Текст книги "Роялистская заговорщица"

VIII

Можно себе представить, как был взволнован Лорис приглашением маркизы вернуться снова, сказанным ею почти шепотом.

Говоря правду, молодой человек находился в весьма странном расположении духа; ему казалось, что он с утра живет точно в каком-то условном мире, точно он играет какую-то роль на театральной сцене в пьесе, которой он не знает целиком. Каждую минуту в нем сталкивались самые противоречивые чувства. То он отдавался всей страсти юношеского увлечения, то он точно попадал под душ ледяной воды; злоба, попытки протеста как будто подымались со дна его души, и снова вся энергия превращалась в безропотную покорность.

В данную минуту он сознавал только одно: он любил. Регина, женщина или героиня, овладела им всецело, и если в глубине души его еще держалось какое-то необъяснимое чувство беспокойства, он не хотел ему поддаваться. Регина ведь сказала ему, что близок час, когда она будет принадлежать ему, когда он получит награду за свою преданность.

Какое же ему дело до всего остального? Он с наслаждением отдавался тому вихрю, который его увлекал, и если буря должна была его уничтожить, он мечтал об этой смерти от руки, которая превратит ее для него в радостную.

В одиннадцать часов он снова был у дверей маленькой гостиной мадам де Люсьен.

Она сама открыла ему, и Лорис вскрикнул от удивления.

Регина была одета не то в мужское платье, не то амазонкой. Черная шелковая шляпа, низкая, с загнутыми полями, была надета на высоко зачесанных и спрятанных волосах.

Он только смотрел на нее с восторгом, не расспрашивая.

– Виконт, – начала она, улыбаясь, – быть может, не откажет предложить мне свою руку?

– Вы собираетесь со двора?

– С вами вместе! – ответила она утвердительно.

– В такое позднее время?

– О Боже! Неужели вы никогда не выучитесь повиноваться без договоров!

Он-то! Никогда Регина не казалась ему более красивой, оживленной, вероятно, под влиянием мысли о предстоящей ночной экскурсии.

– Помогите мне, – обратилась она к нему.

Он помог ей надеть легкое манто, в которое она вся завернулась.

Их пальцы встретились. Он взял эту маленькую ручку и поцеловал ее долгим поцелуем; она не отдергивала руки.

– Отчего же вы не спросите, куда мы собираемся?

– Не все ли равно, раз вы идете.

– Наконец-то, вот так я согласна, чтобы вы меня любили!

Разговаривая таким образом, она открыла шкатулку, вынула из нее два маленьких пистолета с рукоятками из слоновой кости и спрятала их в карман.

– Разве мы идем сражаться? – спросил Лорис, видя в этом женскую безосновательную предосторожность.

– Почем знать, – сказала она, смеясь, – а вдруг наткнемся на диких зверей?

– А моя шпага?

Не отвечая ему, она взяла молодого человека под руку, повела его в парк, отворила калитку, и они очутились на улице.

Была глубокая ночь. Собиралась гроза, молния беспрестанно сверкала.

Конечно, Лорис предпочел бы этой экскурсии во тьме хорошую, мирную беседу в будуаре наверху.

Но он поддавался романической прелести этой ночной прогулки, которую приближающаяся гроза делала еще своеобразнее.

Они шли медленно, не разговаривая.

Сверкнула молния, Регина вздрогнула и крепче прижалась к своему спутнику.

– О, какая храбрая героиня, – проговорил он. – Боится молнии.

– Упрек?

– Конечно нет, напротив. Вы не могли придумать для меня, Регина, большей радости, как отдать себя под мою защиту: в эту минуту вы настоящая женщина, и благодаря вашей обаятельной слабости я ощущаю всю гордость от моей любви и моей преданности. Куда мы идем, я не спрашиваю вас, не хочу знать. Пойдемте все дальше, дальше, куда глаза глядят, без конца, опирайтесь на меня хорошенько, пока, изнемогающую от усталости, я не понесу вас обратно, как малое дитя на руках.

Снова сверкнула молния, снова она вздрогнула.

