Текст книги "Роялистская заговорщица"

Она взяла ее и передала чиновнику не рукояткой, а лезвием:

– Сберегите нам это, – сказала она, – пока мы здесь.

Она обращалась с ним, точно с лакеем, которому дают подержать верхнее платье.

Чиновник ощущал некоторое беспокойство. Действительно, он не получил никакой пояснительной бумаги по поводу ареста этих людей, которые не походили на простых преступников.

Полицейские были вытребованы по особому приказу Фуше, они последовали за своим случайным начальником и больше ничего не знали.

Хуже всего было то, что этот начальник исчез до их прибытия в Консьержери, быть может, руководясь принципом, что не следует переступать порога тюрьмы без особой надобности.

Что делать с арестованными?

Чиновник не шевелился, с поднятым пером к верху он сидел, не зная, на что решиться. Вдруг ему пришла счастливая мысль. Лучшее средство уменьшить свою ответственность – это разделить ее.

– Господа, – обратился он к тем, которые отказывались ему отвечать, – напрасно вы не хотите назвать себя. Если бы я знал ваши фамилии, я сегодня же послал бы список в канцелярию герцога Отрантского, и, быть может, это помогло бы сократить время вашего заключения.

Картам и Жан Шен переглянулись.

– Вы правы, – проговорил Картам, – чем скорее увидеть в глаза вонючее животное, тем лучше… Пишите же… Гракх Картам, ссыльный Нивоза, бывший секретарь комитета общественного спасения, который вместе с гражданином Фуше голосовал за смерть Капета…

– О! – воскликнул Лорис.

– Тише! – заметила Марсель.

Полицейский чиновник злился до белого каленья, но молча писал.

– Жан Шен, – начал другой, – капитан 6-го егерского полка. Бывший друг Уде, бывший друг Мале…

– Это какие-то сумасшедшие, – решил несчастный писака. – А вы? – обратился он к Лорису и к девушке, – не имеете ли и вы сообщить мне чего особенного?..

– Да здравствует король! – воскликнул Лорис.

– Да здравствует республика! – воскликнула Марсель.

– Если вам хочется крикнуть: да здравствует император, пожалуйста, не стесняйтесь нас, – сказал, громко смеясь, Картам.

– Довольно! – крикнул ошеломленный полицейский, твердо решивший сейчас же обо всем уведомить свое начальство. – Отведите четверых арестованных в заднюю комнату канцелярии. Там они будут ожидать приказания министра.

На этот раз не последовало протеста, и через несколько минут наши четыре действующих лица очутились в комнате, более похожей на контору, чем на тюрьму, в которой было несколько кресел, диван, все это, правда, не первой свежести, но во всяком случае чище и удобнее мебели залы Сен-Мартен.

Но для того, чтобы они не могли сомневаться насчет своего местопребывания, их оставили впотьмах; затем они услышали, как дверь с основательными замками закрылась за ними.

IX

Говоря правду, положение было довольно оригинальное. Марсель приветствовала темноту веселым порывом смеха, к которому невольно присоединились и трое мужчин.

– Однако, – начал Картам своим искренним голосом, в котором под искусственной грубостью звучала отеческая нежность, – надо нам устроиться как можно удобнее на ночь. Я разглядел тут нечто вроде дивана. Его отдадим Марсель. Она в нем будет, как дитя в колыбельке…

– Нет, нет, диван для вас, дедушка…

– Извольте слушаться, мадемуазель. Когда мы были в Гвиане и когда случалось быть в трудных походах, мы избирали себе начальника и все должны были ему повиноваться. Дай-ка мне руку, Марсель, я держусь за диван. Из наших плащей мы тебе устроим подушку, а главное, постарайся заснуть… Если только угрызения совести…

Все это было сказано весело, с полным душевным спокойствием.

Ощупью идя на его голос, Марсель взялась за руку дедушки, который устроил ее как можно лучше.

– Теперь каждому из нас по креслу. Жан, нашел ли ты свое?

– Да, как же.

– А вы, месье Лорис?

Виконт чувствовал всю неловкость своего положения, которая увеличивалась все более и более с каждой минутой.

