Текст книги "Павел I"

– Так же как и на его прямоту – добавил бальи, – и потому я должен с полною откровенностью сказать вам, господин аббат, что я не согласен действовать в том направлении, в каком действует ваш орден, и что между ним и нашим орденом не может установиться предполагаемая вами связь…

– От вас зависит иметь тот или другой взгляд на действия Общества Иисуса, – с равнодушным видом отозвался аббат. – Со своей стороны, я могу сказать, что несходство ваших взглядов и мыслей со мною не будет служить ни малейшим препятствием к тому, чтобы устроить ваше дело так, как мы предположили. Безучастие ваше к судьбам не только нашего ордена, но и мальтийского рыцарства в настоящее время мне вполне понятно. Вы заняты не этим, да и вообще влюблённые люди не могут быть бодрыми деятелями. Отложим на время начатый мною разговор и перейдём к занимающему вас лично вопросу. В последнее моё свидание с государем мне не удалось завести речь о вашем деле, но в успехе его не сомневайтесь, император дозволит графине Скавронской вступить с вами в брак, а его святейшество разрешит вам жениться и остаться в ордене. Политические обстоятельства скоро переменятся, и ваши родовые командорства, с их огромными доходами, возвратятся опять к вам, если вы останетесь в ордене. Невозможно предполагать, чтобы торжество безбожных революционеров было продолжительно. Законная власть вскоре преодолеет их, и тогда всё станет по-прежнему. Стихнет гроза, и ваш благородный орден будет продолжать своё существование среди тишины и безопасности, если только члены его останутся ему верны среди тех бедствий, какие он ныне испытывает. Нужно только устранить участие митрополита и просить разрешение на брак с графинею непосредственно в Риме. Сестренцевич не благоволит к вашему ордену как к учреждению, которое примешивает церковь к делам политическим. Он постарается повредить вам и у государя, и у папы. На днях император приедет в Петербург, и я не заставлю вас долго ждать моего уведомления.

Сказав это, аббат самым дружественным образом расстался с Литтою.

XVI

Скавронская сидела за утренним кофе, ожидая с нетерпением приезда Литты. Накануне этого дня, поздно вечером, аббат известил его о своём свидании с государем и приглашал приехать к нему пораньше утром, так как он должен был сообщить ему некоторые весьма важные, касающиеся его сведения. Молодая женщина, как будто нарочно в ожидании жениха, хотела казаться ещё более привлекательною: она была в утреннем неглиже – белом батистовом капоте, отделанном дорогими кружевами, с длинными и широкими рукавами, называвшимися на тогдашнем модном языке «triste Amadis», а её напудренные золотисто-русые волосы, собранные назади, поддерживались голубою лентой, охватившей голову через лоб в виде повязки.

Литта, впрочем, недолго заставил себя ждать. Приехав к Скавронской, он передал ей, что аббату удалось узнать мнение государя как относительно выхода замуж графини Скавронской, так и относительно того, чтобы граф Литта и после брака с нею оставался в мальтийском ордене, если только удастся ему выхлопотать у папы такое разрешение. Аббат сообщил, что теперь, кажется, самая лучшая пора для того, чтобы обратиться к императору с просьбою о разрешении брака, так как государь чрезвычайно заинтересован судьбою мальтийских рыцарей и полагает, что граф Литта может оказать большое содействие к тому, чтобы устроить дела ордена согласно намерениям Павла Петровича.

