Текст книги "Терапия оглашенных. Хроники молодого психолога"

Человек не в теме.

– Нет, конечно.

– А, да, – спохватился он, – то есть что она могла бы сказать, да? Я так понимаю, это нормально в психодраме – говорить то, чего человек не говорил, но что он мог бы сказать, да?

– Я еще раз извиняюсь, – доброжелательно подхватила Юлия, – перед теми, для кого этот формат совсем незнакомый. Мы работали сегодня с внутренним миром терапевта, в котором у клиента именно такой голос и именно эти фигуры-родители.

– А… можно спросить? – продолжил мужчина, стараясь быть и вежливым, и не ставящим ничто под вопрос, но только учащимся. Он был трогателен. – А что, если… если у клиентки совсем другие мысли? То есть я понимаю, мы работали с проблемой терапевта… Но… полезно ли это для клиента? Достраивать вот так за него?.. Я не знаю, может, это, наоборот, очень полезно.

– Давайте мы спросим у Софии в следующий раз, было ли это полезно для клиентки, – улыбнулась Юлия и этим элегантно закрыла вопрос.

– Я тоже никогда не участвовала в психодраме, – включилась Марина, – спасибо за этот опыт! Очень интересно. Надеюсь… мы помогли Софии.

– София, как ты? – передала мне Юлия.

– Я классно, – только и сказала довольно я. – Спасибо всем большое!

Вот видишь! А не хотела идти. – Знаю-знаю. Молодец, что пошла.

Катя и Дарья поделились тоже своими чувствами: Кате просто сложно было успевать думать (если это чувство), а Дарья переживала то же самодистанцирование, которое испытала и я, сев на ее место. Дарья сказала, что именно так она внутренне ощущает терапевтическую позицию – именно так, как была она в этой сцене. И как ей приятно было побыть в этом чувстве.

Мы уже попрощались, уже я оделась и была на улице, а мыслями все плавала среди вод, которые мы подняли. Все эти новые люди, отец Сергий, Юлия, та семья, бабушка со сломанной шейкой бедра, сестра за границей, мои клиенты, Лиза, Дарья, Клим, я… Сколько жизней, сколько жизней! Неужели все мы идем ко спасению? Папа… Мама… Всех бы нас в огромную групповую терапию!.. В институте нам рассказывали, что Морено (как раз основатель психодрамы) видел ее как способ излечить мир. Он говорил, что по-настоящему эффективна лишь социатрия – психотерапия всего мира. Все улыбаются этому, и я первая – и все же в таких встречах, где затрагиваются души знакомых знакомых знакомых, есть что-то от социатрии: ты вдруг слышишь, как заиграла в Австралии струна, которую ты тронул в Москве, на Мясницкой, и успокоилась бабочка, трепетавшая крыльями, и не случилось наводнения в Индонезии. Господи, будь с нами со всеми.

Глава 4
Горение или выгорание?

Сегодня я в таком дзене, в таком дзене! В таком дзене, что даже спокойно приняла ситуацию, когда ждала Михаила около двадцати минут, после чего он написал, что ему очень стыдно, он забыл про консультацию и не сможет прийти. Просил перенести. По-хорошему, нужно бы отметить этот момент, но после Михаила у меня еще назначены две встречи, первая из которых с Лизой, и сегодня встречу с Лизой я жду ярче всего.

Пока у меня образовался час свободного времени, я решила сходить на исповедь, так как встречи стоят в утреннее время, и в храме идет литургия, так что в какой-то момент встречу даже прерывают грохочущие совсем близко колокола. Зачем вдруг на исповедь? Все тот же дзен. Этот покой, захвативший меня после супервизии, касался не только клиентов. Еще он говорил мне: ты плохо делаешь с папой. Поговори с ним. Посмотри в свои ошибки. Помирись. И так это все легко слышалось, что я тут же отвечала: да, да! И вторая я отвечала: о да, я давно ей говорю. Так что все мы пошли на исповедь.

