Текст книги "Роялистская заговорщица"

Он начинал относиться нетерпеливо к этим рассчитанным недомолвкам, к этому лицемерию: оно только его раздражало.

– A затем?.. – начал было он.

В эту минуту раскрылась портьера, и на пороге появился офицер.

Лицо у него было загорелое, неприветливое, тип старого ворчуна.

Он обратился к Маларвику:

– Не правда ли, мне приходится обращаться, – он точно старался припомнить фамилию, – к барону Маларвику?

– Совершенно верно, милейший. Вам известно, в чем дело?

– Доставить депешу в Сен-Клу.

– Верно… Генералу Пире. Герцог Отрантский, вручая мне ее, объяснил мне все ее значение. Надо, чтобы она была доставлена до двенадцати часов… Понимаете… до двенадцати часов…

Старый офицер рассматривал с удивлением странную личность, которую начальству было угодно избрать в посредники, тогда как обыкновенно все приказания шли иерархическим путем.

Но ему были даны официальные распоряжения. Нечего было рассуждать.

Маларвик заметил в нем некоторую нерешительность.

– Вот печать министра, – сказал он. – Маршал Даву придает особое значение этому поручению… От него зависит жизнь нескольких тысяч людей…

– Генералу Пире, в Сен-Клу, – читал офицер, – прекрасно, надо час времени… У меня хорошая лошадь, она меня ждет на углу улицы Луа.

– Вы хотите сказать, улицы Ришелье. Итак, отправляйтесь и да хранит вас Бог!

Офицер нахмурил брови. Видно было, что нет Наполеона, и такие ферлакуры смеют давать приказания! Странное было отношение к военному делу.

Он ничего не сказал, повернулся на каблуке и вышел.

– Милейший месье де Кейраз, – начал Маларвик, – я совсем позабыл… Еще одно слово. Вы хотели знать, где находится месье де Лорис: в шестой роте стрелков капитана Жана Шена, у генерала Пире; они расставлены по квартирам в Сен-Клу… Хорошо, что эта депеша получится вовремя, иначе с ним могло бы приключиться несчастье.

Кейраз разом соскочил с места. Ему вдруг стало все ясно. Он надел шляпу.

– Роту мушкетеров, – заявил он, протягивая руку Маларвику.

Маларвик вложил свою руку в его.

– Даю честное слово, – ответил он.

Кейраз слегка поклонился (другого поклона сотоварищ этот не стоил).

Затем он быстро вышел.

XIX

Марсель жила точно в каком-то кошмаре, в каком-то болезненном возбуждении, вследствие всех пережитых страхов и ужасов.

После смотра Шан-де-Мэ рота Жана Шена получила предписание немедленно выступить. Картам, получивший назначение, благодаря протекции Карно, который знал его лично и отвечал за него, должен был выступить на северную границу.

Он имел намерение оставить Марсель в Париже, но молодая девушка так умоляла его! Каким опасностям подвергалась она? Разве мало женщин шло в сестры милосердия, в летучие отряды? Она чувствовала в себе достаточный запас сил и не боялась утомления, – неужели дедушка считает ее за пустую светскую барышню?

Старик долго не соглашался, а между тем, при настоящем положении дел, оставаться в Париже разве было менее опасно? Уж лучше пусть она остается под его охраной. Ему не придется быть в деле, так как служба его только по организации. Он будет благоразумен, это являлось его долгом, раз на нем ответственность за нее.

Тут была и своя доля эгоизма. Разве не она была солнечным лучом его сердца, разве не ею была полна половина его души, вторая половина которой принадлежала отечеству? Картам полюбил Марсель, как свою кровную дочь; он говорил, что она родилась из слез его: разве ее не приютила, не спасла единственная женщина, которую он любил, единственное существо, которое было другой половиной его души? В этой молодой девушке оживала для него его Марсель, которая вдохнула в нее свою жизнь, вселила в нее свою доброту и душевные свойства. Чтобы отказаться от выражения такой преданности, надо было не желать ее. Он сделал вид, что сдается на ее уговоры. И вот они оба отправились вместе, – Марсель, совершенно счастливая от сознания, что она нужна, в душе не особенно доверяя своим собственным доводам. Картам же, нервно возбужденный, неспокойный, сомневающийся в Наполеоне, сомневающийся в людях и во всем.

Но в подобных кризисах, когда вас уже подхватит колесо, все страхи быстро исчезают: лихорадочная деятельность возбуждает все свойства души и тела.

