Текст книги "Терапия оглашенных. Хроники молодого психолога"

Охранники и крепкие прихожане стали таскать лавки и стулья со всех помещений. Клим пропал. Осталось минут десять, и я села на одну из лавок. Увидела пропущенный от Алима. В животе екнуло. Перезвонить?

Не успела подумать, скорее звоню.

– Соня, привет! Да, я звонил, да. Я, в общем… хочу домой съездить. Так что я пропаду…

– Подожди. Надолго?

– Посмотрим.

– Что-то случилось?

– Да нет…

«Да нет» значит «да». Почувствовала, что внутри начинает подкипать.

– Ну как хочешь.

– Просто меня же уволили, и надо платить за квартиру…

– Тебя уволили?

– Да. От этого и сорвался. Ну, сократили.

– Да, у меня тоже сейчас все непросто.

Алим делает большие стыдливые паузы. Мне неприятен этот разговор. Алим… разочаровывает.

– Ты не можешь прямо сказать, в чем дело?

– По телефону как-то не то. Можно попробовать встретиться…

– Я пока в храме. Буду еще пару часов здесь.

– В храме? – Алим усмехнулся. – Ну, давай.

– Давай, как раз мне надо… подожди, у меня на другой линии…

Звонил отец Игнатий.

– Прости, надо идти. Приходи.

– Хорошо, давай.

Переключилась на отца Игнатия, живот снова ухнул, но по-другому.

– Соня, подойди в приходской дом, пожалуйста. На второй этаж.

Отец Игнатий узнал про Михаила и хочет меня отчитать?.. – Стоп, но за что?.. – Может, он отчитывается по эффективности работы приходских специалистов и… – Честное слово! Иногда у тебя в мыслях меньше логики, чем во сне.

Так что пошла, напоминая себе, что ругать меня не за что и вообще я сейчас ничего не должна, поэтому… можно не волноваться, что меня вызвали.

На втором этаже отец Игнатий стоял у раскрытой двери туалета, и это настолько странно, что мне никакие мысли не приходят, как это интерпретировать. А! Слышу голос Клима.

– Если Соня придет…

Подхожу. Что за странная картина! Клим сидит на полу, под ним подстелена, видимо, его куртка.

– Ой, Клим, ты… плохо выглядишь…

Никогда не знала, что люди правда могут быть зелеными, но Клим действительно как огуречный смузи. Теперь напрягся и дернулся к унитазу. О-оу… точно огуречный смузи. Клима вырвало. Меня из-за моих гиперактивных зеркальных нейронов тоже затошнило.

– Соня, видишь, у нас тут беда, – начал отец Игнатий.

– Разумеется, вижу. Ты как?

– Я-то видишь как… Сейчас другая проблема… – начал Клим напряженно. – Ты можешь вместо меня выступить?

У меня в таких случаях сердце подскакивает до ушей. Но сейчас оно сделало другое: оно ударило в торжественный гонг «та-дааам!». Я посмотрела на отца Игнатия, пряча свою улыбку.

– Что уж, Сонь, ты же хотела, а тут видишь как… – сказал он. Он привык к своим сценариям ведения бесед и растерян больше всех. Так стояла бы и смотрела, как отец Игнатий смущен, а Клим в унитазе, честное слово, как на картину в Третьяковке!

– А ты что будешь делать? – обратилась я к Климу.

– Я пока здесь побуду. Полегчает – домой поеду.

– Ты таблетку выпил?

– А смысл? – улыбнулся Клим. Точно, его же рвет…

– Ну что, Сонь? – напрягся отец Игнатий. – Уже люди ждут…

– А что мне говорить?

– Что хочешь, – ответил Клим.

– Но я не специалист по семейной…

– Забудь про семейную тему… Что угодно говори.

Отец Игнатий кивнул вопросительно пару раз и взял меня за предплечье в нетерпении, чтобы нам выдвинуться. Хорошо.

– Удачи вам, – сказал вслед Клим, расстроенный.

– Давай, – вздохнул для приличия отец Игнатий и благословил Клима в воздухе, как будто махнул на него рукой.