Храм у нас довольно большой для маленького подмосковного городка: два придела, три священника и дьякон. И что я больше всего люблю – минимум той безумной эклектики, которую так часто встречаешь в церквях. Есть редкие храмы, у которых есть прямо-таки стиль. Но это стиль так стиль! Ни цветочек, ни подсвечник не выбивается. Таков Сретенский монастырь. Такова Лавра. Такие бывают и современные храмы, но все же большинство храмов другие. Большинство храмов выглядят по принципу «чем больше, тем лучше». Тут если пожертвовали в храм древнюю икону, то и слава Богу, любимица прихожан. Если пожертвовали вышитую бисером, тоже – почему нет. Если алтарь какой-то голенький – можно распечатать баннер с Деисусом Рублева, хорошая вещь все-таки. Под многими иконами тропарь святому, приклеен в файлике скотчем к побелке. Двери увешаны объявлениями о воскресной школе и паломнических поездках вперемешку с предупреждениями вроде «Приносить свои свечи в храм не благословляется» и «Разговаривающим в храме посылаются скорби».

Последнее выражение я особенно люблю. Во-первых, чистое народное творчество, никто не знает, кто это придумал и в каком контексте. Во-вторых – как это доказать? Можно начать с простого опросника, два пункта, отвечайте да/нет: 1) Случалось ли вам разговаривать в храме? 2) есть ли в вашей жизни проблемы/скорби? Любой нормальный православный отвечает «Да» на оба пункта, результат: коэффициент корреляции =1. Проверки диссертационным советом не выдержит. Попробуем эксперимент. Две группы испытуемых. Одним запретим говорить в храме, других обяжем говорить в храме. Через три месяца (надо дать скорбям время) спрашиваем: появились ли в вашей жизни новые скорби? Гипотеза: обе группы ответят положительно. У любого человека в течение трех месяцев появляются во внимании какие-нибудь новые проблемы (и какие-то старые уходят). Гипотеза подтвердилась, теория о скорбях опровергнута.

Даже если исследование продемонстрировало бы сильную корреляцию, подтвердив, что есть взаимосвязь привычки говорить в храме и присутствия в жизни скорбей, результат оставляет пространство для интерпретации. Может, присутствие проблем повышает тревогу, вследствие чего человек нуждается в большем количестве социальной поддержки? Или развитая коммуникативность имеет свойство быть проблемно-ориентированной?

Итак, в основе этой фразы лежит ряд мыслительных действий: 1) выделены два явления жизни; 2) предположена взаимосвязь; 3) установлена причинно-следственная связь; 4) наконец, заявлен источник, эту связь регулирующий. И все это без какого-либо научного исследования. Вот почему христиан называют шарлатанами! есть у нас привычка торопиться с выводами.

В общем, в нашем храме скорби не посылаются говорящим, по крайней мере, никто об этом не предупреждает письменно на входе. Стены расписаны современными художниками, хорошими. Никаких распечатанных на А4 икон на скотче. Никакого электронного табло «Христос воскресе» над царскими вратами. Все спокойно.

В одном приделе идет служба, в другом – исповедь. Одно другому не мешает, но при этом все вместе. Я встала в очередь, здороваясь с людьми передо мной, и тут заметила Клима. Он как раз был следующим к священнику. И опять мой дзен неожиданно обрадовался, увидев того, кто разделил со мной вчерашнюю радость, даже был ее причиной! Не такой уж Клим и мерзкий, в конце концов. Немного занудный просто.

Скоро поисповедовавшись (невольно стала думать, в чем же, и решила, что в курении, хе-хе), Клим подошел ко мне, в конец очереди, и мы разболтались (Nota bene! Проверить себя на предмет скорбей в ближайшие недели).

– Как ты после вчерашнего?

– Замечательно! Как ты?

– Эм-м… я знал, на что иду, – кажется, Клим не так был восторжен, как я. – Вообще, у меня есть вопросы к психодраме. Но тебе все понравилось, да?

– Ну, не все-е-е, конечно…

Это что такое? Что тебе не понравилось?

– Мне кажется, баланс ведущих немного…

– Да-да, мне тоже не хватало отца Сергия. Я вообще боялся, что так будет, надеялся, наоборот, что он будет главный.

– Вы хорошо знакомы?

– Я у него учился. Он ведет курсы по христианской антропологии.

– Наверное, здорово?

– Потрясающе! Посмотрим, будет ли он вставлять это здесь. Свои знания.

– Ты хочешь свой случай представить в следующий раз?

