрана; мушкетеры примеряли обмундировку в то время как прелестная парижанка завтракала в квартире капитана. Наконец красавица уехала, увезя несколько пар штанов, слишком широких или узких, недостатки которых велела объяснить себе подробно.

На другой день на смотре король был поражен богатством второй роты мушкетеров, затмившей первую, Людовик ХIV чрезмерно удивился, что Артаньян, стесненные обстоятельства которого были ему хорошо известны, мог сделать подобную затрату, и спросил. – не обладал ли он волшебной палочкой. Артаньян отвечал, что судьба дослала ему нечто равносильное, и, не называя вдовы, объяснил в чем дело… Его величество сперва не хотел верить, но капитан поклялся в истине своих слов. Никогда, может быть, король не смеялся столько.

– Я дал бы тысячу луидоров, чтобы узнать, кто эта женщина! воскликнул он, нахохотавшись.

– Ах, государь, отвечал Артаньян, который при случае умел быть льстецом как и другие: – значит, вашему величеству угодно лишить ее достоинства бескорыстия.

Через три дня по отъезде дамы, поступок ее сделался известным по всей армии; но имя ее скрывалось под завесой таинственности, которой я не подниму: не было бы ни какой цели соблюдать целомудрие, если бы смешное привлекало его наравне с пороком к своему суду… Мушкетеры пользовались щедростью: нижнее платье свое они назвали штанами любви, а двор наименовал их детьми вдовушки.

Войска наши, однако же, делают чудеса: Шарлеруа, Армантьер, Сен-Вино, Фюрн, Ат, Дуэ, Уденард, форт Скарп, Куртрэ, менее нежели в два месяца покорены королевскими войсками. Его величество лично присутствовал при осаде Лилля. Под этой крепостью прорыты траншеи, и все единогласно утверждают, что король спускается в них, подобно простому гренадеру. Придворные постоянно упрашивают короля не подвергаться неприятельскому огню: несколько дней тому назад, при Тюрренне, упавшее ядро осыпало землю Людовика XIV, и маршал пригрозил оставить осаду, если король будет продолжать вести себя так неблагоразумно. Государь этот, подойдя, в виду всей армии, до оконечности палисада, уступил и собирался уходить.

– Государь, сказал старый герцог Шарост, удерживая его величество за руку: – господин Тюренн прав; но вино откупорено и надобно его выпить. Наденьте мою шляпу и отдайте мне свою: если испанцы будут целить в султан, они ошибутся, – а я ведь уже пожил на свете.

Король сознал справедливость этого совета; он в тот день оставался впереди, но на завтра рисковал уже менее.

Но вот малоутешительный оборот этой блестящей медали: при Монсье постоянно находится аббат Коснак, епископ Валенский; это его адъютант и проводник на пути славы. Огни укреплений отражаются на блестящей камилавке этого воинственного аббата, который каждое утро в траншеях раздает солдатам деньги от имени принца, и диктует вопросы, с которыми его высочество должен обращаться к рабочим. Король, удивленный успехами своего брата в военном искусстве, спросил недавно «кто столько научил его, кто советовал ему давать армии подобные движения»?

– Государь, отвечал Монсье: – это епископ Валенский.

– Советы его, возразил государь: – не слишком обязательны для меня; но относительно вас он советует недурно.

Вот мы и убедились, что Людовик XIV в своем семействе желает военной славы только для себя.

Из любезности ли, или из хвастовства, но испанский губернатор Лилля Бруай, каждое утро присылает королю льду.

– Попросите его, сказал однажды его величество посланнику: – прислать мне немного больше.

– Государь, отвечал кастильянец: – мой генерал сберегает лед, ибо надеется, что осада будет продолжительна, и боится, чтобы ваше величество не терпели в нем недостатка.

– Хорошо, хорошо, закричал посланному старик Шарост, находившийся тут же: – посоветуйте хорошенько Бруайю, чтобы он не следовал примеру губернатора Дуэ, который сдался как негодяй.