До сих пор между ними не было никакого объяснения, у его товарищей по беде могли быть подозрения на его счет, и он желал себя оправдать.

– Господа, так как теперь мы одни, позвольте вам объяснить…

– Это в час-то ночи? – воскликнул Жан Шен. – Да Бог с вами: мешать спать Марсель, нет уж, пожалуйста, отложим объяснения…

– Да замолчите ли вы? – крикнул Картам громовым голосом. – Всего один вопрос – вы француз?

– Конечно.

– Если чужестранец овладеет Францией?..

– Я положу жизнь, чтобы его выгнать.

– В таком случае, – продолжал Картам, – спите спокойно. Кричите «да здравствует король», если это может вам доставить удовольствие, только не очень громко, чтобы нас не разбудить. Во всяком случае – вы славный малый.

– Я тебе говорила, дедушка.

– Молчи, маленькая болтушка, спи, не болтай. Прощай, через три минуты я буду храпеть.

Пусть всякий объясняет по-своему, отчего Лорис пришел в самое радостное настроение. Положим, оценка – славный малый – была довольно фамильярная, но Лорис не обиделся, напротив, он был в восторге. Первый раз в жизни ему приходилось сталкиваться так близко с этим ужасным людом революции, с этими Маратами в исступлении, с этими ужасными «вязальщицами»[15]15
  Вязальщицы, или Вязальщицы Робеспьера (Les Tricoteuses de Robiespierre), – собирательное название женщин революционной эпохи, присутствующих с вязанием в руках на заседаниях Конвента, Народных собраний, Революционного Трибунала и у подножия гильотины во время казней; они же принимали активное участие в так называемых «Красных мессах», где пропитывали свои платки кровью жертв.


[Закрыть]. «Этот Картам, кровопийца, – попил-таки он крови, – мысленно, не без отвращения, вспоминал Лорис, – а какое у него красивое, доброе лицо, и этот Жан Шен, этот предводитель республиканских бандитов, имеет вид настоящего солдата, и эта девушка, которую в темноте, ее укрывавшей, нельзя было разглядеть и присутствие которой так стесняло его, что он не решался пошевелиться, чтобы дойти до кресла или стула, на котором бы мог отдохнуть, и из-за которой он стоял, прислонившись в самом отдаленном углу комнаты, не смея сделать шагу, точно желая, чтобы теперь именно забыли о нем. Конечно, он не будет спать! Неужели Лорис не может провести одной ночи без сна, – он, весь истерзанный заботами, всякими треволнениями?»

А Регина, Регина!

Это имя, которое вдруг предстало в его памяти, точно удивило его.

Чем объяснить, что до сих пор оно не сорвалось ни разу с его уст?

Вместе с ним он с тоской вспомнил о последних событиях этого мучительного вечера.

Но неужели он будет несправедлив?

Нет! Если Регина под впечатлением своих политических увлечений и не сохранила настоящей границы между благородной борьбой и низкой засадой, то настоящим преступником был все-таки он. Зачем не остановил он ее на пороге этого дома, который для чести их обоих им не следовало переступать.

Но кто донес полиции?.. О, конечно не она… Но она знает этого Лавердьера, этого старого воина, разбойника, убийцу по найму… Этот человек преклонился, чтобы пропустить ее… При этом воспоминании у Лориса выступили слезы на глазах, слезы сожаления, боли, отчаяния, точно случилось что-то непоправимое, точно что-то умерло в его сердце.

Не любовь его пострадала – он любил так же глубоко, так же страстно, как прежде, – но к его чувству присоединилось какое-то отчаяние, которое заставляло его невыносимо страдать. Перед ним точно раскрылась мрачная бездна, от близости которой у него кружилась голова от страха.

Картам громко храпел, как подобает сильному человеку, который ничего не делает наполовину. Двух других не было слышно. У него то путались мысли, то вдруг являлись проблески сознания действительности. Незаметно он опустился на пол и наконец заснул.

