Текст книги "Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2"

Глава IX

Характер Мадемуазель. – Ее воспоминания о Христине Шведской. – Наружность этой королевы: ее костюм, привычка, разговор. – Дон-Кихот Лафелльяд. – Слава и бедность Бюсси – Рабютен; его портрет. – Госпожа Севинье в физическом и нравственном отношениях. – Он дает взаймы деньги Бюсси. – Образцы плутовских слуг Мольера. – Войска; их одежда и вооружение. – Поход короля в Лотарингию. – Муций Сцевола из любви. – Сторонники заключенного Фуке. – Пансионы литераторам и иностранным ученым. – Основание академии художеств. – Учреждение академии надписей. – Госпожа Монтеспан на сцене. – Версальский экспромт Мольера. – Небольшое стихотворение Бенрерада о придворных девицах, танцующих в балетах. – Париж в 1663. – Сообщения с провинцией. – Гостиницы. – Парижские костюмы. – Роскошь, кареты, – учреждения. – Любовные попытки госпожи Монтеспан. – Критика «Школы женщин» Мольера. – Анекдот. – Сторонники, повешенные заглазно. – Дипломат и повышение. – Другие сторонники, присужденные к громадным суммам. – Они просят, как милости – быть повешенными. – Людовик ХIV акушер.

Я провела две недели в Сен-Фаржо у Мадемуазель. Это наилучшая принцесса, какую только можно встретить. У нее все хозяева, исключая той, которая одна должна быть хозяйкой; дамы, офицеры, слуги – все это у нее живет в свое удовольствие. Последний паж считает себя вправе возражать на ее приказания, а иногда и ослушиваться. Не знаю, отчего это происходит; недостаточно ли внушительна ее наружность, или манеры ее такие ободряющие. Мужчины разговаривают с ней очень свободно.

Мадемуазель много рассказывала мне о Христине Шведской, которую она видела в то время, когда эта государыня, сошедшая с престола, проживала во Франции. Я записала вкратце рассказ ее высочества.

Христина въехала в Париж на белом коне и тотчас же отправилась в собор Богородицы, где причастилась. Лицо у нее тогда было овальное, но довольно полное, глаза голубые и живые, нос римский, губы довольно свежие. Королева эта была малого роста, почти горбатая. Нелегко было прикрыть подобный недостаток и поэтому она не столько старалась его скрывать, сколько употребляла усилия замаскировать свой пол, которого, по-видимому, стыдилась. Она одевалась по-мужски, т. е. сверху убор ее состоял из кафтана, обыкновенно вышитого, и юбки. Она носила, парик и шляпу с перьями. В этом костюме Христина довольно удачно представляла хорошенького мальчика: во взгляде этой государыни, как и в чертах лица выражались хитрость, лукавство и сладострастие. Она старалась понижать свой голос, ходила свободно, кланялась по-мужски. Речь Христины не противоречила мужским приемам, которые она охотно усваивала: в ее разговоре, господствовала вольность. Любовные приключения, самые вольные анекдоты приправляли ее беседу, и Христина всегда наводила на этот предмет, хотя бы разговор был совершенно другого свойства. Петроний и Марциал были любимейшими ее авторами; она ежеминутно заимствовала у них какую-нибудь сальность, которыми они изобилуют. Не только скромные женщины не могли долго слушать Христину, но и порядочные мужчины стыдились разговаривать с ней: тон ее разговора подходил к пажам и мушкетерам.

Прежде причастья в соборе Богородицы, в день приезда в Париж, она потребовала Амьенского епископа исповедать ее в комнате архиепископии, которую велела отворить. Когда этот прелат явился к ней, она пристально оглядела его без сомнения, он редко видел подобных кающихся. Во все время обедни она стояла и своими вопросами смущала окружавших ее епископов. На другой день Христина отправилась в Компьен, где в то время находился двор. Король и Монсье были ей представлены кардиналом и Мазарином. После нескольких приветствий, сказанных этим особам, Христина спросила, были ли у них любовницы – вопрос, на который не последовало ответа, так он им казался странным со стороны королевы в подобную минуту. Мазарини, заметивший их смущение, ловко дал другой оборот разговору.

