Текст книги "Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2"

Глава VI

Великолепный праздник, данный главноуправляющим финансами в своем замке Во. – Кольбер, строгий судья Фуке. – Придворный доносчик. – Белка. – Гнев Людовика XIV. – Он хочет приказать арестовать Фуке среди бала. – Первое представление «Досадных» Мольера. – Злая острота Мольера. – Кошелек каждому гостю. – Кровопускание, сломанный ланцет и пинок сапогом. – Обращение протестантов; конфеты и кнут. – Путешествие в Нант. – Говядина по королевской моде. – Кучер – знатный вельможа. – Вышитый Аполлон. – Нантский замок: как в нем поместился король. – Фуке и его трехдневная лихорадка. – Молодые островитянки, их танцы, костюм, прелести. – Испытание посредством придворных. – Арест Фуке и его чиновников; ссылка его родственников. – Награжденная преданность маркиза Фелльяда. – Герцог Жевр в отчаянии, что ему не удалось арестовать своего друга. – Архивы Фуке. – Пенсионы, которые он давал придворным друзьям. – Журнал его любовных похождений. – Красавицы, которых он покупал, их письма, их портреты. – Фуке в Бастилии. – Судебная палата для его суда. – Оскорбление, нанесенное в Лондоне испанским посланником французскому. – Кольбер генеральный контролер. – Неугомонная госпожа Шеврез. – Рождение дофина. – Фабер и голубая лента.

Главноуправляющий финансами, Фуке, не предвидел реформ, к которым он стремился, по мнению Ла Фонтэна: хотелось ли ему достигнуть великолепия Буилльона, которого Фелльяд предлагал ему в пример, считал ли он себя обязанным продолжать удовольствия не прерывавшиеся при дворе со времени свадьбы Монсье, но он дал на этой неделе роскошный бал в своем замке Во. Я присутствовала на этом бале. Невиданно еще ничего блестящее, богаче, великолепнее; сам король был ослеплен; прибавляют даже, что его величество выразил неудовольствие. Людовик XIV вообще не любит всего, что стремится соперничать с ним в блеске и роскоши: слабость извинительная в молодом государе, которого Мазарини научал видеть величие только в пышности трона и в покорности подданных.

Здесь будет уместным сказать, что Кольбер втайне подрывает влияние Фуке, не для того, как многие предполагают, чтобы он хотел занять его место, но потому, что все, нарушающее порядок, экономию и правильность, не нравится этому систематическому и расчетливому человеку. Кольбер не питает лично к Фуке ни малейшей ненависти, но ненавидит его беспорядки, бесплодную щедрость, безграничное мотовство, гибельные последствия которых он видит в истощении государства и в новых налогах, которыми необходимо каждый день обременять нацию. Кто хочет достигнуть цели, тот не может всегда выбирать средств для ее достижения. Строгие принципы, которые развивает Кольбер перед королем, контролируя по его приказанию счеты и операции главноуправляющего финансами, опираются на все доказательства, которые могут оправдать их. Этот контролер работает так тщательно, что словно можно подозревать здесь неприязнь.

Но если Кольбер только строгий судья Фуке, то последний окружен более злобными наблюдателями. Чтобы не оскорбить дворянства, я не назову вельможи, который во время бала в Во указал королю, что хозяин в числе архитектурных украшений своего замка велел изваять белку со следующим девизом: Quo non ascendam? (До чего я не возвышусь?) Вельможа простер любезность до перевода латинской фразы. Король, который до тех пор был только недоволен, оказался рассерженным и обращался к Фуке лишь с высокомерием. Через несколько минут после ядовитого замечания вельможи его величество встретил королеву-мать в саду.

– Видали ли вы, сказал он ей: – наглую роскошь этого человека? Неужели же мы будем далее терпеть злоупотребления всех этих господ и не велим их повесить?

– Что за мысль, сын мой, и еще среди празднества, данного для вашего удовольствия.

– Что мне в его ласкательствах! Его роскошь стесняет, оскорбляет меня. Ну, видана ли подобная гордость – взять девизом: «до чего я не возвышусь»? Клянусь, негодяй перестанет возвышаться, ибо я ему отрежу ноги. В эту же ночь я велю арестовать его.

– Ах, сын мой, что вы говорите! Как, будучи у него в доме…

– Я положительно у себя, потому что все, чем Фуке владеет, все он украл у меня.

