Текст книги "Обнимашки с мурозданием. Теплые сказки о счастье, душевном уюте и звездах, которые дарят надежду"

Пысы про Падлика

Дописано по просьбе читателей.

Когда скорая уносила Минерву Петровну, Падлик сидел с той стороны окна и с ужасом смотрел, как незнакомые люди отчаянно ходят в обуви по любимому ковру старушки.

– Камикадзе, как есть камикадзе, – думал котик, натягивая купальную шапочку на глаза, чтобы не видеть, как сейчас хозяйка вскочит со смертного одра и устроит всем кровавый велосипед.

Нет ничего страшнее, чем кровавый велосипед. Хуже только четыре кровавых вертолетика, после них только одни лоскуточки остаются. Говорят, один гениальный хирург сшил какого-то мужика из кусочков обратно, как лоскутное одеяло. И этот печворк даже ходил потом на работу и вообще по городу. В суд хотел подавать на хирурга, что пипирку не туда пришпандорил, да еще и синими нитками.

«Если б хотя бы не синими!» – переживал мужик из лоскутков и в очередной раз спускал с себя штаны, чтобы не быть голословным. Все ахали, некоторые слабонервные даже падали в обморок и после не могли больше ни-ко-гда спокойно смотреть на синие нитки.

И документалка есть про это. «Франкенштейн», кажется, называется. Ее еще в детских садах СССР в сончас показывали, чтоб никто глазки открыть не смел вплоть до полдника.

Но прошло пять минут, и никто не вылетал с криками в окно, ничьи оторванные ноги и кишки не свисали с люстры, и никто не катился кубарем по лестнице.

Падлик выглянул из-под шапочки.

Квартира была пуста. Он хотел вернуться в комнату, но оказалось, что кто-то из заботливых соседей закрыл окно. А так как избавление от токсичной старушки оказалось для соседей праздником не хуже Нового года, то гулящего снаружи котика никто не заметил.

– МАМА! – сказал Падлик человеческим голосом и сразу резко вспомнил, что сидит на пятом этаже. На подоконнике чуть меньше его жопы.

И не жрал уже целый час, три минуты и 57 секундов.

Надо было что-то решать, поэтому для начала Падлик заорал так, что чуть не порвался по линии рта надвое.

Орать почему-то не помогло, хотя обычно работало.

Выхода было два.

Сидеть на загаженном птичками подоконнике, отпилить от себя одну ногу и питаться ей. Так один альпинист делал по телеку.

Или упасть вниз и поцеловать асфальт.

И только Падлик хотел выбрать что-то одно, как поскользнулся на свежей птичкиной какашке и полетел вниз.

– Ну вот и все, – подумал Падлик, пролетая мимо четвертого этажа. – Господи, как я мало пожил.

– Как жаль умирать таким молодым и красивым, – подумал Падлик, пролетая мимо третьего этажа.

Там между горшков с цветами сидела симпатичная рыжая кошечка, и они попрощались одними глазами. Кошечка так впечатлилась моментом, что накинула занавеску на морду, как траурную вуаль, и сбросила вслед Падлику самый тяжелый цветочный горшок.

– Как мало сметаны я съел. Надо было каждую ночь открывать холодильник лапой и жрать, жрать, ЖРАТЬ! – подумал Падлик, пролетая мимо второго этажа.

Страшно пахло асфальтом.

В этот момент на столе высокого, он же «каланча с крыльями», зазвонил степлер. Ну не было в Небесной Канцелярии телефонов, там ваще по чему хочешь звонить можно, обычно просто с потолка раздается свежий и сильный, как горный ручей, голос, и Бубубу раздает указания.

– Алоэ, – приложил к уху степлер высокий.

– Каланхоэ. Кот. Летит.

– Это шарада? Сейчас я расшифрую.

– Я говорю, если через полсекунды ты не поймаешь кота Падлика, Минерва Петровна в следующую среду выдаст тебе самый ржавый нимб и ночнушку меньше на пять размеров. Отбой.

– НЕ-Е-ЕТ.

Высокий ударился об пол, обернулся белым голубем и схватил Падлика за шкирку.

Оказалось, что кот Падлик состоял из широких костей, залитых чугуном, поэтому вниз теперь полетели вдвоем.