К Картаму вернулась его светлая голова, его непреклонная энергия. Ему казалось, что за ним опять конвенция, со всей своей страстью к общественному благу.

Было решено, что Марсель будет сопровождать его до границы, образовавшейся из французской армии. Отступать не будут, думал он. Там, где остановится арьергард, там остановится и она.

Действительно, она следовала за обозом даже дальше Линьи, дальше Жамблу.

Картам, весь поглощенный своими делами, не имел времени передать своей дочке тайну, которую он выведал от Жана Шена. Тут было не до личных дел! С каждой минутой опасность отечества становилась все ужаснее, все более и более грозной.

– Уйди, – говорил он ей, – я боюсь только за тебя.

Но она осталась.

И вот однажды вечером она почувствовала, что вокруг нее точно поднялся какой-то ураган, что она попала точно в смерч.

И в тот момент, когда ему предстояло быть убитым, ее имя было на его устах. Она была всего в четверти лье, и все это разбитое войско должно было двинуться на нее, раздавить ее.

Плача, без слез, своими старческими слезами, весь окровавленный, измученный, Картам из Ватерлоо прискакал, как Данте из ада, схватил молодую девушку, уложил ее поперек лошади и, увлеченный общим потоком, понесся вместе с нею, думая только о том, чтобы ее спасти. Только бы знать, что она вне опасности, и он вернется – тогда ему будет не для чего дорожить жизнью.

Но отдыха все нет. Картам все несется, как призрак среди других призраков, которых пришпоривала паника своими окровавленными ремнями.

Он остановился в Женапе; была секунда надежды.

Когда баррикада была разрушена, он заслонил собою молодую девушку, в обмороке, и с саблей в руке, с распростертой шинелью, чтобы ее спрятать, он желал одного только, чтобы его не опрокинули.

Его изрубили: он все еще стоял, защищая ее, свою дочь. С последним вздохом он мечтал спасти ее, и с этой надеждой он умер.

Марсель была жива, она очутилась в хижине одного крестьянина, она не лишилась рассудка, но была подавлена, загипнотизирована этим круговоротом смерти. Подле нее Жорж де Лорис. Сперва она его не узнала.

За эти несколько дней он видел так близко смерть, что перестал быть молодым человеком.

Следовало бы измерять года тем временем, какое осталось жить; сколько раз за эти три дня он был старше всякого старика!

После той позорной сцены во Флоренне, когда он с отчаяния пришел к окончательному решению, когда он постиг разом все презрение, какого заслуживает измена, и стал презирать самого себя за свое бессознательное сообщничество, когда он пережил всю боль встречи с этой атмосферой позора, с женщиной, которую он, любя, так идеализировал, – у него были одна только мысль: забыть, искупить, умереть! Что значит он – единица? Ничего. Сражаясь в последних рядах, неизвестный, он один будет знать, какому долгу он повинуется, и умирая он себя простит.

И тогда, в минуту смерти, он назовет ей имя, в порыве всепрощающей любви, и затем – всему конец! Три дня лихорадки, три дни отчаянной борьбы. Надо же, чтобы в сражении под Ватерлоо его рота, в которой никто не знал его имени, была разбита по одному на десять человек, и потому должна была слиться на самом поле сражения с другой ротой. Этой другой командовал Жан Шен.

Они оба едва успели перекинуться словом.

– Браво, виконт! – сказал капитан дю Ги. – Итак, вы наш!

Затем сражение. До последней минуты, с изогнутым штыком, со сломанным ружьем в руках, Жорж все еще держался, затем, при разрыве картечи, он услыхал: «Спасайся кто может!» – и вдруг он понесся в водовороте бежавших людей.

Сто раз он оборачивался, чтобы наносить удары, убивать, быть убитым. В Женапе Лобау крикнул:

– Баррикады!

Усилие нечеловеческое: наваливались груды камней, всякого дерева; затем удар в голову, и только ощущение какого-то отупения, и он стал точно погружаться в море, волны которого были трупы. На самом же деле полученная рана не была опасна, лезвие сабли, которая скользнула по его волосам, сделала разрыв на черепе.

Но вот он встал и увидал Картама, потом Марсель, и он понял безграничную преданность, которая связывала старика с этой юной девушкой до последней минуты его жизни.

Он спас Марсель: пролежав сорок часов в бессознательном состоянии, она пришла в себя.

Картам! Жан Шен! Их не было. Но вот заговорил Лорис. Между ними сейчас же установились товарищеские отношения, как между собратьями по сражению. Он рассказал ей всю правду, без фраз, без прикрас, во всем ее ужасе.