Вдруг через некоторое время он раскрыл глаза. Луч яркого света падал ему прямо в лицо. У занавесок, наполовину отдернутых, виднелся грациозный абрис молодой женщины. Он не сразу узнал ее. Она стояла к нему спиной и смотрела в окно, приподнявшись на носки своих маленьких ножек.

Лорис вскочил одним прыжком. Девушка обернулась и слегка вскрикнула.

– А, месье Лорис, вы здесь, – проговорила она.

Это была Марсель во всей прелести своих шестнадцати лет, с розовыми щечками, свеженькими губками, как пробуждаются от сна в блаженные дни молодости.

Он, немного бледный, удивленно оглядывался вокруг.

Они были одни. Отчего? Почему?

– А я думала, – продолжала Марсель, – что вы ушли вместе с ними… Я совсем не видела вас, вы так запрятались в уголке.

– Они ушли, говорите вы, а вы остались… Отчего и вам не возвратили свободу?..

– Я вам не говорила, что их освободили.

– Что же это все значит?

– Очень просто. Рано утром, не знаю, в котором часу, я спала так крепко, открылась дверь, и пришли за отцом и дедушкой.

– Я ничего не слышал.

– Это показывает, что у вас крепкий сон.

– Что же им объявили?

– Что Фуше прислал за ними.

– Фуше!..

– Ну да… О, это нисколько не удивило дедушку… Он даже ответил им… как якобинец…

– Почему же меня не разбудили? Почему меня не увели вместе с ними?

– Уж не знаю. Что делать, вы, может быть, не знаете Фуше?

– Конечно нет, разве я знаюсь с такими господами?

Он вдруг остановился, почувствовав, что сказал что-то лишнее.

Марсель улыбнулась.

– О, я на вас ничуть не в претензии… потому что… потому что…

– Почему же это? Скажите.

– Если вы так отрекаетесь от знакомства с Фуше… значит, не вы нас…

– Не я выдал вашего отца и его друзей?.. Мадемуазель, я благословляю случай, благодаря которому я могу, наконец, все объяснить, потому что, уверяю вас, у меня слишком тяжелое бремя на душе. Посмотрите мне в лицо, мадемуазель, и скажите, похож ли я на Иуду?

– Конечно нет! Нисколько!

– В таком случае, клянусь вам честью, по совести, что я был поражен не менее вас этим внезапным появлением полиции. Чтоб я занимался ремеслом предателя… да я лучше бы согласился сгнить в тюрьме…

Он говорил взволнованным голосом, искренним, в котором чувствовалась неподдельная честность его молодости.

– Как же вы могли попасть в это собрание? Ведь вы должны были знать пароль пропуска, известный условный знак.

Лорис открыл было рот, чтобы отвечать, но вдруг вспомнил, что для того, чтоб себя оправдать, он должен будет обвинить мадам де Люсьен.

– Не спрашивайте меня, – пробормотал он, – прошу вас, удовольствуйтесь словом честного человека… Я попал на это собрание, руководимый только любопытством. Что касается слова пропуска и условного знака, я узнал их благодаря чистой случайности… клянусь вам… Неужели вы еще не верите мне?

– Мне дедушка сказал, что у вас лицо честного человека, я всегда верю дедушке.

– Так что если бы дедушка не заступился за меня…

– Я никогда вас не обвиняла.

Оба замолкли. Марсель села, склонила голову, и разговор прекратился. Лорис не нашелся его возобновить. Но через несколько минут Марсель самым равнодушным голосом заговорила снова:

– Дама, которую вы сопровождали, очень хорошенькая. Как мне послышалось, она маркиза.

– Она громко назвала себя, и потому не будет предательством, если я повторю его. Ее зовут маркизой де Люсьен.

– А ее имя?

– Регина.

– Она ваша сестра? Ваша родственница?

– Моя невеста, – сказал серьезно Лорис.

В этом открытом заявлении был точно протест против подозрений заранее обдуманного поступка. Марсель захлопала в ладоши.

– Как я рада, что она такая хорошенькая, – и, понизив голос, она прибавила с комичной таинственностью: – Значит, она ярая роялистка?

– Да, мадемуазель.