Обладательнице остроготов, как называет ее Мадемуазель, очень понравилось в Компьене; но тем не менее сама она не полюбилась вдовствующей королеве, которая не могла выносить ни ее манер, ни ее костюма. Однажды, сидя возле Анны Австрийской в придворном спектакле, Христина приняла такую неприличную позу, что положила ноги на край ложи. Несмотря на то, что ей сказали об этом потихоньку, она и не думала переменить положения.

Вскоре высшим придворным садовникам было поручено заметить ей осторожно об ее весьма продолжительном пребывании при дворе. Главным поводом было то, что она проведала о любви короля к девице Манчини. Она обыкновенно старалась находиться с влюбленными, изъявляя желание быть их поверенной; ободряла их любовь, предрекая королю блаженство, уверяя, что девица Манчини создана для этого. Анна Австрийская и кардинал полагали, что подобного профессора не должно допускать в воспитатели Людовика ХIV: Христине выказали холодность, и она принуждена была оставить двор.

Проезжая Монтаржи, дочь Густава-Адольфа ночевала в замке, принадлежащем мадемуазель; будучи уведомлена об этом, последняя в тот же вечер отправилась приветствовать ее величество. Она ее нашла в комнате, занимаемой обыкновенно дамами свиты, когда принцесса приезжала в Монтаржи: небольшая свечка горела на столе; постель была наполовину прикрыта старым, изорванным зеленым одеялом. Вместо чепчика голова королевы была повязана салфеткой; Христина лежала в одной рубашке; ее руки, которые Мадемуазель показались очень белыми, были обнажены. Во время разговора она часто раскрывалась совсем. Мадемуазель приехала с госпожами Тианж и Фронтенак, которые сперва не смели войти в комнату ее шведского величества; но Христина потребовала их присутствия.

– Как ваше величество нашли короля? спросила Мадемуазель.

– Очень хорош, отвечала Христина: – но немного робок, также как и его брат.

– Недостаток, от которого мужчины скоро исправляются, сказала ее высочество, покраснев немного.

– Тем лучше, возразила королева: – ибо ничего нет смешнее, если молодой человек краснеет словно девушка.

– Это очень редко в нашей стране.

– Значит, оба принца дурно воспитаны… Это делает мало чести дамам французского двора: им предстояла бы слава и польза сформировать таких двух хорошеньких принцев.

– Прошу ваше величество припомнить мое положение, бормотала Мадемуазель, опуская глаза.

– Ах, извините, принцесса. Это правда… Приличия… Вы должны сопровождать меня в Рим, прибавила Христина, обращаясь к госпоже Тианж.

– Это путешествие с вашим величеством было бы большой честью для меня… но мой муж…

– А! вы привязаны к нему! Какое благодушие! Мужья! мужья! Да самый лучший из них ничего не стоит. Верьте мне, принцесса, не выходите никогда замуж. Потом иметь детей – какая ужасная вещь! На другой день Христина выехала.

Замечательно, что с ней не было женской прислуги.

Она не терпела женщин. Женские поцелуи сердили ее в высшей степени.

– И что за страсть у этих дам целовать меня в лицо! говорила она часто. – Единственным разве извинением служит то, что я похожа на мужчину.

Шведская королева прибыла во Францию с намерением в ней поселиться; но поведение ее до такой степени поражало весь двор, что король для ускорения ее отъезда, замедлявшегося ожиданием денег, велел выдать ей потребную сумму из казначейства[31]31
  Впоследствии Людовик ХIV дозволил этой королеве пребывание во Франции; но катастрофа с Мональдски, недавно поставленная на многих наших театрах, принудила короля, выслать Христину из королевства.
  Может быть, кому-нибудь из читателей будет любопытно узнать, что это за катастрофа. Мональдески из благородной римской фамилии Орвието вступил в молодости в службу Шведской королевы Христины, был при ней обер-шталмейстером, сопровождал во всех путешествиях после ее отречения и жил с ней в самых коротких отношениях. Во время пребывания во Франции Христина обвинила его в измене и велела умертвить в Фонтэнебло (1657). Убийство это приписывают ревности; некоторые полагают, что Мональдски написал пасквиль на свою благодетельницу.