Как горько она оплакивала Картама, слушая Лориса. Как она восхищалась его доблестью, она чувствовала, что в ней бьется его сердце, наследие, которым она могла так гордиться!

Она не сказала, что жалеет, что не умерла с ним вместе, ее задача не была еще выполнена: был еще человек, для которого она была надеждою.

Куда же делся Жан Шен, ее отец?

– Отправимся в Париж!

Лорис не имел ничего против: за эти последние события он точно перестал принадлежать себе. Все обязанности, от которых он прежде отклонялся в силу эгоизма своей бесполезной жизни, казались ему неизбежными, роковыми. Марсель была его сестрой. Он был нужен ей. Дальше этого он не шел. В нем вдруг зародилось чувство солидарности: быть полезным казалось единственно доступной ему радостью.

К счастью, при нем оказалось несколько золотых. Он мог нанять почтовую карету и при содействии крестьян опередить неприятеля.

22-го они были в Париже.

Они отправились в улицу Эперон.

Они узнали, что Жан Шен был там – значит, он жив! Он только зашел мимоходом, осведомился о Марсели; получив отрицательный ответ, он сказал, что спешит на аванпост. Стали его разыскивать и нашли. Он действовал с своей ротой между Севром, Билланкуром, Версалем и Сен-Жерменом. Они нашли его на посту. Он сгруппировал около себя общество дю Ги, которые уцелели после сражения при Ватерлоо. Он им дал одно только приказание:

– До тех пор, пока будет хоть один из вас в живых, защищать свою родину!

Когда он увидел Марсель, он разом побледнел как смерть.

– В такие дни, – проговорил он, улыбаясь, – не имеешь права умереть от радости.

Он слушал, склонив голову, ужасный рассказ о смерти Картама.

– Как он любил тебя! – воскликнул он, прижимая к груди Марсель. – Увы! теперь, кроме меня, у тебя никого, а там, – прибавил он, указывая на Сен-Жермен, – там пруссаки.

Когда он узнал все, что сделал Лорис, он протянул ему обе руки.

– Мне кажется, дитя мое, что над тобой свершилось чудо. Месье Лорис, благодарю вас от имени Марсели и Франции.

– Разве я не такой же француз, как и вы? – воскликнул Лорис. – Неужели вы думаете, что я все еще тот безумец, тот неблагодарный, каким я был месяц назад, когда я оспаривал цвет знамени? А, кроме того, вы не знаете…

Жан Шен прервал его жестом:

– Я все знаю: вы, ни в чем не повинный, желали искупить преступление, совершенное в Филипвиле.

– Преступление, которое еще не искуплено, – заметил Лорис. – Капитан, я имел честь сражаться там под вашей командой. Дайте мне опять местечко в ваших рядах.

– У Франции немного защитников, я принимаю ваше предложение. Знаете ли вы, что здесь идет отчаянная борьба – пруссаки не берут в плен.

– Я был в Женапе.

Марсель объявила, что она не уйдет с бивуака отца, но Жан Шен был неумолим. Он требовал, чтобы она вернулась в Париж.

– Отец, вдалеке от тебя я умру от беспокойства и тоски. Умоляю тебя, позволь мне остаться с тобою! Месье Лорис, помогите мне уговорить папу.

Жан Шен призадумался. Он страдал при мысли, что молодая девушка останется без всякой опоры. Но разве он имел право уйти из борьбы? Разве он не принадлежал отчизне, этой матери всех наших матерей?

– Послушай, – сказал он Марсели, – я не могу и не хочу иметь тебя при себе. Подумай только, каждую минуту нас могут накрыть. Мне кажется, что твое присутствие отнимет у меня всякую энергию. Но для тебя, как и для себя, я желаю иметь тебя как можно ближе; для этого вот что мы сделаем: при въезде в Севр есть небольшой постоялый двор, его содержит один из наших единомышленников. Отправляйся к нему. Каждое утро, пока сообщение будет свободно, один из наших будет приходить за тобой и приводить тебя ко мне, в свидании с тобой я буду черпать мою силу и храбрость; затем ты вернешься к себе.

Зная, что ей не вымолить большего, Марсель с удовольствием приняла то, что ей предлагали.

– До свиданья, отец; до свиданья, месье Лорис, будьте вы оба живы, об этом просит вас ваша дочь, ваша сестра.