– Успокойтесь, государь, и отложите на время свое намерение, которое не сделает вам чести, а повредит вашей славе,

– Моей славе! Ну, хорошо, по вашей просьбе, я откладываю наказание этого финансиста; но говорю вам, что он скоро поплатится за свою нахальную роскошь.

Между тем Фуке, далеко не предвидевший своей участи, старался разнообразить удовольствия вокруг королевской фамилии. Мольер нарочно для этого празднества сочинил комедию «Досадные», не подозревая, что в первый день представления этой пьесы, у Фуке будет гораздо более раздосадованных в замке, нежели, сколько он представит их на сцене. Новое произведение модного поэта заставило двор хохотать от души: превосходный комизм, остроумная интрига, естественные характеры и изящная критика не допускают мысли, что все это было писано наскоро, а между тем комедия написана, разучена и представлена в две недели. После спектакля произошла импровизированная сцена, возбуждавшая снова смех, но только на счет бедного Шапелля, очень умного человека, непривыкшего к такого рода неудачам. Этот поэт тщеславился во время представления, что работал в пьесе, которую публика приняла так благосклонно. – «Как вы находите нашу комедию»? спрашивал он у одного. – «Согласитесь, что наши «Доходные» очень забавны», говорил он другому. Дело в том, что Шапелль сочинил одну сцену», из которой Мольер не мог сохранить ни одного слова. И вот единственный автор, входя, узнает, что половину слов похитил у него мнимый сотрудник. – «Ах, любезный друг, сказал Мольер при всех: – это не хорошо. Но я тебя слишком люблю, чтобы сыграть с тобой штуку и показать этим господам сцену, которую ты сочинил». Смех возобновился и Шапелль поспешил вмешаться в толпу.

На другой день, когда эти вельможи, и дамы прощались с Фуке, осыпая его похвалами за празднества, на которых в течение трех дней расточались удовольствия в разнообразных формах, герцог Фелльяд подошел к нему.

Чудесно, маркиз, сказал он: – идея деликатна, прелестна, возвышенна…

Я ничего не поняла из этой недоконченной похвалы; но в дороге мне рассказали, что каждый из гостей нашел в своей комнате по кошельку, наполненному золотом. Я узнала также, что эти господа, не преминули унести деньги.

Король постоянно влюблен в девицу Ла-Валльер: все недоумевают, – чем она могла очаровать его. Вчера, во время охоты в Сен-Жермене, фаворитка упала с лошади, и опасались дурных последствий от этого происшествия. Людовик XIV пришел в отчаяние: он захотел присутствовать при кровопускании, предписанном лекарем. Молодой хирург, которому поручена была эта легкая операция, испугавшись, может быть, присутствия короля, имел несчастье сломать ланцет в ноге у больной.

– Неловкий болван! воскликнул его величество, и королевский сапог отправил на другой конец комнаты смущенного хирурга, который, боясь повторения, схватился с живостью и убежал. Новый Эскулап объявил, что это ничего, вынул кончик ланцета, пустил кровь и ушел столько же довольный своим успехом, сколько первый оператор горевал о неудаче. Посланники различных дворов, которые, не имели надобности льстить французскому королю, нашли удар ногой немного восточным.

Начали роптать, но втихомолку, против указа совета, которым с целью понудить как можно сильнее протестантов обращаться в католичество, постановлено, что мальчики четырнадцати и девочки двенадцати лет могут переменять исповедание без согласия родителей. Этим же указом предоставляется несовершеннолетним, уже перекрещенным, вступать в брак без позволения отцов и матерей. Я ревностная католичка, но мне это кажется уже чересчур. До сих пор действовали при обращении ловкостью, хитростью; в особенности добрые иезуиты делали просто чудеса изворотливости относительно детей. Невозможно выразить, с каким тактом, с какой тонкостью они заставляли переходить этих неофитов от ласки к угрозам, от конфет к кнуту… Я думаю, что и надо было держаться этой системы.

В течение двух недель не случилось ни одного факта, достойного замечания. Король с кажущимся намерением председательствовать в штатах Бретани, но в сущности для того, чтобы арестовать Фуке и овладеть Бель-Илем, ездил в Нант, откуда возвратился только третьего дня. Во время этого путешествия обе королевы, запершись в молельне, не принимали никого; всю святую Париж был печален. С нашим милым государем возвратились движение и шум, но несколько облачков затемняют эту радость. Арест такого значительного лица как министр финансов, не могло не произвести живого впечатления. Обстоятельство это даже возбудило ропот, а иностранцы даже дошли до громкого порицания действия могущественного короля, который снизошел до хитрости, чтобы овладеть своим подданным.

