Текст книги "Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2"

Была пора Амфитриону Монтестану удалиться; его неверная супруга не могла долее скрывать последствий своей преступной любви. Она попыталась, впрочем, замаскировать свою беременность, изобретя моду, которую поспешили принять при дворе; дамы теперь одеваются: по мужски, исключая юбки, на которую на месте пояса выдергивают рубашку, укладывая таким образом, чтобы в ее складках скрыть неестественную полноту. Мода эта производит фурор.

Наконец, мы можем наслаждаться образцовыми произведением Мольера; после двухлетних стараний при дворе, поэт этот получил дозволение поставить своего «Тартюфа». И вот теперь лицемеры и ханжи осуждены видеть себя на сцене после того, как играли на сцене света – это уменьшит немного их кредит, что чрезвычайно приятно.

Дела Принца в очень плохом положении; он должен более восьми миллионов, и служители его не получали по пяти, по шести лет жалованья. Каждый день масса кредиторов толпится у него в передней и принц, который не может остановить этих назойливых посетителей, старается пройти сквозь них как можно скорее, отделываясь новыми обещаниями которые сам не знает, как исполнить. Находясь в этой крайности, принц давно уже хлопочет у Кольбера о дозволении въезда во Францию; Курвилля, единственного человека, который может устроить дела этого задолжавшего героя. Генеральный контролер предложил за это чудовищную цену: не смотря на услуги, оказанные Курвиллем королю, заключением различных союзных договоров с Нидерландами, в то время как его заглазно вешали в Париже, строгий министр потребовал, чтобы он внес в казну еще шестьсот тысяч ливров. Принц, по крайней мере, выхлопотал, что старинному стороннику его дозволено защищать лично его дело. Он приехал недавно и старается в одно время успокоить немного алчность Кольбера и настоятельные требования ростовщиков принца. Двойная эта забота в хороших руках.

При; дворе много смеялись над тем, какие предосторожности должен был принять Курвилль, чтобы запастись в Мадриде мукой и сухарями. Для проезда через богатую Испанию до Байоны. Ни у одной нации нет столько золота, сколько у испанцев, а народ, тем не менее, пожираем насекомыми и бедностью; это дает понятие о том, каково может быть благосостояние государства, когда одно дворянство обладает вполне богатствами. Курвилль нам рассказал несколько подробностей более веселых о кастильских нравах. Так, например, существует обычай – проходя мимо кареты, в которой сидят женщины, заговаривать с ними. Обыкновенно разговор бывает сален и более, нежели двусмыслен. На это отвечают с живостью и никогда не остаются в долгу относительно вольностей. Но если при них есть мужчина, которого вы не заметили, он предупредит вас об этом весьма выразительными знаками, и которые равняются предложению удалиться. Итак, испанские мужья могут рассчитывать на скромность своих жен… когда сами их сопровождают.

Казимир, бывший сперва иезуитом после кардиналом, потом воином, наконец, королем польским, и который по примеру королевы Христины добровольно отказался от престола, живет уже около месяца в Париже. Людовик XIV очень хорошо принял его, и узнав, что он хочет снова поступить в духовное звание, дал ему аббатство Сен-Жермен де Превс большим содержанием. Однако Казимир не слишком-то торопится вступить в свою монастырскую должность – королевские ли привычки, воспоминание ли кардинальства, – только его польское величество является весьма чувствительным к прелестям наших красавиц. Этот король, сделавшийся аббатом, не обладает ни молодостью, ни красотой, ни остроумием; но у него огромные брильянты, на которые зарятся все алчные придворные честолюбия. Монарх, почти надевший рясу, всегда окружен роем светских красавиц в Сен-Жермэнской галерее; можно сказать, что драгоценные камни его выставлены на аукцион нежных взоров и заискивающих улыбок. В то время как экс-король борется среди сладостных соблазнов, его бывшие подданные нашли ему наследника. Герцог Лотарингский и великий Конде имели сторонников на Сейме, но у них не доставало главного деятеля – золота, и князь Михаил Вишневецкий, человек вполне достойный и потомок Ягеллона, был избран поляками…

