Текст книги "Роялистская заговорщица"

XX

Маркиза де Люсьен была одной из героинь дня. Между крайними, которые ожили в Париже с отъездом людоеда с Корсики, не было ни одного, который бы не знал, какое участие она принимала в последних событиях, какую деятельность она проявила, как всемогуще было ее влияние в деле служения интересам короля.

В этом странном мире, где идеи и мысли принимались иначе, чем простыми смертными, героями назывались Бурмоны, Блюхер, Веллингтон – все те, кто ускорил падение Франции; Ватерлоо являлось победой, Ней изменником, армия Мон Сен-Жан собранием разбойников.

Как только по Парижу разнеслась весть о капитуляции, произошла перемена в настроении. Все патриоты, которым все давно опротивело, заперлись у себя, не интересуясь возвращением чужестранцев; на улицах же, на набережных, на площадях, в садах появились подозрительные личности, выползшие из своих норок, довольные трусы, подлые даже в минуты своих успехов, делавшиеся понемногу смелее, наглее: такие люди выплывают обыкновенно в дни великих национальных катастроф.

Убежденные в невозможности всякого возврата, они суетились теперь около своих друзей, наших врагов, точно в праздничном шествии. Странная то была толпа, напудренная, во французских сюртуках – ирония старой моды; женщины в нарядных платьях, франты со шпагами, в шелковых чулках, с пряжками, с камнями.

Эти люди явились занимать завоеванные места: все было для них готово. Франция принадлежала им. Временное правительство подало в отставку, король был в замке Арнувиль, при въезде в Париж.

Это было торжество, давно подготовленное Фуше, которому суждено было им пользоваться всего несколько месяцев.

Поговаривали, правда, об озлоблении, царившем в предместьях: об офицерах, которые ломали свои шпаги, о солдатах, которые сжигали свои знамена.

Маленький шумок на окраинах Парижа: по словам Шарра – последняя пульсация утомленной артерии.

Победители по доверенности ликовали.

Зная, что маркиза начинала рано день, как подобает начальнику партии, самые нетерпеливые уже с девяти часов были в отеле де Люсьен, двери которого были уже раскрыты.

Маркиза еще не выходила, но ее приемные комнаты быстро наполнялись.

Героем празднества был, без сомнения, месье Маларвик, близость с королем которого была всем хорошо известна; влияние его на короля давно поколебало влияние Блакаса. Сын его, Гектор, мог рассчитывать на самое блестящее положение. Тремовиль, Трезек, Гишемон прибыли в это утро, опередив Бурмона, который пожелал остаться при короле. Со всеми корифеями сатурналии, противодействовавшей прогрессу, тут была целая масса статистов, всяких попрошаек мест, крестов, нетерпеливо ожидавших восстановления своих преувеличенных титулов и привилегий.

Кто же мог быть лучшим посредником между ними всеми и королем, как не маркиза де Люсьен, которая, говорят, накануне была польщена собственноручным письмом Веллингтона.

Некоторые вполголоса спрашивали Тремовиля:

– Правда ли, что этот маленький Лорис?..

– Не говорите… Сумасшедший какой-то! – проговорил Тремовиль, у которого, несмотря ни на что, сохранилась доля привязанности к старому приятелю.

– Скажите лучше, глупец! – заметил кто-то, подмигнув глазом на Гектора Маларвика, победоносные виды которого на красавицу маркизу не были ни для кого тайной.

– Богиня храма что-то долго не появляется, – заметил какой-то селадон, современник молодости Помпадур.

Вошла мадам де Люсьен, бледная, вся в черном. Все поспешили к ней на встречу: она была восходящее солнце.

Никто не заметил, что этой молодой, свежей женщины коснулись струи холодного, ледяного ветра.

С устремленным взором, со сжатыми устами, она едва слушала, отвечая односложными словами. На почтительные поклоны, на мадригалы она отвечала рассеянно, была холодно вежлива.

Как она страдала, трудно выразить: теперь она была убеждена в силу какого-то необъяснимого предчувствия, что Лорис умер.

Когда она вошла, она окинула взглядом все эти подобострастные, пошлые физиономии; когда она услышала все эти бесстрастные голоса, это эхо могил, ей стало противно. Чем дальше, тем яснее вспоминалось ей прошлое.

