Текст книги "Россия. Автобиография"

Ассамблеи и Всешутейший собор, 1718 год
Никита Кашин

Правление Петра Великого стало эпохой коренной ломки русского патриархального сознания и патриархального же уклада жизни. Эта ломка проявилась в том числе и во введении с 1 января 1700 года летосчисления от Рождества Христова, а не от сотворения мира, и в отказе от прежних стереотипов поведения: сознательном – у царя и его ближайшего окружения, вынужденном – для большинства населения. Царь, по-видимому, стремился искоренить все, что напоминало ему о «дремучей России» его детства (отсюда, возможно, и чрезмерная жестокость расправы со стрельцами), а если искоренить не удавалось – хотя бы низвести, опорочить, высмеять. Хрестоматийное предание о собственноручном отсечении Петром боярских бород вполне соответствует логике «избавления от дремучести», как и учреждение «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора», который созывался, чтобы «прославлять Бахуса неумеренным питием». Царь и его друзья на «заседаниях» этого собора усиленно ниспровергали российскую дремучесть, позволяя себе глумиться даже над православными канонами, тоже «дремучими» с их точки зрения; при этом сами они вовсе не считали свое поведение святотатством (подобное отношение к святыням весьма характерно для средневековой культуры – вспомним хотя бы Рабле или песенки вагантов).

Ломать стереотипы поведения были призваны и ассамблеи, введенные царским указом в 1718 году, а до того собиравшиеся стихийно в тех домах и поместьях, куда наведывались царь и его ближайшее окружение. Ассамблеи представляли собой приемы гостей, на которых танцевали под европейскую музыку и на которые мужчинам вменялось в обязанность приводить своих жен и дочерей.

Среди прочих бытовых нововведений Петра можно упомянуть насаждение «немецкого фасона» – короткие сюртуки для мужчин и открытые платья для женщин – и изменение рациона (неудачная попытка приучить народ к картофелю, появление в России чая, кофе и табака).

О том, что происходило на ассамблеях с присутствием царя и на заседаниях Всешутейшего собора, можно узнать из воспоминаний Н. И. Кашина, гвардейского унтер-офицера, состоявшего при Петре.

Все знатныя персоны росписаны по дням, в которые после полудня его величество приезжает и веселится. Это называлось ассамблея: забавляются в карты и шахматы, и в тавлеи, тут и государыня с фамилией присутствует, но маскарадов не бывало, а был маскарад в Питербурхе и в Москве по замирении Шведского мира, на кораблях и шлюпках; его величество был на корабле в матросском бостроке бархатном, черном, и производился (маскарад) за Красными воротами на площади.

После Рожества Христова бывает церемониальное славленье. В начале был всешутейшим князь-папою Петр Иванович Бутурлин, из знатных персон; из дворян выбраны apxиepeи и архимандриты, протодиакон и дияконы, и грозных заик двенадцать человек, папиных поддьяков плешивых двенадцать человек, весны двадцать четыре человека, изготовлены линеи (экипажи. – Ред.), выряженные по шести и по восьми лошадей; и во втором часу ночи на оных линеях по расписанию до господ и генералов во все святки приезжают. И как всешутейший папа приедет, в начале поп-битка дворцовой начинает, и певчие государевы поют «Христос рождается» по обычаю; и потом поставят на столе великую чашу, с собою привезенную, налитую вином, и в нее опущен ковш, нарочно сделанный под гербом орла; в поставленных креслах сядет князь-папа, а возле чаши положены два пузыря говяжьих от больших быков, и в них насыпано гороху, и у той чаши кругом на коленях стоят плешивые. И архидиакон возглашает «Всешутейший князь-папа, благослови в чаше вино!» И потом папа с стола берет по пузырю в руку и, обмоча их в чаше в вине, бьет плешивых по головам, и весна ему кричит многолетие разными птичьими голосами.

А потом архидиакон, из той чаши наливши ковш под гербом, подносит всем присутствующим и громогласно кричит: «Жалует всешутейший князь-папа вина!» А как выпьет, возглашает: «Такой-та архиерей, из чаши пив, челом бьет». И по обношении все из дому едут в дом князь-папе, и от него по своим домам, и на всей церемонии его величество присутствует.