Между обоими молодыми людьми во все время долгих часов, какие им пришлось провести друг с другом в этой лихорадке, которая следует обыкновенно за сильными ощущениями, не было сказано ни одного слова, которое бы не дышало все той же простотой дружбы. Крещенье кровью превратило их в брата и сестру. Марсели казалось совершенно естественным покровительство Лориса, для него все ее доверие казалось вполне законным. Три раза, по воле судьбы, ему пришлось быть ее защитником. Это образовало между ними нерушимую связь. Они, как друзья, пожали друг другу руки.

Он рассказал ей все свое прошлое, всю свою любовь к Регине, не скрыл от нее о том, что они жених и невеста. Если он горячился при воспоминании о Флоренне, она успокаивала его, защищала ее. Разве политика – женское дело? Она могла ошибаться: неужели ее за это можно меньше любить? Он охотно соглашался и давал себе слово перевоспитать ее нравственно, как малое дитя, когда она станет его женой.

– Отчего вы не повидаете ее? – спрашивала Марсель. – Может быть, она уже вернулась в Париж.

Нет, не теперь еще. Теперь она окружена всеми этими лживыми льстецами, которые восхваляют ее, разжигают в ней те страсти, которые он теперь порицал. Разве потом. Теперь он еще не рассчитался со своими долгами.

– Ведь вы же ее все еще любите?

– Всей силой моей души.

Понятно, что Лорис взял на себя ответственность проводить Марсель до указанного отцом ее дома.

Она была принята там с распростертыми объятиями.

Хозяин этого постоялого двора был солдат Республики, с ампутированной ногой, один из уцелевших от первых стычек 1792 года. Лорен, прозванный Лорен де Вальми, в силу предстоявшего возврата к прежним титулам дворянства, занимал маленький домик на берегу Сены, близ Севрского моста.

Еще совсем бодрый, преданный Жану Шену до последней капли крови, он являлся самым верным покровителем для молодой девушки.

Прошло несколько дней без всяких новых усложнений. Неприятель быстро подвигался, но встреча состоялась только в конце июня.

1 июля Марсель напрасно прождала человека, который обыкновенно провожал ее. По временам бывали стычки, вдалеке раздавались выстрелы, которые отдавались болью в ее сердце. Наконец вечером ей удалось повидать отца на несколько минут. Это было как раз в то время, когда почтовая карета маркизы остановилась у аванпостов.

В этот вечер Жан Шен прощался с ней дольше обыкновенного. Лориса там не было: он находился со своими людьми неподалеку, в засаде; он надел опять свои погоны поручика.

– Говорят о перемирии, о капитуляции, – заметила Марсель.

Рука Жана Шена сжалась на рукоятке шпаги; он замолк.

Прошло еще два дня без особых событий. Неприятельский круг все суживался, и Жан Шен со своей ротой стоял теперь бивуаком на берегу самой Сены, в лесах Сен-Клу.

Слухи о капитуляции усиливались; все старые защитники страны ужасались при мысли, что близок час, когда их оружие должно сломаться в их руках, и они поглядывали друг на друга, бросая мрачные и злобные взгляды.

В эту ночь Марсель не ложилась. Какое-то мучительное предчувствие щемило ей сердце.

Она открыла окно и, облокотясь, прислушивалась. Луна поздно взошла и освещала своим стальным светом ленту-Сену, за которой Марсель следила взором до глубины мрака лесов.

Вдруг – это было около одиннадцати с половиной часов – Марсель услыхала конский топот по дороге из Парижа: кто-то несся во весь опор, вероятно, эстафета. Не в первый раз приходилось ей это видеть, но отчего в этот раз так тревожно забилось ее сердце?

Она высунулась в окно, чтобы следить за всадником, думая, что непременно догадается, в чем дело.

Это был французский офицер, при белом ярком свете луны можно было разглядеть его форму; если бы он не нагибался вперед, пришпоривая лошадь, она могла бы разглядеть даже его черты.

Он подъезжал в мосту. Еще несколько минут, и он въехал бы на него. Вез ли он приказание выступать или, напротив, весть об окончании борьбы?

В эту минуту внезапно налетел на офицера другой всадник с быстротой, возможной разве в кошмаре. Марсель видела только, что этот другой всадник нагнал офицера и слился с ним в одну общую тень.

Затем раздался глухой выстрел; офицер пошатнулся и упал.

Тот другой выстрелил еще вторично в него; тело заколыхалось, предсмертные судороги – и затем стало неподвижно.

Тогда тот другой быстро повернул повод, и в эту минуту Марсель при ярком свете луны увидала его лицо, которое она узнала.