– Посмотрим. Случаи у меня есть… – Ой-ой-ой, «случаИ»! – Посмотрим, что тогда будет актуально. Ты будешь?

– Конечно, если все благополучно. Спасибо, что позвал меня, это то, что мне было нужно!

– Да, я так и думал.

Странное у меня чувство, когда я говорю с Климом, – одновременно и подыгрываю ему, и хочу вставить шпильку, и стараюсь показаться значительной, компетентной. Из-за чего опять же подыгрываю. Бр-р, неприятно это. Хотя человек-то не такой уж и мерзкий! Мужчина, может? Не надо, не надо. Не начинай. Но в этом тоже можно исповедоваться.

В этот момент проходил отец настоятель, видимо, с требы, с дароносицей под расстегнутой курткой, и, заметив нас, что-то решил сказать и сменил траекторию движения от алтаря к исповедальной очереди. Интересно, что когда отец Игнатий решает с кем-то говорить, его лицо сразу суровеет. И тема-то может быть безобидная, но обсуждает он ее с видом недовольного начальника.

Отец Игнатий, или отец настоятель, мужчина за пятьдесят, несколько кустодиевского типа, такой, про которого скажут «попы на мерседесах». Или лучше – есть портрет Мусоргского, глядя на который не можешь не думать, что Мусоргский в запое и давно, такой у него иссиня-красный нос, блуждающий взгляд и осоловелое лицо. Вот так выглядит отец Игнатий. Губы, нос, щеки – все говорит о том, что родом он с Украины. И ничто бы не выбивалось из образа, но это – самый лучший знаток Библии из всех мне встречавшихся, и постоянно читающий последние исследования, вроде того, что у апостола Павла была жена, а Христос был не плотником, а каменщиком. Страшно сказать, этот человек знает первую главу от Матфея – родословие Иисуса – наизусть.

К сожалению, наши отношения с отцом настоятелем всегда оставались прохладными, как я ни люблю слушать его проповеди про тонкости Ветхого Завета. Он из тех людей, которые, видя незамужнюю девушку, думают: «Непорядок», что всегда поджигает мою внутреннюю пороховую бочку феминизма. Подходить под благословение его нужно, а не хочется. С другой стороны, именно благодаря его перфекционизму в нашем храме нет иконок на картонках, и службы идут вовремя, и вообще порядок. А что он не стал душой прихода – это потому, что он выбрал роль строгого отца, а роль любящей матери отдал другим. Кажется, что он знает, что делает.

– Ну-ну, психологи! Как ваши дела?

– Работаем потихоньку, отче, – отвечает Клим, сразу подхватив тон отца Игнатия.

– Да-да, отец Георгий говорил. А у тебя как идет?

Ну почему он говорит со мной как со слабенькой троечницей?

– Сейчас вот шесть клиентов ходят, – быстро говорю я, опять оправдываюсь.

– Ну-ну, неплохо, – видно, что его не впечатлило. – Раз у нас теперь Клим появился, я тут думаю, может, повесим объявление на сайте?

– Я пока работаю… отдельно.

Непонятно, интересно это предложение Климу или нет.

– Ничего, подтягивайся. А то что у нас одна Софья…

– Да пока не так много народу, отец Игнатий, я вполне справляюсь, – я начинаю раздражаться.

– Все равно, как-то представительней будет. И потом, я слышал, ты на семейном лечении специализируешься, да?

– Семейное консультирование, да.

– Вот, этого у нас еще нет. А детьми ты занимаешься?

– Отдельно нет, только с семьей в целом.

– Ну, тоже хорошо. Я так понимаю, проблемы детские всегда можно как бы как семейные рассматривать, да?

– Н-н-да, часто системный подход эффективней, если мы говорим о норме.

Клим, видимо, старается упростить, чтобы подыграть.

– Хорошо, это здорово. С семьями надо работать. Так что, Софья, ты сразу не открещивайся, такой у тебя помощник, коллега нашелся! Может, можно будет приходскую беседу устроить, вопросы-ответы?

– Я уже предлагала вам. Конечно, я за.

– Ну, тогда обсудите с отцом Георгием и потом мне сообщите. Хорошо, работайте, братцы, – и он сам поднимает руку для благословения, давая понять, что разговор окончен.

