Текст книги "Терапия оглашенных. Хроники молодого психолога"

Наконец, не найдя достойного собеседника, села писать дневник. Сразу же вспомнила свою муху, которая давно пропала (вот поэтому мы предпочитаем собак! Куда более верные друзья). Писала все больше про Михаила, про ответственность, личность… Интересно, а у Бога тоже есть 100 % его ответственности? А перед кем ему отвечать? Перед Собой? Может, дело не в том, перед кем отвечать, а за что… Но ведь если у Бога есть его 100 %, то, наверное, в них входит и мир. Весь мир. Мир – это и есть его 100 %. – Да, конечно, и реализовывает Он эту ответственность тем, что воплощается, и распинается, и воскресает. – Значит, мы все под Божией ответственностью? – Ох, звучит как ересь. – Да… но как приятно! Господи, если Ты отвечаешь за нас всех, помяни, пожалуйста, Михаила во царствии Твоем и сделай так, чтобы он больше не ел кислоту… Аминь.

Глава 13
Почему ленивец упал с дерева?

– Потому что умер.

Я улыбнулась, не понимая, уже шутка или еще нет.

– Почему второй ленивец упал с дерева? Проверить, умер ли первый.

Несколько других людей тоже улыбнулись.

– Почему третий ленивец упал с дерева? – продолжила Даша.

Небольшая пауза. Даша пожала плечами:

– Групповое давление.

Тут уже наконец все захихикали. Да, правда весело, аж живот поджало! Я засмеялась на грани приличия.

– Это я к тому, как мы все разом собрались вокруг кофейного столика.

И люди снова хихикнули. Я взяла свою вафлю, постояла для вежливости и вернулась потихоньку в зал.

Сегодня второй день конференции, и я, конечно, в предвкушении отца Джонатана и его мастер-класса. А когда я вчиталась в тему, я чуть не подпрыгнула: он будет рассказывать про анонимных алкоголиков! Более того, первый доклад после кофе-брейка сегодня также посвящен теме зависимостей, и читает его знаменитая Валентина Дмитриевна Москаленко. На деле она оказалась чудесной бабушкой-раскрасавицей, у которой столько энергии, сколько у остального зала, вместе взятого. Русская Мэрилин Мюррей.

Доклад не имел почти никаких отсылок к православию, но по сути содержал в себе и любовь, и смелость, и смирение – в общем, опять я убедилась, что есть люди, которые, даже если не могут соотнести эти две области (психологии и религии) на уровне терминологии, имплицитно являют картину целостности и этим и заряжают. Насколько я поняла, Валентина Дмитриевна, как и дедушка из первого дня конференции, недавно пришла к вере и стала пытаться привнести ее в свою работу. И – опять же, насколько я поняла – это оказалось почти бесполезно, потому что работа ее и без того глубоко христианская.

Валентину Дмитриевну засыпали вопросами, и меня особенно тронул ее ответ на вопрос: «А пьете ли вы сами?»

– Я отношусь к строгим трезвенникам, и я объясню почему. Я спрашиваю пациентов: «А есть ли в вашем окружении кто-нибудь непьющий?» И часто нет никого, ни одного человека в окружении! И тогда я могу сказать такому пациенту: вот, теперь есть я.

Отец Джонатан слушал доклад заинтересованно и даже писал в планшет какие-то мысли – свои ли или Москаленко, кто знает. Мы сегодня снова сидим рядом, и по мне, так все – мы уже лучшие друзья. Я рвусь обсудить с ним тему зависимости, но понимаю, что буду торопить события: ведь он будет представлять ее на мастер-классе.

А почему я сама до этого не задумывалась, как христианство работает с зависимостями? ежу ясно, осуждает, но что дальше? «Пьяницам в алтаре не место», – вспомнила я отца Игнатия. Но не может же церковь просто гнать зависимых вон! Особенно у нас, в России, где зависимые в основном паству и составляют. Все эти вопросы приберегу для мастер-класса.

После Москаленко выступала Наталья Инина, которую слушали с не меньшим интересом. Вообще, мне все больше кажется, что доклады на психологических конференциях тем лучше, чем больше они говорят об опыте докладчика и меньше – о теориях. Наверное, в этом отношении многие психологические конференции сильно отличаются от классических научных.