Расин не является ко мне более; мы кажется с ним поссорились; насколько припоминаю – я ни в чем не могу упрекнуть себя. Я считаю себя слишком большим другом молодого поэта, чтобы позволить себе некоторые замечания относительно не весьма поэтических его стараний около Шаммеле; не знаю, как он посмотрел на это, но он удалился вслед за моими замечаниями… Конечно, доводы тридцатилетней графини ничего не значат перед убеждениями двадцатипятилетней актрисы. Несмотря на этот род размолвки я, тем не менее, отдаю справедливость прекрасным произведениям наследника Корнеля и искренно скорблю о печальном приеме, которым встречает публика его трагедию «Британик», даваемую около месяца в совершенной пустыне. Правда, в этой пьесе можно найти серьезные недостатки: историческая верность например, сильно оскорблена унижением величия Британика перед Нероном. Развязка, как Юния после смерти героя бежит сделаться весталкой – также лишена достоинства: это место лишено всякого вероятия, ибо храм Весты открывался для жриц этого божества лишь после долгого ряда испытаний и формальностей. Но одной уже роли Нерона, великолепно сыгранной Флоридором, первым актером нашего времени, достаточно, чтобы любоваться этим произведением, не говоря уже о блестящих стихах, каких не писал еще талантливый автор. Заключено, что после первого представления «Британика» Людовик ХIV перестал танцевать в придворных балетах; пораженные этим обстоятельством, наблюдатели искали причины и нашли ее в стихах о Римском Императоре, применимых к поведению французского монарха. Там говорится, что Нерон выставлял себя на позорище Римлянам, появляясь на подмостках театра.

Вот нравственный результат, стоящий больше всякого успеха; говорят, что монолог этот написан Расином по требованию Кольбера.

Мадемуазель, отказавшая в своей руке многим государям, тем не менее, носит цепи не столь знаменитого смертного; граф Лозен давно уже заставляет биться сердце, в котором обращается кровь Генриха IV. Этот фаворит Людовика XIV в сравнении с внучкой великого Беарнца, не более как весьма темный дворянин, которого только благосклонность государя вытащила из толпы, и смелость которого добыла больше кредита, нежели ему дали. Мне было бы затруднительно сказать, что именно очаровало Мадемуазель в Лозене, ибо, как мне известно, в нем мало хороших качеств и его нельзя назвать красивым мужчиной. Вот его портрет: он мал ростом, но недурно сложен, и талия его не лишена изящества. Волосы у него, белокурые неприятного оттенка, глаза более лукавые, нежели умные, нос и рот дурно очерчены. Лицо бледно и нельзя сказать, чтобы было красиво; но за всем тем в целом физиономия его имеет выражение. Лозен самый честолюбивейший из придворных, а так как он непостоянен и капризен, то недостигнутая им цель никогда не та, на которой он хочет остановиться. Будучи завистливым, он постоянно завидует богатствам или успехам других; насколько он этого достиг – добыча теряет уже для него прелесть и он стремится обобрать другого. По своему характеру этот господин не может иметь друзей: он сердит, дик и с удовольствием пользуется случаем ненавидеть. Если иногда у Лозена и являются проблески веселости, то эта мимолетная веселость разражается в злости; можно сказать, что ум свой он употребляет для того, чтобы отыскать недостатки даже у тех, кого он считает друзьями и в ком с любовью находит смешное. Граф обладает храбростью, которая становится опасной – от его необыкновенного искусства владеть оружием, поэтому он старается быть гордым до нахальства, в то время как перед сильными, от кого зависит, он унижается до лакейства. Однако же, этот человек, будучи таким как я описала его, нравился почти всем придворным дамам; большая часть из них хвастают между собой, что уступили ему, а другие сожалеют о своей суровости… Из этого можно заключить, что Лозен обладает тайной нравиться женщинам, что Мадемуазель сама убеждена в этом, ибо сгорает нетерпением выйти за него замуж.