– Вы с ума сошли? воскликнул король с живостью, услыхав эти слова.

– Как, государь, отвечал герцог: – ведь Бруай мой двоюродный брат.

Несмотря на это приказание, Лилль сдался после девятидневной осады, и маркиз Белльфон назначен губернатором. Население этой крепости, по-видимому, мало расположено подчиняться игу завоевателя; оно принимает почти с грубой холодностью своих новых хозяев, которым его величество, особенно офицерам, предписал большую осторожность, так как последние собирались включить в число добычи хорошеньких обитательниц Лилля. Через неделю по вступлении войск в город, один гвардейский поручик простер слишком далеко покорность этому приказу: терпение его было таково, что «бей, но выслушай»! греческого вождя – ничто в сравнении. Офицеру этому, стоявшему с ротой на площади, встретилась крайняя надобность написать несколько слов. Он вошел к ближайшему булочнику и очень вежливо попросил его одолжить чернил, перо и листок бумаги. «В городе есть для этого особые лавки, отвечал нахально булочник: – обратитесь к ним и получите». Офицер отвечал, «что отказ сам по себе уже невежлив, но высказанный подобным образом, был просто груб». Едва он окончил это справедливое замечание, как булочник ударил его по лицу. Вы может быть, подумаете, что оскорбленный военный отвечал ударом шпаги, которым насквозь проколол своего противника? Ни чуть не бывало, капуцин не поступил бы иначе, как французский офицер. С раскрасневшейся щекой, расшатанными зубами он остановил двадцать мушкетов, которые прицелились в неосторожного булочника; громким голосом он приказал своим солдатам разойтись и оставался у двери булочной, пока они ушли до последнего. Эта черта невероятного почти хладнокровия нашла и сторонников и порицателей; число последних гораздо больше; но Белльфон, Лувуа и его величество находятся в числе первых: поручика произвели в капитаны. Городские старшины, арестовав булочника, выдали его оскорбленному головой. «Пусть он возвратится к своему семейству, отвечал последний: – я убежден, что он закажет и своим детям подражать подобной грубости». Слова достойные Сократа, но наш герой терпения может быть уверен, что потерял даром хороший пример.

Король возвратился из знаменитой своей кампании; теперь он помышляет о наградах. По-видимому, заслуги девицы Ла-Валльер в продолжении фландрской войны были блистательны, потому что она получает первую награду признательности государя. Владение Возежур превращено в герцогство-пэрство в пользу фаворитки и ее дочери.

При посредстве Швеции, мир был заключен в Бреде тремя отдельными договорами: 1) между Францией и Англией; 2) между Англией и Данией; 3) между Англией и Голландией.

Давали оперу трагедию Кино[59]59
  Этот поэт был еще только известен посредственными комедиями; с тех пор оперы его приобрели ему славу. Несправедливая критика на Кино составляет пятно на карьере Боало, и публика опровергла ее.


[Закрыть], под названием «Изис», для которой Люлли, написал музыку. Пьеса эта отличается блестящими стихами, что же касается до действия, то это тяжелая ткань из неправдоподобных эпизодов; в ней нет никакого интереса. Музыка представляет много красот, но мне кажется, что в ней больше искусства, нежели вдохновенья. При дворе составилась интрига против этого произведения, и эта интрига открыла другую… Маркиза Монтеспан собрала клику, потому что, как ей показалось, узнала себя в одном из. Действующих лиц Изис; а рвение и готовность наших молодых дворян помогать видам этой дамы доказывают, что она начинает нравиться королю. Несмотря на эту рождающуюся благосклонность, Людовик XIV не разделяет мнения своих придворных относительно произведения Кино и Люлли; напротив, он так им доволен, что приказал сделать постановление в совете, которое дозволяет знатному человеку петь в опере, извлекая выгоды из этой профессии и не унижая этим дворянства. Наш добрый парламент поспешил издать этот декрет; римский сенат поступил не лучше, когда серьезно обсуждал, под каким соусом приличнее есть рыбу Домициану.