Это была какая-то нервная вибрация всего существа. Склонив голову, она внимала нежному и вместе убедительному голосу молодого человека, которому, быть может, впервые приходилось убаюкивать ее словами любви, полными прелести. Она слушала, не прерывая его, поддаваясь сладкому опьянению, которое навевал на нее этот молодой, музыкальный голос.

Он сказал верно, в эту минуту она была женщиной, и только женщиной: мрак, электричество, которым был пропитан воздух, все это действовало на нее, она не делала даже попыток сопротивления, она даже ничему не удивлялась, она вся отдалась своим новым ощущениям, каких до сих пор никогда не подозревала; она не анализировала их, а покорно переживала их и только наслаждалась. Он говорил словами неясными, неопределенными. Это был настоящий язык страсти, это был какой-то шепот, который ласкал ее слух, но для нее он был понятен; она понимала его с той чуткостью, которая придает значение даже биению сердца.

Сильный удар грома, хотя еще далекий, пробудил ее из сладкой истомы. Она оглянулась.

– Где мы? – спросила она.

– Разве я знаю? Идемте дальше…

Но очарование точно разом исчезло.

– А, теперь понимаю… Мы взяли верное направление. Знаете вы улицу Эперон?

Лорис с трудом мог скрыть неудовольствие. Неужели у них была какая-то цель, а не просто экскурсия в мире фантазии.

– Эта улица в двух шагах отсюда, – сказал он, – нам стоит только повернуть направо.

– Так пойдемте.

Они быстро прошли по улицам между парком отеля Шатовьё и старым замком Сент-Андре.

Регина остановилась.

– Тише, – проговорила она: – мы пришли.

Лорис посмотрел кругом. Вдали, в конце улицы, неясно виднелся маленький домик, по-видимому, не жилой.

– Пришли? Куда? – спросил он.

– Друг мой, – проговорила она, – быть может, нам предстоит опасность, вот отчего я просила вас сопровождать меня. Вы видите тот дом?

– Скорее догадываюсь о его существовании.

– Заметили ли вы, что за эти несколько минут, что мы здесь, какие-то тени проскользнули в него и точно исчезли в стене.

– Это прохожие, которые спешат и которых мы теряем из виду.

– Нет, Жорж, это заговорщики, которые собираются в условный час на тайное сборище, и я хочу узнать их тайну.

Тот, кто взглянул бы в эту минуту на лицо Лориса, увидел бы на нем ясные следы самого горького разочарования.

Как! В то время как он со всей своей юношеской наивностью поддавался иллюзиям, воображая, что Регина тоже под обаянием той поэзии, которая распространялась от всего его существа, появилась опять эта проклятая политика, точно выскочила откуда-то, точно чертик в детской игрушке при нажатии ребенком пружины.

Она стала объяснять ему, что тут собираются якобинцы для какого-нибудь преступного замысла и что ее обязанность знать, как далеко заходит дерзость этих людей. Быть может, надо предупредить какой-нибудь заговор… быть может, грозит опасность королю…

Лорис прервал ее со вздохом.

– Идемте, – проговорил он.

Снова она преобразилась. Она передала ему слово пропуска, условный знак. Главное, чтобы он не выдал себя, просила она. Он отвечал за себя, он был готов на все. Он надел маску, которую она ему вручила.

– Идем, – сказала она. – За Бога и за короля!

Какое-то неосторожное восклицание чуть было не сорвалось с уст Лориса, но он промолчал.

Они без всякого труда нашли маленькую дверь, кто-то шел впереди их, постучался и скрылся. Лорис постучался в свою очередь. Они прошли без всякого затруднения, не возбудив ни в ком подозрения. Они очутились в низкой комнате, дурно освещенной несколькими нагоревшими свечами. Довольно многочисленная публика терялась в полумраке.

Лорис, которому было не по себе, который стыдился той роли, какую на себя взял, заметил, что все присутствующие сняли маски.

Это ему понравилось. Раз он взялся за роль шпиона, он хотел, по крайней мере, подвергнуть себя всем опасностям.

Он тоже снял маску. Регина храбро последовала его примеру, но так как они пришли позже всех, то были в самом конце комнаты, куда не проникал свет.

Впрочем, на них никто не обращал внимания. Кто-то говорил громким, сильным голосом. Лорис взглянул на говорящего и невольно подпрыгнул.