В продолжение всего прошлого месяца при дворе происходили споры об этом странном союзе, на который девица Монпансье открыто заявила желание. Королева, Монсье, Мадам и даже госпожа Монтеспан объясняли королю все, что в подобном союзе было противного достоинству трона, к которому Мадемуазель довольно близка, как двоюродная сестра его величества. Людовик ХIV сознавал справедливость этих замечаний, но он любил Лозена; притом же он не считал себя вправе осудить на безбрачие свою родственницу, которая, достигнув сорокатрехлетнего возраста, не могла уже более претендовать на какого-нибудь царственного жениха.

– Вам хорошо говорить, сказал он Марии-Терезии, Генриетте и фаворитке: – вам хорошо говорить, потому что вы больше не девицы; но вы попробуйте хоть немного побыть на месте этой бедной девушки.

– Государь, отвечала королева: – ей нет недостатка в помощи неба…

– Не забывайте, что к этой помощи вы не прочь присоединять по временам и помощь земную.

– Мадемуазель, в ее лета, заметила госпожа Монтеспан: – должна отказаться…

– Но вы сами, маркиза, перебил король: – дадите ли обязательство сделать подобное отречение в пятьдесят лет?

– Ваше величество всегда сострадательны, возразила королева почти лукавым тоном.

– Вы должны признаться своему духовнику в этой злой шутке, сказал король, засмеявшись.

– Итак, ваше величество, вы позволяете графу Лозену вступить с вами в родство? продолжала фаворитка.

– А разве вам хотелось бы, чтобы он сделался вашим родственником?

– Ваше величество изволите иногда шутить.

– Однако пора поговорить серьезно. Лозен умный человек, храбрый офицер и дворянин хорошего рода; брак его с Мадемуазель не может повредить моей славе, но составит счастье моей родственницы и его собственное. Как бы то ни было, я подпишу.

– Ясно видно, сказала королева, уходя; – что ваше величество ни в чем не может отказать любви.

– Может быть, я уступал бы ей и менее, возразил, сухо король: – если бы вы были к ней более великодушны.

– Не я, государь, храню ее сокровищницу, сказала королева, бросив знаменательный взгляд на госпожу Монтеспан… Потом, сделав королю низкий реверанс, она ушла из комнаты.

Мадемуазель получила дозволение на брак с Лозеном; готовился контракт; фаворит, который должен был принять титул герцога Монпансье, получал громадное состояние[63]63
  Мадемуазель отдавала ему около двадцати миллионов.


[Закрыть]; король написал ко всем иностранным дворам об имеющем быть бракосочетании своей кузины. Но фортуна ветрена; Лозен вместо того, чтобы овладеть ею, когда имел к тому возможность, забавлялся безделицами, которые дали этому ветреному божеству время ускользнуть от него. Упоенный своим будущим торжеством, фаворит хотел 'придать ему всевозможный блеск; он потерял восемь или десять дней на приготовления. В это время Принц с сыном явились к королю и, бросившись к ногам его, описали самыми мрачными красками позор, какой предположенное супружество бросало на королевскую фамилию, на этот благородный род, сохранявший столько веков свою славу без пятна; и которую могло помрачить приготовлявшееся событие. Господа Конде затронули чувствительную струну: возбужденная гордость короля сделала в одну минуту больше, нежели все настояния двора в течение целого месяца: он взял назад слово, данное Лозену и написал иностранным дворам об отмене предполагавшегося брака.

Гораздо легче понять, нежели описать бешенство графа при этой роковой новости. Обманутый в самом пламенном своем стремлении – в честолюбии, оскорбленный в гордости, составляющей основу его характера, он разразился в проклятиях. Людовику ХIV, в проклятиях, которые к счастью были услышаны лишь несколькими преданными слугами. Но Лозен этим не ограничился; он поспешил во дворец и так сказать, силой проник в покои госпожи Монтеспан, где в то время находился Людовик XIV.

– Государь, сказал резко граф, не извиняясь даже в своем неуместном появлении: – я пришел спросить у вашего величества, чем я заслужил такое оскорбление.