«Сицилиец» – хорошенькая безделка Мольера, направленная против претенциозной манеры Бенсерада. Небольшая эта веселая и остроумная комедия доказывает, по крайней мере, изумительную плодовитость автора Тартюфа, которую дали наконец вполне, но в Шантильи у принца. Никогда еще ни одна пьеса не возбуждала столько критик и не заслуживала столько похвал. Это образцовое произведение; но образцовое произведение не право, когда задевает интересы сильных. Страшнее всего то, что ханжи с яростью соединились против этой комедии: невозможно доказать более ясным образом, что они узнали себя в лицемерах, на которых Мольер хотел наложить клеймо смешного… Гнев очень непоследователен, очень слеп…. Один священник в прошении, поданном королю, решил что автор Тартюфа достоин костра и в заключение осуждает его собственной властью. В ожидании наша знать спешит смотреть, пьесу и посылает к черту лишь тех, которые мешают ее представлению.

Глава XIV

Зимняя кампания. – Интриги Лувуа за принца из ненависти к Тюренну. – Завоевание Франш-Конте. – «Скупой» Мольера. – «Амфитрион» его же. – Бурдалу. – Аахенский договор. – Интриги Лондонского двора в Гаге. – Свирепый республиканец. – Провинция за удар по шляпе. – Госпожа Монтеспан фаворитка. – Тюренн принимает католичество. – Протоколы, изувеченного парламента. – «Тяжущиеся» Расина. – «Жорж-Данден» Мольера. – Анекдот по этому поводу. – Поведение короля с герцогиней Ла-Валльер; с госпожой Монтеспан. – Ла-Валльер возвращается в Шальо. – Тирания заступает место любви. – Ла-Валльер собственноручно украшает свою соперницу. – Клевета последней. – Маленькая собачка. – Портрет госпожи Монтеспан. – Смесь волокитства и ханжества. – Супружеская пощечина. – Юпитер, умеет позолотить пилюли. – Дозволение играть Тартюфа. – Долги принца. – Полки кредиторов. – Курвилль поправляет дело великого Конде. – В богатой Испании умирают с голоду. – Прелестные кастильянки. – Польский король Казимир. – Любезность и монастырское призвание. – Расин и Шаммеле. – «Британик» этого поэта. – Людовик XIV не танцует более в балетах; причина. – Большая Мадемуазель и граф Лозен. – Портрет этого вельможи. – Интрига, чтобы помешать его свадьбе с Мадемуазель. – Сцена по этому поводу. – Король соглашается на этот брак и тотчас же берет назад свое согласие. – Ярость графа. – Бурное объяснение с Людовиком XIV. – Горе Мадемуазель. – Начало фортуны незаконнорожденных детей короля. – Кандийский поход. – Вылазка против турок. – Кнут с серебряным кнутовищем. – Исчезновение наследства Бофора. – Пелиссон с хорошей стороны. – Введение кофе во Франции. – Указ о том, что морская торговля не унижает дворянства. – «Пурсоньяк» Мольера.

Молодежь наша, довольная и вознагражденная за прошлогодние подвиги, только и делала, что танцевала при Сен-Жермэнском дворе, или смеялась на комедиях Мольера, который, говорят, обещает нам несколько новых пьес. Вдруг король на прошлой неделе садится на коня, с принцем, герцогом Энгиенским и несколькими вельможами, и отправляется в Дижон, несмотря на снег и гололедицу. Через несколько дней после этого все французское дворянство следует по той же дороге, и все узнают, что Людовик XIV собирается завоевать Франш-Конте, несмотря на зимнее время… До сих пор тайна сохранялась, словно какой-нибудь заговор; даже самая любовь не выказала нескромности. Эти бедные испанцы не ожидали подобного визита среди зимы. На этот раз Лувуа удалось оживить лавровый стебель великого Конде, который должен быть главнокомандующим в этой войне под начальством короля. Но этот выбор не есть следствие воздаяния за блистательную храбрость победителя, при Нордлингене; министр удовлетворяет здесь свою личную ненависть к Тюренну. Король тем охотнее утвердил этот выбор, что мысль и завоевание Франш-Конте принадлежит Конде. Принц этот, управляя Бургундией, видел слабое положение испанцев Франш-Конте и решился, если только Людовик XIV одобрит его виды, овладеть этой областью, несмотря на суровую пору года, и употребив на это столько же времени, сколько Тюренн употребил для завоевания Фландрии летом. Зависть, служившая душой этого проекта, была зависть героя; Лувуа помогал ей посредством интриг царедворца.