Ему был знаком этот человек, говоривший стоя перед маленьким столом, очевидно, президент этого собрания. Не к добру он сюда попал – надо же, чтобы он встретил здесь именно того старика, на которого за несколько часов ему указали, как на ярого бунтовщика 93-го года… Картам… дедушка той прелестной молодой девушки-революционерки… И невольно Лорис стал искать глазами своего хорошенького врага, которому в душе, – он сожалел об этом, – он был другом.

Комната была плохо освещена, он ее не нашел.

Он стал слушать, нетерпеливо ожидая возвращения своей свободы.

Картам, бодрый старик, слегка сгорбленный, с широким, плоским лбом, который, как серебряным венком, был окружен седыми локонами, говорил зычным, сильным голосом:

– Хорошо ли вы поняли, граждане? Или завтра, во время торжества, мы свергнем с трона, мы, новые Бруты, нового Цезаря, человека, который вторично присвоил себе власть, или, покорные другому голосу, эхо которого вы слышали здесь, вы поклянетесь не человеку, а Франции, что вы дадите убить себя на границах под начальством того, кого изберет себе войско Наполеона. Выбирайте…

Все молчали.

– Что скажет Жан Шен? – раздался чей-то голос.

Встал человек, опять знакомый ему; Лорис сейчас же признал его, хотя видел всего несколько минут: это был спутник старика, тот самый, который при встрече пожимал руки Марсель. Ему было на вид лет тридцать пять – сорок, лицо у него было воинственное, коротко остриженные волосы, черные густые усы над толстыми губами.

– Соратники дю Ги, – сказал он, – вы знаете мою ненависть к человеку, который убил республику, убил свободу… Вы знаете также, что я был другом, сотоварищем по оружию того, чья память поныне живет между вами – Жан-Жака Уде, предводителя филалетов[13]13
  Филалеты («друзья истины») – исследователи религиозной истины; свободное масонское общество, основанное в 1773 г. Свободные мыслители всех стран, не подчиняющиеся общепринятым догматам, но исполняющие все гражданские постановления своих стран.


[Закрыть], умершего на моих руках в Ваграме…

Он замолк. Пронесся шепот. Все помнили…

– Из сохранившихся филалетов в настоящее время образовалось общество Соратников дю Ги, готовых умереть за свободу и отечество, и вы дали мне верховное право. Я не хочу им пользоваться. Я даю вам не приказание, но обращаюсь с советом к вашей совести солдат, французов и республиканцев. Без сомнения, если вы захотите, я первый буду готов схватить за мантию величия этого человека, которого мы все ненавидим, чтобы покончить с ним. Но заклинаю вас мне ответить на следующий вопрос: когда его не станет, кто будет командовать армией? Вы знаете положение вещей, иностранные державы угрожают нам и уничтожат нас, присоединясь к роялистам, которые готовы пожертвовать отечеством ради отживших взглядов короля. Если Наполеон падет в этой катастрофе от наших рук, кто соединит воедино эту разбросанную армию, чья воля, сильная и единичная, двинет ее вперед, под каким знаменем соединится она последним усилием, от которого будет зависеть самая жизнь Франции? Я спрашиваю вас, отвечайте.

Кто-то крикнул:

– Конвент!

Картам встал рядом с Жаном Шеном:

– Конвент! – воскликнул он. – Я был в нем, у меня сохранились о нем величественные и вместе ужасные воспоминания… Я требую его обратно; я желаю его! Мы имели храбрость отстаивать невозможное, мы боролись с роком, мы держали за горло самое судьбу! Борьба была тяжкая. Не имея достаточно снарядов, мы дрались нашими головами. Это было нечто ужасное и вместе величественное. Когда неприятель был побежден, мы пали разбитые, растерзанные, уничтоженные… В жилах наших не было крови. Вот что сделал Конвент. Вы его требуете сегодня, – пусть будет так. Один вопрос: где ваши члены Конвента? Те, прежние, были молоды, были полны жизни, с честолюбивыми замыслами, с готовностью умереть… Они как бы народились от молодой Франции, выросли на девственной почве, не разработанной, которую революция подготовила, вспахала. Где найти в настоящее время эту девственную силу? Где это поколение, сильное и энергичное? Не забудьте, что все, что с именем, все, что имеет цену, за пятнадцать лет подавлено, уничтожено. Канцлеры, камергеры, сановники, судейские лакеи или придворные слуги, купленные или продажные, – вот персонал вашего Конвента. Кто будет президентом в нем? Фуше? Конвент умер, и вам не воскресить его вновь.