Решено было воспользоваться удобною минутою. Литта тотчас же написал черновое письмо к Кутайсову, изложив в этом письме просьбу Скавронской об испрошении ей у государя особой аудиенции, а она, переписав письмо набело, приказала верховному лакею отвезти его к графу Кутайсову. Спустя несколько времени к ней приехал сам Кутайсов, желая известить её, что его величество, согласно просьбе графини, примет её завтра, в восемь часов утра. Назначение особой аудиенции считалось знаком милостивого расположения государя, так как удовлетворение подобной просьбы составляло исключение из общего правила. При императоре Павле лица, не имевшие к нему постоянного доступа и желавшие просить его о чём-нибудь или объясниться с ним по какому-нибудь делу, должны были по утрам в воскресенье являться во дворец и ожидать в приёмной зале, смежной с церковью, выхода оттуда государя по окончании обедни. Император, останавливаясь в приёмной, одних выслушивал тут же, с другими же, приказав следовать за ним, разговаривал в одной из ближайших комнат или, смотря по важности объяснения, уводил в свой кабинет. Каждый из желавших объясниться с государем имел право являться в приёмную три воскресенья сряду; но если в эти три раза государь делал вид, что он не замечает просителя или просительницы, то дальнейшее их появление в его воскресной приёмной не только было бесполезно, но и могло навлечь на них негодование императора. Такой порядок принят был и в отношении лиц, не имевших к государю никаких просьб, но только обязанных или представиться ему, или благодарить его за оказанную им милость, а также и в отношении иностранных дипломатов, желавших иметь у него прощальную аудиенцию. Некоторые из них, побывав по воскресеньям три раза в приёмной императора, не удостаивались не только его слова, но даже и его взгляда и вследствие этого должны были понять, что дальнейшие их домогательства об отпускной аудиенции будут совершенно неуместны.

Немало затруднений представлял вопрос о том, в каком наряде должна была явиться Скавронская к государю, который не любил введённого при дворе так называемого русского платья – наряда, заимствованного императрицею Екатериной во время посещений ею города Калуги от тамошних богатых купчих. Вообще чрезвычайно трудно было приноровить дамский наряд к прихотливому вкусу государя: иной раз он, видя в своём дворце пышно разодетую даму, был недоволен выставкою пред ним суетной роскоши и высказывал, что ему нравится более простая и скромная одежда придворных дам, нежели пышные их наряды. В другой же раз лицо его принимало пасмурное выражение, когда он замечал, что явившаяся во дворец дама была одета довольно просто, не соответственно своим средствам, и считал это неуважением, оказанным к его особе. Кутайсов хотя и был самый близкий человек к государю, но на вопрос Скавронской о том, в каком наряде она должна представиться его величеству, не мог ей дать не только положительного наставления, но даже и никакого совета. Самый цвет дамского костюма требовал часто счастливой угадки: иной день императору не нравились яркие цвета, а другой день – тёмные, а между тем произвести на него при первом появлении чем бы то ни было неприятное впечатление значило испытать полный неуспех в обращённой к нему просьбе. Отправляясь во дворец, Скавронская постаралась прибрать такой наряд, чтобы он не бросился в глаза императору своею особенною пышностию, но чтобы в то же время и не обратил на себя его внимания своею излишнею простотою. Ранее обыкновенного поднялась она в этот день с постели, и ещё не пробило семи часов утра, когда она, окончив уже свой туалет, не без замирания сердца садилась в карету, запряжённую шестернёю цугом с двумя ливрейными гайдуками на запятках.

Кутайсов предупредил графиню, что император разрешил ей на этот раз приехать к главному подъезду Михайловского замка, и добавил, что он, Кутайсов, будет ожидать её в первой зале для того, чтобы провести к государю и доложить ему о ней. Упомянутое разрешение было знаком особого внимания Павла Петровича к графине, так как правом приезжать к главному подъезду замка пользовались весьма немногие лица. Все же прочие должны были подъезжать к особой маленькой двери, подниматься и спускаться несколько раз по темноватым лестницам и приходить на половину государя по мрачным коридорам, освещённым фонарями даже и в дневное время.

Дом Скавронской находился на углу Большой Миллионной, по соседству с Мраморным дворцом, и она издали же увидела из кареты блиставшую на утреннем солнце вызолоченную башенку над куполом дворцовой церкви и развевавшийся на другой башенке замка императорский флаг, обозначавший, что государь был дома, ибо при выезде его из замка, хотя бы на самое короткое время, флаг каждый раз бывал спускаем до его возвращения домой.