* * *

Жаль, что так быстро согласилась! Во-первых, не успела налюбоваться на просящего и зависящего от моего решения отца Игнатия. Во-вторых: а что мне говорить-то?! У меня нет и пяти минут, чтобы подготовиться!.. Что-нибудь про личность? Про чувства, может? Что там я еще знаю?.. Пересказать какой-нибудь доклад с конференции? Нет, этого я себе не позволю… Но если вспомнить, какие были мои мысли на конференции? Какие-нибудь проблемы… И у меня все еще перед глазами стоит зеленый Клим, как призрак, как герой с картины Мунка. И этот образ доставляет мне неприятное удовольствие.

– Дорогие братья и сестры! – отец Игнатий отвернулся от алтаря к людям и встряхнул рукавами рясы. Сейчас заметила, что отец Игнатий для лекции переоделся в рясу. С ужасом увидела, что несколько прихожан положили на стол диктофоны и телефоны. – У нас некоторые обстоятельства, и вместо одного психолога хочу представить вам другого, – и отец Игнатий указал на меня и стал рассказывать, кто я и откуда, а я пока могу выстроить хотя бы пару звеньев цепочки мысли… – Ну что, Соня. Меня тут постоянно спрашивают, когда я говорю, что у нас есть вот ты: а зачем христианину психолог? Можешь объяснить?

Отец Игнатий решил помочь, дать берег, от которого оттолкнуться. Но, конечно, нужно было начать с этого дурацкого банального вопроса. Я поймала себя, чтобы не поморщиться.

– Да, отец Игнатий. Интересно, что люди, которые приходят ко мне, никогда этого не спрашивают. Спрашивают именно те, кто к психологу никогда ни за что не пойдет – по крайней мере, они так думают.

Срезала! По крайней мере, мне так кажется.

– Позвольте, я уточню. Все думают, что к психологу идут какие-то больные, «ненормальные» люди. А некоторые даже думают, что психологи промывают мозги. Все это – от страха. Страха меняться. Поэтому на самом деле те, кто доходят до психолога, как раз смелые и осознанные.

– Тогда, получается, нам всем нужно к психологу? – улыбнулся отец Игнатий.

– А вы бывали у психолога?

Я сказала это резко, но люди засмеялись, как на шутку. Но я молчу и жду ответа. Поглядываю на людей в зале – знакомые лица, сплошь знакомые лица.

– Соня, а как бы ты ответила, как понять, что тебе нужно к психологу? – наконец перевел тему отец Игнатий.

– Хороший вопрос. Особенно потому что мы так привыкли к своим состояниям, что сами не понимаем, хорошо нам или плохо. Нужен ли нам всем стоматолог? Один человек каждые полгода ходит для профилактики, а другой дойдет, только когда половину зубов нужно удалять. И придет он, потому что от боли лезет на стенку. Так же и в психологии. Все зависит от самого человека, от того, насколько я привык к своему болоту и хочу ли вылезать. Болото – хороший образ, у нас много есть историй про болота. «Вытаскивать себя из болота за волосы, как Мюнхгаузен»… «Из болота тащить бегемота». Видимо, какая-то очень близкая нам часть жизни…

Люди посмеялись, это воодушевляет. Снова оглянулась – выхватила взглядом знакомого из хора. А мама где? Наверное, за ящиком. А вот выхватила старого клиента. Улыбнулась ему.

– А как понять, когда ты сам можешь справиться, а когда нужна помощь?

Все-таки умный человек отец Игнатий, может, когда хочет. Хотя там слышались обертона напряжения, что психологи слишком много на себя берут. Но меня очень злит это высокомерное отношение к психологии как к служанке духовной жизни.

– А как понять, когда нужны исповедь и причастие, а когда ты сам можешь справиться? – отвечаю я. Тут в аудитории кто-то громко чихнул. Я машинально посмотрела – и похолодела… там сидел Михаил! Все, я еду кукухой.

Отец Игнатий начал торопливо и напряженно отвечать на мой вызывающий вопрос, а я поглядела еще раз – нет, конечно. Просто молодой человек с пышной копной волос.

– Так что, Соня, это сравнивать некорректно.

– Да… а как вы разделяете душевную и духовную жизнь?

Это я сказала невпопад, чтобы перебросить нить дискуссии. Мои мысли пошли в сторону: а что, если бы Михаил был на этой лекции? Понравился бы ему отец Игнатий? А тот говорил про искушения.

– Да, вы знаете, что мы, психологи, в большей мере говорим не об искушениях, а о проблемах… – сказала я неуверенно.