Теперь заговорил Жан Шен. По его мнению, влияние Наполеона, его обаяние с военной точки зрения были еще во всей своей силе. Никто из патриотов не пожелал бы раскрыть настежь врата Франции. Но следовало принять решение. За Наполеона или против него?

– Решайте! – воскликнули присутствующие, – вы наш начальник, мы вас послушаемся.

Он помолчал минуту.

– Выслушайте меня, – воскликнул Жан Шен. – Завтра ко времени выступления, чтобы все соратники дю Ги были на своем посту. Вы знаете, что один полк всецело наш; когда он будет проходить мимо Цезаря… глядите все, слушайте все… вам будет дан знак, в котором вы не ошибетесь… Все будет зависеть, говорю вам, от поведения народа… от всей армии. Если для нас пробил час отдаться тяжкому долгу освобождения отчизны, не бойтесь, мы исполним свой долг. Если же наш внутренний голос подскажет нам, что этот человек еще нужен отечеству, тогда мы войдем в ряды и дадим себя убить подле него. Хорошо ли вы меня слышали… и клянетесь ли повиноваться мне?

– Да, да! – воскликнули все в один голос.

– Благодарю вас, братья, – ответил звучным голосом Жан Шен, – до завтра, и, что бы ни случилось, будем помнить, что у нас одно сердце и одна мысль: pro virtute, pro patria!

И все стоя повторили клятву соратников дю Ги.

– Еще одно слово, – продолжал он. – Завтра чтобы все части были собраны, все люди вооружены, чтобы все были готовы действовать, в рядах никаких криков, а теперь разойдемся. Нам надо быть вдвое благоразумнее. Мы знаем, что изменники задались целью предать Францию. Меня уверяли, – я не хочу этому верить, – что роялисты пытались выкрасть из военных канцелярий план сражений, чтобы вручить их неприятелю.

Раздался всеобщий крик негодования.

– Кто эти подлецы? Назовите их.

– Мы узнаем, кто они, поверьте. Суд над ними свершится, и их роялистское чело заклеймим печатью подлости и бесчестия.

– Подлецы и негодяи те, кто смеет оскорблять короля! – прокричал молодой, страстный женский голос.

И Регина де Люсьен, вся дрожа от волнения, с непокрытым лицом, глядела гордо на людей, которых она ненавидела. Как много выстрадала она с первых слов, здесь слышанных ею!

По мере того как Картам или Жан Шен говорили, ею все более и более овладевали ее страсть, ее предрассудки, ее гнев.

Эти слова о свободе, о Конвенте, пробудив в ней ненавистные воспоминания, точно помрачили ей рассудок, и она позабыла, где она и кто она.

И как во сне, под влиянием нервного возбуждения, она приподнялась со своего места и прокричала те слова ненависти.

– Шпионка! – раздалось отовсюду.

Все обступили ее.

Тут блеснула шпага.

Жорж Лорис встал перед ней, готовый быть убитым, чтобы ее защитить.

Странное дело, он тоже находился в каком-то опьянении, он точно слышал какой-то новый язык и удивлялся, что он ему понятен. Интерес, который он испытал, можно было сравнить с интересом, какой был бы возбужден в нем каким-нибудь произведением драматическим, романическим, потрясающим. Он тоже забыл, где он, а главное, около кого.

Внезапный возглас Люсьен напомнил ему о действительности, и он явился на свой пост рыцаря.

Картам и Жан Шен бросились через столпившиеся ряды, отстраняя шпаги, которые вынимались из ножен.

– Без насилия! – прогремел громовым голосом Жан Шен.

Затем, обращаясь к виконту.

– Скажите, кто вы? – спросил он. – Кто эта женщина? Каким образом вы оба попали сюда? Не полицейские ли вы?