К этому времени уже подходил последний доклад перед обедом, и читала его молодая девушка, наверное, какая-нибудь аспирантка, и он был высоконаучный. Когда объявили перерыв на обед, отец Джонатан спросил, не могла бы я помочь ему задать вопрос Валентине Дмитриевне. Мы подошли, дождались своей очереди и обратились. Тут же оказалось, что Валентина Дмитриевна владеет английским, как многие советские ученые – свободно, но с сильным акцентом, даже проще: с чистым русским произношением, – и я из вежливости оставила их, хотя, думаю, таким образом пропустила лучшую дискуссию дня.

* * *

Но, к счастью, меня нашла группа нашей супервизии и позвала вместе обедать. Даша раньше не видела Инину и делилась своими впечатлениями, а Клим все обсуждал с отцом Сергием какие-то особенности устройства РПУ как вуза, на что отец Сергий периодически кивал. Юлия говорила с Катей и Елисеем, но, заметив меня, кивнула мне и достала из сумочки книжку, которую обещала дать почитать. Книга была Марии-Луизы фон Франц.

Пошатались по площади, решали, куда пойти. В итоге выбрали что подешевле и пошли в кафе с самообслуживанием. Благо времени масса.

Кое-как нашли стол, за которым все поместились, сдвинув все стулья, которые были, потеснее и приставив от других столов дополнительные. Юлия, Катя, Клим и я взяли себе полноценные обеды, остальные брали какое-нибудь одно блюдо или вкусняшку к чаю/кофе. Я была голодная как лось и старалась не терять нити дискуссии за вниманием к еде. Хотя еда оказалась хуже, чем обещала быть, и останавливаться на ней особо не хотелось. Обсуждали доклады, конечно.

– А как же ваш вчерашний мастер-класс? – спросила я, хотя и переведя тему, но не слишком раскаиваясь: обсуждение было вялотекущее.

– О-о-о, это было увлекательно, – ответила Даша, разламывая пакетик с сахаром.

– Даже так?

– Да, дискуссия вышла… горячая, – более осторожно сказала Юлия и улыбнулась отцу Сергию.

Я заволновалась, что сейчас они вспомнят про конфиденциальность и ничего не расскажут, но Даша продолжила:

– Клиентский случай был мой, и, если не вдаваться в подробности, запрос клиентки был на поддержку в процессе развода. И тут одна участница накинулась на меня, что нельзя в таком поддержать клиента!

– Да, она, конечно, не совсем «накинулась», но была довольно оценочна… – снова вступила Юлия.

– В целом отец Сергий ей ответил по полной! – довольно закончила Даша.

– И что же вы ответили? – спросила я. Мне стало неприятно.

– Что мы психологи, а не институт благородных девиц, – ответила за него Даша. – Так ведь, отец Сергий?

– Мы об этом с вами уже говорили, – заговорил наконец отец Сергий, оторвавшись от помешивания кофе. – Сложно лечить людей, когда у нас самих православие головного мозга… Все думают: если я теперь христианский психолог, можно забыть профессиональную этику и установки. Будем спасать души!

– То есть можно поддерживать клиентку в разводе? – улыбнулась я, подыгрывая. Отец Сергий усмехнулся. – А что там вообще было в кейсе, там домашнее насилие?

Теперь Даша оторвалась от помешивания.

– Люди разводятся не только из-за побоев, Соня.

– Да-да, я понимаю, но… действительно ведь есть проблема разводов и отношения церкви.

– Отношение к церкви, конечно, у нас замечательное, – сказал отец Сергий, – только относится оно к шестнадцатому веку. Вы знаете, что сегодня нормативной считается сериальная моногамия? Люди живут в паре какое-то время, иногда по нескольку лет и даже по десятку – а потом расходятся и образуют новую пару… А церковь – как тот ребенок, который закрыл глаза и думает, что мир исчез.

Я посмотрела на Катю и Дашу, ожидая найти в их глазах что-нибудь вроде бунта, но Даша кивала, а Катя слушала с круглыми глазами, как напуганная.