К счастью, Падлик догадался раскрыть купальную шапочку как парашют и приземление было мягким.

Тем более что упал он голубя.

– Ой, – сказал голубь.

– Ой! – сказала проходившая мимо будущая звезда ветеринарии, а пока девочка восьми лет по имени Клаша, и сгребла Падлика в охапку вместе с расплющенным голубем.

– Сойдет, – сказал Бубубу, глядя в подзорную трубу.

Так Падлик превратился в Ньютона, отрастил обратно всю шерсть, стал спать в кукольной кроватке и помогать делать математику.

А «каланча с крыльями» взял дни за свой счет и немного пожил в коробке из-под обуви, питаясь семечками. Потому что лучше лежать с градусником в клюве и с палочками от пломбира, прибинтованными к ножкам, чем среда.

Примерошная

Душа нетерпеливо впорхнула в примерочную.

– Наконец-то моя очередь! И кем я буду в следующей жизни?

Работник Небесной Канцелярии указал золотистым крылом на многочисленные вешалки:

– Выбирайте.

– Отлично-отлично, – душа начала шустро перебирать аккуратно висевшие на плечиках костюмы.

Выбор был огромнейший: женские обличья, мужские, гермафродиты, младенцы, карлики, уродцы и красавцы всех расцветок и стилей.

– Вот прекраснейший образец! Но почему веревка на шее? – душа по-хозяйски щупала нечто полупрозрачное и кружевное.

– Понравилось? Воплощайтесь. Модель – «Тощая поэтесса, удавившаяся от несчастной любви». Срок годности двадцать три года три месяца и один день.

– Маловато! – обиженно вякнуло эфемерное создание. – Куда ж это годится, с такой грудью и двадцать три года!

– Не нравится – не воплощайтесь, – с бархатистым дружелюбием ответил ангел, давным-давно привыкший к капризам воплощенцев.

– Мне нравится, но не все, – душа потеребила обрывок грубой веревки, свешивающейся с приглянувшегося экземпляра, и, вздохнув, перелетела к следующему варианту.

– А этот у вас что?

– Это «Мужчина, который снится всем».

– Красотища-то какая, однако. И рост, и размер… погодите, а што это у него под лопаткой торчит?

– Под лопаткой – кинжал, – охотно поделился информацией златокудрый смотритель примерочной.

– А чего у вас тут все порченное?

– Это просто такой фасон, – хмыкнул ангел. – Берете?

– Конечно нет.

Душа с ворчанием нырнула в самую гущу нарядов. Ее привлекали броские вещицы, обильно украшенные, нарядные. Прямо скажем, вульгарные, но милые сердцу. Но, как назло, именно в таких и обнаруживался тот или иной брачок.

– А это как называется? – душа азартно закуталась в алый плащ с соболями, нахлобучила на макушку огромную корону, переливающуюся самоцветами. – Я не выбрала еще, просто интересуюсь!

– Модель «Император».

– Хорошая какая штука! Не жмет нигде, швы не торчат. Подозрительно даже… А и сколько здесь срок годности?

– Шестьдесят девять лет.

– Ну, прилично. А в чем подвох?

– Что вы имеете в виду?

– Ты не финти, говори, отчего этот император белые тапки наденет!

– Модель обретет вечный покой на сорок шестом году заключения в темнице.

– Тьфу ты, да что ж ты будешь делать. Прямо заговор какой-то!

– Заговор и есть. Оформлять будем?

– Я те оформлю! Чего у вас тут брак кругом? Прям не выбрать ничего!

– А вы попроще модели выбирайте, вы же все блестящее хапаете. Ко мне какие претензии? Я на выдаче стою. Могу дать жалобную книгу. – Ангел с любопытством глянул радужным глазом на клиента. Хватит наглости жалобу накатать или сдрейфит? Редко кто так борзел, чтобы претензии предъявлять в письменном виде. Работники Небесной Канцелярии даже пари заключали. За всю историю создания Вселенной от силы штуки три жалобы и было. А где теперь эти трое, одному Боженьке и известно… а нефиг капризничать.

– При чем тут жалобная книга… вы до скольки работаете?

– До скончания миров.

– А-а-а, отлично. Тогда я еще тут поброжу.

– Смотрите, щупайте, выбирайте. Помните, что выбранная модель обратному обмену не подлежит.