Тогда, высунувшись в окно, с опасностью вывалиться, она стала кричать:

– Убийца! Убийца!

Но негодяй уже исчез.

Марсель, обезумев, бросилась в дом, взывая о помощи.

Лорен уже был около нее с ружьем в руке, поддерживая ее, так как она едва стояла на ногах.

В чем дело? Не было ли то нападение неприятеля на Севрский мост? Марсель, вся запыхавшись, была не в силах связать двух слов, она тащила его на улицу, говоря отрывочные бессвязные слова.

Они вышли. Марсель бросилась бежать к мосту. Она первая добежала до несчастного убитого и опустилась около него на колени; испуганная лошадь умчалась, исчезнув в ночной тьме.

– Ах, несчастный! – воскликнул Лорен. – Вероятно, упал с лошади.

– Нет, нет, я сама видела! О Боже, он умер!

И она приподняла голову старого офицера, лицо уже изменилось.

На виске зияла черная рана. Выстрел был сделан в упор. Лорен, нагнувшись на своей деревянной ноге, старался его приподнять.

Вдруг раненый широко раскрыл глаза и, со вздохом или скорее в предсмертном хрипе, прошептал:

– Депеша… Генералу Пире… О!

Челюсти сжались, все тело вытянулось в предсмертной муке, и он упал замертво. Марсель разрыдалась.

– Бедный старик, – проговорил Лорен, – печальный конец для солдата!

Марсель обернулась к нему:

– Вы не знаете еще всего – его убили.

– Убили?

– Да, я сама видела.

И, сделав над собой неимоверное усилие, она рассказала все, как было.

– Черт возьми! – заметил Лорен. – Он нам говорил о депеше, где же она?

Он расстегнул сюртук несчастного и увидел на нем кожаную сумку.

– Вернемся, – сказал он, – и посмотрим, в чем дело.

– Неужели же мы так и оставим здесь этого несчастного человека?

– Что делать! На все свое время – у него теперь терпения хватит.

Оба направились к дому.

Дома, при свечке, они открыли портфель.

Генералу Пире… Там и была та депеша, о которой он говорил.

– Что делать? – проговорила Марсель, ломая руки. – Быть может, в ней какая-нибудь важная весть, от которой зависит благополучие всех там находящихся?..

Лорен призадумался.

– Очень просто, хоть я и плохой ходок, но что нужно, то нужно: я доставлю эту депешу.

– Прекрасно, и я пойду с вами.

– Уж это извините. Я старый солдат и умею исполнять то, что мне приказано; прежде всего мы должны слушаться Жана Шена; я не могу позволить вам выходить без кого-нибудь из его людей. Так было решено, и вам придется подчиниться, мадемуазель Марсель.

– Это невозможно, говорю вам: тут вопрос жизни или смерти.

– Тем более. Вы на меня не сердитесь, вы храбрая, достойная девушка, но в моей власти только то, что вы под моей охраной, и то уже много, что я вас оставлю одну… Ну уж тут что делать, но брать вас с собой – ни за что. Мужчина всюду пролезет, и вы меня только стесните.

– Милый, добрый Лорен.

– Нет такого… или, скажем, я милый только, если исполняю свой долг, вот я его и исполняю; вы меня здесь подождете, я скоро вернусь. Мне чуется, что французы недалеко, я отдам депешу и сейчас же вернусь.

Все просьбы были напрасны. Старик был неумолим, он сознавал свою ответственность и не считал себя вправе уклониться от нее.

Марсели пришлось подчиниться.

– Вы правы, – сказала она, – только Бога ради поспешите: какой-то внутренний голос говорит мне, что эта депеша большой важности; тот негодяй был, без сомнения, заинтересован, чтоб депеша не дошла.

Она чуяла в этом какую-то мрачную интригу. Лорен торопился, как мог.

– Дождитесь меня, – сказал он ей, – обещаю вам идти как можно скорее. Отдам письмо, поразведаю чего-нибудь новенького, имейте только терпение.

Марсель, несмотря на все желание видеть его поскорее в дороге, просила, чтоб он вместе с нею помог перенести несчастного убитого с большой дороги, где лошади могли его раздавить. Они вместе дотащили его до моста и там прислонили его к камням.

Лорен отправился наудачу в поход.

Марсель не вернулась домой, она облокотилась на перила моста и силилась что-нибудь услыхать, увидеть. Что именно – она сама не знала.

Но отчего так сильно билось ее сердце? Отчего так стучали виски?