– Вы думаете, церкви стоит изменить отношение к браку? – сказала я несмело, но все же сказала.

– Я думаю, церкви пора понять, что ее составляют грешники и что эти грешники грешны постольку, поскольку они живые. Хватит делать вид, что мы – церковь сверхлюдей. Христос пришел к недолюдям, а не к сверхлюдям.

– Что это значит?

– У меня полприхода разведенных. Куда мне их девать? Проклясть? Отлучить от причастия?

– Нет, отлучать, может, и не нужно, но оправдывать количеством разводов их сущность тоже…

– Дело не в том, чтобы оправдать разводы. А в том, что церковь табуирует одни стороны жизни – например, разводы и аборты – и смотрит сквозь пальцы на другие. Вот Москаленко сегодня говорила об алкоголизме: много церковь говорит о вреде алкоголя? Я ни одной проповеди не слышал. А про семейные узы – каждая вторая…

– Есть же служба, помните, на Усекновение главы Иоанна Предтечи, – заметила Катя, – где молятся о «грехе винопития»…

– Ох, это вообще отдельный анекдот, – махнул рукой отец Сергий.

Все ненадолго замолчали.

– Вчерашний запал не прошел! – засмеялась Даша, чтобы разгладить атмосферу, и продолжила, обращаясь ко мне: – Там еще участница такая была… Знаешь, типичная мамочка.

Я улыбнулась, не знаю зачем.

– Пришла с мужем, беременная, все как надо.

Я еще продолжала улыбаться, но на автомате.

– Я думаю, это просто была ситуация конфликта ценностей, – начала Юлия, – в такой ситуации главное – сохранять уважение к мнению другого. Действительно, у той участницы… это не совсем вышло.

Я погрузилась в свою тарелку, жалея, что не могу нырнуть в нее с головой. Так это Чуне они вчера объясняли, что она оценочная! Даже невольно улыбнулась тому, каково было Чуне получить такую обратную связь. С другой стороны, испытываю гордость за Чуню, умеющую отстоять свое мнение даже в большой группе, даже посреди конференции. С третьей стороны, беспокоюсь, что там ей наговорили и что она наговорила, как всегда беспокоишься, когда твои друзья ругаются и ты думаешь, чью сторону занять и занимать ли. Вспомнила ее сухой разговор вчера и СМС, что сегодня неважно себя чувствует и не приедет. Так вот оно что… Решила зайти сегодня к Чуне и узнать ее версию событий.

Разговор подхватил Клим:

– Может, вчера и правда вышло непонимание… Но участницу эту я знаю и могу сказать, что вообще человек адекватный и чуткий к чужому мнению… Возможно, здесь просто попали в больное место.

Да, действительно, родители Чуни развелись, и разводились грязно, с кровопролитием.

– У тебя как раз лекция будет про семью ведь, да? – обратилась я к Климу. – А ты там про разводы будешь говорить?

Отец Сергий задел рукавом ложку, и она полетела со стола, хлюпнув кофе из чашки на стол.

– Простите…

– Нет, вообще, я не собирался…

– А если спросят? Что скажешь?

Клим осмотрелся:

– Наверное, будет зависеть от того, как спросят.

– Извините. – Отец Сергий встал, давая понять, что идет в туалет, так как ложка по дороге оставила несколько следов на память по всей одежде. Рясу отец Сергий снял перед выходом и свернул в пакет.

– Я думаю, – начала Катя волнуясь, – что все-таки разводы – меньшее из зол. Помните, как у Достоевского, кажется, женщину забил муж до смерти? Или Анна Каренина… в общем, я думаю, лучше развод, чем вот такие… трагедии.

– Я думаю, это не наше дело – решать, что для клиента лучше, что хуже, – сказала Даша.

– Но, – попробовала стоять на своем Катя, – во всех этических кодексах говорится, что терапевт имеет право не брать клиентов, если это идет в противоречие с его ценностями. Не просто тех, кто не разделяют, но если он не сможет вести терапию, не предав своих ценностей. Это, кажется, все сегодня признают.