– Да, расскажи, пожалуйста, поподробнее.

– Вы знаете, психолог не имеет права судить клиента. Мы не можем сказать: ах ты такой-сякой, убирайся вон… – и посмотрела внушительно на отца Игнатия, но он не понял. – И хотя мы понимаем, что есть добро и зло, мы оставляем пространство для свободы клиента в том, чтобы самому понять, где добро, где зло… Мы считаем, что в этом есть важнейшая личностная задача – понять самому… Однако очень сложно что-либо понимать, когда ты демонизируешь одни свои чувства и мысли и идеализируешь другие… Мы часто представляем себе наши чувства как некоторых внутренних монстров…

«А мой Годзилла – это демонизация?» – спросил внутри моей головы Михаил. Я не знаю. «Но, может, было ошибкой, что ты решила подыграть этому образу?» Я подыграла? Но я же просто следовала за тобой. Ты сам рассказал про Годзиллу. «Может, не стоило все время за мной следовать? Лучше бы ты мне прямо сказала, что у меня серьезные проблемы?»

Я сломала шпильку, которую теребила в руках.

– Так вот… – стараюсь я продолжить. – Мы не должны подыгрывать этому. Но также… у нас нет задачи тянуть клиента в здоровье…

Да, вот именно! Не могла я вытянуть тебя в здоровую жизнь, если ты не хотел. Понимаешь?

– Есть такое выражение: «Иногда лучше недоделать, чем переделать».

«Значит, ты признаешь, что недоделала?»

– Мы не можем решить за клиента, хочет он быть счастлив или нет. Хочет ли он быть здоров или нет. В конце концов, хочет он жить или нет. Мы только можем помочь ему подойти к этому распутью и сделать выбор максимально осознанно.

Я подумала еще.

– В этом тоже есть смирение, да? В том, что мы не можем спасти человека. Только он сам.

– Только Бог может, – поправил отец Игнатий.

Я вспомнила, как молилась, чтобы Михаил больше не принимал кислоту.

– По-моему, когда человек не хочет… иногда даже Бог не может.

* * *

– Отец Игнатий, можно мы сделаем перерыв на пять минут буквально?

Я совсем запуталась в лесу собственных переживаний, и мне нужно подышать.

Пошла в туалет, чтобы умыться, но совсем забыла – тут Клим!

– Прости, прости, я…

Клим опять поразил меня своей зеленостью, хотя она не стала насыщенней. Просто страшно, когда люди нездоровы.

– Ты так здесь и сидел все время?

– Пока нет сил ехать.

И правда, у него еле набрались силы говорить.

– Как там все идет?

– Что-то мое личное полезло… Ты просто отравился?

– Не знаю. Вроде ничего такого не ел.

– Давай вызовем скорую?

– Я сейчас посижу, и все пройдет…

– Что же до сих пор не проходит?..

Климу нечего было ответить, и он вздохнул:

– Тебе пора уже идти.

– Еще куча времени.

– Так там все в порядке? Отец Игнатий не сердится?

Я неопределенно покачала головой. «Дондеже положу враги твоя подножие ног твоих», – пронеслось у меня в голове. И мне стало страшно и смешно, настолько эти слова обрисовали картину. Клим и правда скукожился «подножие ног моих».

– Иди ты на фиг, – сказала я. Клим не понял и слегка усмехнулся. Кому я это сказала? Сама не понимаю. Климу ли? Моему внутреннему интригану, подсказывающему мне список прегрешений Клима (простите, но «борода» все-таки никак не пойдет за грех, вычеркните!)? – Но Клим же… он же мерзкий! – Ты знаешь, сейчас я смотрю на него, и… ну какой же он мерзкий? За что ты его так? – Потому что он хотел тебя выгнать из храма! – Никто не хотел меня выгнать! Ты сама все придумала! – Я придумала?! А лекция?! – Так он же мне ее и отдал. – Только потому что отравился.

Вышла в коридор и вызвала скорую. Потом набрала маму и попросила ее подойти на второй этаж помочь Климу, когда скорая приедет. Клим отнекивался и мотал головой, но, кажется, ему было приятно. Так я и не успела отдохнуть за перерыв.