Сурово и неприветливо смотрело новое царское жилище, об основании которого ходила в народной молве странная легенда. На месте построенного Павлом Петровичем огромного замка стоял прежде деревянный, так называвшийся «летний» дворец, начатый постройкою при правительнице Анне Леопольдовне и оконченный при Елизавете Петровне. Дворец этот, оставаясь без поправок, приходил постоянно в ветхость и стал грозить совершенным разрушением. Однажды при пароле, отданном на разводе, происходившем 20 ноября 1796 года, император приказал «бывший летний дворец называть Михайловским». Вслед за тем он повелел сломать этот дворец, и 26 февраля 1797 года на месте прежнего дворца происходила торжественная закладка Михайловского замка. Для основы нового здания был заготовлен большой кусок мрамора в виде высокой плиты с высеченною на нём надписью о времени закладки. Около этого камня по обеим сторонам были поставлены покрытые пунцовым бархатом столы с вызолоченными на них серебряными блюдами, на которых лежали такие же лопатки, известь и яшмовые камни, обделанные наподобие кирпичей, с золотыми на них вензелями императора и его супруги, серебряный молоток, а также золотые и серебряные монеты нового чекана. На одном столе принадлежности эти были заготовлены для императора и императрицы, а на другом – для великих князей и великих княжен. По отслужении архиепископом Иннокентием молебна, в присутствии двора, при пушечной пальбе с Петропавловской крепости и из орудий, поставленных на Царицыном лугу, была произведена закладка замка. Постройка его была поручена архитектору итальянцу Бренну, и работа закипела с изумительною быстротою: 6000 рабочих ежедневно были заняты при этой постройке. Так как мрамора наготове не было, то его взяли от строившегося в ту пору Исаакиевского собора, который и стали достраивать из кирпича. Причину же постройки нового дворца объяснили следующим загадочным случаем.

Однажды часовому, стоявшему в карауле при летнем дворце, явился какой-то блистающий сиянием юноша и заявил оторопевшему служивому, что он, юноша, – архангел Михаил, приказывает ему идти к императору и сказать, что он, архангел, желает, чтобы на месте старого летнего дворца был построен храм во имя архистратига Михаила. Часовой донёс о бывшем видении по начальству, и когда об этом доложили императору, то он сказал: «Мне уже известно желание архангела Михаила; воля архистратига небесных сил будет исполнена». Вслед за тем он распорядился о постройке нового дворца, при котором должна была быть построена и церковь во имя архангела Михаила, а самый дворец приказал называть Михайловским замком.

При императоре Павле замок этот имел вид средневековой твердыни: его окружали со всех сторон канавы, обложенные камнем, с пятью подъёмными на них мостами. Кроме того, замок был обведён со всех сторон земляным валом, на котором было расставлено двадцать бронзовых пушек двенадцатифунтового калибра. Замок окружал обнесённый каменною, вышиною в сажень, стеною сад, в котором были цветники, оранжереи и теплицы. К замку от Большой Садовой улицы вели три липовые и берёзовые аллеи, посаженные ещё при императрице Анне, каждая из них упиралась в железные ворота, разделанные в той же решётке с гранитными столбами. Решётка эта была поставлена против главного фасада замка. Главные ворота, украшенные вензелями государя под императорской короной, открывались только для членов императорской фамилии. Боковые же ворота, из которых одни назывались «Воскресенскими», а другие «Рождественскими», были назначены для въезда и выезда экипажей. Проехав аллеи и ворота, карета Скавронской, через подъёмный мост, въехала на так называемый «коннетабль» – обширную, расстилавшуюся перед дворцом площадь, на которой была поставлена конная статуя Петра Великого.

