Текст книги "Оптина Пустынь. Духовный оазис России"

Говорят, что как только юная ключаревская поросль привилась в шамординских угодьях, все там созидалось под неусыпным надзором великого старца: всякое бревно вбивалось, всякая грядка устроялась с благословения батюшки Амвросия. Это по его указанию и набросанному вчерне плану уже на следующий год после покупки имения Ключарёва начала строить там новый деревянный дом – просторный, одноэтажный, на высоком каменном фундаменте. Помимо прочих помещений, заранее определялась и келия для приема дорогого гостя – о. Амвросия, на случай его приезда. Забегая вперед, упомянем, что приезжать он сюда будет каждое лето, иногда по неделе живя в шамординском доме; и всегдашним спутником его стал второй батюшкин келейник (и письмоводитель) – о. Иосиф (Литовкин), будущий преподобный Оптинский[58]58
  Он всегда оставался как бы в тени при жизни великого старца; и посмертное его, о. Иосифа, прославление совершилось «тайнообразующе»: первые мощи, обретенные в нынешней, возрождающейся, Оптиной Пустыни, оказались принадлежащими именно о. Иосифу, а не о. Амвросию, как считалось до 1996 года.


[Закрыть]. Старец, без сомнения, и тогда уже был уверен, что здесь будет святая обитель, а потому и вел себя как на «строительной площадке»: ходит, осматривает, потом остановится и прикажет вымерить какой-нибудь участок в длину и ширину и колышки поставить, все обдумывал и назначал, какие где должны быть постройки. Послал Господь старцу и необычного помощника.

Жил в то время где-то поблизости Божий человек, именем Пахомий. Вел он суровую подвижническую жизнь, юродствовал – отец Амвросий понимал его и чтил своим уважением. Пахомий любил Шамордино и часто наведывался сюда. Иногда заставали его за странным занятием – как бы повторяя батюшкины действия, он втыкал с разных сторон колышки, отмеривая землю, да еще и приговаривая при этом: «Здесь собор будет, здесь келий…» А отец Амвросий советовал: «Примечайте, примечайте, где он колышки вбивает, – так все и будет!»

Преподобный Амвросий Оптинский (Александр Михайлович Гренков)

Вспоминает Е. Н. Погожев:

«Потом Пахомий не раз говорил: “Сюда знать пойдет, здесь княжны и графини жить будут…” Когда только был выстроен дом и Пахомию стали объяснять, где что будет, он все качал головой и на слова: “Вот тут – Верочкина спальня, тут кладовая…” – отвечал: “Нет, тут ризница, а тут притвор”. Привели его тогда к склону холма, где стояла красивая беседка, он промолвил: “Славная какая часовня стоит!” – Теперь там, действительно, выстроена часовня. Окидывая взором все пространство Шамордина, Пахомий задумчиво твердил: “Ишь, галок-то сколько налетело, много их, много – Лавра тут будет. А колокол какой звонкий – далеко его слышно”. Пахомий вскоре умер, году в 73-м».

Так за образами внешнего, зримого мира истонченная душа блаженного прозревала то, что было в планах Божиего Домостроительства и чему суждено оказалось свершиться в не столь отдаленном будущем.

Когда в начале 1870-х годов батюшка Амвросий в первый раз вошел в новоотстроенный ключарёвский дом и увидел в зале большую Казанскую икону Божией Матери, остановился перед нею, долго смотрел и наконец сказал: «Ваша икона, несомненно, чудотворная: молитесь ей и храните ее».

Хотя келейки Веры и Любы в новом доме оказались в северной его части, и бабушке это не нравилось, – пришлось смириться. Ибо по замыслу старца в восточной части устроили большой светлый зал – придет время, и его преобразуют в домовую церковь. Когда дом был готов – все ключарёвские домочадцы переселились сюда. И потекла жизнь, близкая к монашеской. Хозяйка-монахиня, наследницы-отроковицы – молитвенницы, сестры-послушницы, благочестиво настроенные, тоже искали тишины и уединения…

На современных топографических картах Калужской области сохранились исторические наименования бывших «ключарёвских дач», купленных Александрой Николаевной в заботах о временной будущности внучек, – также по благословению старца и по его настойчивым советам. Руднево, Преображенское и Акатово располагались вблизи Шамордина, но м. Амвросия, приобретая их, сама впрочем не понимала, какова же все-таки цель батюшки, который советовал еще к дачкам и лес окрестный прикупать. Точно предстояло строить целый город! (Кстати, по духовному завещанию все три дачи должны были послужить к устроению монашеской общины – после смерти А.Н. Ключарёвой. Вероятно, и это оговорено было по совету старца.)