Отец Игнатий кивал прихожанке, наклонившейся над ним и что-то объясняющей. Забавная картина: как перевернутая исповедь! Обычно, наоборот, священник склоняется над исповедующимся. Но кивает так же. Когда я подошла и села рядом, он скривился: очевидно, этой девочке ничего нельзя доверить.

– Простите, отец Игнатий, – сказала я из вежливости.

– Соня, если так дальше пойдет… в общем, считай, эта лекция тебе испытательный срок.

Что?

– Пока что все это меня совсем не устраивает. Соберись, пожалуйста. – Это «пожалуйста» совсем не прибавило ему вежливости. – Личные вопросы потом решать будем.

Люди понемногу рассаживались. Теперь я старалась ни на кого не смотреть, но люди невольно привлекали мое внимание. Одна мама пришла с ребенком и, пока был перерыв, кормила его пюрешкой из баночки, завернутой в целлофановый пакет. И ребенок раскрывал рот так широко, как будто хотел съесть маму. Другая женщина выглядела благоговейно, держала в руках свежекупленную за ящиком книжку с портретом какого-то монаха – наверное, ей понравится любая лекция, пока она проводится под крышей храма. Конечно, первая часть действительно было провальной, но я как-то не думала, что отец Игнатий может настолько… Внезапно мне пришла в голову идея, как спастись.

– Дорогие участники! – встала я. Все начали скорее доедать, докармливать, дописывать сообщения, в общем, обратили внимание. – Как вы, наверное, видите, я сегодня немного не в форме. Прошу прощения за это. Поэтому как вы смотрите, если вместо лекции мы проведем небольшую демонстрацию?

Глава 15
Ля-бемоль

Я покосилась на отца Игнатия, он – на меня.

– Есть такой метод терапии – психодрама. Это групповой метод, в котором проблемы не обсуждаются, а обыгрываются. Как раз то, что нам сейчас нужно – немного поиграть. Я хочу предложить вам представить диалог церкви и психологии. Не волнуйтесь, отец Игнатий, в этом нет ничего богохульного, мы не будем бегать и прыгать, просто говорить.

Отец Игнатий все равно был напряжен. Я вышла из-за стола и поставила перед столом два стула друг напротив друга.

– Нам нужны два волонтера. Один будет отыгрывать… или представлять церковь, другой – психологию.

Конечно же, кто-то улыбнулся, но напряжение только усилилось.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, от вас не требуется никакой специальной подготовки.

– Я могу побыть психологией, – подняла руку женщина. По ней было видно, что она испугалась меньше других. Фух!

– Отлично, выходите. Кто будет второй?

Больше смельчаков не было.

– Костя, давай, – сказал наконец холодно отец Игнатий большому алтарнику, сидевшему в первом ряду. В этом «давай» звучало «покончим с этим скорее». Константин тут же покраснел, стал усмехаться, отмахиваться, но «послушание превыше поста и молитвы», и в кои-то веки эта установка сыграла мне на руку. Константин сел на роль церкви. Женщина, севшая на место психологии, представилась как Анна.

– Спасибо за вашу смелость. Я прошу вас, дорогие участники, войти в роль. Константин, вы – в роль церкви, Анна, вы – психологии. Для начала посмотрите на расстояние между вами. Хочется ли сесть поближе? Подальше?

Оба задумались, и сперва Анна, а почти сразу за ней Константин отодвинулись на пару сантиметров. Все засмеялись.

– Отлично! Отлично, как есть. Теперь из роли почувствуйте – в каком вы отношении к противоположному участнику? Недоверчивое, дружеское, партнерское, враждебное? Может, вы влюблены? Или обижены?

Анна стала улыбаться, видимо, своим реакциям, а Константин напрягся.

– Прямо из роли церкви? Или человека из церкви?

– Нет-нет, прямо из роли церкви.

– Но, подождите… как я могу почувствовать себя церковью?

Вот поэтому в психодраме нужны разогревы! Чтобы включить воображение участников. Ну, ладно… буду выбираться.

– Представьте себя нашим храмом или нашим приходом – так легче?

Нет, не легче, судя по округлившимся глазам Константина.

– Хорошо, мы начнем с Анны, а вы втягивайтесь по ходу. Анна, вы могли бы начать?

– Ну, я постараюсь…

– Я хотела бы спросить вас: из роли психологии – какие чувства у вас к церкви?