Ей казалось, она слышит искренний, задушевный голос того, кого ей не суждено было больше слышать. Здесь, в этой самой приемной, как он безумно, нет, великодушно клеймил сделки с совестью и интриги низкой политики… И странно, Регина видела его перед собой все в минуту той сцены во Флоренне, когда в глазах его засверкал свет, которого она до тех пор в них не видала и который обжег ее своим огнем.

Конечно, она все ему простила – и богохульство ее богов, и свою личную обиду. Она вспоминала ту фразу, за которую она когда-то его так бранила:

– Какое мне дело до короля!.. Я знаю только вас, обожаю вас одну!

Она шепотом повторяла эти слова, и слезы навертывались ей на глаза.

Конечно, за то, чтобы он очутился тут, около нее, чтобы он снова повторил ей эти сладостные революционные слова, она тоже готова была на святотатство, готова была забыть и гордость Саллестенов, и роялистскую страсть де Люсьенов. Зачем так поздно познала она свое сердце, зачем не прислушалась она к нему раньше!

И она допустила его идти на смерть!

Появилось новое лицо – все переполошились: большей чести маркизе не могло быть оказано.

Генерал Кольвиль, английского корпуса Гилля, явился лично благодарить верную союзницу, которая облегчила задачу завоевателей.

С низким поклоном он приложился к руке Регины. Он напомнил ей, что имел честь быть ей представленным в Лондоне, что он не забыл этого.

– В Париже я буду иметь честь сделать вам первый визит… Быть может, у вас найдется в тот день какое-нибудь приказание для вашего покорного слуги.

Весьма любезно и определенно.

Первый раз в жизни, когда уста его коснулись ее руки, Регина испытала чувство отвращения.

Лорис убит на поле битвы! Быть может, солдаты этого человека убили его!

Все окружили счастливого победителя с расспросами о последних действиях.

Он прямо из Сен-Клу. Все обстояло благополучно, за исключением одной стычки ночью. Французы нарушили капитуляцию, и дело будет разбираться военным судом. Говорили тут о каком-то недоразумении, о депеше, не полученной вовремя. Конечно, это не может быть принято во внимание. Он ожидает адъютанта с отчетом о результате суда.

Регина не слушала, она упорно смотрела на дверь. Она ожидала кого-то. Аббат Блаш все ей сообщит. Почем знать – может быть, ненависть того человека к Лорису будет изобретательнее их симпатии в деле его поисков?

Наконец, появилась ее горничная и сделала ей знак.

Она извинилась и вышла под предлогом неотложного дела.

В будуаре ее ожидал Лавердьер.

Она умоляюще взглянула на него, не решаясь спросить.

Он сказал только одно слово:

– Жив!

Бедная женщина схватилась за сердце, пошатнулась, прислонилась к спинке кресла и таким образом удержалась на ногах.

Перед этим человеком ей не хотелось выдать себя.

– Благодарю вас, – сказала она только, как будто это одно слово не заключало в себе всех ее мыслей.

Он тихонько пожал протянутую руку по всем правилам людей света.

– Маркиза, – заметил он, – я сделал все, что мог, чтобы достойно выполнить возложенное на меня аббатом Блашем поручение: я был настолько счастлив, что мне удалось подучить верные сведения… Месье виконт Лорис жив!

Он повторил это с аффектацией. Если до этих пор у него было некоторое сомнение насчет чувства Регины к его врагу, то в настоящую минуту все эти сомнения рушились.

Она любила его. Если она желала знать, что с ним сталось, то совсем не для того, чтобы иметь уверенность в полученной обратно свободе, но только для того, чтобы ожидать его, чтобы встретить радостно этого счастливца ее первой любви.

Все это выяснится. Маларвик не имеет права быть неблагодарным, он еще не расквитался за оказанную ему услугу.

Маркиза думала, что к ней уже вернулось ее спокойствие, и голосом, который казался ей вполне естественным, она спросила:

– Где он?

– Очень близко отсюда. Он служит в корпусе генерала Пире, который еще вчера вечером занимал Севр и Сен-Клу.

– Вы уверены в ваших справках?

– Вполне: если маркизе угодно, я могу дать ей более подробные сведения.

И смотря на Регину более пристально, чем то позволяло приличие, он начал:

– Месье виконт де Лорис снова носит чин поручика; он состоит под командой отъявленного революционера, имени которого маркиза, вероятно, не забыла.

– Это имя?

– Капитан Жан Шен.

Регина вздрогнула; это не могло ускользнуть от Кейраза.