«Она строила детям дом – а нам нужна церковь…» – как бы приоткрывал свои замыслы о. Амвросий, проявлявший о шамординской стройке совершенно особую заботу, непонятную другим. А церковь действительно была нужна, так как ключарёвские сестры-послушницы немало скорбели, что далековат от них сельский храм Божий. И вот м. Амвросия, желая удовлетворить этой их насущной потребности, по благословению старца, стала хлопотать о разрешении выстроить домовую церковь, испросив на это в 1881 году согласие калужского владыки Григория. Но престарелый архиерей, не успевши оформить дело о шамординской домовой церкви, заболел смертельною болезнью и 13 марта того же года скончался. А через пять месяцев ключарёвский некрополь пополнится третьим скорбным памятником: 23 августа 1881 года преданная батюшкина духовная дочь, Александра Николаевна Ключарёва (в монашестве – м. Амвросия), заложившая, сама не ведая о том, прочное основание будущей Шамординской Лавры, – мирно отошла ко Господу.

Так на десятом году жизни Вера и Любовь Ключарёвы, по завещанию их любимой бабушки, стали единовластными хозяйками и приобретенных имений, и наследственного капитала. (Часть наследства была отписана в обеспечение бывших ключарёвских крепостных, ставших послушницами в новоустраиваемой общине.) Теперь, после смерти бабушки, за всякой мелочью, касавшейся Верочки и Любочки, обращались к батюшке. Раз их старая нянюшка, дрожавшая над барским добром, тужила пред батюшкой, что ее барышни «ужасно скоро вырастают из платьев», которые приходится бросать совсем новыми, и батюшка принялся объяснять ей, как к платьям можно наставлять оборки и нашивки.

Пережив еще одну потерю, девочки-сироты окончательно обосновались в отстроенном шамординском доме. Распорядительницею по дому и хозяйству, по благословению батюшки, теперь стала одна из самых приближенных к покойной Ключарёвой сестер – престарелая монахиня Алимпия.

Чувствительные для отроческих душ семейные скорби и утраты еще больше сблизили Верочку и Любочку: нежно любящие друг друга, они никогда не разлучались. Жили по-прежнему в простоте, все более навыкали к уединенному иноческому бытию – огонек любви Божией все ярче и ярче разгорался в сердцах батюшкиных крестниц. Вероятно, в их благочестивом окружении беседы о вечной жизни, о скоропреходящих земных радостях были вполне естественны в целях воспитания трезвенного отношения и к себе, и к близким. Дети не боялись смерти и не раз говорили своим добрым няням: «Мы не хотим жить дольше двенадцати лет – что хорошего в этой жизни?!» Они принадлежали к тем странницам, которым с ранней поры холодно, тесно и неприютно на земле, и которые рвутся на простор к Богу. И это не воспринимается сегодня нами как проявление некоего юношеского религиозного максимализма; нет, скорее можно согласиться с архимандритом Агапитом, который, подчеркивая роль батюшки Амвросия в формировании такого умонастроения, писал: «Думается, что о своей близкой кончине они предупреждены были старцем и чрез духовные наставления заранее подготовлены были к сему».

Но и на этом пути мир непременно заявит о себе, пытаясь внести свои, якобы «спасительные» коррективы. Шамординская жизнь дочек-полумонашек пришлась не по душе папе Ключарёву, обретавшемуся в Калуге во втором, бездетном, браке. Снова пошли толки о необходимости светского воспитания, образования – а батюшка, по мудрости и прозорливости, не противоречил.

Земной жизни его крестниц оставался год с небольшим, и употреблен он был на обучение в Орловском пансионе, где начальницею в то время была хорошо известная о. Амвросию госпожа Чибисова. Милый папа строит дальнейшие планы: нанимает дачу, чтобы после учебного года на летних вакациях девочки окунулись в приятную светскую жизнь, приличествующую той среде, к которой принадлежал их отец по плоти.