– Э, друг мой, успокойтесь, сказал кротко король, который сознавал все, что было извинительного в гневе фаворита.

– Нет, государь, нет, я не могу перенести подобного унижения, сказал громко Лозен, отдавая королю свою шпагу: вы отняли у меня честь, возьмите же мою жизнь… возьмите. Я не хочу ее больше, я гнушаюсь ее…

– Успокойтесь, граф, молвил король с прежней кротостью: – я понимаю ваше прискорбное положение; но я вас вознагражу – я возвышу вас до такой степени, что вы перестанете сожалеть о супружестве, которое я должен был запретить.

– Я не желаю подарков вашего величества, я не должен ничего принимать от государя, который…

– Господин Лозен! воскликнул король громовым голосом, при звуках которого вбежала испуганная госпожа Монтеспан.

– Идите, коварная, идите наслаждаться своим делом, сказал граф фаворитке. – Это вы, да, вы обрушили стыд на мою голову… Вы боялись утратить немного своего влияния.

– Уйдите, граф! продолжал король, гордость которого возмутилась: – уйдите. Я прощаю ваше увлечение, но не смейте являться ко двору иначе как смиренным и покорным.

– Вот ваши любимые слова, государь; вам нужны только рабы. Если случайно ваша прихоть дозволит им поднять голову, они должны быть готовы опустить ее и погрузиться в прах, как только оканчивается эта прихоть. Я прошу дозволения вашего величества удалиться; я любил служить, но никогда не сумею пресмыкаться…

И Лозен вышел, не поклонившись.

В то время, когда эта сцена происходила в Сен-Жермене, Мадемуазель, запершись в Люксембургском дворце, разражается плачем и стенаниями. Она несколько дней пролежала в постели, не принимая другой пищи кроме бульона, и допускала к себе лишь самых преданных друзей. Ее высочества принимала их как неутешная вдова.

– Он будет тут! восклицала она, указывая на пустое место в своей постели, которое должен был занимать Лозен: – он будет тут. О, я умру, мадам, умру.

И бедная Мадемуазель орошала подушку слезами, Мало по малу горесть ее, однако же, успокоилась под влиянием утешений, которые расточал перед ней Лозен: любовник имеет огромные средства утешить о потере мужа, особенно если тот и другой соединяются в одной особе. После скорбь Мадемуазель ослабела, но не уменьшился гнев ее к Принцу. Чтобы сколько можно отомстить за дурные услуги родственнику, она трубит везде о связи принцессы со многими молодыми людьми, которых Принцу, не удалось сослать. Однажды, она сказала, в присутствии великого Конде в Сен-Жермен:

– Надобно надеяться, государь, что скоро дамам будет предоставлена свобода, объявлять своих любовников, как теперь мужчины объявляют своих любовниц… Это избавит ваше величество от подписывания ссылок.

Принц нахмурил брови, но не сказал ни слова.

Людовик XIV, чувствуя в душе, что он должен вознаградить Лозена, произвел его в капитаны гвардии на место Трема, которого назначил обер-камергером. В то же время он пожаловал своему незаконнорожденному сыну, молодому графу Вермандуа, звание адмирала Франции как бы в вознаграждение покинутой любовницы.

Не более года как мы наслаждаемся миром, а храбрость наших воинов возмущается уже тем, что они называют продолжительным спокойствием. Многие вельможи, в том числе, Лафелальяд, герцог Бофор, Навайль и граф Сен-Поль, меньший сын Лонгвилля, ходатайствовали у короля позволения отправиться на остров Кандию,[64]64
  Венецианцы согласились защищать это неважное владению только по беспрерывным настояниям папы, который боялся населения неверных на острове, близком к его владениям. Он не жалел золота венецианцам, и вот причина почему они защищались. Но пришлось уступить силе, и Кандия сдалась в 1669.


[Закрыть] на помощь венецианцам против турок, которые уже несколько лет держат их в осаде. Это кипучее дворянство, которому король вверил не много войска, уехало к месту назначения. От них даже получены письма, которые я видела. В них есть подробности, занесенные мной в Мемуары по поводу их оригинальности, но которые я вычеркну со временем.