Король, подобно Цезарю, пришел, увидел, победил, и лилии развеваются над укреплениями Франш-Конте. После двухдневной осады принц вступил в Безансон, который попросил единственного условия – сохранения плащаницы. Герцог Люксембургский также без особых препятствий проник в Салин; Доль в свою очередь не слишком сопротивлялся королю, который и овладел им лично. «Судя по тому, как вы защищались, писал Испанский совет губернатору потерянной провинции: – видно, что французский король мог ограничиться посылкой своих лакеев для завоевания страны вместо того, чтобы трудиться ехать самому».

Уверяют, однако же, в оправдание губернатора, что к успеху нашего оружия примешалось несколько измены. Один тонкий политик рассказывал мне вчера, что испанские граждане были подкуплены аббатом Ваттвилем[60]60
  Аббат Ваттвиль, который оскорбил нашего посланника в Лондоне в 1862 г.


[Закрыть], некогда офицером, потом картезианцем, впоследствии турецким пашой, наконец, духовным лицом, другом папы и, несмотря на последнее титло, отъявленным повесой. Должность главного декана в провинции, говорят, была обещана этому интригану за такую благородную услугу.

Как бы то ни было, французская академия выхваляла короля при его приезде за его быстрое завоевание. Первый еще раз это ученое учреждение приносит таким образом свои поздравления его величеству; злые языки заключают из этого, что иные члены этого ученого общества стремятся к другим наградам, нежели дары Аполлона.

Мольер дал нам почти в одно и то же время две новости: «Скупого», которого к стыду публики, он должен был в прошедшем году снять со сцены прежде, нежели выслушали пьесу и прелестную комедию «Амфитрион». Партер, может быть, состоявший из тех же самых лиц, которые освистали «Скупого», принял его с рукоплесканиями на втором представлении: последний суд справедлив.

– Я видел вас последний раз на пьесе Мольера, сказал Расин Депрео, говоря о «Скупом»: – и вы одни только смеялись в театре.

– Я слишком уважаю вас, отвечал сатирически поэт: – и потому не могу поверить, чтобы вы не смеялись сами, по крайней мере, внутренне.

Боало, кажется, менее доволен «Амфитрионом», успех которого, однако же, более общий; он полагает, что в этом произведении Мольер не возвысился до Плавта. Но какое же опровержение Депрео – постоянный смех публики в продолжение представления этой пьесы, одни уже стихи которой поставят ее в числе образцовых.

– Боже! воскликнула одна добродетельная женщина: – какая прелестная комедия «Амфитрион»! жаль только, что она учит грешить.

И подивитесь разнообразию вкусов! В то время как она выразилась подобным образом, Нинон, сидевшая возле нее, воскликнула громко:

– О, как счастлива Алкмена: у нее один из богов любовником.

Необходимо следовать хронологии, и потому я обязана, хотя и, к сожалению, говорить о проповеди непосредственно за комедией. Несколько уже недель как появился новый проповедник, производящий чрезвычайное впечатление – это отец Бурдалу – иезуит Буржский. Он не обладает красноречием Сено или Боссюэта, но его красноречие лучше того и другого. Никогда еще убеждение не вытекало из уст человеческих с такой силой, ясностью и грацией.