– Благодарю, – сказала душа и продолжила копошиться в нарядах. – Устарела коллекция, у-ста-ре-ла! Давно пора что-нибудь новенькое выпустить.

– Пока это не сносится, ничего новенького не предвидится.

Примерошная-2

(Продолжение по многочисленным просьбам трудящихся)

Под дверью с надписью «Просьба в дверь не долбить!» сидит длинная очередь. Сидит плотно, сплющенной гармошкой, напряженно, но на удивление тихо.

Такое впечатление, что кто-то сильный и большой им так велел. А может, даже и помог так сплющиться. И ушел по своим делам.

Неожиданно мимо очереди на последней скорости пробегает новенький и начинает, как мотылек об лампу, биться собой об дверь. Гармошка злорадно наблюдает, наконец пятый по счету из сплющенных не выдерживает:

– Шо, так сложно понять, шо закрыто?

Новенький продолжает азартно выдергивать ручку из двери.

– А куда вы без очереди прети?

– Ой, простите. Вы что, все сюда?

– Нет. Мы просто тут сели и сидим глазами хлопаем. Конечно, мы все сюда!

– Простите, пожалуйста, а кто последний?

– Вон тот с глазом последний.

– Я не последний. За мной бабушка занимала. Она щаз на разведку в соседнюю очередь сбегает и вернется. Не одна, думаю, вернется. Вся соседняя очередь с ней припрется. Но пока держитесь за мной. Садитесь, мы подвинемся.

Очередь еще больше сплющивается, освобождая крохотное местечко на лавке.

Новенький притуляется к тому, что с глазом, и начинает громко вздыхать от нервов.

– Извините, а это точно очередь, где котами воплощаются? А то я с утра уже успел в енотах и ежиках постоять.

– Точно.

– А не знаете, на всех хватит? А то вот, например, белых лебедей на всех не хватило, и даже драка была. Один костюм порвали, кто-то с лебединой задницей бежал по коридору и орал: «Ура!» И это я.

(Разжимает кулак, показывает перо.)

– Обещали всем дать. Технический перерыв щаз. Наверное, шкуры пылесосят.

– А вы каким котиком хочите стать, мущина?

– Я рыжим с белой лапкой. Чтоб этой лапкой в молоко макать и лизать. Я еще три жизни назад хотел рыжим котиком быть, но что-то все не срасталось, то дальнобойщик, то балерина. А вы каким хочите?

– Я, знаете ли, сфинксом хочу быть. И чтоб мне бусики надели и жилетку связали. Мне жуть как жилетки идут. И бусики.

Очередь оживленно загалдела про черных, белых и полосатых котиков, про хвостики и лапки. Про рыбку и валяться на балконе пузом кверху. Про мух и тапки. Потом стали тренироваться мурчать.

Всем очень хотелось скорее воплотиться и начать котиковую райскую жизнь.

Потом очередь притихла, потомушта пришел раздающий костюмы котов ангел. Такой огромный, что ему пришлось наклонить бошку вбок, но все равно верхнее ухо шкрябает по потолку.

Пришел и повесил табличку «Обед».

– Подождем, – вздохнула сплющенная очередь. – Пока будем тренироваться мяукать.

– Мяу.

И вы тоже потренируйтесь, это важный навык. Вдруг в следующей жизни котиком повезет стать.

Глава 3. Обнимашки с Мирозданием и перерыв на какао

Глава обнимашек с Мирозданием.

Или даже Мурозданием. Теплая-претеплая глава, как мое любимое какао. Я, правда, без сахара пю. Как в анекдоте, когда студент спрашивает у продавщицы: «Бабуль, а с чем пирожки?»

«Зато горячие!» – отвечает находчивая бабуля.

Кстати, в соцсетях после этих текстов чаще всего спрашивают, что курит автор. А аптор ЗОЖник, бывший тренер по йоге, между прочим.

Налейте себе какао и читайте дальше.

Диалоги с Мирозданием

1.

Я люблю говорить с Мирозданием, но, кажется, я его немного задолбала.

Делаю я это часто, дергаю его среди дня и среди ночи, как мне блымкнет, как мне приспичит, как мне захочется, в общем.