– Жан Шен, – пробормотала она, – действительно, я его помню.

Кейраз выждал минуту, затем, отчеканивая по слогам, прибавил:

– Отец некой якобинки по имени Марсель.

– Я знаю, что же дальше?

Это имя, случайно названное, пронзило ее сердце. Тем не менее Регина овладела собою.

– Продолжайте, – сказала она.

– Дело в том, что это предмет довольно щекотливый, и я боялся бы…

У людей закваски Лавердьера своя собственная психология, грубая, без анализа, для всех одинаковая. По его мнению, Регина была влюблена в Лориса. Надо было ее убедить, что она на ложном пути. Большего не требовалось.

Он, по своей грубости вояки, не сознавал даже, что клавикорды, которых он касался своими тяжелыми лапами, были из таких чутких, впечатлительных струн, что при малейшем грубом прикосновении к ним они звучали диссонансами, полными страданья. Он думал, что сердит ее, тогда как он убивал ее. Она неподвижно стояла, невозмутимая на вид, дрожа внутренней, невидимой дрожью.

– Я вам сказала, чтобы вы продолжали, – заметила она.

– Так как я знал, где находится Жан Шен, задача моя становилась не трудной.

– Отчего?

– Оттого, что зная, где один, я был убежден, что найду и другого.

– То есть?

– Маркиза, скажу вам прямо – я солдат и не умею вилять. Я выслеживал его довольно давно, со встречи – это было в последних днях мая – месье Лориса с этой подозрительной барышней, с этой Марселью, которую он защищал по поводу, могу вас уверить, самой вздорной невежливости, – эту дочь якобинца Жана Шена.

Он остановился, наслаждаясь биением сердца Регины, от которого она вся трепетала.

Она сделала ему знак рукой, чтобы он продолжал.

– Я встретился в другой раз с этой девчонкой, вы знаете, при каких обстоятельствах, в улице Эперон; оба они были тогда арестованы и отведены в Консьержери.

Регина не знала этого обстоятельства: убеждение, которое ей хотел навязать Кейраз, начинало уже влиять. И снова в этой душе, в которой любовь расцвела впервые, появилась ревность с своим медленным, острым ядом.

– Арестованы оба вместе, – вы убеждены в этом?

– Я сам имел честь их провожать до дверей тюрьмы. Признаться, я никогда не думал, что месье Лорис до такой степени проникнут якобинством. Он себя слишком компрометировал, протежируя этой девушке, и я убежден, что политика тут играла весьма второстепенную роль.

У нее стало духу улыбнуться.

– Дальше, – заметила она.

– Быть может, маркизе достаточно этих сведений.

Она почувствовала в себе проблеск гордости:

– Мне кажется, месье Кейраз, я вам приказала рассказать мне все, что вам известно.

– В таком случае – к вашим услугам. Лорис и Марсель провели всю ночь в Консьержери. О, будьте спокойны, не в тюремном заключении. На другой день, в семь часов утра, их освободили. Затем месье Лорис отправился на Шан-де-Мэ, где Общество дю Ги третировали его как товарища и поверенного, затем он отправился в армию, тогда как эта девица, связанная не знаю какими узами со стариком Картамом, бывшим членом Конвента, другом Робеспьера, покинула Париж под предлогом следования за интендантством. Правда, что виконту, состоявшему в штате Бурмона, было бы не особенно легко попасть к ней, не случись одного обстоятельства…

Так вот оно настоящее объяснение того порыва патриотической чести! Вот отчего Лорис изменил своим взглядам, вот отчего в то время, когда она имела глупость признаться ему в своей любви, в то время, когда она старалась его всячески удержать, он так торопился, он спешил к этой девчонке!

Душе ли, телу ли бывает нанесена первая рана, но ощущение первого удара ужасно. В Регине соединились два страдания – физическое и нравственное, оба они точно тонким лезвием проникали ей в сердце, в ноги, заставляли ее выносить страшную пытку, доводящую до безумия. Она вся была полна стыда, гнева, презрения, от которых у нее ссыхались уста, сжималось горло.

– И что ж, они встретились? – спросила она.