Сегодня напечатан в газетах Ахенский договор, устанавливающий мир между Францией и Испанией. Король мало был расположен отказаться от замыслов на остальную Фландрию; но Англия, встревоженная возрастанием могущества Людовика XIV, интриговала в Гаге, ссоря его с Голландией. Кавалер Тэмиль, посланник Карла II при этой республике, Иоганн Витт скоро согласились между собой остановить порыв монарха, обладающего такими двумя руками как Тюренн и Конде. В этих видах голландцы послали в Сен-Жермен Фон-Бенинга, старшину Амстердамского, республиканская откровенность которого не стеснялась в присутствии королевского высокомерия. Этот коптитель сельдей не довольствовался обещаниями, а требовал обеспечения.

– Разве вы не верите королевскому слову? – сказал ему однажды Лион.

– Я не знаю, чего желает его величество, – отвечал голландец: – а я принимаю во внимание то, что он может.

Благодаря вмешательству этого грубого посланника, Испания получила обратно Франш-Конте; Франция сохраняет то, что завоевала в Нидерландах; но Людовик XIV отказался бы охотно от этого, лишь бы заставить в своем присутствии обнажить голову Фон-Банинга, который, не смотря на все представления придворных, постоянно разговаривает в шляпе с королем.

Сегодня утром, при вставаньи, Креки, Белльфон и Гюмьер назначены маршалами Франции, а Монтозье получил губернаторство в Дофине.

Если бы еще кто сомневался в любви короля к госпоже Монтеспан, то должен уступить очевидности: госпожа Монтозье, имеющая обыкновение быстро оборачиваться к точке, на которой восходит солнце милостей, покидает Ла-Валльер, и гримасничает перед ее соперницей. Последняя выразилась вчера в апартаментах Мадам:

– Король делает все, что может для убеждения Ла-Валльер, что он еще любит ее, а только забывает сказать ей об этом.

– Да, – отвечала госпожа Монморанси: – это напоминает мне Шуази, который в конце письма к другу говорит в заключение: «Кстати! я позабыл тебя уведомить, что три дня уже, как умерла моя жена».

Тюренн отрекся от кальвинизма и перешел в римско-католическое исповедание.

Король велел уничтожить в парламентских протоколах упоминание обо всем, что происходило с 1647 по 1652 годы! Но события Фронды записаны в другом месте, и ошибки правительства не избегнут от суждения потомства.

Герцог[61]61
  Сын принца Конде.


[Закрыть] давал вчера ужин в своем небольшом доме, в улице Сен-Тома-дю-Лувр, – модным певицам Илэр и Раймон. Они одни только представляли прекрасный пол, а мужчины были кроме принца – Лионн, Сен-Поль, Сувре и еще четыре дворянина. Необходимо большое геройство ужинать в такой партии. Уверяют, впрочем, что они поют сегодня при дворе.

Я видела «Тяжущихся» Расина. Я не поверила бы, что веселые слезы имеют один и тот же источник, что и чувствительные: мне никогда не пришло бы в голову, что воображение, в котором создалась пламенная страсть Гермионы и бешенство Ореста, могло создать остроумные глупости графини Пембеш и Интиме.

– Где же, любезный мой Расин, говорила я новому сопернику Мельер: – где вы могли найти все, что ввели в эту прелестную оргию ума?

– Поберегитесь приписывать мне всю честь, отвечал он: – я только пустил в ход элементы, доставленные мне Депрео, Ла-фонтэном, Шапеллем, Фюртьером и несколькими другими вельможами, с которыми упомянутые писатели и я часто собирались в кабачке Мутона на Сен-Жакском рынке. Юридическим терминам научил меня советник Брильгак, молодой человек, серьезно судящий в палате, и который смеется как дурак при выпивке.

Я ему также обязан знакомством с лицами, выведенными мной на сцену, и которые в действительности еще смешнее, нежели в моих стихах. Вот, любезная графиня, сущая правда; вы видите, что я не стою и малой доли тех похвал, которые вы мне расточаете.

Зачем же надо прибавлять, что публике не понравились «Тяжущиеся»? что это образцовое произведение тонкой шутки и остроумной злой критики было принято с насмешкой?

