Текст книги "Терапия оглашенных. Хроники молодого психолога"

– Не знаю даже. Нормальные. Любовь – это чувство?

– Вы чувствуете любовь?

Снова усмехнулась.

– Знаете, это не то, что ты ее прямо чувствуешь, а то, что она просто есть, и все. Есть и есть. Понимаете?

Мы с Еленой топчемся на месте, традиционно называемом «Любовная лодка разбилась о быт». Проблема в том, что я не верю, что есть некий закон, по которому всякая лодка нормативно разбивается о быт.

Но подожди. Мало ли во что ты веришь. Как Елена это видит? – В том-то и дело, что я не могу сказать. Она как деревянная. – Хорошо, но что у нее есть? – есть вот эти страхи. – Хорошо. Тогда отнесись к ним с уважением. Это то, что сейчас есть, такое у тебя тесто для работы.

– Однако я вижу, что вы чувствуете в отношении Александра страх?

Елена подбодрила меня кивком в благодарность, что мы вернулись к ее главной теме.

– И когда вы приходили в прошлый раз, и в первый раз – там тоже был страх, верно?

– Да, я уже тогда волновалась.

– Вы помните, когда этот страх начался?

Елена удивилась, но мы точно идем в ту сторону.

– Так даже не скажешь…

– Тогда давайте попробуем по-другому. Я прошу вас внимательно подумать и ответить. Не торопитесь. Вопрос мой такой: вспомните, когда вы жили без страха вообще?

Елена округлила глаза, как будто этот вопрос прошел перед ней, как динозавр. Потом она несколько раз тряхнула головой, сбрасывая наваждение:

– А как это понять?..

– Просто по своим ощущениям.

– А так бывает, чтобы человек совсем жил без страхов?

Какой потрясающий вопрос!

– Конечно.

Ответ несколько упрощенный, но сейчас нужно сказать просто.

– И как он живет?..

М-м-м… класс, наконец-то работаем!

– Елена, кажется, ваши вопросы говорят о том, что вы не находите в себе такого опыта? Жить без страха?

– Я действительно всегда думала, что так все и живут. То есть не чтобы я прямо думала, но сейчас вот… думаю. А разве не так?

– Нет, не так.

Я сказала так твердо, чтобы фундировать этот новый опыт.

Только когда консультация закончилась, я спохватилась и испугалась: откуда такая уверенность? Много ли у тебя самой-то такого опыта? И что бы ты ответила, если бы Елена спросила: «А как тогда?»

Глава 9
Крикуны-критикуны

Сегодня такой день, когда сидишь в телефоне, листаешь соцсети и расстраиваешься от каждого поста. От одного расстроишься, потому что завидуешь, от другого – потому что написан неграмотно, третий написан глупо, четвертый просто сам по себе грустный. Вышел новый русский фильм – о революции. Соцсети пестрят мнениями. От них тоже расстраиваюсь.

Первые расстраивают своей ретроградностью: если фильм про революцию, значит, это повод поговорить, как разрушили вороги матушку-Русь, а если фильм не этот аспект ставит в центр, то и сам фильм вражеский. Особенно нападают на линию с царской семьей, которая, судя по всему, в чем-то провокационная. А так как царская семья – наши святые, то создателей фильма предлагают анафематствовать и плевать им в лицо, если встретишь на улице.

Есть вторая группа – те, кто полемизируют с первыми. Здесь грусть в том, что они скатываются в то, чтобы копать грязное белье нашей истории и кидать в лицо противнику. Даже любовницу Николая зачем-то вспомнили. Какое, казалось бы, отношение она имеет к фильму и к проблеме? Какая-то игра в карты, от которой ты невольно не отрываешься, смотришь, кто чем будет крыть. На любовницу Николая – сифилис Ленина. В паре с голодомором. Сверху ложится мракобесие Распутина, Русско-японская, начатая со слов «Нам нужна маленькая победоносная война», и все возможные политические ошибки царя. И чтобы закончить это – победа в Великой Отечественной, которая без твердой руки Сталина была бы невозможна. Но враг еще дышит – вспоминаются жертвы лагерей военнопленных, стигматизация «врагов народа», приводятся цитаты из «Красного колеса». Но тут же – а Кровавое воскресенье? А «столыпинские галстуки»? И так развлекаются, пока в их внутренних учебниках истории остаются неупомянутые страницы.