После ухода отца Игнатия я смотрела на Клима исподлобья и даже не хотела сохранять вежливость и поддерживать беседу, и Клим, видимо, это почувствовал.

– Я не знаю, что там у отца Игнатия в планах, – начал он аккуратно, – но, знаешь, у меня в Москве неплохо дела, а у тебя тут, я вижу. И наверное, лучше так все и оставить, да?

– Смотри, – только и сказала я.

– Но встречу совместную можно провести! если ты, говоришь, предлагала.

– Можно, – только и сказала я.

– Ну, ладно, тут уже твоя очередь подходит. Не буду отвлекать. – И Клим поспешно ретировался, замешкавшись, подавать мне руку, обнимать или целоваться в три щечки, и в итоге подняв руку в знак прощания и одновременно некоторого отстранения. Я ответила той же рукой и, понурившись, пошла к отцу Георгию, который на самом деле уже всех поисповедовал и смирно стоял ждал, пока мы договорим. У него были круги под глазами, и он улыбался так, как будто извинялся за свой вид. Бедные священники, постоянно не высыпаются. Впрочем, как и почти все взрослые. Да что там, как просто почти все.

– В общем, отец Георгий, шла я к вам как Будда после испытаний Мары, а пришла как печальный бабуин[2]2
  Фраза про бабуина была в мультике «Пираты: банда неудачников», а точнее, про павиана, но так как по-английски он baboon, у меня в памяти закрепился бабуин. Отец Георгий мультик не смотрел, но бабуина знал, я ему все подробно рассказала.


[Закрыть].

Мы сразу разулыбались, как мы любим, когда чувствуем общий язык.

– Я постоянно переживаю из-за своей работы. Это раз. Я переживаю из-за папы, два, я поэтому и пришла, но сейчас как-то первое накрыло, – тут я отследила, что автоматически смотрю на часы отца Георгия, а там время. – О-оу! Отец Георгий, простите, мы заболтались там, и я опаздываю на консультацию. Давайте я потом подбегу?

– Конечно, конечно. Я тут до пяти, если не найдешь, звони! Надеюсь, не разбудишь. Соня! – остановил он. – если волнуешься из-за работы, дай себе сейчас минутку перед консультацией успокоиться, хорошо? А то принесешь это все туда.

Отец Георгий иногда был лучший супервизор.

– Вы классный, конечно, все сделаю! – сказала я и побежала. Спокойно так побежала, давая отцу Георгию увидеть, что уже выполняю задание.

* * *

Конечно, я не опаздывала буквально, но у меня оставалось пять минут до встречи, а по моим психотерапевтическим часам это уже поздно. Тем не менее, пока прибежала, пока села, пока отдышалась и посмотрела в окошко, показалось, что воздуха времени достаточно, и я стала вспоминать основные ощущения от супервизии. Страх и вина. Которые стоят за моей спиной. Вспомнить, что клиентка говорит через меня с ними. И что? Что?.. Растерялась. И что? Чувств много, а ответить «и что» не могу. Надо попробовать просто отпустить ситуацию. М-м-м?

Лиза опаздывала на шесть минут. Не похоже на нее. Михаил тоже опаздывал сегодня. И не пришел. Соня, что это значит? Сопротивление. – Возможно. Чему Лизе сейчас сопротивляться? – Говорят, после супервизии клиент приходит другой. – А чем мы закончили в прошлый раз? – Благодарностью. – Да-да! Так часто бывает, после раскрытия клиент делает шаг назад.

Лиза зашла.

Да, она другая. Не знаю, шаг ли это назад, но она точно… злится.

– Извините, я опоздала, – сказала она так, как будто я в этом виновата.

– Ничего страшного, – зря сказала я и поспешила исправиться: – Это ваше время.

Зря сказала, потому что не надо стелить клиенту слишком много соломки, в этом может быть уже не уважение, а подыгрывание.

– Я опять с тем же. Надеюсь, еще не надоела?

Та-ак. Надо выдохнуть.

– С чем «с тем же»?

– У нас новая сопрано… Вам не жарко? Я открою окно? – Ох, Лизу крутит. Она встала и открыла. Вмешались колокола, прикрыла, оставив проветривание. Колокола меня взбодрили, как будто призывая к утренней битве, ух! Вот так. Поработаем сейчас!