Вот сидит Мироздание, какао с зефирками швыркает, выкроило секундочку среди своих бесчисленных дел. То, кто создало этот мир, оно ведь как пуговичка, на нем же все держится.

А какао такое теплое, такое ароматное. А оно так устало. Можно даже сказать, задолбалось.

И тут я с драматическим надрывом:

– А вот у Джоли вон какие ноги, а у меня кривые!

– Тьфу! Опять ты. Нормальные у тебя ноги, – вздрогнет от неожиданности Мироздание, торопливо дожевывая зефир.

– И волосы у нее вон какие!

– Это да, это да, – не в тему поддакнет оно, думая о своем.

– А почему ты мне такие волосы не сделало?

– Зой, скока можно? У меня через три минуты тайфун в Китае.

– Молчу-молчу.

Только оно расслабится и забудет обо мне, как я опять:

– А вот утконос…

– Цыц.

– Или вот почему сердце стучит и руки эти вечно мелькают перед глазами? И дышать постоянно надо. И есть все время хочется. И зачем во мне столько дырочек?!

Еще через полчаса:

– Мироздание?

– Да заснешь ты сегодня или нет?!

– А можно я не умру?

– Можно, можно, только спи. Три часа ночи!

Пытается уйти на цыпочках, но я начеку:

– А мне важное спросить надо!

Вздыхая, возвращается, садится рядом:

– У меня минута до рассвета в Африке. Спрашивай.

– Точно ноги у меня не кривые? – спрашиваю противным голосом.

– Тьфу на тебя!

Топая, уходит.

– Иди-иди. Я знаю, где тебя искать, – шепчу я и наконец засыпаю.

2.

– А я так его любила! А он однажды ушел за чем-нибудь к чаю и вернулся через два дня. «Ирисок, – говорит, – найти не мог». Вот за што он так со мной? Ты меня слушаешь? Тебе удобно щаз?

– Конечно, – отвечает Мироздание, левой ногой туша пожары в лесах Амазонии, а правой отпинывая крокодилов от купающихся в Африке.

Правой рукой он закатывает солнце в Нью-Йорке, а левую сложил горсточкой и прикрывает меня от невзгод этой жизни.

А я уже меняю тему:

– А сделай так, чтобы эта конфета отложилась у меня в сиськах? Я сразу вторую съем, хорошо? Надо же, чтоб симметрия была. А на талии ничего не надо! Хорошо?

Мироздание кивает и принимает роды одновременно у миллиона женщин, создает рассветы и закаты, морозные узоры на окнах, пятна на спине леопардов, радуги, новый фильм про Кинг-Конга и следит, чтобы маленькая девочка не обожглась, пока печет свой первый шоколадный кексик.

Кривой, с солью вместо сахара и странной изюминкой. Такой с ножками.

Зато для мамочки любимой и сама.

А я все бубню у него под ухом:

– Давай опять про «не умру» поговорим?

– Давай. Сразу нет.

– Ты же пойми, я не против этих твоих правил. Какой смысл учиться ходить, делать ровные стрелки на глазах, гуглить про множественный оргазм, качать задницу, чтоб это все это потом коту под хвост?

Можно я немножко умру, а потом: «Ха-ха-ха! Я жива!» – и чтоб с Хью Джекманом чечетку сплясать прямо на крышке гроба?

Мироздание молчит и следит за кексиком.

– А правда раньше все боги были женщинами?

А правда кто матерится, тот раскаленную сковородку лизать на том свете будет? А что на этой сковородке жарили? Я после котлет лизать не буду.

А когда умираешь, правда еще несколько часов в трупе торчишь и все слышишь? Мироздание?

– А?

– Ты сильно занято?

Мироздание гладит меня по голове и говорит:

– На счет три ты заснешь. Раз, два…

Я отрубаюсь раньше и падаю, падаю, падаю куда-то вниз сквозь облака и фейерверки.

А потом бегу по спинам китов и дельфинов к кому-то сияющему и смеющемуся. И обнимаю его. И оно превращается в Хью Джекмана, и мы танцуем чечетку и кричим во все горло: «Никто не умрет! Там в конце всем дают попкорн и мороженое!»

И добавляем в девочкин кексик мед и прекрасный вкусный изюм.

3.

Сегодня у Мироздания особенно сумасшедший день, но оно умудряется везде успеть и видит каждого. Вот бы мне такие витамины.