Когда небольшой французский отряд прибыл к осажденному городу, он нашел там офицеров всех наций, которые среди величайших, ежеминутных опасностей предавались такому разврату, что наши молодые вельможи были поражены, хотя в этом отношении и были обстреляны при Французском дворе. Ла-Фелльяд, описывавший все эти ужасы не из таковских, чтобы покраснеть перед развратом, но и тот говорит, что у него вставали волосы дыбом при виде бесшабашной распущенности офицеров…

Лафелльяд и его друзья, не принимавшие участья в позорном разврате, настоятельно просили венецианского генерала дать им войск для вылазки, которой они надеялись расстроить осаду. Не получив требуемого, тем не менее, они вышли из крепости с небольшим числом солдат. Передавая о таком почтенном факте, мне не хотелось бы упоминать об одном смешном хвастовстве; но истина прежде всего. Нападая на неверных, Лафелльяд не хотел употребить другого оружия, кроме кнута с серебряной рукояткой, которым он и хлопал, атакуя неприятеля. Но вскоре пришлось переменить маневр: французские отряд слишком слабый, сравнительно с силами осаждавших, не смотря на чудеса храбрости, потерпел полное поражение, и фанфарону нужен был кнут лишь для того, чтобы погонять лошадь в поспешном бегстве… Храбрый герцог Бофор погиб в этой несчастной попытке, и даже не могли найти его тела.

В то время, когда наши воины терпят поражения на востоке, римско-католическая религия одерживает новые победы во Франции над протестантами. Пелиссон, этот преданный друг Фуке, писавший такие прекрасные вещи в пользу бывшего министра в продолжение процесса последнего, готов был на этой неделе переменить исповедание. Но когда Монтозье сказал девице Скюдери, что этот умный человек немедленно после своего обращения будет определен в наставники Дофина и назначен парламентским президентом, Пелиссон, как деликатный человек, отложил свое обращение, чтобы не подумали, что он принимал из корысти католичество.

Лионн давал на днях первую аудиенцию турецкому посланнику Солиману-аге; свидание происходило в Сюрене. Наш министр иностранных дел не может нахвалиться одним напитком, называемым кофе, которым угощал его мусульманский посланник. Лионн вчера пригласил многочисленное общество отведать этого напитка, который мне показался отвратительным. Может быть, я и привыкну к нему[65]65
  Через несколько лет некто Паскаль устроил на Сен-Жермэнской ярмарке таверну, которую назвал кафе, потому что в ней подавался этот напиток. Успех был непродолжителен и мода на кофе прошла, как и предсказывала госпожа Севинье. Но в 1669 Франсуа Прокоп ввел его в употребление в заведении, доселе носящем его имя. Кофе и Расин останутся.


[Закрыть].

Вышел указ о том, что морская торговля не унижает дворянства; но как же оно может унижаться от другого рода торговли. В Англии пэры королевства заседают в парламенте на тюках хлопчатки: великолепная аллегория, напоминающая, что торговля – основание благосостояние государства. У нас существуют еще отрасли такой промышленности, которые могут бесчестить благородных, когда история удостоверяет, что знаменитые наши предки выходили из своих зубчатых замков для того, чтобы грабить путешественников, и это их не унижало.

Мольер поставил своего «Пурсоньяка» – фарс, который будет смешить наших отдаленных потомков, как смешит и нас в настоящее время.