[Закрыть].

* * *

На этих днях я узнала, зачем ездил Лафелльяд в Мадрид несколько месяцев назад: это хвастовство, заслуживающее быть записанным. Жорж Обюссон, епископ Эмбренский и наш посланник в Италии, имел в прошлом году ссору с одним испанским дворянином Сент-Онэ по поводу дела барона Ваттвиля. Епископы не бьются, но как Обюссон получил серьезное оскорбление, то и выписал брата своего герцога Лафелльяда выступить против гордого кастильца. Последний расслабленный, больной старик отказался от всего, не вышел на поединок и посмеялся над дипломатом-епископом и странствующим Дон-Кихотом.

Король, однако же, остался доволен этой рыцарской выходкой и благодарил герцога, которого знал за бойца, не подвергавшегося ни малейшему риску. Граф Гиш, будучи принужден удалиться, не мог удержать за собой звания командира гвардейского полка; Людовик XIV предложил этот полк Лафелльяду.

– Найдите только пятьдесят тысяч, необходимых для покупки этой должности.

Но герцог не мог добыть ни одного экю. Тогда король заплатил всю сумму в награду за удар шпагой… по воздуху. Новый гвардейский полковник был так беден в минуту своего назначения, что когда пала одна из его каретных лошадей, он долго не мог заменить ее.

Не богаче и граф Бюсси – Рабютен, начальник легкой кавалерии: этот любимец Аполлона, как и большая часть его собратий, не сумел заслужить расположения Плутуса. Но другой бог, всегда сострадательный, является часто на помощь к военному поэту: это бог любви. Прежде, нежели скажем, в каком образе он является своему протеже, взглянем на качества последнего. Граф Бюсси роста выше среднего, строен, манеры изящны и грациозны. Большие его глаза сверкают любовью и умом; рот у него приятный, нос красивый, лицо открытое, волосы светло-русые, осанка благородная – вот черты, отличающие везде его физиономию, на которой но его желанию является выражение веселого лукавства или увлекательной нежности. Он очень умен и остер; но в течение нескольких лет – несправедливости, оказанные ему за продолжительную и верную службу[32]32
  Это был храбрый офицер, хотя, Тюрен и отпустил на его счет следующую шутку: Бюсси относительно песни, самый лучший офицер в армии.


[Закрыть], успехи интриганов или посредственностей, награды, рассыпаемые льстецам, отказы действительным заслугам и другие злоупотребления, все это раздражало характер этого писателя, который сперва злословил без горечи, а теперь сделался злобным критиком. С женщинами он вежлив, приличен, скромен, хотя в то же время настойчив, и при успехе не перестает быть осторожным и умеренным. Если я прибавлю, что граф храбр и великодушен без тщеславия, то редко кто удивится, что он пробудил нежное чувство одной из любезнейших женщин нашего времени, маркизы Севинье, которая приходится ему кузиной.

Невозможно быть дурной и вместе обладать столькими прелестями как маркиза Севинье; каждая ее неправильная черта придает лицу необыкновенную приятность. Она посредственной белизны; глаза малы, губы плоски, нос короткий, лоб выпуклый. А между тем, все это сочеталось таким образом, так способствует самой соблазнительной игре физиономии, что необходимо долго, долго присматриваться для открытия некрасивости госпожи Севинье. Дама эта высокого роста, но неграциозна; ноги у нее хороши, но грудь и руки не могут похвалиться ни полнотой, ни очертаниями. У нее, впрочем, очень хорошие белокурые волосы, которыми она и занимается тщательно, и которые много способствуют пленительному эффекту ее физиономии.