Тут тибетские ламы медитируют и вторые сутки непрерывно «Ом» поют, тут французские монахини псалмы бормочут, а здесь нужно срочно пожар тушить, тут поэту рифму подсказать, здесь бельчонку хвост распушить, там Джеки Чана успеть во время трюка поймать.

Блин, как оно все успевает? Надо нам, что ли, договориться и хоть сонный час делать на планете. Пусть какао спокойно попьет и посидит в тишине.

То луну другим боком поворачивай, то пузырьки в шампанском делай, то саван доставай, то пеленки.

И такая дребедень целый день, то тюлень, то олень.

Я опять проталкиваюсь к Мирозданию без очереди и, как обычно, с претензиями:

– Мне срочно! Мне надо поговорить про еду. Это издевательство такое, да? Можно же было придумать тело без отверстий. Зачем мы все время в него что-то запихиваем? Я могу вообще без перерывов жевать. Мне нетрудно. Можно мне на Восьмое марта метаболизм как у коня? Как у стада бешенных коней!

Я привычно тарахчу Мирозданию в уши, а сама пытаюсь понять, какого же цвета у него глаза. Кажется, они цвета неба. Или моря. И если смотреть в них долго-долго, можно увидеть морских звезд, давно забытые клады, детские сны и русалок. Глаза совершенно сказочные.

А потом бац: «Да какое ж это море?! Это все-таки небо. Тут же бабочки, цветы и белые лошади с крыльями, и Элвис танцует!»

– Что ты еще спросить хотела?

– У меня опять вопрос про «не умру». Это правда, ангелы потом кино про мою жизнь показывают? Ну вы хоть эпизоды, когда я сижу в туалете с сотовым, вырежьте, о’кей? И тот момент, когда меня мама застала за просмотром порно!

В общем, если тебе не трудно, ты все там повырезай, да? Можно только титры оставить.

Оно кивает, улыбается и делает за секунду сто тыщ невероятных дел. А я все смотрю и смотрю в его глаза.

Сколько же их у него? Можно ли их пересчитать за эту жизнь?

И знаете что? Это же наши с вами глаза. Они смеются и плачут, они сияют и спят. Они открываются в первый раз и закрываются навсегда. Одновременно, бесконечно и прекрасно.

4.

Иногда очень ныть хочется:

«О-о-ой, не шмогу я, Мироздание. Не сдюжу я. Они вон все какие. Юные, дикие, прекрасные, ноги от ушей и динамит в одном месте. А у меня внутри сопелки и опилки. Не справлюсь я, не добегу, не допрыгну, не успею. Ы-ы-ы».

И зе-е-еленая сопля до пупа. Жалко себя, аж сил нет.

Нарыдаешься до икоты, станешь воду холодную пить, а зубы лязгают о стакан. И думаешь: «А чего это я? Пойду лучше поем».

И ноги уже радостно к холодильнику несут. Эй, осторожнее, лихие мои! Так и убиться об дверцу можно. Ну сделаешь себе деликатное интеллигентное канапе. Этажей в двадцать-двадцать пять.

Сидишь, жуешь и об Мироздание греешься.

Главное, сесть при этом под одеяло или хоть к батарее прижаться. К коту идеально. Кот – он к Мирозданию ближе многих. Кот – он и музыка, и грелка, и проводник в мир кружевных вибраций. Он мурлычет, и вместе с ним мурлычет все Мироздание.

И нет у тебя больше никаких проблем, только лапки. И хвост.

Нет кота? Да как вы живете там без кота?

Я показываю Мирозданию фотки котов, а оно ставит лайки.

– А у тебя есть кот?

– Конечно. Много. Все коты на свете мои.

– Удобно. И лотки убирать не надо.

– Ага.

А Мироздание теплое-теплое, и хочется спать. Или еще одно ма-а-аленькое канапе. Скромное такое. Этажей хоть на десять.

А кот мурлычет:

«Ничего. Переживем. Ничего».

5.

Вот Мироздание. Оно сидит на облачке, свесив вниз босые ноги, и наблюдает за хозяйством. А хозяйство у него немаленькое, сами понимаете. Только моргнуло, сразу молоко убежало, люди обезьянку клонировали, секс-роботов наделали и угол Космоса загнулся звездами вовнутрь.