Случившаяся в Питербурхе свадба всешутейшаго князь-папы. Сделана была пирамида на площади против церкви Троицкой для церемонии взятия четырех регатов; а по прошествии времени в той пирамиде изготовлена была князь-папе спальная перина, набита хмелем, подушки плетеные из хмельных стеблей и насыпаны хмелевыми листами; на полу той пирамиды насыпано хмеля стеблями, не обирая початков, толщиною в поларшина, одеяло по парусине стегано теми же хмелевыми тонкими стеблями. И жениха всешутейшаго папу в Иностранной коллегии его величество со всем генаралитетом и знатным дворянством убирали во одеяние, в мантию бархатную малиновую, опушенною горностаями, с большим отложным воротником горностаевым же, шапка белая, вышиною в три четверти аршина, рядами, один другого выше. И его величество, и министры, и генералы, и дворяне были в маскарадном разном платье, только масок на лицах не было.

А с невестиной стороны в доме, построенном деревянном у Невы реки, близ церкви Троицкой, в присутствии великой государыни Екатерины Алексеевны и дам, наряжали невесту в платье старинное: в охабень (широкое платье. – Ред.) насыпной рудо-желтый, шапка бобровая, вышины больше полуаршина, покрывало волнистой тафты. Ее величество и дамы в разном маскарадном платье, а масок на лицах не было ж.

И по совершении убранства ход церемониальный к церкве продолжался сим порядком: его величество с генаралитетом в маскарадном уборе шли по рангам, а жениха вели присутствующие плешивые, а мантию нести от тех же плешивых путь охраняли заики, а весна шла и кричала разными голосами птиц. И придя к церкви, птичники в церковь не входили. Невесту из деревянного дома вели свахи из дворянских дам в уборе старинном, за нею следовала ее величество с дамами в маскарадном платье. И по прошествии в церкви венчаны по правилу церковному, и по обвенчании тою же церемонией шли в дом, что у Невы, и был стол. Жених и невеста посажены были под балдахином, убранным брусничником, лимонами и померанцами; и был стол с кушаньем по старинному обычаю. И всю ту церемонию в хождении смотрели с галерей.

И по окончании свадебного стола тою же церемонией свели жениха и невесту на покой во уготованную спальню на оную постелю, и около той пирамиды были присутствующее плешивые, заики, и весна кричала, и в бубны били.

И после полудня была всем присутствующим повестка (клич. – Ред.), и собирались в построенный дом у Невы реки, близ Сената, в синие хоромы. И возле того дома на реке сделан был великой плот четвероугольный, и на нем поставлен чан немалый, и в него налито пива, и в чане пущен ковш деревянный большой; и от того плота на канатах привязаны по две сороковые бочки, в длину сажен на сорок; и в оном чане, в ковше, сидел князь-папа, имея в руках пузыри, и около чана плешивые. На плоту стоял Нептун со острогою, наряженный в одежду белую, борода седая, на ней навешано всяких родов раковин, выбранный из дворян Тургенев, и около его наряженные заики в знаки сирен морских, и на бочках посажены были apxиереи и весь князь-папинский причт. И оные бочки буксировали шлюпки чрез Неву к Почтовому двору, и как шествие началось, то князь-папа пузыри мочил в пиве и бил по головам плешивых, в то время пела весна всех родов птичьими голосами; и от пристани до Почтового двора ехал папа верхом на буйволе, a apxиepeи с причтом ехали на быках верхом. И в доме Почтовом в сенях молодая его супруга, наряженная в старинную шапку, в охабне, покрыта покрывалом, на нем написаны всех родов звери и птицы, встретила своего супруга и взяла за руку, свела в полати, и посажены были под балдахин, сплетенный из хмелевых ветвей. И отправляемая церемония такая же, как и на славленье, поили вином и угощали ужином, и сим потешная свадба кончилась.

Церемония по Неве реке: всем сенаторам и генералам, и дворянам, которые в присутствие у дел определены, розданы были, по рангам, буеры, баржи, шлюпки, боты, верейки на их собственное содержание, под смотрением Дмитрия Потемкина. И во время весны и лета по воскресным и праздничным дням по сигналу выстрела из пушки у Троицкой пристани с поднятием красного флага всем, кому даны суда, надлежит следовать из гавани на Неву и разъезжать по Неве реке по действу тех судов до сигнала же пушечного выстрела.