– Я не намерен разговаривать с вами, – ответил Лорис. – Тот, кто осмелится сделать шаг к моей спутнице, будет убит. Если вы не подлецы, расступитесь и пропустите мою даму…

– Не прежде, чем мы увидим ее лицо, – сказал кто-то.

Действительно, инстинктивно она снова надела маску.

Быстрым движением Регина сняла ее и далеко отбросила:

– Мое лице – вот оно. Мое имя Регина де Саллестен, маркиза де Люсьен.

Кто-то вскрикнул.

Жан Шен побледнел как смерть. Он обратился к своим друзьям.

– Сотоварищи, – сказал он, – мы не ведем войны с женщинами. Пропустите ту, которая носит имя Саллестен.

Произнося это имя, голос его звучал особенно торжественно.

– Проходите, сударыня, вы свободны.

Затем он обратился к виконту.

– Надеюсь, вы не удивитесь, что мы обратимся к вам, как мужчины к мужчине, за некоторыми объяснениями.

– Иначе сказать, вы оставляете меня в плену.

– Роль, которую вы играете здесь, заставляет подозревать и оправдывает все меры предосторожности.

Скрестив руки, Регина не двигалась, не желая пользоваться свободой, которую ей давали из сострадания.

В эту минуту в углу комнаты отворилась маленькая дверь и влетела молодая девушка со словами:

– Отец! Друзья! Полиция!

– Полиция! Это шпионы нас выдали!

Все были возмущены до отчаяния.

– Это ложь! – воскликнул Лорис, возмущенный подобным подозрением.

– В таком случае защищай свою жизнь!

И один из присутствующих офицеров поднял на него обнаженную шпагу.

Но девушка Марсель, которая вдруг узнала Лориса, бросилась к нему.

– Вы здесь? Какими судьбами?

– Разве ты его знаешь? – спросил Жан Шен.

– Это он, тот самый, который защитил меня сегодня утром. Помните, когда какой-то негодяй вздумал оскорбить меня на улице…

Регина безмолвно слушала. Это внезапное вмешательство женщины еще более усилило гнев, кипевший в ее крови. И вдруг эта девушка вступается за Лориса, она покровительствует ему.

Но она вдруг вспомнила рассказ Лавердьера. Лорис дрался за эту якобинку!

У нее точно оборвалось сердце. Быстрота впечатлений опережает все расчеты сознания. В десятую долю секунды перед Региной предстала вся сцена: Лорис, предложивший руку этой красивой девушке, чтобы спасти ее от Лавердьера, этого нахала. Регина была слишком женщина, чтобы не понять, что девушка прелестна. Итак, Лорис знал ее, любил ее, и в этом бедном сердце маркизы, не подготовленном к страданиям реальной жизни, открылась глубокая рана.

Она выпрямилась.

– Я свободна, сказали вы, – обратилась она гордым тоном. – В таком случае пропустите меня.

Жан Шен подошел к ней и предложил руку. Она оглянула его с невыразимой заносчивостью.

– Я просила только пропустить меня, – повторила она.

Жан Шен нисколько не рассердился.

– Бедная женщина, – проговорил он, – сколько слез вы себе готовите.

Она не расслышала его слов или сделала вид, что не слышит их.

Но, подходя к двери, она обернулась.

Лорис не двигался.

Он не идет за ней! Он остается с этой проклятой девчонкой!

Он прочитал в ее глазах отчаянный призыв, полный упрека, он двинулся в ее сторону.

– Постойте, – остановил его Картам, кладя ему руку на плечо, – вы забываете, что вы нам ничего еще не объяснили.

В душе молодого человека происходила мучительная борьба. Марсель смотрела на него своими большими голубыми главами, точно догадываясь, в чем дело. Затем она вдруг проговорила:

– Боже мой! Я совсем забыла, зачем я пришла. Отец, меня уведомили, что полиция предупреждена, вас выдали.

– Вот видите, – воскликнул Картам, обращаясь к Лорису. – Более чем когда-нибудь вы обязаны объяснить ваше присутствие.

– Как, – вскричал Лорис, – неужели вы можете думать!..

Он не докончил.

В эту минуту в дверях показались люди, и раздался голос:

– Именем закона! Никто ни с места!

И Лорис в полумраке увидел следующее. Начальник появившихся людей быстро подошел к маркизе, поклонился ей и приказал людям пропустить ее. И Регина де Люсьен исчезла.