Бриенн, который совсем позабыл мою маленькую фонтэнебловскую колкость, явился ко мне сегодня утром попросить шоколаду, который великолепно готовит моя горничная.

– Хорошо, отвечала я графу: – я напою вас шоколадом, но с условием, что вы расскажете мне подробно о нантском путешествии.

Договор был заключен.

Король уехал из Сен-Жермена в сопровождение принца, обер-камергера Сент-Эньяна, гвардейского капитана герцога Жевра, маршала Вилльруа, гофмейстера герцога, Бофора, Пегюиллена и многих других вельмож. Его величеству пришла странная мысль ехать верхом; но часть его особы, наиболее заинтересованная в исполнении этого замысла, не могла выдержать испытания до конца: надобно было сесть в карету, а как таковой не имелось при свите, то и пришлось взять карету Анжерского епископа. Новая неудача была, однако же, последствием рвения Бофора, менее счастливого нежели усердного, ибо вельможа этот взявшийся исполнять обязанность кучера, имел честь опрокинуть в ров короля Франции. Герцог Сент-Эньян описал в стихах путешествие, в Нант: это поэзия вельможи; автор бесцеремонно обращался с музами. Для сохранения славы настоящих и будущих обер-камергеров я не привожу здесь стихотворного рассказа Бовилльера.

* * *

Король остановился в нантском замке, старинном здании, построение которого относится, по крайней мере, ко времени Крестовых походов. Его величество поселился в одной комнате, в которую проходят через открытую террасу, украшенную дикими гвоздиками, и примыкающую к очень узкому коридору, проделанному в стене. Это была, передняя. Герцог Сент-Эньян и кабинетский секретарь Роз восседали там на соломенных стульях. В соседней комнате помещались туалет его величества, большой стол, заваленный бумагами, несколько стульев, на которых разбросано было королевское платье, и чрезвычайно плохая постель в большом беспорядке, ибо камердинеры могли оправлять ее в отсутствие короля.

Между тем его величество принимал, по-видимому, большое участье в здоровье Фуке, который прибыл в Нант в лихорадке; он ежедневно посылал к этому министру Бриенна осведомиться о положении больного. Будучи обманут этим знаком внимания, бедный Фуке, которого друзья предостерегали об угрожающей опасности, кончил тем, что не верил более приближению невзгоды и простер свое заблуждение до того, что считал в себе довольно могущества для ареста Кольбера. Успокоившись подобным образом на счет будущего и избавившись от лихорадки, он пожелал увидеть танцы бельильских крестьян, явившихся поздравить своего владельца и его супругу. Полулежа в постели, опершись на груду зеленых шелковых подушек, в халате, Фуке велел отворить дверь залы, где находились деревенские танцорки, грациозная пляска которых действительно обворожила его. Эти молодые островитянки, все хорошенькие собой, были одеты в алые коротенькие юбочки, обложенные на подоле черным бархатом, и выказывавшие хорошо сложенные, стройные ноги. Корсажи у них были узки с рукавами, вышитыми бархатом и золотом; грудь и руки открыты. Их живые глаза, румяные лица, белые ровные зубы и легкая полнота, обнаруживающая цветущее здоровье, придавали этим танцоркам особенную привлекательность. Многие молодые придворные уверяли потом, что эти признаки ни мало не были обманчивы.

На другой день после этих деревенских танцев, Фуке должен был жестоко разочароваться в своей преждевременной уверенности. Он присутствовал в совете, на котором его величество часто обращался к нему и требовал многих объяснений, которых боялся не получить позже. Министр финансов, окруженный многими вельможами, становился уже на ступеньку своей кареты, когда предстал пред ним Артаньян, мушкетерский подпоручик.

– Вы не сюда должны садиться, сказал офицер: – а в эту решетчатую карету, которая стоит в четырех шагах.

– Как! Что это значит? спросил Фуке, побледнев и задрожав всем телом.

– То, что я вас арестую именем короля.

– Король, конечно, властен делать что ему угодно, возразил министр, успевший прийти в себя: – но я желал бы для его славы, чтобы он действовал более открыто.