Семейная смута: заговор и смерть цесаревича, 1718 год
Фридрих Христиан Вебер

Далеко не все в России принимали такое поведение монаршей особы, да и более глобальные «новации» Петра отнюдь не всем пришлись по нраву. Возмущались и бояре, утратившие прежнее влияние, и дворяне, недовольные новыми порядками, и простолюдины, своими жизнями оплачивавшие «царевы прихоти» – например, строительство Санкт-Петербурга. Введение новых налогов привело к восстанию в Астрахани (1705–1706 годов); тяжелые налоги, покушение на свободу казачества, а также указ о брадобритии и запрет ношения традиционной русской одежды послужили поводом к восстанию под руководством Кондратия Булавина (1707–1709 годы).

Даже в собственной семье царь столкнулся с оппозицией: его первая супруга Евдокия Лопухина хранила верность «святой старине» и наследника престола Алексея Петровича воспитывала в том же духе.

Алексей рос тихим и богобоязненным, истинным сыном своей матери (насильно постриженной в монахини после возвращения «Великого посольства»), и все больше подпадал под влияние партии «ретроградов».

Ф. Х. Вебер, резидент принца Брауншвейг-Люнебургского, прибыл к русскому двору в феврале 1714 года и на протяжении почти шести лет вел дневник, в котором записывал свои впечатления о России и русских, о царе, его семье, придворных нравах и порядках. Как европеец, он отдавал должное преобразованиям Петра, а в «ретроградах», с которыми был близок цесаревич, видел «невежд и грубиянов».

Уже давно царь намеревался, посредством женитьбы сына своего, породниться с каким-нибудь могущественным домом в Германии и вместе с тем пробудить царевича из его обычной лени влиянием благовоспитанной супруги; ибо царевич этот, вследствие постоянного вредного обращения с невежественными людьми, усвоил себе такие наклонности, которые делали его неприятным в образованном обществе и были причиною, что он, не желая оставить своего образа жизни, не понимал и того, что таким образом он подвергал опасности и свои наследственные права. При таком его поведении царь все более и более гневался на него и наконец дал стороною заметить, что если он не переменится в скором времени, то непременно будет пострижен в монахи, ибо лучше отрезать один член от тела, чем допускать гибель целого тела.

Слухи об этом дошли до царевича, и приверженцы его стали ревностно советовать ему, ради собственного его благополучия, затаить свою ненависть к иноземцам и высмотреть себе супругу в каком-нибудь могущественном доме в Германии, чтобы с помощию ее высоких родственников обеспечить себе наследование престола и в то же время и у самого царя, из уважения к такой супруге, приобресть лучшее положение, чем то, в котором он теперь находился. Все эти представления произвели на царевича такое сильное влияние, что он бросился к стопам государя-отца, заверяя его, что отныне твердо решился изменить свою жизнь и думает достигнуть этого лучше всего сообществом с разумною супругою, почему настоятельно просит его величество дозволить ему чем скорее, тем лучше поехать в Германию и там высмотреть себе такую супругу. Просьба эта положила основание браку его с принцессой Вольфенбюттельской, которая пребывала тогда при Саксонском дворе у его величества короля Польского и в 1711 году, в Торгау, повенчана была с царевичем. По приезде ее в Россию царевич не очень изменил себя для нее, и я всегда замечал в обществе, что он никогда не говорил с нею ни слова и нарочно избегал ее.

Цесаревна жила в своем доме в левом флигеле, а царевич в правом; в продолжение восьми дней они видались обыкновенно один только раз, и если б царевич в прижитии себе наследника не видел опоры своей безопасности, то оба супруга пребыли бы навсегда незримыми друг для друга. Дом свой царевич запустил до того, что супруга его в своем спальном покое не была защищена от сырости, и когда царь, бывало, строго выговаривал ему за это, то цесаревна должна была выслушивать всевозможные угрозы от своего супруга: он попрекал ее тем, что она клевещет или ябедничает на него царю, а между тем эта разумная принцесса переносила свое несчастное положение с великою твердостию и никому не поверяла своих жалоб и слез, кроме стен и своей подруги, принцессы Ост-Фрисландской.

Четыре года спустя принцесса Шарлотта умерла родами, оставив Алексею сына, будущего Петра II. Тем временем царь обвенчался с лифляндской простолюдинкой Мартой Скавронской, фавориткой князя Меншикова, которая в крещении приняла имя Екатерина Алексеевна. Повторная женитьба отца, к тому же на «чужеземной девке площадной», смерть собственной супруги и возраставшее недоверие царя к наследнику побудили Алексея бежать за границу, к императору Священной Римской империи Карлу VI. Петр пригрозил императору войной, цесаревича вынудили вернуться на родину и отречься от престола в пользу сводного брата, сына Екатерины Петра Петровича.