– Да, – сказала Юлия, – действительно, понимать, что ты не способен помочь человеку, потому что у тебя здесь какие-то свои… м-м-м, особо уязвимые места, – по-моему, это не только не признак слабости, но, наоборот, признак психологической зрелости терапевта.

– Но тогда куда же идти православным, которые хотят помощи в вопросе – разводиться или нет? Получается, автоматически христианские психологи от них отказываются.

Даша начала отступать. Интересно, как с уходом отца Сергия общее настроение колыхнулось «против» разводов.

– Я не думаю, что все христианские психологи будут придерживаться такой позиции, – сказала Юлия так, словно она тот самый христианский психолог с «другой» позицией, – так что, если человек ищет помощи, он всегда ее найдет. Другое дело – что мы имеем право признать, что с той или иной темой мы не работаем, потому что в ней наши убеждения не дают нам сохранять терапевтическую позицию.

У Юлии мелькнул телефон, она пробежала глазами сообщение, слегка улыбнулась и стала отвечать.

– Да, с этим я согласна, – резко сказала Даша.

– Да, я тоже, – мягче сказала Катя.

Мы переглянулись, подышали. Ручей дискуссии измельчал. Некоторые начали есть активнее. Юлия продолжала переписываться.

– Для меня вот тоже семейные отношения – непростая тема, – продолжила вдруг Катя, – я с ними уже третий год работаю в терапии. Дело в том, что мы с мамой и сестрой были папиной второй семьей. Ну, семьей на стороне. И вот спросите меня, хотела бы я, чтобы он развелся и ушел к нам?

– Конечно, – понимающе ответила за нее Даша.

– Я вот не знаю. Сейчас мы с сестрой наконец начали общаться с детьми из той семьи. И я вдруг поняла, что я рада, что у них это было – нормальная семья! Ну, относительно нормальная.

– А ты не думаешь, что это может быть рационализация? – спросила Даша. Старый добрый Ядовитый Фрейд.

– Конечно, конечно, – улыбнулась согласно Катя и, подумав, стала ковырять оставшиеся рисинки в тарелке.

Наконец вернулся отец Сергий. У меня возникло забавное чувство, что в его отсутствие мы сколотили заговор и теперь не могли просто продолжить разговор. Впрочем, отец Сергий тоже залез в телефон, как только сел, и не сразу его убрал. Как будто за столом не с кем поговорить!

По дороге обратно я пыталась заговорить с Катей, но никак не получалось мотать клубок – все ниточки слишком короткие. Признаюсь, мне стало стыдно: я представляла Катю маленькой глупенькой студенточкой, а теперь чувствовала себя, как будто твой сосед оказался героем Великой Отечественной, а ты не знал. Мне хотелось сказать, что у меня тоже в семье проблемы, но выходило так глупо, что в итоге обсуждали какие-то книги и снова доклады, и настолько вяло, что даже до погоды дело дошло, а это всегда плохой знак.

* * *

Мастер-класс устроили почти на проходной, в холле. Мы расселись во втором ряду, хотя Даша, отец Сергий и Юлия сели подальше. Ох уж эти профессионалы! Как будто сесть поближе – для глупеньких, а нам, взрослым, это все уже приелось, мы так, чисто на чай заглянули.

Только когда я увидела отца Джонатана, вспомнила, как ждала этого мастер-класса. Помолились, спели «Царю Небесный». Ох, люблю за это православные конференции! Все вместе молимся и занимаемся наукой. Ну не здорово ли? Отец Джонатан сел и на секунду погрузился в молчание. Вдруг он сейчас про себя молится?

– Я дам вам загадку, – начал он. – Меня зовут архимандрит Джонатан.

Пауза.

– Но также меня зовут Джон, и я – алкоголик.

Что?.. Кто-то из зала сказал: «Здравствуй, Джон», кто-то захлопал.

– Я трезв вот уже тридцать лет.