А Вера и Люба? Всей душой рвались в Оптину, – свидетельствует о. Агапит, расспрашивавший очевидцев, – под крылышко ненаглядного отца по духу! «И Всеблагий Господь внял их детским сердечным желаниям и так устроил, что они, с дозволения своего же родителя, предварительно приехали в Оптину повидаться с батюшкой».

Это было весной 1883 года… Живыми Ключарёв их больше не увидел.

«В Оптиной, в стороне от собора, стоят в ряд два больших памятника и два маленьких. Под ними схоронены – вместе со своим мужем мать Амвросия, а около нее ее две внучки. Эти могилы очень недалеко от того места, где недавно положили батюшку» (Е.Н. Погожев. 22 ноября 1891 года).

… Прибыв в Оптину, 31 мая 1883 года девочки вдруг заболели дифтеритом – сначала одна, а затем и другая. И чтобы не заражались более одна от другой постигшей их болезнью, были разъединены и устроены по разным комнатам. Напутствуемые исповедью и причастием, они явно приближались к исходу. Но пока были в силах, часто писали батюшке записочки, в которых просили его святых молитв и благословения. 4 июня скончалась Вера. Ухаживавшие за обеими больными их шамординские сестры-послушницы не сказали об этом остававшейся еще в живых Любе из опасения, как бы не обеспокоить ее и не ускорить смертного часа. Но бывшая в дремоте больная, вдруг очнувшись, спросила находившуюся рядом сиделку: «Вера умерла?» Та стала уверять, что жива. «Как жива? – возразила девочка. – Мне сейчас няня сказала, что умерла». А няни тут и вовсе не было. Дитя, извещенное свыше, осталось с этим скорбным своим известием – и 8 июня соединилось с дорогой сестрицей Верой, отрешившись от здешней жизни. Как родились они вместе, так и предстали одна за другой пред Лицем возлюбившего их Иисуса – в светлом ореоле детской чистоты, небесной взаимной любви и глубокой веры.

Батюшкины детки отлетели из Шамордина, но Шамордину не суждено было запустение. Тому приюту, который создал батюшка для двух своих крестниц, духовных дочек, – отроковиц Веры и Любови Ключарёвых, было назначено принять множество женщин с высокой душой, с истомленным сердцем, с тяжелым житейским уделом, но и с жаждой самоотвержения и иноческого подвига. В этом безвестном дотоле уголке, где протекла короткая, но чистая пред Богом жизнь двух девочек-подвижниц, суждено было возникнуть женской монашеской общине, возросшей с чудесной быстротой, оставшейся несокрушимым памятником старцу, ибо создал он ее во имя веры и любви Христовой.

По духовному завещанию покойной А.Н. Ключарёвой (м. Амвросии) в случае смерти ее внучек в шамординском имении должна была устроиться женская община. Начало ей, в общем-то, уже было положено. И закипела работа…

Пройдет совсем немного времени – и юное Шамордино станет на твердом камне законного общинного основания. Под молитвенным покровом любвеобильного старца возрастут здесь первые инокини, ясной звездой возгорится еще одна краткая, но уже монашеская, жизнь новой подвижницы. Но для нас с вами это уже сюжет для другого повествования – о богомудрой Софии Шамординской.

…Дождь – не дождь, а так – легкая серебристая мигичка кропит необозримую холмистую долину, сливающуюся вдали с горизонтом. Поздняя осень воцарилась в шамординских перелесках, прохладные воды Серены дрожат под всплесками ветра. Даже в зябкую непогоду не чувствуешь здесь подавленности и одиночества: огромное, в крутолобых холмах, пространство заключает тебя в надежные, теплые объятия. Вот многоглавый храм, вот огоньки на могилках почивших игумений, стариц, а далее – уединенное содружество новых хозяек пробудившейся обители. «О, Шамордин!..» – воскликнул бы, как и сто лет назад, Евгений Николаевич Погожев, посвятивший любимому детищу батюшки Амвросия один из своих лучших духовных очерков.