По обнародовании в Москве отречения царевича от наследования престолом прислан был в Петербург князю Меншикову и всему Сенату указ его царского величества о том, чтобы созвать в Петербурге всю милицию, дворянство, горожан и крестьян, для приведения их к присяге в верности наследному царевичу Петру Петровичу, как будущему царю, каковая церемония и совершена была с особенною торжественностию 9 марта в церкви Св. Троицы.

Между тем в Москве великий трибунал (судилище) постоянно занимался двумя уголовными делами: об обвиняемых, привезенных из Петербурга, и о генерал-майоре Глебове. Это были два различные следствия, из коих одно касалось царевича Алексея, а другое прежней царицы, которая привезена была теперь в Москву из Суздальского монастыря, вместе с генералом-майором Глебовым, и это последнее следствие окончено было в Москве, а первое в Петербурге. Присутствие всего двора, большей части генералов и штаб-офицеров и собранных изо всей России важнейших духовных чинов и бояр оживило Москву до того, что она кишела народом, а процессии, совершавшиеся часто духовными чинами в царский дворец, в каретах и в сопровождении всего их штата, для суда над сочленом своим, епископом Ростовским, представляли вообще зрелище чрезвычайно любопытное. Но еще больший интерес возбуждали речи царя, которые он, в противность обычаю предков своих, держал в аудиенц-зале к духовенству и ко всем важнейшим чинам своего государства и в которых он, с прирожденным ему красноречием (в котором он на словах и в письме был первый во всем своем царстве), представлял этим высшим чинам и народу опасность, грозившую государству, и преступления, замышленные таким множеством злодеев в оскорблении его величества. Вследствие этих-то злоумышлений Досифей, епископ Ростовский, и Пустынной, духовник бывшей царицы, лишены были духовного сана и преданы светскому суду.

На этих торжественных собраниях царь всегда являлся в своем обыкновенном кафтане, и никто не запомнит, чтобы видел его когда-либо в древней, великокняжеской одежде или в чрезмерно богатом убранстве, к которому он чувствовал природное отвращение, хотя, по наследству от родителя и дедов своих, он обладает множеством клейнодов и драгоценностей, как это можно видеть между прочим из описания посланника императора Фердинанда I, Герберштейна, который говорит: «Во время аудиенции на великом князе была корона, которая по своей ценности и дорогим камням отнюдь не уступит папской или какой-нибудь другой короне. Царская мантия богато унизана была рубинами, бриллиантами и алмазами, из коих некоторые были величиною в орех, и царевич одет был также великолепно. По окончании аудиенции царь пошел к столу, за которым сотни боярских детей приносили такое же число кушаний на золотой и серебряной посуде, и оной вообще было такое изобилие, что можно было бы нагрузить ею до двадцати подвод».

Присутствовавшие на венчании ныне правящего царя с теперешнею его супругою были изумлены богатством драгоценных камней в венце царицы, и вообще великолепие одежды ее при этом случае было неописанно. Царь же, напротив того, любит всегда простую одежду и очень небольшую свиту, так что даже и на этот раз, в Москве, среди домашней смуты, он не имеет у саней своих более двух или трех слуг, с которыми и разъезжает везде по городу, и днем и ночью; а при производстве следствия сам трудится более всех, хотя заведывание оным возложено на тайного советника Толстого и на сенатора Мусина-Пушкина.

Сенатор Самарин объявлен был свободным, равно как и Петр Матвеевич Апраксин, сенатор и бывший Астраханский губернатор, потому что оказалось, что последний ничего другого не сделал, как ссудил только царевичу, при отъезде его из Петербурга в Германию, 3000 рублей, не зная вовсе об его намерениях. Князь же и генерал-лейтенант Василий Володимирович Долгорукий, напротив того, отдан под дальнейший и более строгий надзор.

Главные лица, замешанные во всем этом деле, кроме царевича и не раз упомянутого Михаила Кикина, были: бывшая царица Евдокия, или Авдотья, урожденная Лопухина, ее духовник, сводная сестра его величества Мария Алексеевна, боярин Степан Глебов, архиепископ Ростовский Досифей и казначей Суздальского монастыря.