Вот я. Я где-то в Норильске и как обычно бубню над ухом:

– Я не хочу завтра! Ну сколько можно. Ы-ы-ы.

– В смысле, все? Титры выкатываем?

– Што?!

– Ну как ты там говоришь: «Ласты склеиваем? Остановите колесо Сансары, дайте пакет, тошнит?»

– Нет! Я просто выходной хочу. Можно же разочек, чтоб весь мир от меня отстал? Чтоб не было: «Здравствуйте, мы из такого-то банка, возьмите кредит?» А на ужин что, что на ужин, ешьте рыбу, она полезная! Мы не будем ни рыбу, ни брокколи. Тогда сами себе готовьте! Отстаньте от вашей матери, она хочет лежать и размышлять о хвостах комет и Шопене и есть много халвы. А мы соседи сверху, мы не спим в два часа ночи, мы громко бьем яйца об чугунную сковородку и шуршим тапочками. А я кошечка ваша любимая, я хочу в лоточек, а тут у вас дверь закрыта. А-а-а!!! Можно хоть час от этого отдохнуть?

– Ну поспи, Зоюшка.

– Хитренькое ты. Поспи. А там во сне школа. Меня к доске вызывают, а я голая. Сны меня еще больше нервируют.

– И тот сон с Киану Ривзом?

– Тот особенно. Тяжело жить свою жизнь, после того как во сне просишь томным голосом Киану Ривза починить наконец-то хьюмидор в летней резиденции. И купить корм для белых павлинов. Можно мне перерыв?

– И что бы ты сделала?

– Я бы взяла кружечку. Взяла бы табуреточку. Налила бы себе чаю. Села бы и пила бы, пошвыркивая.

– Вот чай. Вот табуретка. Какие проблемы?

– Не-е-е-а. Я за кулисами хочу чаю попить. Посмотреть, так сказать, на швы реальности. Увидеть некрашеные доски задника.

И тут Мироздание поворачивается ко мне и говорит:

– Спать!

И сразу урок химии, а я без трусов.

И хоть разбей себе лицо учебником, проснуться нет никакой возможности.

потом просыпаешься и думаешь: «Не надо на ночь соцсети читать. Снится потом всякое. Ладно, перебьемся без выходных. Вдруг потом за это приз какой дадут».

6.

Вокруг шумный прекрасный активный мир, все шуршат, бегут, жуют, взаимодействуют, а я стою за кулисами и не могу вспомнить свои реплики и время выхода на сцену. Я даже не понимаю, что я за персонаж такой.

По костюму похожа на мать Джульетты или Гамлета, по годам похожа на динозавра.

В такие минуты хочется найти главного и поговорить. А кто у нас главный? Правильно. Мироздание.

Ну, оно, как обычно, занято. К ночному небу на Китаем блестки клеит, параллельно мешая на палитре все оттенки желтого и красного, скоро пригодятся.

Мне не привыкать сопеть под руку, но настроение совсем не очень, поэтому просто вздымаю конечности и так стою, пока не затекут. Такая статуя скорби и упрека.

– Опять ты? – вздыхает Мироздание, и от его дыхания на меня осыпаются блестки с неба. Красиво очень.

– Зачем я ваапще? Нужности я своей не ощущаю, понимаешь? Все при деле: дождинки падают вниз, в море плавают гигантские кальмары, Киану Ривза зачем-то в романтическую комедию запихали, а я-то тут каким боком?! Кто я на картине мира? Лишняя деталька.

Краем глаза-то кошусь на Мироздание, а у него уже под теплыми руками мозаика. Куча разноцветных пазлов, и оно их на огромной скорости в картинку собирает.

– Ты сейчас скажешь: «Ой, смотри, вот одного пазлика не хватает, и без него картина не складывается!»

– Умные вы очень все стали.

– Не без этого.

– Реально, если хоть один пазлик потерять, можно всю мозаику выкидывать. Понимаешь?

– Понимать понимаю, облегчения не испытываю. А подуй на меня еще разик блестками?

И оно дует. И стою я еще долго возле него. И бубню, и жалуюсь немношко. И прошу себе ноги, как у Анджелины Джоли, и теплую осень.

А когда язык устает от нытья, смотрю на руки и думаю: «Зато как красиво блестят!»