Но кузина Бюсси берет умом верх над всеми придворными дамами и оспаривает у них все сердца, хотя ей уже около тридцати семи лет. Особенный характер ее разговора, как и слова – шутливость. Она умеет говорить шутя о самых серьезных, самых печальных вещах, а между тем рисует их живо, почти осязательно. Она придает всему какой-то теплый, веселый колорит, и никогда не бывает ни скучной, ни однообразной. В разговорах госпожа Севинье любит увлекаться на почву любовных и даже вольных рассказов, но желает, чтобы шутки и остроты облекались в аллегорию, которая полуприкрывает их. При подобных разговорах маленькие глаза ее сверкают настоящими молниями, которые ошибочно приписывают иные повелительному темпераменту. Если верить покойному маркизу Севинье, жена его холодна и бесстрастна: уверения мужа в подобном обстоятельстве малоубедительны; но всеобщая молва гласит, что госпожа Севинье действительно была верна ему. Один господин, бывший в дружеских отношениях с этой четой, как-то сказал, мне:

– Относительно поступков маркизы, я уверен, что она не нарушала супружеской верности; но я не скажу этого и касательно намерений. Последняя часть этого периода представляет обширное поле для истолкований, в особенности если легко убедиться, что маркиза очень любит мужчин, и что из них предпочитает любовника другу. Не заключается ли главное искусство этой дамы в том, что она умеет ловко скрываться.

Что касается Бюсси, то это кузен, близкий родственник; короткость здесь весьма естественна: а было бы неловко скрывать ее. Но более внимательные наблюдатели, знающие, что госпожа Севинье скупа, удивляются, что она занимает деньги графу: они заключают, что эта обязательность маркизы недостаточно оправдывается родством.

Из этой-то сокровищницы Бюсси черпает средства для снаряжения экипажа, чтобы ехать на осаду Марсаля, которую король хочет предпринять лично. Эта помощь ему теперь тем более необходима, что он недавно был обкраден одним дворянином, которого он держал у себя почти в качестве слуги.

– Этот молодой человек, впрочем весьма порядочный, говорил мне вчера Бюсси: – предался всем порокам, и кража для него так же необходима, как хлеб и вода.

Слуги этого сорта, к несчастью, теперь очень распространены, и это те именно, которые услуживают вам наилучшим образом. Я слышала от самого Мольера, что они то подали ему мысль для; его плутоватых слуг.

Мимо моих окон прошла часть войск, отправляющихся в Лотарингию. Наружный их вид не отвечает понятию, которое я составила себе о них. Два года уже как занимаются введением правильной организации в армии, и мне кажется, что должны бы уже сделать больше. Это какая-то толпа людей в одежде разных цветов, дурно вооруженных, дурно экипированных. Жалко видеть, как у солдата развешаны на перевязи патроны, подвергающиеся влиянию непогоды. Разве нельзя было сделать их из более мелкого пороха, чтобы избавить пехотинца брать затравочный порох в оловянном футляре (poulverin), висящем с другой стороны? Это должно замедлять огонь, быстрота которого на войне служит главным средством успеха.

Король отправляется в Лотарингию, но осаду Марсаля должен предпринять Ферте. Что за цель этой кампании? Мне кажется, она определена неясно. Бюсси уверяет, что дело идет только о том, чтобы овладеть герцогом Карлом, которого известно политическое непостоянство. При мысли о ветрености этого характера я естественно припоминаю одну черту этого государя, которая обнаруживала более твердости в его решениях. Он был страстно влюблен в дочь брюссельского бургомистра, с которой мог видеться только с большим трудом, ибо ее родственники зорко присматривали за ней. Однажды он встретил ее на бале; мать молодой девушки была с ней, и тщетно герцог просил у этой дамы позволения поговорить хоть минуту с ее дочерью при всем обществе. Наконец его высочество обещал говорить с любимой девушкой лишь столько времени, сколько он в состоянии продержать горячий уголь в руке; условие показалось матери так убедительным, что она согласилась. Карл отошел в сторону с девицей, взял горящий уголь и начал разговор. Беседа продолжалась так долго, что дама решилась прервать ее. Угол потух. Надобно, чтобы у новейшего Сцеволы было слишком сильное чувство или громадное терпение, чтобы он мог осилить страдание, которое должен был причинять ему огонь, тлеющего угля.