– Консерваторская. Вокалистка. Гласы не знает, ничего не знает, – Лиза не знала, с какой стороны подойти к гневу. – Не сказать, чтобы она плохая. Вспомните Сашу. Но – знаете, в чем проблема вокалистов? Они вечно на сцене! Теперь мы – хор имени… ее.

– Вы рассказываете про эту девушку… простите, как ее зовут?

– Лиза.

– О! Как вас. Вы рассказываете про Лизу, но я пока не могу понять, что ее появление вызвало в вас?

Лиза улыбнулась недобро.

– Какие чувства, да? Я злюсь. Разве не очевидно? Я всегда злюсь! – и тут она прямо всплеснула руками.

– Слышится, что вам грустно.

– Вообще-то я сказала, что злюсь.

– Да, но то, как вы это сказали… Как вы… – я повторила ее жест. – Что сказали ваши руки…

– Вам не кажется, что вы все пытаетесь перевести в хорошее? Я не злюсь, а грущу, или не злюсь, а хочу благодарности… – О-о-о, отлично, все она помнит.

– Действительно, я вижу в вашей злости что-то еще. Как вам это?

– Хватит со мной нянчиться.

Пауза.

– Как бы вы хотели, чтобы я вела себя с вами? – не очень сильный вопрос, но остается на теме отношений, что хорошо.

– Наверное, вы должны сказать, что это плохо, то, что я чувствую к этой Лизе.

– И что это вам даст?

– Ничего. Я это и сама знаю.

Снова пауза.

– А знаете ли вы про себя что-то хорошее?

– Ну, вы хотите сказать, что я хорошо пою, неглупая и все такое…

– Нет, я даже не об этом. Это звучит скорее как достижения. А что-то, что вас радует в себе, трогает, умиляет?

– Опять вы как с благодарностью. Для меня это все… – она не хотела продолжать.

– Что?

– Приходит в голову только – «телячьи нежности».

– Не так уж и страшно. Есть ли в вашей жизни место телячьим нежностям?

У Лизы подернулся подбородок, но до слез это далеко.

– А зачем они вообще нужны?

Не торопись отвечать.

– Как бы вы сами ответили?

– Не знаю! Детям они нужны, наверное.

– Вы помните себя ребенком?

Лиза напряглась.

– Телячьих нежностей не помню, если вы об этом.

– Они были вам не нужны? – провокативный вопрос.

– Я не помню.

– Как вам сейчас, когда вы слышите телячьи нежности от меня?

– Простите, но как будто вы меня мучаете.

Уоу.

– В чем мучение?

– Как будто я маленькая, глупая и меня надо жалеть… если вы спросите, какие это чувства, – унижение.

Да-да, есть такая штука при нарциссической травме – любовь унизительна. Так что не бойся. Нужно просто вернуть клиенту самоуважение. Как бы это сформулировать?

– Я думаю о том, насколько унизительно приходить и постоянно говорить о своей слабости, злости. Я думаю о том, что, может, заметить, что во мне может быть грусть или надежда, – совсем не унизительно, а наоборот. Я могу чувствовать разное, я не застряла в своей злости.

В Лизу это попало.

– Значит, я не чувствую только злость?.. – спросила она скорее себя.

– Я вижу мно-о-о-о-ого чувств!..

– Но все они так или иначе плохие!..

– Почему?

– Грусть.

– Что плохого в грусти?

Лиза споткнулась.

– Да… Молитвы многие по-своему грустные… Но есть что-то в грусти и надежде… их не хочется испытывать. Они как будто тебя выворачивают наизнанку.

– Возможно, они переживаются как слабые?

– Да, да!

– И тогда – лучше чувствовать сильные чувства? Такие, как злость?..

Лиза вся раскрылась.

– Да, да, неужели так?! Я говорю о злости, потому что она сильная? Подождите. Но что хорошего в слабых чувствах?

– А что плохого в слабых чувствах?

Снова споткнулась. Улыбнулась, добрее.

– Не знаю. Я не знаю. Что вообще значит слабые и сильные чувства?

– Это очень интересный вопрос.