– Не так скоро, как он бы желал того. Маркизе не безызвестно, какая жалкая участь постигла армию Бонапарта. Картам был убит, но благодаря случайности, одной из тех, какие всегда имеются про запас у бога любви для своих верных слуг, месье Лорис очутился как раз вовремя, когда нужно было спасти от смерти эту дурочку. Все, что я знаю, это то, что они вернулись вместе в почтовой карете, точно из свадебного путешествия. Месье Лорис, который не мог оставить своего будущего тестя, безумно увлеченного битвой, вернулся к нему на аванпост. Затем могу повторить то, что я уже имел честь доложить маркизе: виконт де Лорис жив, жив и невредим.

Каждое слово Лавердьера отравляло ядом сердце несчастной женщины! Все, что он говорил, было так правдоподобно! Наконец, какая выгода этому человеку обманывать ее?

Истина была несомненна и ужасна.

Лорис всегда лгал низко, неблагородно. У ее ног, нашептывая ей слова любви, он думал о другой, об этой девчонке, о своей любовнице…

Была ли то боль? – нет. Унижение, превратившееся в ненависть, в ненасытную потребность мести, наказания. О, с каким бы наслаждением она пронзила им обоим сердце!

Кейраз не злоупотреблял своим триумфом. Он отвернулся от нее наполовину и не смотрел на ту, которую подверг такой жестокой пытке.

Он был доволен собой. Маларвику он угодил: немного правды, много клеветы, как все это было просто! Немножко энергии в трудные минуты, как, например, сегодня ночью, и цель была достигнута.

Регина хотела переломить себя, быть спокойной. Но как преодолеть ту внутреннюю дрожь, от которой она трепетала всеми фибрами своего существа?

Вдруг она обратилась к нему:

– Месье Кейраз, вернитесь в гостиную. Прошу вас, дайте мне руку.

Она презирала этого человека, для нее было началом реванша снизойти до него, она наказывала себя этим унижением за то, что верила в честность, в искренность, в честь, в любовь. Она перестала рассуждать, она поддавалась влечению своих чувств, моментальному проявлению инстинкта.

Де Кейраз гордился своим значением и тем, что попал так метко, тем не менее был достаточно хитер, чтобы не злоупотребить своей победой и не забыть расстояния, их разделявшего, он не поддался тщеславному искушению, которое ему было предложено, и, опередив маркизу, он открыл дверь в гостиную и, низко ей кланяясь и отстраняясь, пропустил ее.

В эту самую минуту ее появление точно прервало начатый разговор: с именем Лориса, случайно произнесенным, наступило вдруг всеобщее молчание.

Маркиза заметила это. Неужели над ней смеялись?

– Вы, кажется, говорили о виконте Лорисе? – спросила она, окинув гордым взглядом окружающих.

Все взоры были направлены на английского генерала, который, с бумагами в руках, говорил тихим голосом с офицером, вытянувшимся перед ним, держа руку под козырек.

– Прошу извинения, маркиза, – проговорил Кольвиль, обращаясь к ней, – я принял здесь адъютанта по неотложному делу о двух военнопленных.

– Месье Лорис в плену?

– Он и еще другой офицер, по случаю стычки, происшедшей сегодня ночью, – впрочем, ничего серьезного.

Регина смотрела на него; быть может, она догадывалась об ужасной истине.

Но кто скажет, что делается в душах страстных натур, когда они находятся еще всецело под первым впечатлением отчаяния.

Она отвернулась, прекратила расспросы и опустилась на диван.

– Месье Маларвик, – проговорила она, – сядьте подле меня.

Граф отошел от сына, которого Кейраз увлек к окну.

– Слышали вы новость, – начал Гектор с иронической улыбкой, – депеша с известием о капитуляции не дошла до своего назначения, и несчастный де Лорис…

– Бывают такие роковые фатальности, – заметил Кейраз, по которому тем не менее пробежала нервная дрожь: иногда от слишком больших удач приходишь в ужас.

Англичанин собирался уже отпустить своего адъютанта. Он посмотрел на часы и сказал тихо Тремовилю:

– Через два часа… Что делать! На то война!

– Подарите мне минуту времени, – проговорил молодой человек.

– С удовольствием, но к чему?

Тремовиль был легкомыслен, эгоистичен. Но он был приятелем Лориса, за тот пассаж в Филипвиле у него не сохранилось к нему злобы, так как он не сознавал ясно, что происходило в то время в душе молодого человека. Да, наконец, бывают положения, где надо выручать. Сострадание бывает в сердцах самых беззаботных людей.

Он подошел к дивану, на котором сидела Регина, занятая конфиденциальным разговором с месье Маларвиком.