– Оставьте их, сказал Мольер, хотя он и в ссоре с Расином: – скоро будут смеяться над теми, которые смеются над подобным произведением.

Предсказание сбылось: новая комедия превознесена выше небес.

В то время как торжествует Расин, Мольер не дремлет; он поставил в этом году при дворе в Версале, а потом и в Париже комедию «Жорж Данден» или «Смущенный муж», в которой многие могут узнать себя. Но автор имел в виду один только образец, который и нарисовал с поразительной верностью.

– Это, друг мой, сказал ему Шапелль: – мне кажется немного опасным; человек этот могуществен и может повредить вашей карьере, а может быть и спокойствию.

– Не бойтесь ничего, отвечал Мольер: – я пойду повидаться с оригиналом моего Дандена и хочу, чтобы на представлении моей пьесы он аплодировал громче других.

Действительно, через несколько дней наш комический поэт встречает Шапелля на улице и говорит, что все улажено с парижским мужем.

– Вот, что случилось, продолжал Мольер: – недавно я поймал его при выходе из театра и просил назначить время, чтобы выслушать пьесу, о которой мне хотелось иметь его мнение. Молодец мой, чванясь, отвечает, что очень рад такому обстоятельству. Условливаемся о времени. На и другой день он обегает всех своих знакомых с просьбой прийти к нему послушать чтение Мольера… Когда я пришел, гостиная была полна. Начинаю, чтение своего «Жоржа Дандена». Вскоре раздается лукавый смех, начинается шепот, посматривают на хозяина дома… Хозяйка в это время краснеет, двигается на стуле, закрывает лицо веером; наконец она встает и ускользает из гостиной… Что же касается настоящего Дандена, то он благодушно тешится смущением своей копии… Блистая веселостью, он привлекает внимание слушателей на черты, больше всего намекающие на его историю… Когда я окончил чтение, этот честный муж подошел ко мне, обнял, представил меня своим друзьям, которые смеялись над ним в глаза… И, повторяю вам, у меня не будет более твердой поддержки во время представления.

Мольер не ошибся: светский Данден, в то время когда играли первый раз комедию, которой он доставил сюжет, подавал пример и сигнал к аплодисментам… Оригинал, будучи сближен таким образом с копией, вызывал в партере бешеную веселость. Каждый день возобновляется подобная сцена: наш ослепленный муж не пропускает быть на своем посту и в зале не достает места для любопытных.

Невозможно теперь сомневаться в любви короля к госпоже Монтеспан; но он продолжает скрывать эту страсть. Разговоры его с герцогиней Ла-Валльер о той, которую он ей предпочитает, исполнены равнодушия, можно даже сказать презрения.

– Ей очень хотелось бы, чтобы я ее полюбил, говаривал иногда его величество: – но Боже меня сохрани! Женщина эта, по-моему, слишком кокетлива и много думает о себе.

А между тем каждый день по возвращении с охоты, переодевшись и напудрившись у Ла-Валльер, не сказав с ней и трех слов, король уходит в покои новой фаворитки и остается у нее весь вечер. Возмущенная подобным поведением и со стороны человека, которого она любила как и в первый день союза, нежная герцогиня уехала потихоньку из Сен-Жермена вначале этой недели, и удалились вторично в Шальо. Но исчезновение ее было кратковременно; она должна была исполнить приказание возвратиться в замок, переданное ей госпожой Кольбер. При этом обстоятельстве, когда нежность короля сверкнула последним блеском, подобно умирающему пламени, госпожа Монтеспан имела неприятность слышать, как Людовик ХIV клялся в вечной любви герцогине, и к прискорбию получила на другой день приказ жить вместе с соперницей, с которой по его словам, он не мог расстаться.

С этого времени обе любовницы живут для света в мире и только втайне ненавидят друг друга. Но, не смотря на клятву короля, легко видеть, что он с трудом переносит присутствие бедной Ла-Валльер. Никогда, впрочем, женщина, которой изменили, не выказывала более кроткого смирения; она простирает свою любезность и самоотвержение до того, что украшает соперницу собственными руками; а последняя громко уверяет, что она недовольна своим туалетом, если в нем не принимает участья Ла-Валльер. Каким образом соединить это с намеками королю, что герцог Вермандуа[62]62
  Людовик Бурбонский, герцог Вермандуа, род. 20 октября 1667 г.