Подъезжая к замку и смотря на красноватый цвет его стен, Скавронская ободряла себя мыслью о рыцарской любезности государя к женщинам. Рассказывали, что на одном из придворных собраний Павел Петрович, увлечённый беседой с какой-то молоденькою дамою, просил у неё на память бывшие у неё на руках перчатки. Разумеется, что желание императора было исполнено немедленно, и он одну из этих перчаток послал строителю замка на образчик той краски, в какую должны были быть окрашены те части наружных стен, которые не будут отделаны мрамором или гранитом. Несмотря на яркий цвет своих стен, замок всё-таки смотрел невесело, и угрюмости его стиля не ослабляли бывшие на нём украшения, состоявшие из вензелей в мальтийском кресте, гирлянд из вызолоченной бронзы, фронтона, высеченного из каррарского мрамора, и гербов областей, входивших в состав русской империи. Крыша на замке была медная с мраморною вокруг неё балюстрадою и статуями, снятыми с Зимнего дворца.

Выйдя из кареты и поднявшись по широкой гранитной лестнице, Скавронская вошла в обширные сени, украшенные колоннами из красного мрамора. Пол в сенях был из белого мрамора, а в нишах находились египетские истуканы; посреди же сеней стояли на мраморных пьедесталах бронзовые статуи Геркулеса и Флоры. В соседней с сенями зале находился главный дворцовый караул, состоявший постоянно из одного офицера и тридцати рядовых. Караул этот был расположен так, что никто не мог дойти до императора, минуя эту стражу. В этой комнате встретил Скавронскую ожидавший её приезда Кутайсов и, ободряя её, повёл молодую вдовушку наверх в покои государя.

Лестница, по которой они поднимались, представляла образец роскошной отделки. Стены её были выложены мрамором различных цветов, а места, оставшиеся пока белыми, предполагалось расписать фресками. На верху лестницы, у входа в апартаменты, стояли на часах два гренадера. С площадки лестницы Кутайсов и его спутница вошли в большую овальную прихожую, посреди которой был поставлен бюст короля шведского Густава Адольфа. Двери из прихожей вели в обширную залу, отделанную под жёлтый мрамор с тёмными разводами; зала эта была украшена картинами, изображавшими некоторые важнейшие события из русской истории. Затем Скавронская прошла через великолепно убранную тронную залу. Стены этой залы были обиты пунцовым бархатом, затканным золотом, а огромная печь была обложена бронзою. Насупротив трона, в нишах около дверей, стояли античные статуи Цезаря и императора Антонина, а по стенам были развешаны гербы семидесяти шести тогдашних русских провинций. Огромное зеркало, великолепная люстра и три стола – один из verde antico, а другие два из зелёного восточного порфира – дополняли убранство тронной залы. На плафоне её были нарисованы две аллегорические картины, и в каждой из них виднелось, между прочим, знамя мальтийского ордена. Отсюда до комнат императора было уже недалеко: оставалось только пройти галерею «арабесок» с мраморными колоннами, привезёнными из Рима. Галерея эта была устроена в подражание «лоджиям» Рафаэля, находящимся в Ватиканском дворце. Кутайсов попросил Скавронскую остановиться в этой галерее, а сам, осторожно приотворив дверь, заглянул в следующую комнату и на цыпочках стал пробираться далее. Спустя несколько минут затворённая Кутайсовым дверь отворилась.

– Его величество приглашает вас войти, – сказал он графине и, пропустив Скавронскую вперёд, вышел в галерею и там сел на диван в ожидании возвращения своей клиентки.

Император только что вернулся с развода и, как было заметно, находился в хорошем расположении духа. Скавронская прошла чрез прихожую, в которой стоял караул от лейб-гвардии гусарского полка, и вошла в большую белую залу, по стенам которой висели прекрасные ландшафты и виды Михайловского замка и стояло шесть изящных красного дерева шкапов, наполненных книгами, составлявшими частную библиотеку императора. Скавронская остановилась в этой комнате, не зная, идти ли ей далее, как вдруг в дверях против неё показался император.