Глава XV. 1670

Сокращенная история Принца в книгах портного. – Боссюэт наставник Дофина. – Женатый епископ. – Бомон Перефикс; его смерть, – Романические роды. – Голос за занавеской. – Людовик ХIV слугой. – Появление герцога Мэна. – Монтеспан и маршал. Альбре. – Госпожа Дюфренуа. – Болтовня у Нинон. – Ссылка кавалера Лоррэна. – Госпожа Колонн следует за ним. – Прекрасная посланница. – Объяснение ссылки кавалера Лоррэна. – Пышная прогулка двора во Фландрию. – Королевская карета. – Лозен командует конвоем. – Празднество на дороге. – Артисты, присланные из Парижа. – Столичные красавицы. – Неудовольствие красавиц провинциальных. – Эффект, производимый путешествующим двором. – Жалоба фламандских дам на то, что они не завоеваны. – Награда офицеров гарнизона. – Мадам уезжает в Англию. – Она увози девицу Керуайль для помощи в переговорах. – Одно слово о роли, которую играет принцесса. – Успешность путешествия «Вереника» Расина. – «Тит» и «Вереника» Корнеля. – Смерть Мадам. – Подробности по этому поводу. – Картина. – Морель; его отставка. – Грации Мортемар. – Суждение аббата Тетю об этих трех дамах. – Госпожа Тианж; ее мантилья. – Аббатесса Франтевро. – Слабое покушение Людовика XIV на эту монахиню. – Аббат Лоривьер; его эпитафия. – Король обещает Лозену звание генерал-фельдцейхмейстера. – Интриги Лувуа, чтобы помешать этому. – Вмешательство госпожи Монтеспан. – Лозен прибегает к могучему средству. – Граф боится быть обманутым и хочет обеспечить себя. – Постель фаворитки. – Беседа, прерванная палкой. – Переломленная шпага. – Лозен в Бастилии. – «Мещанин в дворянстве». – Вот придворные. – Фаворитка изливает мщение на Лозена. – Лувуа помогает ей. – Открытие тайного брака Мадемуазель. – Лозен будет заточен в Пиньероль. – Спокойная горесть его жены. – Герцог Лотарингский лишается своих владений.

Курвилль привел немного в порядок дела принца: полчища кредиторов, которых его высочество находил каждое утро в своей передней и которые заставляли его проходить быстро, не смотря на подагру, – начинают редеть; еще несколько месяцев, и великий человек освободится от этих вспомогательных войск, которых самый искусный генерал не всегда может подчинять дисциплине. Некто Табуре, портной, был одним из самых назойливых кредиторов: правда, его счеты простирались не менее как на триста тысяч ливров. Начало того громадного долга, как говорят, восходит до прошлого царствования: Табуре поставлял принцу платье и для двора, и для Фронды, и когда он командовал испанскими армиями. Книги этого ремесленника представляют вкратце политическую и военную историю его высочества.

Король избрал в наставники Дофину епископа Кондомского; высокие назначения возбуждают зависть: многие завидуют счастью Боссюэта и так как не могут повредить его достоинству, то стараются очернить его добродетель. Вот что мне передавали об этом прелате: сын саксонского, интенданта, Боссюэт, по прибытии в Париж для окончания наук в Наваррской коллегии, страстно влюбился в девицу Де Вье, сделал предложение отцу ее и тайным образом женился на ней. Был составлен брачный контракт; особа, передававшая мне это, видела его, также и двух мальчиков – плод этого Гименея, умерших в раннем возрасте. Однако Боссюэт, увлекаемый призванием к духовному красноречию, вступил в монашество с согласия своей жены и, пробыв доктором в Сорбонне, каноником в Меце, потом архидиаком в той же епархии, сделан епископом Кондомским, не смотря на то, что был женат и имел детей. До сих пор я не вижу никакого противоречия с каноническими правилами, потому что он отрекся от всего мирского. Но злые языки утверждают противное. По их словам, госпожа Боссюэт постоянно жила в местах, где находился муж ее, но только это облекалось таинственным покровом. Допустив, что Боссюэт действительно женат, я не думаю, чтобы он поэтому внушал дурные правила Дофину; по крайней мере, он придерживается избранной им супруги, между тем как столько монахов, аббатов и прелатов вымещают на всех женщинах запрещение обладать хоть одной из них.

Заговорив о наставниках, я должна заметить, что на прошлой неделе умер Бомон Перефикс, способствовавший образованию Людовика XIV. Он автор Истории Геприха IV, сочиненной для воспитания внука этого великого государя; она замечательна по наивности слога, которым с тех пор стали пренебрегать. В ней заключаются тысячи примеров простоты, выставляющих величие героя; желательно, чтобы эта часть сочинения приходилась более по вкусу воспитаннику Перефикса.