В то время как эта сцена совершалась внизу замковой лестницы и толпа вельмож, окружавшая Фуке, расходилась поспешно, так что никто из них не проговорил ему ни слова, Бушера производил обыск у министра и захватил все его бумаги. Его даже самого обыскали и нашли на миллион триста или четыреста тысяч ливров предписаний о взыскании налогов и расписку на семьсот тысяч ливров, положенных им у Шаню.

В тот же день были арестованы чиновники, прибывшие в Нант с Фуке. Все родственники министра разделили его немилость: зять его, Бетюн, был сослан с женой; братья – архиепископ Норбонский, епископ Агдский, аббат Фуке и королевский конюший подверглись той же участи.

Узнав об аресте Фуке, герцог Фелльяд громко возопил и сказал, что останется его другом до гроба. Но когда был призван к королю для объяснения пламенного свидетельства привязанности, этот преданный горячий друг обратил в шутку свои слова и обезоружил его величество.

– Государь, отвечал он на вопрос монарха: – должен же я был сказать что-нибудь в утешение Фуке, в обмен за красивые луидоры, которые получал я от него. Если господин Кольбер пожелает отпустить мне столько же, я готов уверить, что и ему скажу то же самое, если когда-нибудь он очутится в подобных обстоятельствах.

Король, зная очень хорошо, что Фуке содержал на пансионе многих самых знатных вельмож, боялся – не принадлежал ли и герцог Жевр к этому числу; вследствие этого он не поручил ему ареста, а обратился к Артаньяну, незнатному офицеру, который не имел столько значения, чтобы пользоваться щедротами министра финансов. Гвардейский капиталь в отчаянии от этого недоверия клялся и плакал в одно время; уверяют даже, что он вырвал себе несколько волос.

– Зачем же позорить меня? воскликнул он: – без сомнения Фуке мой искренний друг, но я арестовал бы родного отца, чтобы угодить королю… Неужели он сомневается в моей верности? Пусть возьмет мою голову, которую я отнесу к нему.

Жевр сохранил свою должность, и это его так утешило, что он не лишился головы, которой король, совсем и не требовал.

При дворе носится слух об обыске бумаг в парижском доме министра. Найдены доказательства, что Фуке ежегодно выплачивал четыре миллиона придворным, которых называл своими друзьями и на поддержку которых имел слабость рассчитывать в минуту невзгоды. Во время его ареста видна уже была мера их преданности, ибо необходимо заметить, что половина вельмож, окружавших его при этом событии, прибыла на деньги, взятые взаймы у него независимо от пансиона. В других обстоятельствах ему лучше удавалась эта система подкупа: Курваль часто рассказывал, не скрываясь, какой ценой, Фуке покупал содействие, голоса или молчание у главных членов парламента. Мы говорили о делах, а теперь перейдем к обыску в архивах любви.

В кабинете Фуке нашли дневник, в который весьма тщательно заносились имена, фамилии, даже прозвища знатных девиц или дам, которых он развращал. В этом списке обозначалось не только время побед над красавицами, но и суммы, употребленные на приобретение их благосклонности. Возле этого памятника финансовых волокитств нашли шкатулку, наполненную любовными письмами, портретами, волосами разных оттенков – черными, светлыми, каштановыми – все это было тщательно надписано и заботливо разложено в порядке, который, к сожалению, соблюдался министром лишь в этом случае..

Когда это открытие обнаружилось, то заметили, что многие дамы и девицы знатных фамилий исчезли из придворных кружков и даже из столицы: очевидно, это были те письма или портреты которых оказались у Фуке с подробностями их прелестей. Одна фрейлина вдовствующей королевы попадалась в журнале так часто и записывалась в таких особенных выражениях, что ее величество принуждена была прогнать ее. Чтобы не расходиться с точностью, я должна сказать, что девица Ла-Валльер тоже находилась в дневнике павшего министра; но должна оговориться, что описание оказалось неполным, и это доказывает, что на ее благосклонность рассчитывали, но условие не было еще заключено.