Понемногу у нее стали путаться мысли. Ее пробирал ночной холод, а колыханье воды убаюкивало ее. Она не сознавала ни времени, ни окружающей жизни. Какие-то бессвязные образы носились в ее голове.

Ей виделись взрывы, которые окружали ее своим красным пламенем. Но она не двигалась, она точно замерла в гипнозе.

Вдруг она вздрогнула, кто-то схватил ее за руку:

– Мадемуазель Марсель, скорей, скорей домой!.. Пруссаки!..

Она широко раскрыла растерянные глаза.

Но Лорен – это был он – уже тащил ее за собой бегом. Они добрались до дома; когда они вошли, он запер дверь всей тяжестью своего тела.

– Они не увидят нашего барака, – пробормотал он. – Разбойники!..

– Что же случилось?

Марсель из кошмара сна очнулась для еще более ужасной действительности.

Лорен начал запыхавшимся голосом:

– Вы никогда не отгадаете – это поистине ужасно! Едва я перешел через мост, я чуть не попал в прусский отряд. Да, они были не в пятистах метрах отсюда. Я пробрался через пол-лье, – и знаете, на кого я натыкаюсь? На англичан! Как могло это случиться? Еще в полдень тут были французы. Я не знал, куда идти дальше. Наконец, пройдя еще два лье, я встречаю французов, я уже потратил более двух часов на дорогу. Знаете ли, что я узнал? Капитуляция подписана, пруссаки и англичане вступают в Париж, наши солдаты отступают.

– Отец мой! Отец!

– Дитя мое, что делать! злой рок! – проговорил Лорен, ударив кулаком по столу. – Генерал Пире не был своевременно предупрежден о перемирии и не дал аванпосту приказания отступить и…

– И что же?

– И рота Жана Шена, видя приближающихся англичан, стреляла по ним. Говорят, произошел кровавый бой: пятьдесят человек против тысячи.

– Убит! мой отец убит!

– По-видимому, нет. Говорят, их двенадцать человек захватили, и так как они нарушили капитуляцию, они сегодня же утром предстанут перед военным судом и будут расстреляны.

– Расстреляны? Кто?

– Вероятно, не солдаты, но офицеры – их двое.

– Их имена… Я чувствую, что схожу с ума.

Лорен склонил голову.

– Один из них, – проговорил он печальным голосом, – наш капитан, наш брат, Жан Шен.

– Отец! Отец! Я не хочу этого! Не хочу!

– А второй – тот молоденький поручик, который все время был с Жаном Шеном… виконт де…

– Лорис…

– Да, он… Взгляните… Пруссаки… О злополучная Франция!

Извне слышался тяжелый топот всадников. Нашествие приближалось к последнему этапу. Убитая горем Марсель опустилась на колени, без голоса, без мысли.

Лорен в отчаянии продолжал свой рассказ. Он вручил депешу одному офицеру генерального штаба, который от волненья вскрыл ее.

Это было извещение о капитуляции, приказание прекратить немедленно всякие неприятельские действия. Оно должно было прийти в двенадцать часов ночи, а теперь было около пяти часов!

Англичане, надо полагать, подозревали или делали вид, что подозревают тут западню. Пришлось сейчас же уведомить генерала Пире, который, вероятно, пошлет парламентера для объяснения этого факта, этого недоразумения, но завоеватели жестоки. Чего доброго, их ни в чем не разубедишь, через два часа все может быть кончено!

Перед этой ужасной катастрофой, которая была выше человеческих сил, Марсель сознавала себя уничтоженной, беспомощной, бессильной.

Что могла она придумать? Борьба была немыслима. Бежать в Сен-Клу, броситься к ногам английского генерала? Да будет ли он ее слушать? Допустят ли ее до него? На этот раз от смерти было не уйти.

– Если бы знать, к кому обратиться? – плакался Лорен. – В Париже есть столько людей, которые дружны с англичанами. Ведь это же, наконец, несправедливость, подлость. Офицеров не убивают за то, что они исполняли свой долг солдата. – И он топнул ногой. – Ах, если бы старый Картам был жив!

Вдруг Марсель вскочила, вскрикнув:

– К кому обратиться? Есть к кому! К женщине, к маркизе де Люсьен. К невесте месье Лориса. Она спасет его от смерти, а с ним будет спасен и Жан Шен. Надо бежать к ней! Разве я имею право убиваться? Лорен, идемте сейчас в Париж, там мы ее найдем. Говорю вам, она любит одного из приговоренных к смерти!