[Закрыть] не его сын, но сын Лозена. В устах любимой женщины – все правда: Людовик XIV верит этой клевете, и несчастная, которая никогда не способна была изменить, умирает медленной смертью, потеряв его нежность и часто встречая грубости этого неверного любовника. Вчера он поймал в комнатах собачку Ла-Волльер.

– Возьмите, сказал он, проходя мимо герцогини и бросая ей собачку: – вот ваша подруга, с вас и этого довольно.

Маркиза Монтеспан, владеющая в настоящее время сердцем его величества, была бы – надобно согласиться одной из совершенных красавиц при дворе, если бы выражение ее не обнаруживало смелости, способной скорее внушить желание, нежели прочную привязанность. Глаза ее прекрасны, но в них скорее сверкает пламень сладострастья, нежели нежности. Рот у нее чрезвычайно свежий, но улыбка презрительна и насмешлива. Прелестные белокурые волосы, развитая грациозная грудь, руки, красивее которых я никогда не видела, стройная хотя и немного полная талия, изящная нога – вот портрет новой фаворитки. Трудно найти женщину умнее госпожи Монтеспан и более оригинальный ум: это постоянная смесь сарказма и любезности – вызывающая проявление беспрерывно возбужденного темперамента. Впрочем, ничего нет увлекательнее разговора этой дамы, и все в ее устах принимает неотразимую прелесть: даже ее цинизм не имеет в себе ничего отталкивающего.

Можно ли поверить, что при такой организации набожные мысли, могут вмещаться в голове госпожи Монтеспан, религиозное настроение в ее сердце? Между тем это не подлежит сомнению. Многие достоверные люди говорили мне, что иногда, в минуты самой интимной беседы с королем, когда человек предается одним лишь земным стремлениям, она оставляла пламенного обожателя и уходила в соседнюю комнату молиться на коленях. Говорят даже, что она в порыве благочестия предупреждала мужа об угрожавшей опасности и просила его удалить ее от двора, но что по равнодушию ли или из честолюбия он не обратил внимания на эту просьбу.

Теперь маркиз и сам убедился в основательности боязни жены. Он громко кричит, выделывает всевозможные глупости и производит скандал, который только позорит его. Недавно маркиз явился в Сен-Жермен в карете, обшитой черным и сам одетый в глубокий траур. Король удивился и спросил по ком он в трауре.

– По жене, государь, отвечал он.

Король ограничился тем, что поворотился спиной к маркизу; но в тот же вечер последний получил приказание не являться ко двору. Странное приключение это случилось в первый день поста, и Лозен выразился по этому случаю следующим образом

– Начался пост, и в порядке вещей, чтобы в замке давались только трагические фарсы.

Но эта трагедия не сосредоточилась только при дворе; госпожа Монтеспан нашла ее и у себя в доме. Король категорически приказал маркизе прекратить всякие сношения с мужем. Разумеется, между супругами происходили жаркие сцены. В одну минуту, когда человек силой природы увлекается только одними животными инстинктами, маркиз, встретив упорное сопротивление, не мог удержать своего бешенства и самая сильная пощечина, нанесенная самому красивому лицу при дворе, утроила его природный румянец. Месть не только наслаждение богов, она также составляет необходимость женщин, а в особенности оскорбленных действием. Маркиза побежала жаловаться королю; маркиз был сослан в имение, лежавшее у подошвы Пиренеев. Двести тысяч франков, отсчитанных ему по прибытии на место, тамошним казначеем от имени короля, усладили несколько его скорбь… Бедный изгнанник, пересчитывая четыре тысячи луидоров, повторял этот стих Амфитриона: «Властитель Юпитер умеет позолотить пилюлю».