– Не подумайте, что я ее осуждаю за это, главное, надо любить свое отечество, а там все убеждения хороши… Дедушка не любит Наполеона, но он выносил бы его, если бы его военная гениальность помогла ему изгнать иноземцев.

– Я слышал его взгляды и, признаюсь, был ими тронут.

– Дедушка так хорошо говорит… да и отец тоже, не правда ли?

– Моя лучшая похвала им будет, если я скажу, что, несмотря на разницу наших убеждений, я забывал это, когда они говорили о Франции.

– Как это хорошо. Как видите, мы с вами совсем не такие большие враги, как вы говорили. Вы солдат?

– Я получил чин поручика, чтобы участвовать в этом походе.

Как странно, в эту минуту он совсем забыл о своей нерешительности, и ему казалось вполне естественным идти защищать границы, хотя бы под предводительством Наполеона.

– Прекрасно. Может быть, мы с вами там встретимся.

– В армии? Что вы хотите этим сказать?

– Не бойтесь, я не буду маркитанткой. Но, может быть, – все это должно решиться сегодня, – дедушка примет предложение Карно – стать во главе интендантства. Ведь дедушка был одним из великих организаторов армии при Жемапе, Флерюсе, а еще в 93-м[16]16
  В феврале 1893 года Конвент объявил войну Англии.


[Закрыть] и до самого 18 брюмера[17]17
  18 брюмера VIII года Республики (9 ноября 1799 г.) во Франции произошел государственный переворот, в результате которого Директория была лишена власти, разогнаны представительные органы (Совет пятисот и Совет старейшин) и было создано новое правительство во главе с Наполеоном Бонапартом.


[Закрыть].

– И если ваш дедушка уедет?

– Я еду с ним. Что же он будет делать без меня?

– Вы его очень любите?

– Еще бы! Кроме него и отца, у меня никого нет на свете.

– А ваша мать?

– Я ее не знала, – проговорила растроганная Марсель. – Моя история печальная: я найденыш.

– Но у вас отец, дедушка?

– Отец – да. Но дедушка не мой дедушка: он больше этого. Он нашел меня в овраге, умирающую, совсем, совсем маленькую. Мать моя была убита, отец пропал без вести, и только позже, много, много позже, Картаму удалось разыскать моего отца. Зато теперь я так счастлива, они такие добрые.

– Они сделали из вас маленькую отчаянную республиканку, – сказал смеясь Лорис, желая отвлечь девушку от печальных мыслей.

– Это случилось само собой, но главное, не подумайте, что я занимаюсь политикой. Это их дело, родителей. Я только люблю их и восхищаюсь ими, и если бы потребовалось, готова была бы умереть за них, как храбрый солдат.

Все это было сказано без всякого хвастовства, просто с детской наивностью.

Теперь Лорис мог хорошо ее разглядеть, лучше, чем во время свалки с полицейскими или в минуту уличной ссоры, и он был поражен врожденной грацией, изяществом этой прелестной белокурой девушки, ее ручками герцогини, ее гармоничным голосом, который можно было только сравнить, выражаясь античным стилем, с пением птичек. Все ее лицо, ее нежные черты, нарисованные точно пастелью, дышали энергией и искренностью. Марсель не могла лгать, Марсель была преданная. Это можно было прочесть на ее спокойном веселом лице, на котором, казалось, еще никакая забота не оставила следа. Совсем не кокетка, тем не менее ее косыночка была очень грациозно повязана вокруг талии, платье ее падало красивыми складками, ногти были тщательно вычищены, ножки хорошо обуты, на них не было ни капли грязи, несмотря на ночной поход, – все это свидетельствовало об уходе за собой. В ней не было и тени того дурного кокетства, которое она могла бы проявить, оставшись одна в обществе молодого человека; ни одним движением, ни одним словом она не проявила желания показаться ему лучше, чем она была на самом деле.

Она говорила просто, как в присутствии своего отца, и даже слушатель менее деликатный, чем Лорис, не нашел бы повода ни к какому банальному комплименту, более или менее удачно выпрошенному.