«Какую, думаешь ты, может получить мзду тот, кто ста девам, собравшимся в обитель для служения Богу, даст возможность не рассеяться по разным местам или обратиться в мир? Хорошо помочь и погоревшим… но стократно выше то, если сохранить или дать возможность сохраниться многим от явного душевного вреда…»

Так писал старец Амвросий духовной дочери, убеждая ее не отказываться пожертвовать некоторую сумму на устройство женской обители, и в этих кратких словах указал высокий жизненный и духовный смысл подобной жертвы. Такую же жертву, благословленную старцем, принесло и все незабвенное семейство Ключарёвых. Их некрополь[59]59
  При сегодняшней реконструкции территории Оптинского некрополя захоронения семейства Ключарёвых отмечены в таком порядке: отдельно стоит памятник 1872 г. – матери девочек; поблизости – два новых креста на могилках Любы и Веры, а захоронения м. Амвросии (Ключарёвой) и м. Феодора (Ключарёва) оказались в ограде той печально известной звонницы, где на Пасху 1993 г. были убиты оптинские братья.


[Закрыть] в Оптиной Пустыни, памятники прежних лет и устрояемые заново – знаки нашей человеческой памяти и благодарной признательности. Но, яко орля, оперившееся Шаморди-но, которое из «темных бездн» воззвал сегодня Господь к новой жизни, – памятник иного, духовного, масштаба: во славу старинного русского семейства, самоотверженно подвизавшегося в насаждении благоуханного вертограда веры, любви и надежды.

 
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана…[60]60
  Из стихотворения святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского (1828 г.).


[Закрыть]
 

III. Исторические портреты

«Бесспорно, лучший монастырь в России…»

Оптина Пустынь в жизни святителя Игнатия (Брянчанинова)

Блаженна была обитель, где сияло столько спета, и блаженно радостно то время, когда нераздельно жило и поучало собою это христианское собрание! К Оптиной Пустыни проложились дороги, и к ней влеклись монашеские сердца. Сюда пришел некогда великий старец времени нашего, тогда еще юноша Димитрий, ныне преосвященный Игнатий, здесь учился монашеству. Оптина Пустынь стала известною во всем православном христианстве…

Игумен Антоний (Бочков).

Из письма к игумену Антонию (Путилову)

Настоятель Оптиной Пустыни, ее высокочтимый возобновитель, преподобный Моисей (Путилов) «много и усердно молился» о ниспослании Господом в эту благословенную обитель духовно-опытного старца. В оптииский скит на жительство еще ранее был приглашен подвизавшийся во многих российских монастырях иеромонах Леонид (Наголкин). Теперь же, молитвенно поддерживая своего игумена, всечестные отцы и братия все упование о заведении старчества в родной обители возложили на Господа. «И вот, наконец, – повествует оптинский бытописатель, – водимый промыслом Божиим, старец прибыл и принят был оптинцами с великою радостию, как особенный дар небесный».

Святитель Игнатий (Брянчанинов)

* * *

Водворение старца Леонида с учениками в Оптиной Пустыни было отмечено на страницах исторической «Летописи скита»[61]61
  Полное название: «Летопись скита во имя св. Иоанна Предтечи и Крестителя Господня, находящегося при Козельской Введенской Оптиной Пустыни» (научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Фонд 214. 367).


[Закрыть]: «1829 года в апреле месяце преселился на жительство в скиту из Свирского монастыря знаменитый старец иеросхимонах Леонид[62]62
  Постриг в схиму (с именем Леи) был осуществлен келейно в Белобережской пустыни в 1808 г.


[Закрыть], побыв прежде с полгода в Площанской пустыни; а с ним пришли и ученики его 7 человек[63]63
  Перечислены 6 человек.


[Закрыть], а именно: монах Макарий (Грузинов) из петербургских купцов, послушники – Диомид Кондратьев из вольноотпущенников, Александр Михайлович] Сапожников из соли-галичских посадских, Георгий Васильев из московских купеческих детей, Иван Николаев из московских мещан, Павел Петров[ич] Тамбовцев, белогородский купеческий сын. В этом же году два иные, офицеры, ученики же о. Леонида – Дмитрий Александрович Брянчанинов и Михаил Васильевич Чихачёв пожили в скиту несколько времени и отправились в Вологодскую епархию»[64]64
  Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Фонд 214.359.