Когда отец Джонатан сказал: «Я – Джон, и я – алкоголик», у меня сердце упало в живот. Там оно было очень тяжелое, как будто желудок силился его переварить. Информация про трезвость, казалось, слегка меня успокоила. Но все равно – что-то во мне случилось… трагическое. Отец Джонатан рассказал про свой опыт и пьянства, и трезвости. Как он стал ходить в группы. Рассказал, как однажды, стоя в алтаре на службе, не мог смотреть на Господа (служил службы пьяным). Служил – службу – пьяным… Так вот, он не мог взглянуть на икону Христа, но мог взглянуть на коробочку в руке святителя Пантелеимона, только туда, даже не в лицо Пантелеимона. На нее он и смотрел и молился святителю, чтобы тот его исцелил.

Он рассказывал много историй, а я слушала и не могла поверить, какой мир большой и удивительный. Я думала, что, наверное, отец Джонатан и правда святой, а еще что человечество прожило самые сумасшедшие опыты, какие можно представить, а делает вид, что самое страшное, что может случиться с нами, – это не полностью прочитать последование к Причащению. «Пьяницам в алтаре не место» – вспомнила я. А вот Господь приходит к священнику, читающему анафору нетрезвым, – постой, значит, он причастится не натощак, подумала я. Ох, какие глупости лезут тебе в голову… Границы мира все-таки такие… призрачные. Все бывает. Все Господь видит. И как-то Он все это вмещает.

Потом пошли вопросы. Встал Клим.

– Отец Джонатан, скажите, вот вы описываете духовный путь алкоголика. Как быть тем, кто… в общем, не имеет никаких… особых проблем, зависимостей?

– Да-да, – улыбнулся отец Джонатан. – Мы таких называем the normies. Им действительно труднее. – И все засмеялись.

После встречи Клим еще подошел к отцу Джонатану и что-то долго у него выспрашивал вместе со всеми. Вот жук! Этот ленивец всегда упадет с дерева заодно со всеми. – При этом он, а не ты, заступился за Чуню в разговоре. – Эй-эй! Я заступалась! – Ты спорила насчет разводов, а не защищала Чуню! – Что это еще за мысли?! Чуня – мой друг, конечно, я готова за нее заступиться. – Почему же это сделал Клим?..

Вот тут я не на шутку разозлилась на эти глупые сравнения и решила из принципа не подходить к толпе, окружившей отца Джонатана. Сам отец Джонатан тоже был возбужден, перебегая от одного конца стола к другому, чтобы вслушаться в вопрос, и обещая некоторым продолжить дискуссию в частной переписке. Не дай Бог еще Клим возьмется с ним переписываться!..

Но все это продлилось недолго: прозвенел колокольчик, что значило, что сейчас начнется завершающее заседание. Я держалась ближе к отцу Джонатану, чтобы сесть снова вместе, а он по пути беседовал с каким-то (на вид греческим) монахом. Да, действительно, и беседовали по-гречески.

Все снова собрались в зале. На конференции – как на бале или поле сражения у Толстого: все действующие лица в одном месте. Сейчас, когда все вот-вот закончится, я заметила это особенно ярко. Отец Сергий болтает с Натальей Ининой, Клим помогает перенести микрофон девушке-волонтеру, вдруг увидела в дальних рядах отца Георгия, пришедшего с дочерью, помахали друг другу! И снова коллеги, учителя, знакомые… Может, мы и не понимаем на глубине, что такое христианская психология, – но сколько нас таких, непонимающих, все-таки хотят, чтобы она была!..

Все расселись, стали утихомириваться. Заключительное слово взял Борис Сергеевич Братусь и стал медленно, плавно, как медитацию, вести свою речь про историю христианской психологии, про отца Василия Зеньковского, отца Бориса Ничипорова, про дореволюционную психологию и девяностые, про личностное и духовное… и про то, что призвание христианского психолога – исцелять души, и напоминать человеку о его достоинстве и предназначении, и нести культуру просвещения и веры, и подкреплять опыт знанием о том, как все устроено…

Так говорил Борис Сергеевич, и, когда он закончил и предложил помолиться, все мы поднялись и запели, а потом оглядывались друг на друга, шумели, обнимались, говорили, не хотели уходить, улыбались даже тем, кому не привыкли улыбаться, и заговаривали с незнакомыми, и легко делали то, что казалось бы в другое время неприлично и неуместно.