* * *

Оставшееся время мы с Лизой разбирались с чувствами. А я думаю: действительно, что значит слабые и сильные чувства? Интенсивность? Да, мы часто говорим в этом значении. Но есть еще другая парадигма. Иногда чувства переживаются как те, которые нас защищают, и, наоборот, как те, которые нас оголяют. И эти первые – сильные, вторые – слабые. Причем каждого оголяют свои чувства, кого-то – стыд (большинство), кого-то – страх или удивление. Радость сейчас в моде, так что она чаще защищает, а в пуританском обществе радость может мешать. Сегодня чаще мешают усталость, апатия или разные чувства социальной неадекватности – стыд, стеснение, неуверенность, зависть. Но все равно у каждого будет свой набор.

Что защищает меня? Уверенность, раскованность, любовь, принятие. Что меня оголяет? Конечно, зависть. И стыд. То есть я вполне среднестатистическая? Обидно. А-а-а, вот еще что – меня оголяет анализ своей уникальности. Быть такой же, как все, меня оголяет. Норма меня оголяет. Это грустно.

Психология скажет, что нужно найти, где расположить все чувства, которые переживаешь. Что скажет христианство? Конечно, у нас есть традиция выкорчевывать искушения, как баобабы. Пожалуй, искушения, или прилоги, можно приравнять к зачаточному комплексу чувств и мыслей. В этом случае важнее не разместить чувства, а дать им ход или нет. Также есть афоризм: «Не искоренять грех, а взращивать добродетель». То есть находить те чувства, на которые можно опираться? есть ощущение, что я что-то упрощаю. Но в этом нужно разбираться, пока не пришли клиенты, которые будут тебя этим мучить, – а они уже идут, уже идут!..

Интересно, что столько образов чувств как ростков. Вспоминаю, как, бывает, разродится у меня на окне каланхоэ листиками-детишками, которые сидят на растении уже готовые, с корешками, и если ты забудешь об этой многодетной матери на пару дней, они уже спрыгнут и вцепятся в землю. Потом прихожу я и с раскаянием пропалываю землю, собираю и выпускаю каланхонят в окошко, надеясь, что ветер принесет их в хорошую землю. Не всему, что хочет расти, мы даем быть. Хорошо это или плохо, Господи? если каланхоэ вызывает во мне смутное покаяние, то представить себе, как люди топят лишних котят!.. А после котят можно говорить об абортах, эвтаназии и ГУЛАГах. И начинался весь этот поезд мысли с чувства-ростка… И главное, есть ведь чувства-баобабы, которые могут разворотить корнями тебе сердце. Что на самом деле, на этапе интенции, отличает заботу о своем внутреннем саде от внутреннего ГУЛАГа? Господи, сложно Ты все устроил.

* * *

Возможно, вы читаете мои записи и думаете: чем вообще отличается работа на приходе от обычной работы психолога? Действительно, что интересно, большинство людей, даже если и приходят с «унынием, леностью, прекословием», очень быстро начинают говорить об обычном, человеческом, слишком человеческом. Многим важно прийти к психологу в храме, чтобы не нужно было оправдываться, что они верующие, и получать Ядовитых Фрейдов о том, что их вера в Бога – это проекция и фантазия о добром волшебнике. Не то чтобы психологи так часто делали, но этого часто боятся. Еще одно – люди православные склонны не доверять миру, «миру сему», как они его видят, и психологии как его части. Отсюда православные психологи, православные репетиторы, православные травники, православные остеопаты и т. д. Звучит как скудность сознания и сектантское мышление? Возможно, отчасти.

Однако частый вариант выглядит как случай Елены, которая приходила с мужем, – помните ее? Она попросила прийти еще раз, теперь уже сама по себе. Елена и так говорливая, а сегодня у нее к тому же был веер новостей. Александра сократили, он начал пить больше и уже понемногу стал сам признавать, что ситуация – беда. Если в прошлый раз я воспринимала всю историю с алкоголем как далекую и неочевидную, то теперь стараюсь собраться, чтобы не вешать на клиента собственные страхи.

– Я пришла посоветоваться, куда нам обратиться. К вам Саша идти не хочет… То есть он вообще в психологию не очень верит. Мы говорили с отцом Иоанном – он советовал одно место под Тамбовом. Говорит, там есть старец. И он излечивает вот таких… болящих.