В это же время обнародовано объявление, в котором обнаруживалось преступление Суздальских, виновных из писем и словесных признаний; но письма эти у меня все пропали, кроме того, которое епископ Досифей, запутавший многих своими вымышленными видениями, собственноручно писал к сводной сестре его царского величества, царевне Марье Алексеевне, каковое письмо найдено было в покоях царевны.

26 марта совершена казнь некоторых виновных на общественном рынке в городе Москве. Боярин Степан Глебов живой посажен на кол; епископ Досифей, Кикин, казначей Суздальского монастыря и еще один русский колесованы, после чего тело епископа брошено в огонь, а голова его вместе с головою Кикина и двух других воткнуты на высоких шестах, расставленных четырехугольником на возведенной вновь высокой каменной стене; посреди этого четырехугольника помещено тело посаженного на кол Глебова. Паж Баклановский и несколько монахинь жестоко наказаны телесно, а остальные виновные перевезены в Петербург. Во время этой казни, к месту собралось громадное множество любопытного народа, живущего в Москве, так что некоторые насчитывали его от двух– до трехсот тысяч душ.

По этому случаю кто-то поздравлял его царское величество с тем, что он открытием и казнью заговорщиков против его высокой особы, благодаря своей неутомимой заботливости и неустрашимости, снова привел благо государство в прежнее безопасное состояние. Царь задумчиво отвечал: «Если огонь попадает на солому и другие легко сгораемые вещества, то распространяется все далее вокруг себя; если ж попадает на железо или камень, то гаснет сам».

Ходившие в то время слухи о бывшем, или ожидаемом еще, восстании в России были совершенно неосновательны, и при этом случае я должен заметить, что хотя и нельзя отрицать того, что некоторые отдельные лица питали в себе разные возмутительные помыслы и были недовольны настоящим правлением; но простой, темный народ, никогда не поднимающийся без вождей, так страшно запуган, и безопасность царского трона так прочно установлена, что плохо пришлось бы недовольным, если б они вздумали посягнуть на восстание: ибо царь вполне может рассчитывать на преданное ему войско.

Для возмущения необходимо, чтобы духовенство или знатнейшие бояре пошли впереди. Но большинство попов в России люди низкого происхождения, без связей и богатства, всю же светскую знать из целой России царь призвал в Петербург и постоянно имеет ее на виду, перед своими глазами; поэтому невероятно, чтобы этот монарх, пока он жив, мог чего-либо опасаться.

Хотя русское дворянство искони отличалось покорностию и преданностию царям своим, но черты эти в прежнее время были ничто в сравнении с теперешними. Известно уже, что власть духовенства теперь ограничена; но несмотря на то, царь сам не лишает никого из духовных сановников служебного сана, а созывает для этого духовные чины; поэтому-то при лишении сана судимого в Москве архиепископа Ростовского происходили такие частые прения: ибо господа члены духовенства отговаривались тем, что за неимением патриарха они не могут лишить своего товарища его звания; когда же эти духовные чины, на вопрос царя о том, могут ли они возвести и облачить кого-либо в архиепископы, отвечали: «могут», то он изрек такое решение: «Ну, так вы можете и низвести его и разоблачить».

Сначала полагали было, что последними кровавыми казнями в Москве все следствие закончено и всякий повод к дальнейшим беспокойствам уничтожен, тем более что, со времени прибытия нашего в Петербург, все, что было открыто по следствию, тщательно хранилось в тайне, что и давало повод думать, что важнейшее все дознано и подавлено при последних московских казнях; но теперь, к прискорбию, увидали, что все употребленные в Москве пытки и казни далеко еще не разъяснили истины и что из показаний находящихся в заключении подсудимых ничего бы не добились, если б по перехваченным и по зашитым в разных одеждах письмам не обнаруживалось вполне все дело. Поэтому его царское величество вынужден был назначить вторичное уголовное судилище и немедленно вызвать для этого в Петербург из внутренних областей России важнейших духовных чинов.

Когда все эти чины собрались в июне в Петербурге, а царь в то же время нарядил и светское судилище (из министров, сенаторов, губернаторов, генералов и штаб-офицеров лейб-гвардии), то духовные члены суда сперва, в течение 8 дней, ежедневно совершали по нескольку часов коленопреклонение и, проливая горячие слезы, неотступно молили Бога, дабы Он внушил им такие мысли, каких требовали их честь и благо русского народа. Затем 25 июня открыт был в Сенате Уголовный суд, в который его величество явился со всеми духовными и светскими судьями, по отправлении в церкви Св. Духа торжественной литургии, для испрошения помощи Божией в таком важном предстоящем им деле. Когда все это собрание расположилось за судейскими столами, открыли двери и окна присутствия, чтобы каждому был свободный доступ, и привели царевича, под караулом 4 унтер-офицеров. Затем начался допрос царевичу и прочитано, во всеуслышание, все следственное производство.