– Иуда! – вскричал Жан Шен, налетая на него.

Картам остановил его.

– Прежде всего спасем наших друзей, наказать предателей всегда успеем.

Все это случилось так быстро, что прежде, чем отряд полицейских добрался до тех, кого им было велено арестовать, Картам успел добежать до маленькой двери, в которую только что вошла Марсель, и, раскрыв ее, указал своим друзьям, куда им бежать.

Затем, точно подчиняясь одной общей мысли, Картам и Жан Шен в одну секунду устроили себе баррикаду из скамеек и столов, защищая дорогу к двери.

Явились полицейские.

Тот, кто командовал ими, наткнулся на импровизированную баррикаду.

Лорис бросился ему навстречу и сильным толчком оттолкнул его.

В эту минуту он увидел лицо этого человека и вскрикнул в бешенстве:

– Это ты, злополучный капитан! Несдобровать тебе!

Он узнал Лавердьера.

Разбойник, не получив определенного ответа от маркизы, счел за лучшее выдать полиции заговорщиков, тайну которых он узнал так случайно.

Всегда есть люди, готовые воспользоваться предательством. В его распоряжение было дано полдюжины полицейских и на подмогу им пикет солдат, которые стояли неподвижно с ружьями на плечо.

Соратники дю Ги быстро исчезли.

– Чего ждете? Хватайте этих мерзавцев! – крикнул Лавердьер своим людям.

В то время, пока Лорис удерживал Лавердьера, полицейские пробрались было к импровизированной баррикаде, но, получив несколько здоровых тумаков, должны были отступить. Лавердьер с обнаженной шпагой кинулся на Лориса.

– А! Это ты, чертова кукла! – промычал он. – Береги свою шкуру!

– Подлец! – прошептал Лорис. – На этот раз твоя кираса тебя не спасет.

Лавердьер, чтобы поскорее покончить, вытащил из кармана пистолет и выстрелил из него в Лориса. Но Лорис отвел его руку шпагой.

– Спасайтесь! – крикнул он Картаму.

Но оба республиканца, заперев дверь за последним товарищем, бросились на полицейских.

На этот раз завязалась отчаянная борьба в этой полутемной зале, борьба неравная.

Силач Картам схватил скамейку и сделал себе из нее грозное орудие против противников.

Двое других, искусно владея шпагами, отстраняли полицейских, непривычных к такой отчаянной борьбе. Спрятавшись в углу, закрывая собой Марсель, которая прислонилась к стене, они довольно успешно защищались.

– Сюда, солдаты! – крикнул Лавердьер.

Одной рукой он раздвинул часть импровизированной баррикады, которая служила защитой трех людей, и снова очутился перед Лорисом с твердым намерением покончить с ним.

Возобновилась утрешняя борьба, но еще более отчаянная, потому что Лорис от волнения потерял все хладнокровие, хотя и не утратил умения.

Но вот несколько солдат, повинуясь призыву Лавердьера, приблизились с направленными штыками.

На этот раз всякое сопротивление становилось немыслимым.

Жан Шен крикнул:

– Сержант, разве подобное деяние достойно солдат, разве вы на содержании мушаров[14]14
  Шпионы.


[Закрыть] Фуше?

– Довольно! – погремел Лавердьер. – Хватайте эту каналью!

– За это слово ты заплатишь дорого! – воскликнул Лорис.

И он хватил шпагой по лицу негодяя.

Во время драки Марсель нагнулась к Жан Шену и сказала ему несколько слов на ухо, затем она пробралась к маленькой двери, совсем не заметной в темноте.

Шен и Картам, все еще отбиваясь, незаметно держались в направлении этой двери.

Марсель крикнула:

– Месье Лорис, еще одну минуту!

И пока молодой человек держал полицейских, – многие из них попробовали его шпаги, – она внезапно раскрыла дверь, за которой оба исчезли.

– Сюда! Сюда, месье Лорис! – крикнула снова Марсель.

Он понял.

Солдаты почти овладели им. Он отскочил назад, Марсель схватила его за руку:

– Идите…

Можно было еще бежать. В эту минуту раздался крик отчаянья. В одно мгновение агенты окружили дом и захватили беглецов.