А на улице темнело, и темнело так, как темнеет только в центре Москвы, – так светло темнело, как темнело, когда Наполеон уходил из города. Казалось, что не день темнел, а ночь светлела. В воздухе был скорее запах холода, чем ощущение. Не хотелось идти в метро, хотелось пройтись по Никольской к Кремлю, а потом по Красной площади, Александровскому саду, Волхонке, выйти к храму Христа Спасителя, а потом от него на мост над Москвой-рекой, вдохнуть всю эту красоту и улететь.

Но позволила себе лишь немного задержаться на площади, посидеть в сквере. Удивительно! Забыла попрощаться с отцом Джонатаном. Сижу блаженствую. Заметила, что также в сквер пришли отец Сергий с Юлией, и в первый момент привстала к ним, но остановилась. Они прошли к дальней лавке, не заметив меня, и, сев, стали обсуждать что-то взволнованно. В один момент Юлия взяла отца Сергия за руку, а он стал кивать головой. Тогда она положила голову ему на плечо. Я вскочила, чтобы уйти, и, уже уходя, поймала их взгляды. Они меня тоже увидели.

* * *

– Какой чай будешь? У меня есть белый, зеленый, есть с женьшенем…

– Чуня, какая-то ты напряженная.

Чуня усмехнулась:

– Да, сейчас буду заземляться. Так что я пропустила?

– Отец Джонатан провел супер-мастер-класс!

– Это понятно!

Чуне он тоже понравился, она сказала, что он очень «конгруэнтный».

– Кстати, о конгруэнтности… Представляешь, у отца Джонатана самого был опыт алкогольной зависимости!

– Да, конечно, это было понятно, – как ни в чем не бывало заметила Чуня, заваривая маленький китайский чайничек.

– Да? – разочаровалась я. Что ж я такая наивная-то?.. Вспомнила эпизод в сквере, дернулась к чаю.

– Поэтому он мне так и понравился. Он говорит как нашедший собственную целостность. Прямо как юнг.

– Кстати, ты читала фон Франц?

– Читала, но она терпеть не может христианство. В остальном очень интересный автор.

– Удивительно, как ты…

Я чуть не подумала про Чуню, что она узко мыслит!

– Что?

– …ясно понимаешь для себя, что у автора брать, что нет.

Чуня стала разливать чаек. К счастью, в обычную, не в китайскую кружку, иначе мне понадобилось бы их минимум пятнадцать. Как-то Чуня пробовала устроить китайскую церемонию, и я все испортила, потому что не могла так долго пить такое ничтожное количество жидкости.

– Мне Юлия дала книгу. Вы с ней успели познакомиться, да?

– Соня…

– Что?

– Помнишь в «Римских каникулах» Уста истины? Ты бы сейчас стала однорукой.

Мы рассмеялись. Мне хотелось что-то спросить про Юлию, и я сама не понимаю что.

– Что тебе сказали на этом тренинге?

– Соня… я боюсь осуждать твоих друзей, потому что тогда… ты будешь осуждать меня.

– Что?!

– Ты всегда защищаешь всех от меня.

– Что?!

– Спроси Сашу.

– Саше-то откуда знать?

– Вот! Ты и его защищаешь!

Рассмеялись опять.

– Ты знаешь, сейчас у меня действительно нет настроя никого защищать. И вообще!..

Только не говори, что ты защищала Чуню, это будет неправда.

– Я сама не согласна со многим, что они говорят! Вот.

– Хорошо. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что твой отец Сергий поплыл. Я думаю, что он из тех, кто слишком много думает и слишком мало слушает.

Почему «мой» отец Сергий?!

– Еще я думаю, что они постоянно флиртуют с Юлией. И это отвратительно. Я вообще не уверена, что ему стоит быть священником.

Это «флиртуют» тяжело упало мне на сердце. Чуня уже это успела заметить. А мне нужно было ткнуться носом, чтобы увидеть.

– Может, он просто в поиске?

– Ты же обещала!

Я прикусила свою мысль.