Есть третий вид постов – посты, разбирающие художественный язык фильма и его эстетику, отмечающие аллюзии, выделяющие новое и традицию, наконец, говорящие о смысле произведения. Эти посты проблематизируют историю как таковую и говорят о принятии обеих сторон, о прощении, об опыте, о том, что можно хранить память и жить, а можно расчесывать прошлое, застревая в нем, и тогда любой разговор становится конфликтом и любое произведение – ретравматизацией. И в этих постах знаете что расстраивает? То, что их нет.

* * *

Сегодня у меня были две консультации на расстоянии в час друг от друга. Собиралась я лениво. Такой день сегодня, когда лезешь в бельевую корзину и перебираешь грязные колготки, чтобы выбрать наименее грязные и еще разок сходить в них. Пока так перебирала, папа прошел на кухню и обратно.

В последнее время мы плохо общались. То есть совсем плохо. Папа все время был в своей комнате, раз в день выходил на улицу, приносил домой что-нибудь в пакете, не больше двух бутылок, судя по весу и звону, и уходил в комнату потреблять. Выходил к ужину.

Я не понимаю реакции мамы. Куда исчезла наша Железная леди? Мама смотрит на папу страдальчески и сжимает губы. Конечно, папу это деморализует, но недостаточно, чтобы перестать пить. Достаточно, чтобы поскорее доесть и уползти обратно в нору.

Но, надо признать, смотря на маму, я тоже делаю страдальческие глаза и сжимаю губы, а говорить никак не начинаю, так что с чего мне ее судить? Наша семья как будто заболела вирусом душевной немоты. Возможно, мне пора на терапию.

Сегодня мой день готовки, потому что… потому что я хочу сготовить постный тортик, потому что… в общем, завтра же мой день рожденья. В качестве подарка я попросила папу с мамой сходить со мной в кино. Заодно родители приобщатся к современной русской культуре. Я подчеркнула, что так как я уже слишком стара, чтобы ждать мягкую игрушку у постели, когда проснусь, этот день рожденья я хочу сделать наоборот: чтобы я делала приятное родителям, а не они мне.

У меня все еще есть в планах открыть когда-нибудь группу поддержки для православных, чей день рожденья всегда приходится на пост. Честное слово! Никакого «Наполеона», никакой «Праги», медовичка или на крайний случай сметанника!.. Чувствуете ли вы трагизм ситуации? Морковный пирог – из года в год повторяющийся рецепт с привкусом постного дня рожденья. Но признаю: с тех пор, как два года назад я открыла для себя цитрусовый крем, бремя стало легче. Спасибо братьям-вегетарианцам.

За всеми этими мыслями чуть не опоздала на консультацию. Не так, как я говорила раньше, в пределах десяти минут до – нет, по-настоящему. Спасло меня то, что Владимир опять опаздывал сам.

Спасти-то меня это спасло, но вместе с тем расстроило: такая хорошая у нас была прошлая встреча! А это опоздание – сигнал, что опять сопротивление взяло верх.

Впрочем, опоздал Владимир всего на четыре минуты и вошел с улыбкой, которая говорила, что он и сам заметил.

Нельзя скрыть: Владимир сегодня хорошо выглядит. Он вообще хорошо выглядит, но сегодня он одет повседневно, в обычный серый лонгслив, который тем не менее обтягивает все что нужно и как нужно, и джинсы с кроссовками. После его рабочего образа эта перемена привлекает внимание. Каким-то боком сознания чувствую некоторое неудобство – а как выгляжу я? – и вспоминаю красивую клиентку Клима. Вызов, значит?

– Софья, я прошу прощения за прошлый раз.

Оу! А что было в прошлый раз?

– Я повысил голос. Я считаю, что повышение голоса – начало насилия, а я против насилия.

– Да? А я увидела в этом просто сильную эмоцию…

– Эмоция эмоцией. Нельзя оправдывать поведение эмоциями.

Владимир так извинялся, что я почувствовала себя виноватой.

– Хорошо. Как вы сегодня? – беспомощный вопрос прибитого психолога.

– Я думал о том, о чем мы говорили. О том, что я эгоист.

Мы говорили о том, что Владимир – эгоист? Опять клиент как-то совершенно по-своему прочитывает разговор. Интересно.

– Я понял, почему я эгоист.