Полицейские схватили Лориса.

Девушку чьи-то грубые руки отбросили внутрь комнаты.

– Пусть лучше они убьют меня, – воскликнула она, обезумев oт ужаса, – но издалека, издалека!

– Наконец-то попались! – воскликнул Лавердьер.

Негодяй, почти ослепший от крови, которая струилась из раны, взбешенный до неистовства, бросился на Лориса с обнаженной шпагой.

– Здесь не убивают, – проговорил сержант, поднимая оружие, которое было выбито из рук. – А главное, мы не особенно любим такого рода дела.

И, обращаясь к арестованным, сказал:

– Не бойтесь, господа, я отвечаю за вашу безопасность. Товарищи, если вот этот вздумает оскорблять этих людей, на штык его.

– Что касается вас, мадемуазель, – обратился он к Марсель, – мне кажется, нам нечего вас арестовывать.

– Отчего нет! – воскликнул Лавердьер, который узнал ее. – Самка-заговорщица, чем не добыча!

– Разбойник, – крикнул ему Лорис, – мне придется тебя убить!

Марсель проговорила тихо:

– Я арестована, это честь для меня, и я от нее не отказываюсь.

Картам и Жан Шен дрожали от гнева. Их так окружили, что всякая попытка к бегству была бесполезна. Марсель улыбалась им, чтобы их успокоить.

– В дорогу, – скомандовал сержант, который спешил избавиться от этих хлопот.

Четырех пленников окружили солдаты. Случай разделил их на группы: впереди шли Лорис и Марсель, за ними два ряда солдат и затем Картам и Жан Шен. Полицейские следовали за ними.

Выступили. Пока все это совершалось, разразилась гроза; шел теплый, мелкий дождь.

– Куда вы нас ведете? – спросил Лорис сержанта.

– В Консьержери.

– Далеко?

– Не более получаса ходьбы.

Пленники так и шлепали по лужам.

– Смею ли я вам предложить руку? – спросил Лорис Марсель.

– Не знаю, принять ли мне ваше предложение, – ответила смеясь Марсель. – Ведь вы из наших врагов.

– Который защищал вас не хуже лучшего друга.

– И дважды в один день, – прибавила она, опираясь на его руку.

– Вы промокли, – заметил он.

Он снял с себя плащ и накинул его на плечи Марсель.

Она не противилась.

Они шли рядом; она опиралась на его руку: она была так легка.

Оба молчали.

Свежесть ночи понемногу успокоила и отрезвила молодого человека; сознание действительности вернулось к нему. С самого начала этого вечера ему казалось, что он живет в каком-то фантастическом мире.

Только теперь он понял, что он, виконт Жорж де Лорис, за полночь шел пешком по улицам Парижа, окруженный солдатами, под конвоем полицейских, что он был арестован среди якобинцев, которых защищал со всей отвагой.

Он был причастен к заговору, целью которого было торжество республики над королем, над всеми принципами, ярым защитником которых он был.

Как могло все это случиться? Он с трудом собрался с мыслями. Но у него сжималось сердце от боли.

Действительно, он начал с роли шпиона. Как могла мадам де Люсьен, – Регина, которая была половиной его души, его совести, – как могла она вовлечь его в интригу, которая возмущала его.

И это отвращение, презрение в себе усилилось, превратилось в острую боль, когда он вспомнил, что в ту минуту, когда в эту залу проникли полицейские, их начальник, негодяй, предатель, подлец, поклонился ей, приказав ее пропустить.

Значит, правда! Значит, Регина выдала полиции тайну этого собрания! Когда она вела туда Лориса, она знала, что эти люди будут арестованы. Нет! Быть этого не может! Как бы ни была мадам Люсьен во власти тех страстей, которые царили в ее душе, быть не может, чтобы она ни во что не ставила тех требований чести, какие он, Лорис, привык уважать.

Борьба! Пусть будет так! Но с открытым лицом, с обнаженной грудью, со шпагой в руке, открытую борьбу я понимаю, но эти скрытые козни, эти предательские хитрости!

И он чувствовал на своей руке маленькую ручку Марсели, которая, быть может, думала, что он выдал ее вместе со всеми ее близкими!