Как ни стараются иногда скрывать при дворе какое-нибудь обстоятельство, но слухи о нем распространяются по городу с быстротой молнии. Госпожа Монтеспан только третьего дня ночью произвела на свет плод королевской любви, а уже об этом происшествии, которое казалось, было покрыто непроницаемой тайной, рассказывали мне, по крайней мере, десять человек.

Клеман, известный акушер, был привезен одной дамой, доверенной маркизы, которая ездила за ним в извозчичьей карете. Доктора ввели с завязанными глазами в комнату фаворитки, где с него и сняли повязку, погасив предварительно свечи.

– Ха, ха, ха! Как же я буду принимать ребенка ощупью? сказал весельчак Клеман.

– Не бойтесь, отвечал ему голос из-за занавески.

– Я ничего не боюсь, потому что привык к этим таинственным приключениям, во времена, когда мои маленькие клиенты появляются на свет как могут.

– Вы пришли сюда, сударь, заниматься делом, отозвался тот же мужской голос: – а не для рассуждений.

– Понимаю… Это не кстати… Но я не ужинал, когда за мной приехали. Я голоден, велите, пожалуйста, мне дать поесть, пока ребенок надумается.

Король – ибо это был он – вышел из своей засады и, найдя в шкафу варенье и хлеб, подал доктору.

– Не стесняйтесь и кушайте, сказал он: – у нас еще осталось.

– Я думаю, отвечал Клеман: – но погреб-то у вас должно быть плох, потому что вы не дали мне вина, а я задыхаюсь от жажды.

– Потерпите немного, я не и могу всего разом исполнить (он мог бы прибавить: «я не привык служить»).

– В добрый час, заметил доктор, принимая стакан, который в темноте Людовик налил доверху.

– Больше ничего не надо? спросил король.

– Позвольте! Нужен второй стакан, чтобы выпить с вами за здоровье кумушки.

– Но…

– Полноте, дело пойдет гораздо успешнее.

– Король налил снова доктору, достал и себе стакан, чокнулся с Клеманом и выпил несколько капель вина. В этот момент раздался резкий крик, исторгнутый первым стремлением желанного гостя появиться на свет…[66]66
  Людовик – Август Бурбонский, потом герцог Мэн.


[Закрыть]

Это был толстый мальчик… Когда доктор потребовал свечу, Людовик снова скрылся за занавески. Получив кошелек с сотней луидоров, Клеман весело надел снова повязку на глаза. Прежняя проводница отвезла его домой.

– Не забудьте, сказал он, прощаясь с ней: – что при подобных обстоятельствах я всегда к вашим услугам.

В то время, как госпожа Монтеспан столь успешно действовала для славы своего мужа, он в изгнании ссорился с маршалом Альбре, губернатором провинции.

– Вы оказываете не неуважение, сказал ему однажды последний: – а между тем должны уважать меня.

– Напротив, возразил маркиз: – вы обязаны мне уважением, потому что моя жена доставила вам губернаторское место.

Весть об этой ссоре дошла сперва к Монморанси; когда он получил письмо об этом, то был у фаворитки и попросил позволения прочесть депешу. Маркиза заметила, что герцог смеялся при этом чтении, и пожелала узнать причину. Подразнив ее немного, Монморанси показал ей письмо.

– Я напрасно порицала маркиза, сказала серьезно госпожа Монтеспан: – он честный человек и был так несчастен, что женился на мне. До свадьбы бедняк проигрывал только в карты, а потом проиграл жену. Напишите, пожалуйста, господину Альбре, что он должен обращаться с маркизом с большим уважением, если хочет удержаться на своем месте.

Лувуа в свою очередь, не довольствуется тем, что у него есть любовницы; он возвысил жену одного из своих чиновников, госпожу Дюфренуа на степень открытой фаворитки. Король, будучи всегда склонен извинять любовные слабости, учредил для этой чувствительной красавицы должность, которая возбудила громкий смех при дворе; госпожа Дюфренуа назначена постельной дамой королевы, что открыло ей приезд ко двору.