– Простите, могу я вас перебить? Мне кажется, я что-то пропустила. Мы на прошлой встрече пришли к консенсусу, что вы эгоист?

– Не совсем так, но мы об этом говорили.

– Что для вас вообще значит «эгоист»?

– Я и рассказываю.

Поняла. Больше перебивать не буду.

– Я ничему не служу. Конечно, я работаю ради своей семьи, у меня скоро будет ребенок – но это все моя жизнь. А что помимо этого? Я устроился эгоистически. Как мне удобно.

– При этом вы говорили о неудобствах с женой?

– Да, даже тут я не могу проявить немного терпения!

– Вы уверены, что это то, что там нужно? Терпение?

– София… вы просто не знаете семейной жизни. Она строится на терпении, – «строится» он даже рукой выделил, поставив пальцем точку на коленке.

Совсем наш разговор идет не в ту степь. Так, подожди. Встряхнись. Что происходит? Владимир продолжает говорить о том, какой он эгоист.

– Владимир, простите… у меня есть чувство, что я вступаю в роль адвоката. Вы хотите доказать мне, что вы эгоист?

– Нет, зачем мне это надо? – это было очевидное «да».

– Может, вы хотите, чтобы я вам доказала обратное?

– А вы сможете? – еще одно «да». Эх, крутит его сегодня…

– Если вы не против… Я не знаю, смогу ли я. Я точно не знаю, есть ли в этом смысл. Но мне хотелось бы поделиться с вами моим мнением. Вы не против?

– Конечно.

– Я не считаю, что вы – эгоист.

Вот так можно выйти из сети двойных посланий. Владимира заело.

– Тогда… что со мной не так?

– Почему с вами должно быть что-то не так?

Так и знала, что этот вопрос его разозлит.

– Зачем я к вам хожу, по-вашему?! – интонация на грани повышенной. Поэтому я взяла на тон тише.

– Я могу еще раз поделиться своим мнением?

– Ну?

– Вы ходите, потому что вы чувствуете себя несчастным. Потому что вам плохо.

Странное дело – ведь дешевая фраза! Ведь с этим сам клиент приходит и это первое, что он говорит! Но вот сказала в нужный момент – и встрепенулось понимание между нами, связь, надежда.

– И я думаю, что то, что вам плохо, не говорит о том, что с вами что-то не так. Говорит это только о том, что вы – человек. У которого есть свое страдание и свой поиск счастья.

Ох, пафосно пошла. Берегись. Но Владимир слушал, глотая. Решила еще накинуть.

– Мне слышится, что здесь есть представление: если у меня не все в порядке, со мной что-то не так. Хорош тот, у кого все хорошо.

– Конечно! Разве что-то не так с этой мыслью?

– Христу часто было не очень хорошо. Как и многим нашим святым.

– Но одно дело – когда с тобой плохо обращаются, а другое – когда это происходит внутри, когда это твои чувства.

– Кажется, у Христа и негативные чувства тоже были?

Владимир заедал.

– Но я не понимаю… Тогда все в порядке? Можно расслабиться? Но я не могу расслабиться! Мне не нравится так жить!

– Как жить? Расслабленно?

– Нет, мне не нравится жить с этими негативными чувствами.

Очень красивая гипотеза у меня нарисовалась, что Владимиру и правда не нравится жить расслабленно, что его напряжение несет определенные функции, но сейчас для этого рановато.

– Дело не в том, чтобы «расслабиться». Дело в том, чтобы принять себя с этими чувствами.

Ох, вот мне и сейчас стыдно за то, сколько за консультацию я говорю штампованных штампов! «Принять себя с этими чувствами», честное слово… Забавно то, что все эти заповеди приходится повторять из раза в раз, и люди слышат их как откровение. Есть банальность зла у Ханны Арендт, а есть банальность блага, которая заключается в том, что, когда формулируешь, все самые глубокие истины звучат ну бе-е-е, ну ни о чем. Даже «Бог есть любовь» звучит так себе. Может, конечно, в этом и красота – в том, что язык не может схватить всей полноты переживаемой правды. Да, но пока языком ее не схватишь, она тоже до конца не проявится. Диалектика, в общем.

– Я не понимаю… если я приму себя со всеми своими чувствами, то как я изменюсь?

– Да, этот парадокс еще Роджерс заметил. Мы можем менять себя, только когда мы примем себя такими, какие мы есть.

– Но как это работает?