Безумие! На секунду мысль пошла в сторону «может, папе тоже к этому старцу». Бестолковая тревога!

– Так. И что бы вы хотели от меня? – сказала я на грани невежливого.

– Посоветоваться. Есть же еще всякие психологические центры. Вы же православный психолог. Как вы считаете, что лучше?

– А что вы имеете в виду под психологическими центрами?

Это я просто выигрываю время, чтобы успеть понять, что происходит, параллельно проясняя ситуацию.

– Реабилитационные. Я смотрела один под Питером. В Москве и Подмосковье их тоже полно. Но там меня знаете что смущает? Полный разрыв связей с внешним миром. И есть такие, где по три года нужно лежать!..

Думаю, насколько Елена преувеличивает. Вообще, испытываю огромные трудности в том, чтобы нащупать с ней контакт. Насколько уж я неспокойная, но она просто юла!

– Елена, а могу я вас спросить: обсуждали ли вы этот вопрос с самим Александром?

– Там такая ситуация. Я ему говорила. Я знаю, что если я в чем-то буду не уверена, он сразу найдет повод отказаться. Ему надо четко, по делу, чтобы негде было увернуться. Поэтому я сперва сама определюсь, а потом буду ему конкретно предлагать.

– Обсуждали ли вы вообще с кем-нибудь?

– С отцом Иоанном беседовали. Знакомая одна советовала как раз центр, где у нее сын лечился. Так советовала, что мне самой туда захотелось! С сестрой говорили, у нее тоже муж пьет. Но она, наоборот, сама в ус не дует. Когда я ей все нарассказала, она такая: «Ой, моего тоже надо! Давай их вместе!» Так что теперь мне только головной боли прибавилось, еще Витьку ее теперь тащить надо.

– Кажется, такое у вас чувство от этого – что приходится тащить Александра? Как тащить на себе?

– А куда деваться!..

– Я хочу сказать, что это должно быть довольно изматывающе – тащить на себе взрослого мужчину.

Конечно, анализировать созависимость – дело полезное, но не уверена, что у Елены есть на это запрос. Иногда я грешу тем, чтобы впихивать в клиента глубину, как кашу в ребенка.

– Ох не говорите! если бы только он. У нас же еще малой в школу пошел – и я уж не знаю, что проще: уроки с ним делать или Сашу от алкоголизма лечить.

– Кажется, в вашей семье вся ответственность лежит на вас?

– А на ком же еще?

– И как вам это?

Елена отвечает без каких-либо пауз, то есть – не думает:

– А как вы думаете!.. Кому ж такое понравится!..

– Тогда можно спросить себя: «А как можно иначе?»

– Да как же иначе!.. Что, Саша будет с малым уроки делать?!

– А почему бы и нет!

– Я вас умоляю. Саша посуду помоет – и чувствует себя Героем Труда.

– Да, вот я и спрашиваю: как можно иначе?

Наконец Елена остановилась:

– Как иначе? Что вы имеете в виду?

– Да, это и имею в виду: опишите, как могло бы быть иначе.

Елена развела руками. Хорошо! Начала думать.

– Да как иначе… Хотелось бы, конечно, чтобы приходишь домой – полы вымыты, обед готов, уроки сделаны… Молочные реки, кисельные берега…

– Кажется, это звучит как сказка?

– Не говорите! – Елена усмехнулась так, что я поняла, что зря сказала: мы попали назад в колею недовольства. Выбирайся!

– Как вам кажется, что из этой сказки можно взять в жизнь уже сейчас?

– Сказка на то и сказка, Соня! – и она зовет меня «Соня», как и муж. – Что это не про нас.

– Я бы сказала прямо наоборот: сказки всегда про нас. Потому мы и читаем детям сказки, чтобы они учились через них жить.

– Да? – кажется, Елене эта мысль понравилась. – Да, я помню, бабушка мне читала про «горшочек, вари»…

– Про что для вас эта сказка?

Елена как будто сама не верит, куда мы идем, и улыбается, и усмехается над собой.

– Ну… я всегда представляла, как хорошо было бы, если бы был такой горшочек, что только скажи ему…

– И вот вам молочные реки – кисельные берега…

– Ага.