Недавно посадили в Бастилию казначея Генего, а также некоего Эдмонда Кокье, слугу Фуке, и затем Эли Бланшара и Прадье. Все они арестованы как сторонники прежнего министра финансов. Кокье, как говорят, содержал тайную типографию, в которой напечатана записка под заглавием «Ответ на ответ кавалера Талона».

В то время как Кольбер с жаром, отыскивает следы расхищений своего предшественника, король проявляет самую великодушную щедрость: его величество назначает награды и пансионы многим ученым, писателям, артистам и художникам, как французским, так и иностранным[33]33
  В числе французов, награжденных королем надобно поименовать Расина, Кино, Флешье, Шаплэна и Котеца. Боало был тогда обойден: он сочинил тогда одни лишь сатиры, а этот род поэзии редко получает публичные награды.
  Из числа иностранцев король щедро наградил ватиканского библиотекаря Алацци; графа Грациани, государственного секретаря при герцоге Моденском; Фоссиуса, историографа Соединенных Штатов; Гуггенса, знаменитого голландского математика и мн. др.


[Закрыть]. В этой мере заключается действительное величие и тщеславие: науки, литература и искусство приносят честь нациям; они увеличивают их славу, возбуждают к ним уважение, и ободрять их – одна из обязанностей монархов. Но если они награждают гениальные произведения у себя, то может быть поступают не столько законно, рассыпая их за границей. У знаменитостей других стран, которых они призывают разделить сокровища, вверенные народами, есть свои государи, которые должны ободрять их и им покровительствовать. Предупреждать справедливость или щедрость последних – не значит ли обвинять их царствование? Не значит ли это оскорблять других государей, вливая чужое золото в их владения? и не дает ли это повода думать, что государь, простирающий свои щедроты за границы своих стран, желает увеличить число труб, восхваляющих его славу.

Король основал Академию живописи, и скульптуры и в то же время Академию надписей. Вот различие этого двойного учреждения: первое будет содействовать искусствам; второе не более как оплачиваемое общество льстецов – работы его ограничатся умножением всегда почти лживых похвал знатным и тем, что они оставят нашим внукам свидетельство, записанное на мраморе или бронзе о нашем постыдном рабстве.

Недавно праздновали с большой пышностью свадьбу девицы Атенаисы Мортемар с маркизом Монтеспаном. Новобрачная хороша, но ее находят слишком смелой для двадцатидвухлетней женщины. Злые языки говорят без особой осторожности, что маркиз опоздал уже немного, так как его супруга благоволила Фронтенаку. Как бы там ни было, а госпожа Монтеспан состоит при дворе Мадам и обнаруживает суровость, конечно, поддельную. Вчера она говорила, при мне о связи девицы Ла-Валльер с королем:

– Если бы со мной случилось подобное несчастье, я не смела бы показаться в свете.

Теперь дают на палеройяльском театре небольшую комедию «Версальский экспромт» или скорее это не более как остроумная сатира, направленная Мольером против поэта. Бурсо в ответ на пьесу в таком же роде «Портрет живописца». Публика не слишком большое участье принимает в этом споре остроумцев; много, много что аплодирует удачным стихам.

На этот раз, балеты Бенсерада одержат верх над палеройяльскими новостями. Автор не ограничивается тем, что заставляет хорошеньких женщин танцевать при дворе, он сочиняет еще и мадригалы танцоркам, и нельзя сказать, чтобы эротическая соль рассыпалась в них умеренно. И я прибавлю, что Бенсерад нисколько не скрывается с подобными стихами; он раздает их без церемонии молодым особам, которые его вдохновили в убеждении, что ни что так нам не нравится, как сочинение, способное возбудить наши чувства. Сказать правду, я не смею утверждать, что он ошибается: ибо стихи дети наших нравов, а поэты, для которых успех составляет первое благо, скоро отказались бы от своего призвания, если бы заметили, что их стихи нам не нравятся… И я принуждена сознаться, что Бенсерад иногда прав.