[Закрыть].

Нас в этой записи интересует прежде всего упоминание о прибытии в Оптину Пустынь Брянчанинова и Чихачёва, которые якобы «пожили в скиту несколько времени»[65]65
  См. также: архимандрит Агапит (Беловидов). Первый великий старец Оптинский иеромонах Леонид (в схиме Лев). Шамордино, 1917: «Вскоре […] поступил в скит под руководство старца о. Леонида инженерный офицер Димитрий Александрович Брянчанинов (впоследствии епископ Игнатий). Впрочем, он прожил здесь недолго».


[Закрыть]. Казалось бы, что может быть объективнее архивного документа: в скиту – так в скиту. Но есть более достоверное свидетельство, можно сказать, – непререкаемое, ибо исходит оно лично от самого… послушника Димитрия Брянчанинова, будущего святителя Игнатия!

Так где же все-таки они «пожили несколько времени» в благословенных оптинских пределах? Обратимся к старым, старым письмам…

* * *

В 1914 году в журнале «Богословский вестник» (в выпусках за февраль, март, апрель) впервые был опубликован комплекс писем (числом 59) епископа Игнатия (Брянчанинова) к своему давнему знакомому по Белобережской пустыни игумену Варфоломею. Так вот: самое первое (по личной нумерации адресата) письмо из этого эпистолярного собрания и является «ключевым» в нашей теме: в нем дается ответ на вопрос, где в Оптиной Пустыни жил Димитрий Брянчанинов в пору своего недолгого оптинского послушничества. В письме этом так много «оптинского», что приведем его полностью, ибо оно и в дальнейшем поможет нам уточнить некоторые свидетельства, обросшие за долгие годы наслоениями недостоверных фактов.

Послушник Димитрий – о. Варфоломею и о. Алимпию

Молитвами Святых Отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас.

Дражайшие и почтеннейшие отцы!

Отец Варфоломей и отец Алимпий!

Усердно желаем вам радоваться и здравствовать о Господе!

Приехав в Оптину Пустынь, нетерпеливо хотели писать к вам; но моя болезнь, увеличенная путешествием, останавливала то, к чему влекло сердечное чувство.

Принятые о. строителем[66]66
  Имеется в виду иеромонах Моисей (Путилов), будущий архимандрит, настоятель Оптиной Пустыни.


[Закрыть] весьма ласково[67]67
  Хотя в письме сказано, что приняты были пришельцы о. настоятелем «весьма ласково», в известных на сегодняшний день жизнеописаниях святителя Игнатия (составленных его «ближайшими учениками» в конце XIX века) высказывается совсем противоположная точка зрения: «Настоятель Моисей не соглашался было принять их к себе, но старшая братия сжалилась над бедственным положением скитальцев и уговорила игумена [т. е. настоятеля] не отгонять их. В мае 1829 года Брянчанинов и Чихачёв поселились в Оптиной Пустыни, держась того же порядка жизни, какой был у них заведен в Площанской обители». И далее – еще категоричнее: «Настоятель смотрел на них неблагосклонно, братия относилась не совсем доверчиво» (из «Жизнеописания» 1881 г.).


[Закрыть], мы остались жить в монастыре: к сему побудили нас обстоятельства наши, монастырские и скитские. Келии отведены нам наверху в том деревянном флигеле, который находится против новой трапезы и составляет симметрию с настоятельскими келиями (курсив наш. – З.А.). Михайло Васильевич ходит на клирос; я, как больной, пристанищем моей надежды должен иметь не труды свои, не заслуги, – [а] милосердие и заслуги Богочеловека Иисуса.

Прежде всего описали мы вам свои обстоятельства: ибо нам представляется, что вы сопровождаете нас вашим участием, и мы бы виноваты были пред сим драгим и одолжительным участием, если б не удовлетворили оного, хотя несколько, описанием наших обстоятельств. Может быть, оно [участие] уже пеняло нам со снисхождением и упрекало с любовию за нашу медлительность…

Иисус уготовал добрым делам сторичные награды, и делающему добро излишни похвалы человеческие: и потому кратким, но искренним благодарением за вашу любовь, ласки, гостеприимство, удовлетворяя требованиям нашего сердца, оставляем все комплименты, сии наряды, в кои по большей части одевается нечистосердечие – блудница-лесть.