Но она казалась такой доверчивой, так же доверчивы были и все те, которые не оттолкнули его, которые не отнеслись, как к оскорблению, к его общему с ними участию в борьбе и аресту.

Говоря правду, Лорис не мог решительно разобраться во всех этих событиях, они казались ему до того противоречивыми, точно все они были плодом горячечного бреда.

Он до того был поглощен всеми этими мыслями, что совсем не заметил дороги; он с грустью увидел, что перед ним раскрылись двери и что он четвертым вошел в грязную комнату, подошел к деревянной решетке, за которой сидел господин, безобразный с виду, который, уткнув нос в протокол, бормотал вопросы.

Спрашивались имена, фамилии.

Картам проговорил своим звучным голосом:

– Мы отвечать не намерены. Тебя это не касается. Те, кто нас арестовал, должны знать, кого они арестовали.

Жан Шен настаивал:

– Раз вы не знаете наших имен, значит, против нас не сделано никаких заявлений. И тогда наш арест незаконный. Я протестую.

– Хорошо. «Отказались отвечать», – записал господин. – Мне безразлично. Ну а вы что скажете, малютка? – обратился он к Марсель.

– Скажу, что вы невежа, – ответила она, гордо выпрямляясь.

– Прекрасно, – повторил он. – Якобинцы и якобинки – всех вас в один мешок.

Затем он с насмешкой обратился к Лорису.

– Что касается вас, гражданин…

Он нарочно сделал ударение на слове, вышедшем из употребления.

Лорис прервал его резко:

– Милостивый государь, мое ими – виконт Жорж де Лорис, и я предупреждаю вас, что если не сегодня, то в первый день моей свадьбы я расплачусь с вами палкой за ваши дерзости.

У виконта был весьма внушительный вид, и чиновник, который умел различать людей, приподнял на него свои вооруженные очками глаза.

– Вы сказали, виконт…

– Де Лорис… И даже если бы я не был дворянином, я все-таки не позволил бы вам выражаться как извозчику.

На этот раз чиновник вскочил, он колебался между сохранением достоинства своей профессии и благоразумием.

– Я ничего вам не сказал обидного, – заметил он. – Неужели оскорбление назвать кого-нибудь гражданином.

Во всякое другое время Лорис принял бы это за величайшее оскорбление, но он был уже не тот.

– Довольно разговоров, – сказал он. – Исполняйте вашу обязанность, и только вашу обязанность, но предупреждаю вас, что я рассчитаюсь с вами за вашу грубость и за себя, и за моих друзей.

Он оглянулся.

– А где же, – спросил он, – поставщик тюрьм, которому я имел удовольствие дать пощечину моей шпагой?

– Не знаю, о ком вы говорите, – ответил полицейский. – Мне некогда с вами разговаривать.

Он сделал знак тюремщикам, которые терпеливо ожидали окончания формальностей предварительной переписи.

– Отдайте все, что вы имеете при себе, – сказал он арестованным, – избавьте этих господ от труда вас обыскивать.

Картам и Жан Шен побросали на пол пустяшные предметы, которые были у них в карманах. Марсель последовала их примеру.

Что касается Лориса, которого еще не обезоружили, он вынул пшату и сказал:

– Первый, кто поднимет на меня руку, будет проткнут мной, как курица.

У него был такой решительный вид, что полицейские, растерявшись, расступились.

– Однако, – воскликнул выведенный из себя чиновник, – правила должны быть соблюдены.

– Какие правила? – вскричал Лорис. – Разве я признаю за вами право наложить на меня руку?

Картам вмешался:

– Поверьте, ваше сопротивление только узаконит грубость этих людей. Благоразумнее будет сделать вид, что вы подчиняетесь им.

– Что же я должен сделать для этого? – спросил Лорис.

– По крайней мере, отдать вашу шпагу…

– Кому? Этому?!

– Отдайте ее мне, – сказала Марсель.

Она смотрела на него с улыбкой шаловливого ребенка. Ему стало стыдно своей несдержанности перед невозмутимым спокойствием девушки, и, сознавая, что этот компромисс в любезной форме избавлял его от уязвления слишком развитого самолюбия, он передал ей шпагу.