Лорису казалось, что он в обществе младшей сестры, быть может, более благоразумной, чем он сам, которая на него имеет влияние. Никакая банальная любезность не приходила ему на ум.

Его разбирало любопытство. Ему очень хотелось расспросить девушку об ее прошлом, которое казалось ему таким печальным; не зная его, ему уже было жаль ее, он чувствовал к ней искреннее сочувствие благодаря невольной симпатии, которую она ему внушала.

– В таком случае, – воскликнул он, – ваше имя не Марсель Картам, как вы мне сказали?

– Марсель – да, Картам – нет. Но так как я долго жила с дедушкой, мне дали его фамилию. Я ношу ее пока. Я люблю ее: это фамилия человека с чудным сердцем, который много страдал. Да, мой дедушка, Гракх Картам, великий человек по своей честности, по своей доброте.

– Какая вы восторженная! Ваш отец не ревнует вас к месье Картаму?

Марсель покачала головой:

– О нет, они оба любят меня, и я люблю их обоих, но люблю их каждого по-своему. Видите ли, не знаю, как вам это даже объяснить; если бы такая девочка, как я, смела бы судить о старике, я бы сказала: Картам, – мы называем его попросту Картам, без месье, – добродушнее… мягче… удивительно снисходителен, добр, мил…

– Тогда как месье Жан Шен…

– Отец – солдат, – ответила серьезным тоном Марсель, – солдат Франции, республики. Я вижу его не более нескольких недель в году и тем не менее постоянно о нем думаю; для меня он олицетворяет собой тип древних рыцарей, которые дрались с чудовищами.

– С чудовищами! – воскликнул смеясь Лорис. – С такими-то роялистами, как я?

– Вы смеетесь, а вы совсем не так далеки от истины, – ответила весело Марсель. – Но я только говорю, что отец мой внушает мне глубокое восхищение, что я преклоняюсь перед его ежеминутным отрешением, его беспредельной преданностью… О, я убеждена, что во всех моих взглядах на отца и дедушку я вполне справедлива.

Затем, понизив голос, она прибавила:

– У него столько горя, такая печаль, он никогда не утешится… Дело в том, что я очень напоминаю ему мать.

Она вздрогнула и провела рукой по глазам:

– Я вам рассказываю все это… Я думаю, вам надоело меня слушать…

– Как можете вы это думать? – воскликнул Лорис. – Мне представляется, что вы моя сестра, и все, что близко вам, близко и мне.

– Слова! Слова! По выходе отсюда, когда вы очутитесь около вашей хорошенькой, очень хорошенькой невесты, вы, конечно, скоро забудете о нашем братстве! И чего доброго, когда вернется ваш король, – она так важно произнесла это монархическое слово, – вы, пожалуй, даже велите арестовать дедушку, отца и меня!

Лорис быстро встал.

– Это очень не любезно с вашей стороны, – проговорил он, – и не знаю, где повод к тому, чтоб вы меня оскорбляли. Я ненавижу все, что даже издалека походит на преследование, я бы скорее позволил себе отрубить вот эту руку, чем подписал бы четыре строчки, которые лишили бы кого-нибудь свободы. Вы считаете меня за очень дурного оттого, что я роялист? Разубедитесь в этом, я тоже понимаю великодушие и преданность, и я такой же добрый, как Гракх Картам и Жан Шен.

– О, насчет этого… – заметила Марсель, качая головой.

– Вы сомневаетесь во мне? В таком случае я вам докажу это на деле. Во-первых, вы, кажется, сомневаетесь в моей любви к родине. Разве я не уезжаю сегодня? Я офицер. Я исполню мой долг, и, если меня убьют, я надеюсь, что тогда мадемуазель Марсель Картам согласится не обвинять меня.

Какой удивительный переворот совершился в душе Лориса, он гордился в настоящую минуту тем, что накануне еще казалось ему унизительным для его достоинства. Говоря о будущих сражениях, он становился смелее, искренность так и просилась наружу из его облегченной души.

Он не пытался увлечь девушку своими речами, он желал только одного страстно, честно: чтобы она простила ему его двусмысленное поведение этой ночью, желал только восстановить свое честное имя в ее глазах.