Наконец, прося ваших святых молитв (особливо при служении святой Литургии) и благословения, честь имеем пребыть, честнейшие отцы, – ваши недостойные послушники, многогрешные Димитрий Брянчанинов и Михаил Чихачёв.

П. С.

1829 года.

Июня 12-го дня.

Вам кланяется с прошением святых молитв и благословения о. Митрофан, наш сосед по келиям; бедный – его мучит лихорадка.

Если это от нас не слишком дерзко, то просим вас сказать наш усердный поклон о. Моисею[68]68
  Здесь и далее Брянчанинов называет имена знакомых ему насельников Белобережской пустыни.


[Закрыть] с прошением его святых молитв и благословения и с благодарением за его ласковое гостеприимство.

Скажите наш поклон о. Феофилакту также о. Иоасафу-иеродиакону – не может успокоиться наша совесть оттого, что мы уехали, с ним не простившись. Просим простить великодушно виноватых.

Новость. В Александро-Свирском монастыре скончался один монах; его похоронили подле покойного знаменитого о. Феодора [(Перехватова)] и при сем случае осмотрели останки сего старца. И тело и одежда совершенно истлели, остались одни кости желтого цвета. Рассказывал нам сие о. Гавриил, иеромонах-скитянин, читавший о сем в письме, пришедшем из Свирского [монастыря] к о. Леониду, и, рассказывая, к словам «желтого цвета» прибавлял: «как воск». […]

(Далее в письме приводится «рецепт» составления орешковых чернил, а завершается оно припиской, сделанной через несколько дней.)

Сие письмо пролежало у меня в келий, уже написанное с неделю. Сегодня вечером приехал послушник, бывший у вас для доставления о. Феофилакту его денег и вещей, и сказывал нам то, что вы ему приказывали сказать, и что я уже предугадывал, и на что потом написал ответ предварительно. О. Антоний скитский[69]69
  По всей видимости, речь идет об о. Антонии (Путилове), определенном на должность скитоначальника (еще в сане иеродиакона) в 1825 г.


[Закрыть] сказывал нам от вас поклон, за что благодарим всепокорно.

* * *

Итак, из этого письма со всей очевидностью явствует, что прибывшие в Оптину Пустынь в мае 1829 года, вслед за старцем Леонидом, послушники Димитрий Брянчанинов и Михаил Чихачев поселились отнюдь не в скиту (как сказано в скитской летописи), а в самом монастыре. Двадцатидвухлетний п. Димитрий приводит точные ориентиры своего оптинского местожительства: «келий наверху в деревянном флигеле» – «против новой трапезы» и в симметрии с настоятельским корпусом[70]70
  Этот корпус построен был в 1812 г. – для «архиерейского приезда».


[Закрыть]. Этот «деревянный флигель» запечатлен на фотоснимке конца 1990-х годов (стр. 114).

Архимандрит Леонид (Кавелин) третье издание своего фундаментального труда – «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной Пустыни» (1875 года) дополнил ценными сведениями по истории создания оптинских храмов и других монастырских строений, в том числе и жилых братских корпусов. Среди этих материалов нашли мы описание и интересующего нас старинного «брянчаниновского» дома: «Полевую сторону старой больничной церкви[71]71
  В честь Владимирской иконы Божией Матери. Ныне храм восстановлен.


[Закрыть] – деревянный, на каменном фундаменте, с мезонином корпус. Построен в 1819 году, а обновлен в 1872-м. Внизу коридор с прихожими при восьми братских кельях, а наверху – две келии» (курсив наш. – З.А.). Это те самые, в которых десять лет спустя, в 1829-м, поселятся Димитрий Брянчанинов и Михаил Чихачёв. Примечательно еще одно свидетельство о. Леонида (Кавелина), сегодня мало кому известное в Оптиной: именно в этом «доме с мезонином» и как раз наверху, в одной из келий своих бывших чад, «помещался в 1836 году приснопамятный старец, иеросхимонах о. Леонид [(Наголкин)][72]72
  Старец поселился здесь 2 февраля 1836 г.