Кольбер по возвращении короля из Лотарингии представит ему проекты украшения Парижа. Дела много: ничего нет мрачнее, грязнее и нездоровее этой столицы в настоящем ее положении, да и трудно найти столичный город беднее зданиями. Против Тюильрийского дворца взор оскорбляется жалким деревянным мостом. Улицы узкие, темные, грязные, едва освещаемые несколькими фонарями, которые зажигаются несколькими купцами и обывателями, но которые немедленно тушатся негодяями или светскими повесами. По углам больших улиц видны еще тяжелые цепи, служившие во время лиги или фронды баррикадами – печальные воспоминания ряда несчастий, от возврата которых мы, по-видимому, обеспечены. Нечистота города такова, что даже летом мужчины не могут выходить, иначе как в сапогах, а порядочной женщине нельзя выйти за сто шагов от дома. Воздух в Париже постоянно насыщен вредными миазмами, каждое утро вещи из желтой меди покрываются густым слоем зеленой ржавчины. Необходимо, наконец, подумать о безопасности жителей. С восьми часов вечера мошенники разгуливают с полнейшей безопасностью, срывают плащи, отрезают кошельки, бьют прохожих и даже режут тех, кто сопротивляется. В другом месте туляки, выходя из кабаков, или из худших еще заведений, оскорбляют запоздавших женщин, вырвав их предварительно из рук у провожатых. И подобных бесчинств слабая стража остановит не в состоянии. Но в более поздние часы бывает еще хуже: воры влезают в окна, отбивают двери лавок и грабят все, что попадется под руку. Влюбленные, своего рода мошенники, не менее опасные, перелезают там через монастырскую стену, там через балкон, в котором благосклонная рука красавицы привязала веревочную лестницу. Разбойники нападают на безоружных. Одним словом, по всему городу раздаются свистки воров, стук оружия, ругань пьяных, стоны несчастных, которых режут, крики о помощи, и эту зловещую смесь покрывают иногда крикливые голоса нескольких купцов, беспристрастных свидетелей, а может быть и сообщников этого воровства, этих интриг, если не убийства.

Если я выгляну за Париж, то не найду никакого удобства сообщений; несколько общественных карет, отправляющихся в главнейшие города королевства[34]34
  Первые общественные кареты учреждены были во Франции при Карле IX.


[Закрыть], возят чрезвычайно медленно: например они в три дня ходят до Руэна и десять до Лиона. Гостиницы не представляют никаких удобств: во-первых, вас дурно накормят, если вы не привезете припасов с собой, а во-вторых, если хотите ночевать в дороге, то должны возить постель на вьючной лошади!

В столице блеск и роскошь заметны только между дворянством; горожане дурно одеты, и убор их принадлежит прошлому столетию. Каждое ремесло отличается особой одеждой, а купцы в своих лавках носят всегда род жакетки, похожей на короткую юбку. Кольбер поймет, что подобные отличия не могут иметь места у нации, которую хотят показать сильной, и которая должна показаться целостной для осуществления величия, какое государь хочет придать своему царствованию. Двор сияет золотом и драгоценными камнями; число карет в городе не превышавшее 320, простирается теперь за две тысячи; у нас есть теперь академии, театры, карусели и хорошо оплаченные льстецы-поэты; но эти учреждения и внешняя пышность не более как украшения общественного здания: довольство и благоденствие классов-работающих и платящих подати – вот прочное основание памятника… Здесь-то все необходимо созидать… Когда же начнут упрочивать славу Людовика ХIV на этих улучшениях, без которых блеск его царствования будет только красивой маской, скрывающей бедность и несчастье?

Недоступность, провозглашенная столь громко госпожой Монтеспан, начинает, по словам внимательных наблюдателей, опровергать себя странным образом. Если замечания последних точны, то эта красавица расставила силки для овладения сердцем Монсье. По словам тех же наблюдателей, Филипп приятно улыбается маркизе и как бы показывает, что ее старания не останутся бесплодными. Но другие уверяют, что герцог Орлеанский не может любить ее искренно, а отвечает на ее предупредительность лишь для показания, что он не нечувствителен к прелестям прекрасного пола.