– Значит, вы будете на Шан-де-Мэ?

– Конечно, – ответил он, – если только Фуше не вздумает продержать меня до конца света.

– Разве у вас нет никого, кто бы похлопотал за вас?

Он медлил с ответом.

– Конечно есть… но дело в том, что партия, к которой я принадлежу, не пользуется влиянием у этих людей…

Он закусил губу и остановился, он вспомнил, что в течение вечера имя Фуше было произнесено маркизой и что между роялистами и цареубийцами было заключено нечто вроде договора.

Он покраснел и поспешил прибавить:

– Но вы сами отчего же не освобождены до сих пор?

– О, я покойна… Дедушка…

Она не успела докончить, как отворилась дверь. В комнату влетел маленький, худенький господин и направился прямо к Лорису с распростертыми объятиями.

– Дитя мое дорогое, скорее отсюда вон!

– Вы? Любезный месье Блаш! – воскликнул Лорис, бросаясь навстречу своему бывшему воспитателю. – Вы возвращаете мне свободу, вы?

– Да, да… время дорого… Хочу скорее вас видеть в вашей новой форме парадирующим перед этим разбойником, имеющим претензию спасти Францию.

– Как вам удалось?..

– Вас спасти?.. Я только что от Фуше, от этого кровопийцы, который вечно преступен тем, что умен, как черт.

– Фуше? Это я обязан ему?!

– Арестом… а затем освобождением… Увы! Да – ему!

Лорис услышал, что за ним кто-то тихонько смеялся, он оглянулся и увидел девушку, которая скромно притаилась в сторонке, но не проронила ни одного слова из разговора.

Аббат Блаш вдруг заметил ее, вздрогнул и, подойдя к ней с самым почтительным видом, сказал:

– Простите меня, мадемуазель, ради Бога, я не имел чести вас видеть. Как! Вы до сих пор в неволе вместе с моим негодным воспитанником. А я слышал, как было дано приказание вас освободить.

– Кем было дано это приказание?

– Оно было дано у Фуше, но не им самим.

– Кем же?

– Гражданином Гракхом Картамом, и он отдавал его весьма громким голосом, смею вас уверить.

– Но, извините, месье, вы как будто знаете меня, а я между тем не помню вас.

– Мой воспитатель, аббат Блаш, – проговорил Лорис, представляя его.

Марсель старалась напрасно припомнить это имя.

– Вы меня не знаете, мадемуазель, – сказал аббат, – но я знаю, кто вы, и давно.

В эту минуту будто случай вмешался, чтобы положить конец этому разговору, – в дверях показался полицейский:

– Мадемуазель Марсель Картам, в канцелярию.

Лорис взглянул на нее, ему казалось, что он видел прелестный сон. Этот час беседы был для него наполнен бесконечной нежностью. Назвав ее сестрой, он нисколько не кривил душой. Она стала для него товарищем, честным и искренним, которому он мог поведать свои самые сокровенные мысли. В глазах девушки он тоже видел симпатию к себе. Он протянул ей руку:

– Мадемуазель Марсель, а давайте заключим пакт о союзе.

– Охотно, – согласилась девушка, протягивая руку в ответ. – Настоящий союз, который ни я, ни вы не нарушим.

– Не сомневайтесь больше во мне. Но увижу ли я вас снова?

– У меня есть идея, – улыбнулась девушка, – попрощаемся на Майском поле.

– Тогда до встречи!

– До встречи! И любите Францию!

Девушка поклонилась аббату, кивнула Лорису и вышла.

– Прелестное дитя! – воскликнул Лорис.

Аббат взял молодого человека под руку:

– Она не только прелестна, она очаровательна. Она моя ученица. Вы же не собираетесь оставаться здесь?

– Иду за вами, тем более что перед парадом на Майском поле мне нужно засвидетельствовать мое почтение маркизе де Люсьен.

– Маркиза де Люсьен, – посерьезнел аббат, – покинула Париж сегодня утром.

– Она уехала?

– Государственное дело! Идемте же!

И аббат потащил Лориса за собой.