* * *

Перекину этот вопрос вам: как это работает? Верите ли вы Роджерсу? Потом, следующий вопрос – где это есть в христианстве? «Люби ближнего, как себя». Значит ли это: «Люби себя, как ближнего?» Да, наверное. Но все же у нас больше упор на «возьми крест и следуй за Мной». Вот Владимир. На первый взгляд, его крест – это его семья, забота о ней. Православные бы сказали, легонький такой крестик. Но когда он пытается взять и идти, он то ли не может идти, то ли идет не в ту сторону. На это скажут: грехи не дают, нужно терпеть. Да-да, наверное, это можно назвать грехом. Но в чем суть, в чем содержание? Скажут: в гордыне и нетерпении. Это не содержание, это одни названия. Мы, психологи, сказали бы – ярлыки. И чтобы не повесить ярлык «ярлыки», постараюсь раскрыть. Можно объяснить форму. Например, Владимир сердится, когда жена заходит, – гнев. Нетерпение. Это ярлыки, форма, обертка. А можно понять содержание. Я хотела привести ряд гипотез, что за содержание может быть у гнева Владимира. Но, начав писать, поняла, что я снова буду объяснять. Если же пытаться выразить, как выглядит понимание… Когда Владимир гневается, я вижу, что человек страдает. И вдвойне страдает оттого, что в его голове есть осуждение этого страдания. И у нас в головах оно есть. Мне тоже не нравится его злость.

Конечно, с нами, людьми, что-то не так. Это «не так» мы, православные, назвали грехопадением. И хотя в этом есть глубокая богословская интуиция, в повседневной жизни «грехопадение» чаще ярлык, который употребляют, чтобы показать, как сами же пронизаны этим грехопадением. Почему мы так упорно делаем вид, что мы не все – грешные и притом грешные внезапно? Нет-нет, православные, конечно, сами первые распишут вам, какие они грешные, – мы натренированы регулярными исповедями. Но тогда, казалось бы, реагируйте спокойнее, когда видите грех в мире? Нет, что ты, поцеловать икону в месячные – конец света. Что уж говорить о раздражении и депрессиях. Тем более – о грехах-Волдемортах, которые и упомянуть страшно. Убийство, кстати, не среди них.

Странный мир! Христианство дало нам внимание к личности, к нашему содержанию в противовес форме. Но сегодня по факту содержание узурпировала психология. Форму же узурпировала церковь. церковь объясняет, психология переживает. Не так это должно быть.

Если Владимир злится на себя, священник должен быть первый, кто скажет: «Все в порядке, ты не изверг. Мы все злимся. Но как ты думаешь, что это значит, то, что ты злишься?» Но что скажет наш священник? «Нужно с любовью терпеть. Это все искушения. Нужно молиться». Что значит терпеть? Просто формально ждать или проводить какую-то работу по принятию? Что значит искушения – испытание, в котором есть смысл, или бесовская работа, в которой ничего хорошего нет, как камень в ботинке? Как молиться, наконец? И где вообще во всем этом Бог, тот Бог, Который с нами от ныне и до века?

Отец Иоанн за трапезой продолжил тему. Говорил духоносно, судя по лицам людей. Между консультациями я пошла поесть и попала на час пик, когда священники освобождаются после службы и еще не расходятся по требам. Сегодня были отец Георгий и отец Иоанн. Отца Игнатия не было, слава Богу.

Когда я налила себе супа и присела с краю длинного стола, по другую сторону которого сидели священники и пара алтарников, а с нашей стороны пара женщин из хора (Лиза в трапезную не ходит, так что нашего пересечения тут, к счастью, не случается), уборщица и просто одна давняя прихожанка, – так вот, отец Иоанн, очевидно, вел песню про вышедший фильм. Даже не хочется пересказывать, что он там говорил, достаточно обозначить центральные темы: мракобесие, последние времена, святые отцы. Иногда я подозреваю, что, может, это и есть все три мысли, которые крутятся у отца Иоанна в голове?

– В общем, искушение, братья, опять искушение. Не дадут нам расслабиться! – подмигнул всем отец Иоанн бодро. Он был из тех, кто мыслил духовную жизнь целиком в контексте военной образности: бесы подкладывают мины соблазнов; мы устраиваем им диверсии усиленным постом; они проводят разведку через «пустые мысли»; мы отступаем, поддавшись греху, – и так, в общем, и развлекаемся. Бог тут выступает этаким далеким маршалом Жуковым, которого никто не видел, но все верят, что он за всем следит и все контролирует.