Он обратился к ней с поклоном.

– Смею ли я просить у маркизы, – прошу извинить меня, месье Маларвик, – одну минуту времени?

Она обернулась к нему.

– Сию минуту, месье Тремовиль.

– Маркиза, дело большой важности, прошу вас, – повторил Тремовиль глухим голосом.

Она слегка пожала плечами:

– Что вам нужно?

– Я буду просить вас несколько слов наедине…

– Тайна? О нет! Говорите громко, месье Тремовиль. У нас тут нет тайн друг от друга.

Тремовиль выпрямился, что-то в тоне Регины показалось ему обидным.

– Маркиза, я желал говорить тихо, потому что дело идет о жизни и смерти. Но раз вы не желаете этого, то знайте, что мой старый друг виконт де Лорис…

Регина встала вся бледная.

– Месье Тремовиль, я желаю, – проговорила она ледяным голосом, – чтобы здесь никогда более не было произнесено имя человека, который изменил интересам короля.

Этим все и кончилось. Тремовиль отошел. Генерал, который очень добродушно ждал, сделал знак своему адъютанту, что он может идти.

Знала ли Регина? Неужели гнев обманутой женщины довел ее до такой жестокости, что она сама произнесла приговор смерти человеку, которого она любила?

Сознавала ли она, что адъютант увозил с собой приказание о казни двух французов, которые нарушили капитуляцию?

Месье Маларвик снова продолжал начатый разговор, убежденный, что она его слушает, оттого только, что она была около него, а у нее в ушах звучали только два имени: Жорж, Марсель.

Чтобы стряхнуть уныние, какое овладело всеми, более ветреные снова заговорили. Велика важность в самом деле – два якобинца поплатились за свое безрассудство, и не такие виды видали!

Вторично появилась горничная Регины с встревоженной физиономией.

– Что там опять? – спросила Регина. – Записка?.. Давайте сюда. Она протянула руку за письмом.

Она развернула его и прочитала:

«Мадам де Люсьен. Умоляю вас именем всего для вас святого дать мне возможность с вами переговорить: ради Бога, не теряйте ни минуты. Молю вас на коленях меня выслушать.

Марсель».

XXI

Марсель!.. Она… посмела явиться к ней в дом. У Регины выступили на лбу капли холодного пота.

Конечно, она ее не примет, просто велит выгнать эту проклятую девчонку.

Но ведь она может и сама ее выгнать… Неужели она боится ее?.. Что за вздор!

Она разом решила: для нее будет удовольствием швырнуть ей в лицо весь свой гнев, все свое презрение.

Не обращая внимания на присутствующих, она встала и бессознательно, как лунатик, направилась к дверям, отстраняя тех, кто ей мешал пройти.

Она толкнула дверь.

Но едва она переступила за порог другой комнаты, как Марсель упала перед ней на колени и схватила ее руки:

– Спасите их… Спасите их… Если бы вы знали…

Регина в ужасе отступила, вырывая свои руки из рук молодой девушки с такой силой, что та почти упала.

И, не расслышав даже ее слов, она ее прервала:

– Что вам надо? Зачем вы здесь? Не смейте дотрагиваться до меня… Не смейте говорить со мной… Вы посмели пройти сюда… От таких нахалок всего дождешься…

Марсель, бледная, с распущенными волосами, изнемогая от усталости, так как бежала всю дорогу, смотрела на нее, подпершись одной рукой, распростертая на ковре. Она не узнавала ее. Под этой искаженной маской она не узнавала той молодой, красивой женщины, которую она видела мельком в тот вечер, когда она явилась перед своими противниками во всей прелести героини.

Регина продолжала, отчеканивая слова, с трудом переводя дыхание:

– Чего вы хотите от меня? Что общего между вами и мною?.. Убирайтесь, если не хотите, чтобы я велела вас выгнать…

Но Марсель была до такой степени полна отчаяния, что могла только проговорить:

– Вы, верно, не знаете – их убьют… убьют…

Она старалась при этом ухватить за платье Регину, которая все от нее пятилась.

– Убирайтесь, слышите, убирайтесь! – повторила Регина.

Марсель вдруг выпрямилась:

– Говорю вам, моего отца убьют… убьют месье Лориса.

Она смела называть это имя! Когда Регина услыхала его, у нее в сердце точно раскрылась рана.