– И кажется, так как такого горшочка не появилось, вы решили сами стать таким горшочком?

Елена так не мыслит, она рассмеялась тому, что человека можно сравнить с предметом, но не поняла. Надо пояснить.

– В вас столько энергии. И кажется, любой может подойти, попросить – и вы будете помогать, все делать, все давать. Как тот горшочек!

– А, в этом смысле! Ну, может быть, может быть.

– Вам что-то неприятно в этом образе?

Я сказала вовремя, потому что Елена расстроилась.

– Да потому что у меня, в отличие от горшочка, не на все есть силы! Надо же и совесть иметь, а то все им горшочек должен!..

– Елена, сейчас давайте обратим внимание на то, с чего мы начали. Вы пришли с тем, чтобы решить за Александра его задачу. Как вы думаете, может, это тот вопрос, который вы могли бы доверить ему самому? Пусть его горшочек – поварит!

– У него давно горшочек не варит, – отмахнулась она. – Хотя такая была голова!

Нет-нет, в колею мы не вернемся.

– Может, не варит, потому что вы стали для него таким горшочком. Зачем самому что-то делать, когда рядом такой чудесный горшочек?

Елена становится медленнее, но непонятно, значит ли это, что она впитывает наш разговор или просто устала от него, когда недовольство не работает.

– Как вы смотрите на то, чтобы попробовать отдать этот вопрос ему?

– Да ничего он делать не будет. Я знаю уже.

Тут у меня поднялась неожиданная злость, и мне захотелось сказать: «Так вы понимаете, что так он НИКОГДА ничего делать не будет?! Так и будете его всю жизнь на загривке таскать?!» Поэтому я секунду помолчала.

– Как вам идея дать человеку испытательный срок? Елена точно устала и разочарована.

– Так наш брак весь как испытательный срок.

– Да? И на что испытывается ваш брак?

– Раньше на то, можно ли на человека положиться. А сейчас уже понятно, что нельзя, и теперь… теперь вопрос: можно ли все это терпеть.

Это прозвучало так горько, что мы молчали над этими словами долго.

* * *

Не могу сказать, чтобы это была хорошая консультация. Да, конечно, от решения вопросов жизни Александра мы смогли перейти к самой Елене – это плюс. Вообще, то, что Елена вернулась, – это уже большой плюс. Очевидно, где-то на глубине у нее есть запрос на работу с собой. Но опять же, этот запрос сидит на такой глубине, что выковыривать его, как ты сегодня делала, не классно. Это как выковыривать зверя из берлоги. Скорее всего, он юркнет поглубже и поминай как звали. А если вдруг юркнуть некуда, есть большая опасность просто нанести ему травму и сделать так, что у него не останется вариантов, как нападать на тебя в ответ. Нет, такой запрос нужно приманить на желанное состояние или желаемое будущее (что я и пробовала делать, говоря про сказку, впрочем), к тому же самому нужно спрятаться, чтобы зверек не подозревал, что за возможностью лакомства стоит приглашение к трудной работе. Что-то напоминает? Ах, конечно! «Приручи меня». Да, наверное, хоть это и образ власти, а мы за свободу в отношениях, все же можно в определенной мере сказать, что у нас есть задача – приручить свое бессознательное. Не тиранизировать себя, но владеть собой.

Но, Соня, признайся, что немалая часть твоего улета на консультации была связана с папой. Помнишь пирог сознания? Кусок «папа» растет и растет, отъедая место у других сфер. Сегодня нужно поговорить.

Отца Георгия я вызвонила. Он только что закончил освящать машину. Он предложил перед исповедью просто посидеть поговорить. И отдельно попросил посидеть на лавочке – то ли так ему нравился тихий снежок, то ли так хотелось сменить обстановку.

– Я понял, что лучшая профилактика выгорания – стараться находить маленькие радости каждый день! – радостно сказал он. Я поняла, что еще он попросил поговорить отдельно просто потому, что хотел поболтать, а не работать.

– Отец Георгий, но это же так…

– Знаю-знаю, тривиально. Все тривиально, пока не почувствуешь!..

Отец Георгий меня часто смешит своей психологической наивностью. И сбивает с ног своей психологической мудростью.