– Я уже могу говорить, да? У меня такое чувство, как будто это мой старший брат… или, может, даже отец. Кто-то, кого я очень уважаю. Константин еще такой… представительный…

– Только не Константин, а здесь у нас церковь…

– Да-да, я хочу сказать, церковь в образе Константина. В общем, у меня вызывает уважение… и даже немного боязно.

Анна – молодец.

– Спасибо! Вы можете сейчас сказать это же самой церкви?

– Я попробую. церковь, я тебя очень уважаю… Ты как старший брат или отец. Но иногда я тебя немного побаиваюсь, потому что ты… такая серьезная.

– Спасибо! Константин, вам стало понятнее?

– Не особо, – усмехнулся Константин. За ним посмеялась аудитория – кажется, он выразил чувства многих. Ладно, не теряйся.

– Когда сейчас Анна, то есть психология, говорила с вами, какие чувства это у вас вызывало?

Удивительно, но Константин сложил руки на груди и незаметно для себя растворился в роли.

– Ну, если честно, мне было все равно, что она там говорит. У нас тут все налажено, у нас все нормально. Мне как-то до нее особо нет дела. Ну, боится и боится – ее проблемы.

Я не знала, что в психодраме человек, казалось бы, совершенно без воображения может вот так раз – и войти в роль. Круто.

– Хорошо, повторите это ей.

– Ну, психология, чего ты боишься? – махнул он ей рукой. – У нас тут все нормально, да, я действительно намного старше и опытней… но чего бояться-то?

Забавно, как изменилось содержание, когда он обратился к самой Анне, а не в пространство. Но теперь он посмотрел на меня, взглядом говоря: «Что дальше?»

– Психология, вам есть что ответить? – обратилась я назад к Анне.

– Не знаю, если честно, я как-то уже и не боюсь…

– Да? А что случилось?

– Да как-то… как будто… когда к тебе так обращаются… не знаю, можно так сказать?

– Говорите, как есть. Все в порядке, это же образы.

– Ну, не хочется идти на сближение, так сказать.

– Да и мне особо не хочется с психологией! – усмехнулся Константин.

– Да. Я бы даже еще отсела. – И Анна правда отодвинулась еще. Константин остался недвижим, как скала.

Вот тебе и диалог. Куда дальше? Я обратилась к аудитории:

– Смотрите, что сейчас произошло. Знакомая ситуация, да? Один собеседник проявляет свои чувства, а другой его не поддерживает, и оба закрываются. Часто у вас такое бывает?

Люди закивали облегченно, как будто наконец поняли, что происходит.

– А если я попрошу вас, дорогие церковь и психология, попробовать не закрываться?

Анна кивала.

– То есть что мне надо делать? – спросил Константин.

– Попробуйте выразить свои чувства. Из роли, конечно!

– Так я это и сделал, разве нет?

– Нет.

– А как тогда надо?

– Продолжите фразу: когда ты говоришь, что боишься меня, я чувствую…

– …что мне это все равно. Ну, ладно. Что мне неприятно. Так пойдет?

– Так-так! А что неприятно?

– Неприятно, когда ты еще слова не успел сказать, а к тебе уже нате-получите! Как это сказать… предвзято.

– Здорово. Скажите это психологии.

– Да. Психология! Не надо так предвзято… сперва давай познакомимся, а там уже ясно будет, бояться или как…

– Да, здорово, так я согласна знакомиться, конечно, – подхватила Анна. – Только я тоже хочу попросить, чтобы ко мне тоже были уважительны.

– Хорошо, попросите.

– Да, церковь, я согласна не судить предвзято, если ты будешь проявлять ко мне уважение.

– Конечно, я всегда проявляю, – ответил Константин.

Я слегка улыбнулась:

– Спасибо большое, дорогие вызвавшиеся! И теперь последний вопрос: посмотрите еще раз на расстояние между вами. Теперь хочется как-то его изменить?

Анна задумалась.

– Да, я бы села поближе. – И она пододвинула стул так, как он стоял изначально.

– Мне, пожалуй, так хорошо, – сказал Константин, – ну, может, пару сантиметров, – и тоже чуть пододвинулся.

– Спасибо! Теперь я попрошу вас сесть назад, в зал. Дорогая аудитория! Это была всего лишь маленькая зарисовка. Может, кто-то готов поделиться, как вам было то, что вы видели?