Допросы обвиняемых показали, что против Петра зрел заговор, и пусть Алексей сам ничего не планировал, он имел «близкие сношения» с заговорщиками. Под пытками цесаревич признался, что хотел захватить власть, и был приговорен к смерти.

Когда же, заключением духовного суда и приговором суда светского, царевич осужден был на смертную казнь, то рано утром 6 июля собрался снова Уголовный суд, и царевич, приведенный из крепости 4 унтер-офицерами и поставленный пред судом, должен был еще раз признаться перед ним в своем преступлении и выслушать подписанный светскими судьями смертный свой приговор, после чего его снова отвели в темницу.

В четверг, 7 июля, его царское величество рано утром получил донесение, что чувствительное душевное потрясение и страх смерти причинили царевичу сильный апоплексический удар; в полдень второй гонец принес еще известие, что царевич спасен, вследствие чего его величество созвал важнейших придворных чинов и держал их всех у себя до тех пор, пока 3-й гонец не принес вести, что царевич безнадежен, не переживет вечера, почему и желал бы видеть и в последний раз говорить с государем, отцом своим. Его величество отправился поэтому со всем высоким обществом к находившемуся в агонии царевичу, который, завидев государя-отца, в слезах и простирая к царю свои руки, говорил, что он тяжко и дерзко согрешил против Бога и его величества; что он не надеется на выздоровление, и что если ему суждено умереть, то так тому и быть, ибо он не достоин жизни; но все-таки он умоляет его величество, ради Бога, снять с него проклятие, которое царь наложил на него в Москве, простить ему все его преступления, дать ему свое отцовское благословление и молиться за его грешную душу.

Во время этой трогательной речи его величество и все бывшее с ним общество плакали не переставая; затем, в ответ на слезную речь сына, царь в патетических, но кратких словах высказал ему все его против его величества преступления и в заключение простил ему все, дал ему свое благословение и расстался с ним, при громких рыданиях и обильных слезах с обеих сторон.

Вечером, в 5 часов, явился 4-й гонец (майор лейб-гвардии Ушаков) с донесением, что царевич молит об исполнении последнего его желания: еще раз поговорить с государем отцом своим, на что его величество не решался было; но затем, когда ему представили, что следовало бы уважить эту последнюю просьбу, что он не может отказать в таком утешении борющемуся со смертью и, может быть, не помирившемуся еще со своею совестью царевичу, царь уступил; но только он вошел было в шлюпку, чтобы отправиться к сыну, как явился 5-й гонец, с известием, что царевич отдал уже душу свою Богу.

9 июля тело покойного в гробу, обитом черным бархатом и покрытом богатою золотою парчою, взято из крепости и под водительством великого канцлера и некоторых других знатных особ перенесено в церковь Святой Троицы, где и выставлено для того, чтобы все желающие могли видеть его. Четыре офицера лейб-гвардии стояли постоянно у гроба, составляя стражу и допуская приходивших, которых теснилось несчетное множество, к последнему целованию руки царевича.

10 июля тело все еще было выставлено в той же церкви, а 11 числа был обряд погребения; именно, вечером, в сопровождении царя, царицы и всех придворных чинов, тело покойного из церкви Св. Троицы снова перенесено в крепость, в тамошнюю соборную церковь, где и положено в погребальном склепе, рядом с блаженной памяти его супругою. Царь и все остальные провожатые в этой печальной процессии держали в руках маленькие горящие восковые свечи, но все были без траурных мантий, и только одни дамы одеты были в черных тафтяных платьях. Присутствовавшие на похоронах уверяли, что его величество, провожая тело сына в церковь, горько плакал и что священник для подобной речи своей взял текстом слова Давида: «Ах, Авессалом, сын мой, Авессалом».

Для государства итогом семейной смуты Романовых стал царский указ о престолонаследии (1722), в котором утверждалось право монарха выбирать себе наследника: тем самым Петр страховался – и страховал потомков – от повторения истории с Алексеем.