– Я вот тоже считаю, батюшка, – подключился алтарник, – все это рассчитано на молодежь. Они истории уже не знают, им что угодно за чистую монету сойдет… А, Сонь?

– Я подхожу под категорию молодежи?

– Ну, ты вот что про это все думаешь?

– Про что?

– «Люди Божьи» видела? – так фильм называется.

– Нет.

– Читала про него?

– А смысл читать? Смотреть надо.

– Во-от, – потянул алтарник, пока не зная, куда приткнуть этот ответ, – ты посмотри и скажи как психолог – обрабатывают нам мозг или нет?

Мне не хотелось поддерживать это направление.

– А кто смотрел здесь? – спросила я.

Все покачали.

– Ну, тогда и обсужд…

– Да там смотреть не надо, чтобы понять! – возник отец Иоанн. – Святого царя – показать голым!.. Что там еще смотреть?

На секунду представила, внутри меня шевельнулось: «Правда, нехорошо».

– Делают что хотят, – сердобольно заметила уборщица, красивая худая женщина, старающаяся всегда держать одно выражение лица, – и никто их не остановит.

Когда отец Иоанн хотел вступить в разговор, он издавал булькающие звуки в начале слов. Вот и сейчас.

– А еще, читал я, – дорвался он до эфира, – режиссера спросили, зачем это все? Сказал: показать по-человечески. царя он по-человечески хочет показать!..

– А что, царь – не человек? – добро улыбаясь, вставил отец Георгий.

– А почему у них, если по-человечески нужно, обязательно будет грязь вот эта… похабщина…

– Вы знаете, – вспомнил второй алтарник, – что государь император каждое утро начинал с того, что холодной водой обливался? И зимой, и летом! Такая дисциплина у него была!..

– Голым обливался, надо думать, – опять улыбнулся отец Георгий.

– Это уж я не знаю, – перепугался алтарник, – ну да, голым, как же еще…

– Всегда самое простое – раздеть, – продолжил отец Иоанн, – а зачем? Чтобы принизить!

– Да, правда, отец Иоанн, – ответил отец Георгий, – сложно нам возвышать человека, когда он голышом…

– А как же античные статуи? – подумала я вслух.

– А как же Христос на кресте, едва прикрытый? – поддержал отец Георгий. – Да и нагота разная бывает. Может, это только примета нашего времени, что мы так на голых реагируем… есть здесь что-то фрейдистское, а, Сонь?

– Вы думаете?

– Да нет. Я тоже, как видишь, самого фильма не смотрел, но пока мне слышится, что это, возможно, просто аллюзия на короля из Андерсена, – это предложение отец Георгий сказал потише, и оно прошло незамеченным.

– Античные статуи… – а отец Иоанн продолжал думать вслух, – там, где культ тела, там и разврат.

– А где стыд тела? – улыбнулся отец Георгий. С большими компаниями он часто занимал вот эту добродушно-подтрунивающую позицию.

– А где стыд – там благочестие!.. Помнишь, как Мария египетская?

Я хотела вставить что-то про то, что стыд – обратная сторона разврата и что с психологической точки зрения они мало различаются, но не знала, как это упаковать. Еще скажут, что на Марию египетскую нападаю. А я нападаю?..

– Или как сыновья Ноя. Да, там тоже отец был голый – но как по-разному повели себя!.. Вот и судите, кто эти фильмы снимает – потомки Хама или…?

Что это – многозначительная пауза или отец Иоанн просто забыл, как звали Сима и Иафета?

– Хама, все верно, – поддержал алтарник.

Мы с отцом Георгием переглянулись.

– Помолимся? – мягко сказал он, и все встали.

* * *

– Отец Георгий, вы знаете про папу и отца Игнатия?

– Что Юрия уволили, да? Знаю. Но, может, это временно, постращать?

– Я не думаю, что папу это застращает. Да и как он его вернет?..

– А ты тоже с отцом Игнатием… что-то там у вас случилось, да?

– А-а-а-а!.. Он вам рассказал.

– Так, в двух словах.

– Как вам все это?

– Ну, грустно. – Когда речь идет о конфликтах, отец Георгий превращается в трепетную лань. Давайте жить дружно. – Может, ты как-то поговоришь еще с отцом Игнатием? Когда все это немножко уляжется?