– Очень интересно, – сразу сказала мама, кормившая ребенка пюрешкой в перерыве. И замолчала.

– Что именно?

– Ну, вот это, что можно общаться нормально, не закрываясь друг от друга. И что так можно не только людей представить, но и целые… организации?

– Мне до сих пор непонятно, – с улыбкой начал Константин. – Но я хочу сказать, что когда сейчас я сел обратно, почувствовал, что правда, там совсем по-другому было! Интересно.

Несколько человек тоже высказались в общем. Даже задали пару вопросов, на которые я старалась ответить одновременно развернуто (для людей) и коротко (чтобы не раздражать отца Игнатия). Кажется, люди потихоньку расслабились и прониклись. Отец Игнатий встал и предложил помолиться в завершение. Он не расслабился. И он не проникся.

Даже не знаю, хочу я обсудить с ним, как все прошло, или нет. Но он сам мне дает знак остаться, когда люди подходят еще спросить что-то личное.

– Мне, конечно, еще нужно подумать… – начал отец Игнатий, и от тона его голоса я похолодела, – но на сегодня я видел достаточно. Пока мое решение такое: все, без Клима ты больше в храме ничего не проводишь. Никаких консультаций, ни тем более этих драм…

Если сперва я похолодела, то теперь внутренне заморозилась.

– А как же мои клиенты? – только и спросила я.

– Ну, клиенты, которые есть, их можешь довести до конца. Но новых пока не брать. Мне нужно еще раз подумать, что мы тут в храме устроили…

Я выдохнула:

– Странно… а в психодраме они так хорошо смогли договориться…

Отец Игнатий посмотрел на меня удивленно:

– Ну, знаешь… искусство, конечно, копирует жизнь, но любит ее приукрасить… Наверное, и в терапии вашей что-то похожее.

– Вы подумаете еще?

– Обязательно. Но пока я сказал. Такое тебе послушание.

Последнее отец Игнатий сказал чуть помягче, видимо, потому, что я совсем не сопротивлялась, и поднял руку для прощального благословения.

Теперь нужно отдохнуть и осознать, что сегодня произошло. Присела на лавочку, достала телефон. Сообщение от Алима:

«Соня, извини, пишу сообщением. Не нашел сил прийти. Я очень рад нашему знакомству – но оно меня выбило из колеи. Надо немного передохнуть. Не обижайся, пожалуйста, дело не в тебе. Я напишу. Алим».

* * *

В следующие дни я свыкалась с тем, что по факту у меня больше нет работы. Странно – клиенты же остались, мне же разрешили их довести. Но ощущение все равно такое, что меня уволили.

Оказалось, Лиза была на первой части моей лекции. И рассказала она мне это лично. На следующий день она мне написала, предложив встречу, и у нас состоялась консультация.

– Я думаю, вы понимаете, что я не собиралась приходить, – начала Лиза. – Но я пришла из-за вашей лекции.

Как обычно, Лиза рассчитывала на наводящий вопрос, а я молчу.

– Вы говорили про Мюнхгаузена в болоте…

Как раз мне было интересно, что она для себя выцепила. Конечно, Мюнхгаузен!

– Так вот, я хотела спросить: неужели действительно нужно всю жизнь тянуть себя за волосы из болота?

Я помолчала, думая, что Лиза не закончила. Но она ждала ответа.

– Нет, я говорила про «тянуть за волосы» как раз к тому, когда человек все сам, не просит помощи…

– Да, но… вот хорошо, я попросила помощи. Теперь мы с вами вдвоем тянем меня за волосы… Чем это лучше?

Уоу! Ничего себе.

– Вам кажется, что я тяну вас за волосы?

– Это ваш образ.

– Да, но… вам кажется, что я так с вами обращаюсь? Лиза только сделала скулы.

– Я слышу в этом, – продолжила я, – что я в какой-то момент, или, может, моменты, причинила вам боль. Могли бы вы сказать, это так?

Лиза немного сомневалась. Я начала понимать, что этот образ она подцепила, чтобы вышло, что я сама признала, что издеваюсь над человеком. А я и не против.

– Я думаю, это очевидно, что терапия – не самый приятный процесс.

Конечно, я не издеваюсь над ней, но если Лиза признается, что ей может быть неприятно, это будет большой прогресс.