[Закрыть], когда по воле епархиального начальства был переведен из скита в монастырь»[73]73
  «Так как, по многочисленности в монастыре братии, все удобные келии были заняты, то пришлось поместить старца в мезонин одного корпуса [ «брянчаниновского»] с очень крутою для всхода лестницею, весьма неудобною для дряхлого старца», – пишет архимандрит Агапит (Беловидов) в жизнеописании старца Льва.


[Закрыть]. Вероятно, пребывание старца здесь было недолгим, так как в том же 1836 году благодетелем обители, болховским помещиком Алексеем Ивановичем Желябужским, «для себя и для успокоения старца о. Леонида» был построен новый жилой корпус – у восточной монастырской ограды, по правую сторону от ведущих в скит ворот. Туда и перешел о. Леонид и жил там вплоть до 1840 года.

Пообветшавший от времени, частично внутри перестроенный, «брянчаниновский» дом с мезонином сохранился и до наших дней. А в конце 1990-х годов уже в возрождавшейся Оптиной старинный «корпусок» разобрали до фундамента и возвели на этом же месте красивое современное здание по типовому проекту, общими очертаниями напоминающее былые братские корпуса.

* * *

Интересно в приведенном нами письме послушника Димитрия Брянчанинова упоминание о «новой трапезе», на которую выходили окна келий верхнего этажа («мезонина»), где поселились прибывшие послушники. Что за здание монастырское имеет здесь в виду Брянчанинов? Подробный ответ нашли мы у архимандрита Леонида (Кавелина) в его исторической справке по оптинской церкви во имя преподобной Марии Египетской и святой праведной Анны:

«На северной стороне монастыря, по левую сторону собора [Введенского], в симметрии с Казанскою церковью, возвышается каменное двухэтажное здание квадратной формы. По четыре колонны с каждой стороны поддерживают выступы с фронтонами, а под крышею возвышается круглая башня, увенчанная куполом и крестом, через что в целом здание имеет вид стройный и величественный. Постройка его начата в 1822 году на сумму, завещанную г-жою Анною Сергеевною Ртищевою, урожденною Богдановой, а окончена вчерне, с помощью сбора от доброхотных дателей, в 1824 году, при игумене Данииле. В нижнем этаже этого здания прежде[74]74
  То есть до 1858 г., когда, «согласно завещанию благочестивой [храмо-] здательницы», устроена была здесь церковь, а в склепе под нею погребена А.С. Ртищева.


[Закрыть] помещалась братская трапеза, которая была отделана и покрыта внутри иконною живописью в 1827 году, при настоятеле о. Моисее».

Как видим, вся хронология, связанная с этой постройкой (1822, 1824 и 1827 годы) близка ко времени водворения Димитрия Брянчанинова в Оптиной (1829 год), а потому и называет он интересующее нас здание «новой трапезой». И, несомненно, поначалу посещали ее оба послушника, но очень скоро выяснилось, что…

Продолжим наш рассказ свидетельствами из рукописного «Жизнеописания епископа Игнатия (Брянчанинова)» из фондов российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге[75]75
  Впервые увидело свет тщанием и попечением московского издательства им. свт. Игнатия Ставропольского в 2002 г.


[Закрыть]: «…тамошняя грубая пища, приправленная постным маслом дурного качества, начала производить вредное влияние на здоровье Димитрия Александровича. Оберегая от нее себя и товарища своего, решился он ее не употреблять, задумал изготовлять в келье своей похлебку из круп без масла и этим питаться. С немалым трудом выпрашивали они в трапезной монастырской несколько крупы и картофеля, добыли кастрюльку и в ней начали готовить себе похлебку. Ножом служил топор, а Чихачёв взял на себя труд изготовления, что по непривычке причиняло ему немало неприятных хлопот. Скудная пища, лишения всякого рода и скорби очень ослабили телесные силы обоих друзей. Димитрий Александрович почти постоянно болел, едва на ногах держался от слабости; но Чихачёв, боле крепкий здоровьем, некоторое время бодрился, прислуживая больному товарищу, пока сам не захворал жестокой лихорадкой[76]76
  Вспомним, по письму п. Димитрия к о. Варфоломею, что той же изнуряющей хворью страдал и их сосед по оптинскому «дому с мезонином» о. Митрофан.