– О чем?

– Так, знаешь… Помириться…

– Отец Гео-оргий…

– Ладно-ладно, смотри сама.

– Ну, вы-то согласны, что это он повел себя… ужасно?!

– Он – начальник, Соня. Профессиональная деформация.

– И что? Он священник!

– Он настоятель. А это, как говорят в Одессе… – улыбнулся отец Георгий.

– В первую очередь священник!

– В первую очередь он – Игнатий Павлович со своим непростым характером и личностным складом.

Ох и набрался отец Георгий этой психологии!..

– И склад этот надо учитывать не меньше, чем мы учитываем твой и мой.

– Да, ваш склад – миротворческий…

Отец Георгий улыбкой поднял брови:

– Ну, может! Не самый плохой склад, а? Можно потерпеть?

Разговор потеплел.

– А представляете, если бы вы были настоятелем?

– Ох. Боже, даруй отцу Игнатию многая лета, – улыбнулся отец Георгий, и, кажется, абсолютно искренне.

* * *

Опять сегодня встречаемся с Михаилом. Что-то часто мы стали встречаться? У него выпали свободные деньки, и… а как же границы? А что границы… Михаил сразу предупредил, что регулярно не может ходить. – Границы! – Ну что, что границы? Как их держать? Говорить: «Нет, на этой неделе больше не приходи»?

Михаил пришел вовремя! А ты говоришь, границы…

– София, вы помните, я рассказывал про девушку, одноклассницу? В общем, мы с ней стали встречаться…

– М! Поздравляю!

– Мы уже расстались.

Тут Михаил снисходительно улыбнулся.

– Кажется, вы этим не расстроены?

– Об этом я и хотел поговорить. Я чувствую себя сущим Дон Жуаном.

– Да, я понимаю почему.

Михаил ожидал чего-то другого, запнулся, но продолжил:

– В общем, мы переспали – и расстались.

Я подержала паузу. Михаил бросал предложения, как перчатки.

– По вашей инициативе?

– Я бы сказал, по обоюдной. Нам вообще не по пути.

А я все не принимала вызов.

– Хорошо. Понятно.

Михаил начал подергивать коленкой.

– Вы видите? Я вам говорил!

– Что вы говорили? – я почувствовала, что во мне нарастает легкое разочарование.

– Я вам рассказывал про нее? Она была всегда суперотличницей. Довольно симпатичной, плюс она занималась гимнастикой, и фигура у нее была… – тут Михаил смутился и продолжил, перепрыгнув подробности фигуры: – Всем она нравилась.

– Обычно отличницы не из самых популярных…

– У нас была совсем другая школа – вечная гонка достижений. Вот эти лохи, троечники, у нас не задерживались. Так вот, о чем я… Я тоже был одним из первых. И остаюсь, я думаю.

– Какое это имеет отношение к…

– То, что мы могли быть идеальной парой!

– Да, могли.

Михаил замедлился:

– Вам это все неприятно слушать?

– Вовсе нет, – это не совсем правда, что-то мне в этом неприятно, но пока не могу понять что, – просто пока я не слышу, где во всем этом вы. Я слышу некоторый нарциссический фасад и за ним – пустоту.

Ишь! Неаккуратно.

– Нарциссический фасад? Так это называется? – задумался Михаил. Его моя оценочность пока не смутила. Но я все же поспешила исправиться:

– Это просто моя фантазия. Я слышу много об успехе, о достижениях – и у меня возникает ощущение, что отношения с этой девушкой и… – признаюсь, слегка запнулась, – секс с ней – тоже своеобразное достижение.

– Да, да, – задумчиво согласился Михаил, – но здесь есть что-то еще…

Он повис в паузе.

– Вы знаете, сейчас вышел фильм – «Люди Божьи»? Вы смотрели?

– Еще нет.

– Я ходил на днях. И знаете, что отпечаталось… – он поднял руки, пытаясь схватить отпечаток мысли. – Там натуралистически изображен расстрел царя, я бы сказал, жестоко натуралистически… И даже так… я чувствовал себя палачом. Я был им.

– Может, это художественный прием?

– Нет, не думаю. Я думаю, это я… Я думаю… моя жизнь могла бы пойти так, что я бы убил.

У меня немного похолодело сердце.

– Кого? – самый глупый в мире вопрос, Соня.