– Лиза, я думаю, это нормально, что вам может быть неприятно. Но пока выходит, что я вынуждена додумывать, как вам и что вам неприятно. Не могли бы вы поделиться сами?

Лиза прямо надула щеки:

– Я пришла вам рассказать, что у меня умерла бабушка, а вы из этого вывели, что я с вами конкурирую!

– Да, я понимаю. Я была неаккуратна. Мне очень жаль.

– Неаккуратна?! Так, может, я буду неаккуратна, если скажу, что вам стоило бы пользоваться косметикой хоть изредка?!

Оу. Лиза выдала критику. Интересно.

– Извините.

– Ничего страшного. Я слышу, вам не все во мне нравится.

– Это просто…

– Ничего страшного. Я здесь психолог, это нормально, что вы не видите во мне иконы стиля.

Лиза удивилась:

– Просто я привыкла, что женщина должна… в общем, извините.

– Вы видите, Лиза? Все в порядке, я не обиделась.

Лиза снова всмотрелась:

– Правда? Это было грубо с моей стороны.

– Да, возможно, но я понимаю, что вы были задеты тем, что я наговорила в прошлый раз. Это правда было неаккуратно… – блин, опять сказала это «неаккуратно». – Это правда было не бережно с моей стороны.

Лиза вздохнула.

– Теперь я знаю, что вы оцениваете мою внешность. А вы знаете, что иногда я плохой психолог? Как вам кажется, удастся ли нам продолжить работу?

Лиза смотрела недоверчиво:

– К чему вы ведете?

– Да, собственно, ни к чему. Это я и спрашиваю: как вы думаете, сможем ли мы работать дальше, когда вот здесь теперь, на виду, лежат наши некоторые слабости?

«Слабости» – тоже неудачное слово сейчас, но пусть.

– Я вас правда не обидела?

– Я признаюсь, я смутилась. Но дело в том, что я правда не икона стиля. И хорошо себе это периодически напоминать. Иначе я буду думать, что должна быть спортсменкой, комсомолкой, красавицей… а тогда уже я психологом точно не смогу быть.

Лиза усмехнулась, потом больше – и прямо засмеялась:

– Да-да, это точно!

– С другой стороны, я вас обидела. И я прошу прощения.

Стало тихо.

– Вы правда думаете, что я с вами конкурирую?

– Лиза, это очень важно понимать: я могу ошибаться. Скажите мне, пожалуйста, как вы это чувствуете.

Лиза посмотрела по сторонам:

– Я думаю, иногда я правда говорю сложные слова, чтобы произвести впечатление.

Лиза подождала, не обрушится ли потолок, – все стояло на месте.

– И да, я обращаю внимание на внешность и… сравниваю. Не только с… с вами, со всеми.

Пол тоже лежал тихонько, никаких землетрясений. «Не надо бояться», – вспомнила я. А еще я вспомнила, как моя супервизор говорила: когда меняетесь вы, меняется клиент.

– Знаете… – вступила я, не до конца уверенная, стоит ли, – я тоже сравниваю себя периодически с другими. Особенно с другими психологами, – и улыбнулась.

Лиза улыбнулась в ответ. Так улыбаются две девочки, открывшие друг другу, как не любят брить ноги.

– А я тоже постоянно сравниваю себя с другими певцами, – начала Лиза, – вот сейчас мы готовимся к Рождеству и взяли новое произведение. Это Свиридов, тропарь Рождества. В целом произведение не сложное, но в конце мы, сопрано, уходим на ля-бемоль. Еще и на слог «бе»! Там заканчивается «Господи, слава Те-бе». Это очень неудобно, понимаете, на «е» уходить вверх. О чем вообще этот Свиридов думал? Он это сам пел?!

Хочется защитить Свиридова, но думаю, небольшую критику он переживет. Точнее, наоборот, он до нее не дожил.

– Я, конечно, достану. Но я невольно смотрю, как другие две девочки. Кому легче взять, кому сложнее…

– Да, понимаю.

– Это, конечно… мешает.

Мы приостановились.

– Мешает… чему?

– Ну, пению. Пониманию, что поем.

– А расскажите, в чем это понимание?