Она вдруг расхохоталась безумным хохотом:

– Убьют месье Лориса! Какое мне дело защищать его, если можете, спасайте его – на то вы и любовница его.

И в это слово, которое никогда еще в жизни не произнесли ее уста честной женщины, она вложила все отвращение, все презрение.

У Марсели, ошеломленной подобным оскорблением, сперлось дыхание, но по своей непорочности она решила, что тут, вероятно, какое-нибудь жестокое недоразумение:

– Вы не поняли меня: я говорю о месье Лорисе, о вашем женихе!

– Моем женихе?

– Неужели я ошибаюсь, о Боже! Он мне сам говорил это сто раз. Он мне говорил, что он вас любит, что вы его любите и что вы дали друг другу слово.

Она говорила все это тихим, искренним голосом, она желала одного только – восстановления истины, защиты себя.

В ее голосе, в ее глазах, устремленных на Регину, было столько чистоты, правды, что у Регины явилось в душе что-то, похожее на сознание своей жестокости. Но под влиянием пароксизма страсти она не могла уже остановиться.

– Все это неправда! – воскликнула она. – Правда только то, что месье Лорис ваш любовник.

Марсель вскрикнула, закрыв лицо руками; это была пощечина, от которой у нее брызнули слезы.

Но как ни было велико ее страдание, она должна была говорить, время уходило.

– Не знаю, какие ужасные мысли преследуют вас, но клянусь вам, что я сказала вам сущую правду. Я здесь потому что мой отец и месье Лорис будут расстреляны… слышите? расстреляны. Я никого не знаю, никто не может помочь им, вырвать их из рук англичан, вы же, вы всемогущи… я вспомнила о вас потому, что часто слышала от месье Лориса, что вы добры, энергичны. Я сказала себе, что, любя его, как он вас любит, вы сделаете все, чтобы спасти его, и заодно спасете и моего отца, – вы же отвечаете мне каким-то ужасным, непонятным мне вымыслом. Их убьют! убьют!..

Она рыдала, вздрагивая всем телом.

– Если бы я могла вам поверить! – воскликнула Регина.

– Вы бы могли им помочь? Вы бы могли их спасти, и вы медлите, потому что думаете, что я лгу. Боже мой! Как могу я вам доказать всю правду моих слов… Говорю вам, что месье Лорис любит вас, обожает. Я ничто для него, первая встречная, которую он не дал в обиду, ребенок, которого он спас. Любить меня, да он и не подумал бы даже: его сердце полно вами.

Регина схватила ее за руки:

– Посмотрите мне в лицо и скажите, что вы его не любите.

– Клянусь вам… чем угодно. О Боже! разве я пришла сюда ради него? Я пришла сюда ради отца моего, моего доброго, дорогого отца, в котором вся моя жизнь. Я говорю о месье Лорисе потому, что он любит вас и вы его, но я думаю только о моем отце.

– Любите ли вы месье Лориса?

– Сказать вам, что я его ненавижу, я не могу. Он был чрезвычайно ко мне добр, на его глазах умер мой дедушка Картам, он сражался под начальством моего отца, он спас мне жизнь, я зову его братом!

– О, если вы лжете…

– Марсель говорит сущую правду! – раздался вдруг чей-то голос.

Вошел аббат Блаш и, обращаясь к Регине, сказал:

– Несчастная женщина! Что вы делаете? Разве Марсель способна на ложь? Взгляните на нее хорошенько… Разве сестра ваша Бланш Саллестен лгала когда-нибудь?

– Бланш? Моя сестра? При чем она тут?

– Она мать Марсели, а настоящее имя отца ее Жана Шена – Жан де Листаль… Я не говорил вам этого раньше, потому что знал, что на дне души вашей есть мрачная бездна ненависти и жестокости… Но вы столкнулись лицом к лицу… Она умоляет вас… о чем?.. Спасти ее отца, этого героя, этого честного человека, от ужасной, от позорной смерти… А вы подозреваете ее в любви к месье Лорису!.. Видно, что вы принадлежите к той семье, которая погубила ее мать без сострадания…

– Да скажите же ей, что месье Лорис любит ее! – воскликнула Марсель, которая по своему женскому чутью понимала, в чем кроется причина всего.

– Месье Лорис умирает за данное им слово, – заметил аббат, – он не способен на ложь.