Принц Конде присутствовал на представлении «Критики школы женщин», критики, написанной самим Мольером, и которая, следовательно, не может заключать в себе особенной злости. Один из зрителей партера, находя, по-видимому, критику очень слабой, громко освистывал пьесу, не обращая ни малейшего внимания на присутствие великого Конде. Кто-то сказал его высочеству, что он должен успокоить этого господина.

– Нет уж, «парбле!» я воздержусь от этого, отвечал победитель Рокруа. – Послушайте, что случилось со мной в этой самой ложе по возвращении моем, после осады этой несчастной крепости Лерида, которой я не мог овладеть. Шло первое представление комедии, автору которой я покровительствовал; хотя я и старался много распространять о ней благоприятных слухов, однако, тем не менее, пьеса была дурно принята публикой. Заметив в партере среди группы зрителей господина, который, как мне казалось, подавал пример свистунам, я сказал, указывая на него пальцем: – «Взять этого человека»! При этих словах плут оборачивается ко мне и громко кричит: – «Великий творец осад, меня нельзя взять: я называюсь Лерида». Тотчас же он вмешался в толпу, которая поблагоприятствовала его бегству, вышел из партера и исчез. Урок был строг, и я не хочу подвергнуться другому подобному.

Недавно повесили заочно многих лиц, замешанных в деле Фуке, и в том числе Гурвилля. Ничего не видано страннее приключения с последним финансистом, удалившимся в Голландию. В то время, когда его вешают во Франции, он, будучи снабжен уполномочиями Лионна и даже самого короля, вступает в переговоры от имени его величества с Голландией и с несколькими германскими государями. Людовик XIV смеялся до упаду сегодня утром, при вставанье над этой любопытной амальгамой дипломатического доверия и повешения…

– Видите ли, сказал он, обращаясь к своему министру иностранных дел: – политика и плутовство идут отлично вместе, и можно иногда безразлично вознаградить дипломата почестями или виселицей…

И король снова захохотал.

Возвратимся к подсудимым. Арсенальная палата, узнав, что некоторые из них, оставшись во Франции, располагали возвратить награбленное, наложили на них громадные суммы, уплата которых невозможна: с иных потребовали шесть, семь, восемь, даже до десяти миллионов. По нежеланию ли, по невозможности ли взнести подобную контрибуцию многие из этих господ неотступно умоляют о милости быть повешенными…. заочно, и скрываются как могут из боязни, что может быть не удовольствуются их портретами.

При дворе явился новый плод, только запрещенный, из тех плодов, которые лукавый соблазнитель заставил скушать нашу прародительницу. Недавно король, разряженный богато и пышно посетил Ла-Валльер. Во время дружеских излияний интересная эта особа почувствовала себя нехорошо и скоро король очутился в затруднительнейшем положении. Он закричал в окно и потребовал госпожу Монтозье, госпожу Шоази или какую бы то ни было даму. В то же время побежали за акушеркой. Явилось несколько дам, но уже поздно, чтобы богато вышитый жемчугом и дорогими каменьями кафтан не подвергся плачевному положению. Король, как мог, поддерживал Ла-Валльер, которая уцепившись за шею своего возлюбленного, судорожно разрывала воротник, стоивший тысячу экю… Скоро Ла-Валльер от сильной боли упала в обморок; ее сочли мертвой…

– Бога ради! воскликнул король, рыдая: – возвратите ее мне и возьмите все, что я имею.

Этот нежный король стоял на коленях у постели, бледный, испуганный, неподвижный, испуская по временам жалобные вопли. Наконец, появился результат этих неописанных болей – мальчик, который вступил в благородное семейство Генриха IV… побочной дверью[35]35
  Людовик Бурбонский, род. 27 декабря 1663, ум. 13 июля 1666.


[Закрыть].