– Ну, Рождество. У Свиридова еще есть одно произведение, но его мы уже не поем, там слишком много делений… «Странное Рождество видевше». Я так понимаю, для него центральной была вот эта тайна, тайна рождения… На самом деле, я думаю, есть смысл в этом ля-бемоле, он как раз в том, чтобы… он же такой высокий… он как бы уносит нас в небо. Это все красиво, конечно, но другое дело – унесет ли прихожан наше пение на небо или…

Лиза рассмеялась:

– Ну, потому что, кажется, невозможно его красиво взять!

– Интересно… Невозможно… как невозможно рождение Бога.

– Да, да, да! – подхватила Лиза. – Все верно!..

Мы снова замолчали.

– Значит, когда я буду его петь, я могу думать: вот, его так же сложно достать, как сложно достать Бога. Это невозможно, как Рождество. Значит…

Возможно – хотела сказать я, но остановила себя на полпути.

– …да, значит, возможно. Здорово.

– Здорово. Я думаю, вы сегодня сделали еще одно невозможное, Лиза.

Лиза спросила взглядом – что?

– Нам может казаться, что невозможно продолжать отношения после признания в чем-то… не очевидно хорошем. Иногда, когда обо мне узнают что-то, чего я стыжусь или не хочу говорить, я боюсь, что меня… разлюбят.

– Да, есть такое.

– Но именно здесь можно увидеть, что любовь может быть… безусловной.

Эх, опять штамп. Надеюсь, он прозвучал живым. По крайней мере, я сейчас Лизу очень люблю.

– Да, но… я помню, вы говорили о безусловной любви. И знаете, что меня всегда смущало?.. – Лиза улыбнулась.

– Что?

– Это прозвучит глупо. Если тебя безусловно любят… могут и безусловно разлюбить!

Это правда прозвучало так забавно, что мы обе рассмеялись. Наверное, потому, что это неприятная правда.

– Какая замечательная формулировка! – еще смеясь, продолжила я.

– Да, но… на самом деле это грустно.

Я кивнула:

– Пожалуй… Отношения тоже как ля-бемоль, да?

Лиза посмотрела на меня, я на нее.

– Можно я вас обниму? – спросила она.

Я собрала все свои терапевтические силы, чтобы не расплакаться.

* * *

Скрепя сердце я еду на оппозиционную супервизию без отца Сергия. Теперь есть время подумать обо всем: конечно, им было интересно вместе. Конечно, Юлия неверующая. И конечно, отцу Сергию пришлось решать самому, как выйти из этой ситуации. Как убежать.

И все же я боюсь, что мне будет неприятно видеть Юлию. Даже ее рыжие волосы сейчас кажутся мне вызывающими, бессовестными. Есть ли шанс, что она не прочитает это в моем взгляде? И потом, она видела, что я видела. Они оба видели. Возможно, из-за меня отец Сергий и сорвался.

А что, если он не срывался? Что, если они просто решили прикрыть контору, чтобы никто больше их не застал вместе? Но это уже я прочитаю во взгляде Юлии.

В кафе уже сидят Катя и Елисей. Между ними явно что-то происходит. Вспомнила, как они пили чай на первой встрече – уже тогда можно было заметить, что они друг другу понравились.

Но тут же увидела Юлию, стоящую вдалеке с подносом и убирающую кошелек, и мне стало не по себе. Юлия меня заметила, улыбнулась, и я поняла, что она тоже напряжена.

– Я пойду возьму себе что-нибудь, – сказала я для отмазки и пошла прямо к Юлии. Что я планирую делать? Без понятия.

– Привет! – сказали мы почти одновременно и пропали. Я стала рассматривать ее кофе.

– Как ты? – спросила я кофе.

– Как видишь.

Юлия на меня сердится?

– Что… я…

– Хей, привет! – подлетела Даша. – Как вы?

– Лучше всех, – улыбнулась Юлия, и это была уже старая привычная Юлия – безмятежная, как улыбающийся Будда. Я поспешила выбрать себе напиток и схватилась за первый попавшийся чай с целой корицей, торчащей из чашки.

К тому времени подошла и Марина. Клим, конечно, лежит сейчас в своей инфекционке, и почему-то я представляю его в сомбреро и с сигарой. Я рассказала, что с нами случилось, как прошла лекция, меня экологично похвалили, как любят психологи: нужно выразить позитивные эмоции, но нельзя переборщить с восхищением или любопытством.

– И все-таки, что случилось с отцом Сергием? – все готовились задать этот вопрос, но Катя вышла первая.