Вчера целый вечер забавлялись у Нинон, сочиняя герб для новой придворной дамы.

Необходимо, говорила Лафар: – чтобы в гербе у нее была постель, ибо это характерный предмет ее должности.

– Скажите лучше фундамент ее достоинства, прибавил Шолье, аббат-поэт, который никогда не упустит случая ввернуть словцо.

Несколько уже лет кавалер Лоррэн был предметом часто важных неприятностей в доме Монсье. Нередко Генриетта бросалась к ногам короля и умоляла удалить от двора этого возмутителя ее спокойствия. Долго Людовик XIV колебался огорчить своего брата, наконец, в прошлом месяце сослал кавалера на юг Франции.

Я узнала, что кавалер Лоррэн заставил уже говорить о себе в своем изгнании: госпожа Колонн, увидев его при проезде через Ахен, влюбилась без памяти в этого вельможу. Внезапно в прекрасной Лоре закипела кровь Манчини: она поехала вслед за изгнанником, переодевшись мужчиной, и наперсница в таком же костюме воспользовалась случаем, чтобы преследовать графа Марсана, разделяющего ссылку кавалера, и к которому она пылает любовью. Узнав об этом двойном любовном странствовании, король громко раскаялся в том, что любил эту вакханку, и поклялся вычеркнуть ее из своей памяти. До сих пор Людовик ХIV был глух к частым требованиям папы о высылке госпожи Колонн к мужу; но вчера господину Лионну было поручено написать к его святейшеству, что герцогиня будет арестована и отправлена в Рим. Нельзя не согласиться, что надобно быть слишком снисходительным мужем, чтобы открывать овчарню Гименея для овцы заблудившейся так надолго и так положительно.

Весь двор изумлялся, что Мадам после стольких бесплодных попыток исходатайствовать изгнание кавалера Лоррэна, успела в этом, в то время, когда меньше всего ожидали такой катастрофы. Теперь мы имеем ключ в этой загадке.

Несколько дней тому назад Помнонн, наш посланник в Голландии, уведомил короля, что держава эта заключив союз с Империей и Испанией, сделается для него опасной, если и он не помешает Английскому королю присоединиться к ней, на что рассчитывают новые союзники. В этих обстоятельствах Людовик XIV вспомнил, что Мадам, сестра Карла XII, может послужить Французскому двору у этого государя, и его величество решился послать Генриетту тайным образом в Англию. Король не мог избрать лучшего посланника. Мадам умна, хитра, очень любима Карлом, и вместе привязана к Франции. Все облечено было в глубокую тайну, даже Монсье, или лучше сказать в особенности Монсье, известный своей нескромностью, не должен был знать о поручении жены. Государственная тайна хранилась со стороны Мадам; но Тюренн, который был в нее посвящен, в шестьдесят лет будучи не скромнее молодой женщины, имел слабость разболтать о намерении своего государя вместе с выражениями безумной любви, которую этот герой, питал к госпоже Коаткен. Последняя, у которой не было ничего скрытного от кавалера Лоррэна, поспешила передать ему все, что узнала от маршала, и вскоре затем фаворит передал Монсье то, что хотели утаить от него. Принц страшно рассердился на жену, и сделал ей ужасную сцену, которую Мадам перенесла, однако же, безропотно; но Монсье сам предоставил ей средство погубить кавалера Лоррэна…. Действительно, этот господин был сослан на другой же день за нескромность, которую он только повторил. Вот причина немилости, удивившей двор и которую узнали только через месяц по отъезде кавалера.

Между тем все притворяются, что не знают поручения Мадам; каждый как будто искренне верит при виде приготовлений к королевскому путешествию во Фландрию со всем двором, что дело идет лишь о посещении завоеванных крепостей, между тем, как всем известно, что это один только предлог проводить принцессу к морскому берегу, которая как бы пользуясь близостью Англии, поедет проведать брата.