– Нет, я не собираюсь никого убивать, – рассмеялся Михаил, и я вслед за ним. – Я имею в виду в принципе… – тут он снова стал серьезным, но серьезным… щекотливо, – я думаю, я мог бы даже получить от этого удовольствие.

– Михаил… при чем здесь девушка? – я постаралась собраться.

– Девушка? А!.. Так вот. Когда мы были вместе… Вы простите, ничего, что я так говорю?

Я кивнула, хотя слегка смущалась.

– Когда мы были вместе, у меня было ощущение не что я делаю ей приятно или себе приятно – у меня было ощущение, что я… делаю ей плохо. Сознательно. Специально.

Ох, что за сессия у нас такая…

– Что вы имеете в виду?

– Простите, что я так… Но у меня прямо было ощущение, что я – порчу ее! Простите, но знаете выражение – «девок портить»? Вот прямо так! – почти взвизгнул он.

– Михаил…

Что я хочу сказать? У меня нет мыслей.

– … то, что вы говорите…

Что?..

– …вызывает во мне много тяжелых чувств.

Да. Выдохнула. Михаил тоже.

– Я вам неприятен, да?

– Вовсе нет! – это была правда. – Но мне делается страшно, – и это тоже правда, – за вас, – быстро добавила я.

– Вы не думаете, что я специально вас пугаю?

– Вы начали меня пугать на первой же сессии, когда сказали, что мне нужно будет беречь голову, – внезапно я нашла смелость. – И сегодня вы, конечно, пугаете меня, когда рассказываете мне, как «портите девок», – это мне было сложно произнести. – Я думаю, вы действительно переживаете, что можете быть опасны для окружающих – и для меня, да?

Михаил застыл и ловил слова застывшими ушами.

– Мне хочется сказать, что вам не нужно бояться за меня. Я не боюсь вас. Я не думаю, что вы опасны. Не только для меня. Я не думаю, что вы плохой. Я только думаю, что вы привыкли относиться к людям так, как будто вы для них опасны. И иногда вам хочется обезопасить их… а иногда наоборот. Пугать их. И это вы делаете и со мной.

Здесь я подумала – может ли Михаил действительно быть психопатом? Надо будет позже поисследовать эту гипотезу.

– София… – наконец проснулся в Михаиле голос, – часть меня сейчас очень вам благодарна, – чуть не появились слезы.

Я кивнула:

– А другая часть?

– А другая часть, – Михаил улыбнулся, – говорит, что… вы обманываетесь.

– Что вы действительно опасны?

– Да.

– Для меня?

– Да.

– Что вы можете сделать?

– Я могу… я могу говорить то, что приходит в голову? Я могу… лишить вас чистоты.

Я глубоко задумалась. Время шло. Как часто бывает, стали слышны часы. Я даже люблю такие паузы, они разбивают гладь разговора и расходятся кругами размышлений.

– Подождите, пожалуйста, я думаю… – сказала я, как учил меня супервизор, и продолжила молчать. Наконец – да! Нашлось.

– Да, – сказала я, как сказала бы «Эврика», – вот что я думаю. Я думаю: кто же это был, кто лишил чистоты вас?..

Михаил сжался, как хорек, которого застали врасплох.

– Не знаю. У меня ничего такого не было, – поспешно сказал он. – Меня не били, не насиловали, не… что там еще бывает…

– Что еще бывает?

– В общем, ничего такого, – поспешил он. И замер назад.

– Михаил, помните, вы рассказывали сны, в которых за вами гонятся, и как вы не хотите, чтобы вас поймали?

– Да?..

– У меня нет задачи вас поймать. Я надеюсь, вы понимаете это. За вами никто не гонится. Вы можете сами смотреть в себя – мне необязательно пригвоздить вас к стенке очередным вопросом для этого, верно ведь?

– Да, да, конечно, – постарался усмехнуться он. – Но то, что вы сказали…

– Да, что это у вас вызвало?

Михаил сглотнул:

– Мне стало страшно.

– И поэтому я хочу повторить: за вами никто не гонится. Ни вы не опасны сейчас для меня, ни я – не хочу быть опасна для вас. Если вы о чем-либо не готовы говорить, мы можем не говорить об этом.

– Да-да… Но правда ничего не было!

– Хорошо, – сказала я. Очень хотелось добавить: «Тогда откуда страх», но не сейчас. – Тогда… пока так.