[Закрыть], уложившей его на одр, с которого не имел сил подниматься. Положение обоих было самое горестное, самое безвыходное»[77]77
  Жизнеописание епископа Игнатия (Брянчанинова). М., 2002. С. 65–66.


[Закрыть].

Мучительна была не только телесная недостаточность и немощь, но не менее изнуряющим оказалось усугубившееся чувство одиночества и покинутости всеми: иноки оптинские редко посещали их, а если кто и заходил в келью «подвижничков», то ограничивался словесным утешением – помочь же послужить больным (хотя бы во имя заповеди Христовой!) почему-то никто не догадывался. Вот так – в одном Боге и находили они себе отраду и утешение!

* * *

…Слухи о болезненном положении Димитрия Александровича долетели до родного Покровского – и прежде всего до его матери Софьи Афанасьевны и отца Александра Семеновича Брянчаниновых. В Оптину отправили срочное письмо с родительским призывом возвратиться домой для поправления здоровья. Вскоре затем Брянчанинов-старший прислал в Оптину Пустынь крытую бричку. «Простившись со старцем о. Леонидом и с иноками оптинскими, Димитрий Александрович уложил в эту бричку больного Чихачёва, сам поместился подле него и таким образом двинулся в путь на родину»[78]78
  Жизнеописание… С. 67.


[Закрыть].

И уже в конце 1829 года в письме к тем же белобережским отцам Варфоломею и Алимпию (от 31 декабря) Димитрий Брянчанинов пишет из Вологодской губернии, из родового села Покровского (Грязовецкого уезда), «подводя итоги» кратковременному и горестному пребыванию в Оптиной: «Однако и до сих пор здоровье мое при всех пособиях находится в весьма слабом состоянии. Что сказать вам о нашем пребывании в Оптиной Пустыни? Оно было довольно тягостно, и очень бы мы расстроились[79]79
  Вероятно, имеется в виду разорение не только телесное, но и духовное.


[Закрыть], если б не поспешили выехать».

Амвросиевский колодец возле скита

И тем не менее, несмотря на все скорбные обстоятельства и сетования этих двух новоначальных оптинских послушников, сердца их были преисполнены благодарностью Господу и за этот, столь краткий, подвижнический опыт. Свидетельством тому – письмо, написанное в октябре 1829 года и адресованное в Оптину, настоятелю Моисею (Путилову).

«Ваше Преподобие!

Боголюбивейший отец Моисей!

Приятнейшие Ваши строки, при казенном пакете приложенные, и самое доставление оного было для нас новым свидетельством той христианской любви и того искреннего и прямодушного благорасположения, иод покровом которых мы жили в Вашей Богоспасаемой обители. Не нужно в пространных словах изъяснять Вам нашу благодарность; Ваше собственное сердце может Вас уверить гораздо лучше всяких слов. При помощи Ваших молитв окончили наше путешествие благополучно, больной[80]80
  Михаил Чихачёв.


[Закрыть] с Троицкой Лавры[81]81
  Которую Димитрий и Михаил посетили во время путешествия.


[Закрыть] стал ходить, а на место[82]82
  В село Покровское, на родину Д.А. Брянчанинова.


[Закрыть] приехал почти здоровым. Просим покорнейше засвидетельствовать наше искреннее почтение о. Антонию и благодарность за его любовь. Сделайте одолжение, скажите наш усерднейший поклон скитским о. Леониду и о. Гавриилу, [а] также много пособлявшему нам с Вашего благословения в келейных потребностях о. Митрофану.

И наконец, – препоручая себя Вашим молитвам и желая Вам всех благ, с сердечною преданностию и почтением, честь имеем пребыть Вашими покорнейшими слугами

Димитрий Брянчанинов и Михаил Чихачёв.

Октября 26 дня 1829 г.»

В Оптиной о. Игнатий (Брянчанинов), став уже известным архимандритом, настоятелем близстоличной Троице-Сергиевой пустыни, появится снова только через 27 лет – в 1856-м. Но все эти годы незабвенная святая обитель, ее приснопоминаемые старцы и многие дружественно-расположенные братия будут присутствовать не только в любящем сердце о. Игнатия, но и в его многочисленных письмах и духовных творениях, в общих монастырских делах. «Благословенная Оптина не выходит из моей памяти…»