– Они решили, что я против того, чтобы сопровождать клиента в бракоразводном процессе. Ни фига это не так. Просто они с водой выплеснули ребенка. Конечно, мир сложный. Конечно, всех людей нужно принимать и уважать такими, какие они есть, и уважать их путь и их выбор. Но все равно есть добро и есть зло. Они сложные, они непонятные и неожиданные, но они есть. Дети это понимают. Мы привыкли говорить, что это упрощенное мышление, но я думаю, именно в этом нам нужно быть как дети. Помнить, что есть «хорошо» и «плохо». И не запудривать себе мозги всем этим постмодернистским жаргоном, флиртуя при этом с одними и смеясь над другими!

– Чуня…

Чуня раздражилась сильно и теперь раздражилась до слез:

– Это мерзко, понимаешь! Гадко!

– Чуня, дорогая… – я полезла обниматься. Чуня сдалась и стала плакать, обнявшись. Потом снова захотела говорить, уже мягко.

– Ты знаешь, почему я так реагирую…

– Да-да, из-за того семинариста.

– Ты понимаешь, я правда думала, что не смогу быть с Сашей, потому что была не девушка?!

– Да, я помню. Хорошо, что Саша такой адекватный и нормально отнесся.

– И это не просто моя травма говорит. Это правда: люди в черном имеют больше власти, и поэтому им непозволительно то, что позволительно нам, быкам.

Чуня стала говорить шутками, значит, ей полегчало.

– Ты хочешь продолжать ходить на эту супервизию?

Я немного испугалась:

– Я не знаю…

– Ну, ладно. Но ты будешь сохранять критичность, хорошо?

– Конечно, Чунечка.

– «Чунечка»… – Чуня добродушно фыркнула. – Видимо, придется мне с этим именем смириться.

– Я тоже хотела поделиться… Подожди, мама звонит.

Я взяла трубку. Чуня пошла за чайничком, но я уже встала.

– Чуня, родная, мама просит меня домой. Папа потерялся.

– Боже мой! если что, помнишь, у Саши есть машина. Звоните.

– Конечно, – сказала я и по привычке выпила одним глотком оставшийся чай.

* * *

Папа правда потерялся, и причина очевидна: он вышел выпить. Мама была на удивление мягкой, как будто нужно было позаботиться о лежачем больном, а не искать потенциально попавшего в беду мужа. Она попросила меня посидеть дома, пока она походит по кварталу поищет, и хотя я хотела идти вместо нее, она была права, заставив меня остаться: я и боюсь темных дворов, и не знаю, куда папа обычно ходит. Я сидела в одном положении, наверное, час. Мысли мои, впрочем, не сидели. Они разрисовали все сценарии, вплоть до того, в котором я вынуждена уйти в монастырь – где здесь вообще причинно-следственная связь?!

Мамины поиски не увенчались успехом. Решили подождать до полуночи. У мамы промокли ноги, и когда она сняла колготки, я увидела, что ноги у нее опять распухшие и посиневшие.

– Давай кафизму почитаем? – предложила мама так спокойно, как будто уже по умершему читаем. Но я знаю, для мамы это самое действенное средство. Давай.

Часто заставляю себя читать с мамой, и сегодня сначала читала автоматически, потом заставила себя вслушаться в псалмы, и тогда они стали звучать умоляюще. Господи, помоги. Господи, помоги. Господь заступник мой. Помоги, пожалуйста. «Одержаша мя болезни смертныя, и потоцы беззакония смятоша мя». Представляю себе, как это говорит папа. Господи, помоги папе! «Взыде дым гневом его». Господи, я помню, что это все ветхозаветные представления, а Ты не гневный, Ты не хочешь нас губить, а хочешь спасти, не губи, пожалуйста, папу!

Вдруг мама прервалась читать, и я увидела, что она всплакнула.

– Мама!.. – тут же кинулась ее обнимать и расплакалась с ней.

– Ничего, Соня, ничего, ты продолжи, – попросила мама.

Я взялась читать дрожащим голосом, капая с носа на книжку и стирая рукой, которой потом переворачиваю страницы и все равно мочу края.

К полуночи папа не вернулся. Мама решила звонить в полицию.