Регина слушала с широко раскрытыми глазами. В ней точно вдруг проснулась совесть. Она схватила Марсель за руку и потащила ее в гостиную и, раскрыв дверь:

– Генерал, – обратилась она в лорду Кольвилю, – вы только что говорили о двух пленных: не правда ли, один из них Жан Шен, другой виконт де Лорис?

– Совершенно верно, маркиза.

– Они приговорены к смертной казни?

– Маркиза…

– Отвечайте мне – да или нет? Их убьют?

– Они приговорены военным судом.

– Какое мне дело? Слышите, я не хочу, чтобы их лишили жизни, я не хочу. В чем их преступление?

– Они нарушили капитуляцию. Они напали на мое войско из засады.

– Потому что до них не дошло приказание об отмене военных действий! – вмешался аббат Блаш. – Офицер, который вез депешу, был убит на Севрском мосту.

– Да, да, на Севрском мосту, я сама видела! – воскликнула Марсель.

Она вдруг вскрикнула и бросилась к Лавердьеру:

– Вот он, убийца, я узнала его!

– Я? – спросил Лавердьер. – Это ложь!

– Ты убийца, я сама видела, как ты выстрелил сзади из пистолета. Вот, господа, виновник той роковой ошибки; он не может не сознаться в этом; вы все знаете его: это шпион Лавердьер.

– Меня зовут Губерт де Кейраз, и я не знаю этой женщины.

– А! тебя зовут Губертом де Кейраз, – начал аббат. – В таком случае ты убийца; ты убил этого человека, как в былое время под именем Casse-Bleu ты убивал и умерщвлял, чтобы обкрадывать. Регина де Люсьен, посмотрите хорошенько на этого человека – он убийца вашей сестры, матери Марсели.

– Он! И он же только что наклеветал мне… О подлец!

– Убийца моей матери, – вскричала Марсель, – посмей только сказать мне в лицо, что ты не убил того человека на Севрском мосту!

Лавердьер молча оглядывался. Маларвик стоял к нему спиной.

– Генерал, – обратилась Регина к генералу Кольвилю, – вы слышите, совершено зверское преступление. Те люди ни в чем не повинны. Спасите его, молю вас… – И с храбростью, доходящей до величия, она прибавила: – Месье де Лорис, которого приговорили к смерти, – мой жених, и я люблю его…

Кольвиль обернулся к Лавердьеру:

– Вы убили этого человека?

– Да, но честно… в дуэли.

Англичанин перчаткой, которую держал в руке, коснулся его лица.

– Надеюсь, господа, что кто-нибудь из вас расправится с этим человеком.

Затем, обращаясь к Регине, он сказал:

– Если еще не поздно, маркиза, я постараюсь исправить то горе, какое негодяй этот причинил вам.

– Я послал за почтовой каретой, – заметил аббат. – Она подана.

– В котором часу? – решилась спросить Регина.

Кольвиль поднял руку, чтобы ее прервать, не решаясь ей ответить.

Через несколько минут карета уже неслась по дороге в Сен-Клу, в ней были англичанин, аббат Блаш и обе женщины, которые обнимались со слезами на глазах.

А вот что происходило в это время в гостиной. Тремовиль подошел к Лавердьеру со словами:

– Милорд Кольвиль дал вам пощечину: не желаете ли вы получить от меня удовлетворение за понесенное вами оскорбление?

Лавердьер, с вытянутым лицом, походил на пойманного дикого зверя.

– Месье Гектор де Маларвик, – произнес он во всеуслышание, – как вы полагаете, не следует ли вам быть моим секундантом?

– Мне? Что у меня общего с вами?

– Вы отрекаетесь, что если я убил этого человека, то по вашему приказанию?

– Господа, – спросил Гектор совершенно хладнокровно, – кто желает быть защитником этого господина? Я лично не унижусь до расправы с ним.

– Посмотрим! – вскричал Лавердьер.

И, набросившись на Маларвика, он ударил его по лицу. Их выпроводили в сад. Началась отчаянная, дикая дуэль.

Оба противника были одинаковой силы, одинаковой ловкости. Лавердьер первый был задет в плечо. Но авантюрист со всей энергией, чуть не ползком, нанес Гектору Маларвику рану в живот, которая была смертельна. И в ту минуту, когда все окружили умирающего:

– Когда-нибудь свидимся, но пока мой час еще не пришел, – с этими словами Лавердьер одним прыжком исчез, прежде чем успели схватить его.