Фуке вступил вчера в Бастилию после кратковременного пребывания в Анжерском замке. Артаньяну вверен надзор за узником, что не нравится ни этому мушкетерскому офицеру, ни Бемо, губернатору бастильскому. Первый, как волокита, предпочел бы свою службу в Лувре, где ежедневно мог бы встречаться с хорошенькими женщинами, печальной обязанности стеречь арестованного министра; второй – тюремщик в душе – недоволен, что узник устранен из-под его власти. На расходы Фуке назначено ежедневно сто франков. Этого мало сравнительно с образом его жизни, но, по крайней мере, достаточно на удовлетворение необходимого……

Король приказал учредить для Фуке судную палату, члены в нее назначены из различных судебных присутственных мест. Она также должна судить и других расхитителей казны, которых оставили бы пользоваться плодами похищений, если бы они не поражали чрезмерной расточительностью и роскошью своей не затмевали даже принцев крови. Новый суд будет заседать в арсенале.

Новость, полученная сегодня утром из Лондона, прекратила разговоры о немилости Фуке и направила гнев короля на другой предмет. Во время приема чрезвычайного шведского посланника при дворе Карла II, испанский посланник, барон Ваттвиль, нахально пошел впереди графа Эстрада, французского министра, который, вследствие замешательства, произведенного этим нахальством, был оскорблен английской чернью, может быть подкупленной испанским министром. Будучи разгневаны этим покушением на свое достоинство, Людовик XIV в первые минуты хотел послать войско к Пиренеям и объявить войну Испании. Не без труда удалось отклонить его от этого намерения, но его величество желает скорого, быстрого и блестящего удовлетворения. По всему видно, что он получит его.

Управление финансами передано Кольберу, который, как и надо было ожидать, занял место Фуке со званием «главного контролера», созданным для нового министра и без сомнения им же самим. Его Величество присоединил к этому должность статс-секретаря королевского дома, оставленную Дюплесси Генето, разделившему участь Фуке.

Таким образом, неугомонная, госпожа Шеврез достигла своей цели. Отъявленная покровительница Кольбера, она не могла успокоиться пока не погубила Фуке в мнении вдовствующей королевы и не уговорила покинуть ее. Для стареющей герцогини крайне необходимо действовать за или против кого-нибудь: по-видимому, интрига составляет ее душу. Мы вскоре увидим на какой предмет переносится ее деятельное воображение, к какому роду победы стремится ее неугомонный дух.

Королева родила в Фонтенбло принца «Людовика». Король не помнит себя от радости. Вот новый источник удовольствий! Но лучше всего то, что это быстрое появление наследника престола обещает нам ручательство против несовершеннолетия, которое приводит к царству темперамента регентш и честолюбию их фаворитов.

По случаю рождения дофина приготовляются к наградам орденами. Вся наша знать хлопочет о получении наград. Бюсси льстил себя надеждой получить в этом году орденскую цепь, но он рассчитывал на покровительство Тюрена, а главный маршал сказал ему сегодня утром, что не может исходатайствовать, ибо обещал похлопотать за маршалов Альбре и Клэрамбо.

– Но заслуги мои, возразил Бюсси: – стоят заслуг этих господ, и если они не жалуются, что они слишком жирны, то я приношу жалобу, что я слишком тощ.

Король поставил маршала Фабера во главе списка будущих кавалеров; и как можно было опасаться, что этот храбрый генерал встретит затруднение в представлении доказательств, то король заранее уведомил его о награде и дал заметить, что не будет строг при разборе его документов.

– Вашему величеству известно, что я не дворянин, отвечал Фабер, на это личное королевское заявление.

– Нужды нет, возразил король: – вы представьте документы, а вашего заверения, что они подлинные – будет достаточно.

– Не думаю, чтобы ваше величество считали меня способным на подобный подлог. Если, достигнув звания французского маршала, я не достаточно еще благороден, чтобы получить голубую ленту, то пусть, государь, ее у меня не будет, ибо отец мой был в Меце книгопродавцем, а я сам продавал календари.

– Другие охотно делают то, чего я от вас требую, господин маршал.

– Я не хочу в этом случае подражать никому и, по-моему, поступил бы бесчестно, присваивая себе ненадлежащее.

– Это мне очень неприятно,

– А мне нисколько: я довольствуюсь честью, которой ваше величество удостоили меня, пожаловав мне первое место в армии, которое я, может быть, и заслужил… Право, государь, достаточно и маршальского жезла, чтобы утешить меня за мое простое происхождение и календари.

Дело на том и остановилось. Фабер не получил голубой ленты, и при дворе порицают это благородное поведение. Что хорошо повсюду, то часто считается дурным в этой стране, где не все смотрят с личной точки зрения.