Число парадных комнат в Михайловском замке не ограничивалось теми, которые проходила Скавронская; посетитель замка мог бы насмотреться ещё более на роскошь новых царских чертогов. Двери из галереи Рафаэля вели не только в покои государя, но и в галерею Лаокоона, названную так по превосходной древней статуе, стоявшей среди этой галереи, стены которой были увешаны гобеленами, изображавшими события из священной истории; но картины эти как-то не гармонировали с придвинутыми к ним статуями Дианы и Эндимиона, Психеи и Амура. В конце этой галереи стояли на часах два гвардейских унтер-офицера с эспонтонами в руках.[106]106
  Эспонтон – небольшая пика с плоским металлическим наконечником и поперечным упором. С 1732 по 1805 год в русской армии эспонтоны были почётным офицерским оружием.


[Закрыть] Они охраняли вход в овальную гостиную с кариатидами по стенам. Комната эта поражала своим убранством: в ней была мебель, обитая бархатом огненного цвета и отделанная серебряными шнурами и кистями. Гостиная эта была смежна с громадной бальной залой, обложенною белым мрамором, из неё был вход в крутую тронную залу, громадный купол которой поддерживал шесть колоссальных статуй, а стены её были обтянуты красным бархатом, затканным золотом и покрытым золотою резьбою. Все окна в этой зале, кроме одного, из огромного цельного зеркального стекла, вставленного в раму из массивного серебра, были завешены красною шёлковою тканью. В этой тронной зале спускалась с потолка замечательной работы огромная люстра из чистого серебра. Впрочем, так как императору не стала вдруг нравиться красная отделка комнаты, то он захотел отделать её жёлтым бархатом с великолепным серебряным шитьём и с серебряными массивными украшениями по стенам. Столы, подзеркальники и вся мебель в этой комнате должны были быть сделаны из чистого серебра. К такой отделке уже и приступили, и на первый раз было отпущено с монетного двора на заготовку нужных вещей сорок пудов серебра; но вскоре кончина государя не только прекратила эти работы, но и оставила Михайловский замок необитаемым в течение нескольких годов. Не были также окончены заказанные собственно для нового дворца и великолепные столовые сервизы: один из чистого серебра, а другой – фарфоровый, с изящно рисованными видами Михайловского замка.

Половина императрицы отличалась роскошной обстановкой и изяществом. Там также были столы из брекчии и восточного алебастра и из ляпис-лазури; обитая бархатом и шёлком мебель, изящная бронза парижского изделия; двери из красного, розового и кедрового дерева, великолепные фарфоры, статуи, картины, гобелены, занавеси из парчи, камины из каррарского мрамора и плафоны, расписанные фресками и гуашью. На половине государыни богатством убранства отличалась в особенности парадная опочивальня. В этой комнате место для постели было отделено массивной серебряной балюстрадой, весившей четырнадцать пудов, а вызолоченная кровать стояла под светло-голубым бархатным балдахином, подхваченным серебряными шнурами с такими же кистями.

Несмотря на затрату громадных капиталов и на участие в постройке Михайловского замка лучших художников того времени, как русских, так и иностранных, здание это было совершенно неудобно для житья. Страшная, разрушительная сырость ещё до переезда в замок императора перепортила и отделку комнат, и мебель, и картины. В покоях государя стены были обиты деревом, и это удерживало несколько сырость, отдававшуюся от стен, но в других помещениях замка не было никакой возможности жить. До какой степени доходила сырость в этом новоустроенном дворце, можно заключить из того, что когда в нём был дан в первый раз императором Павлом бал, то хотя в залах зажжено было множество свечей, но в них стояла густая мгла. В дворцовых залах, подобно тому, как на улицах в туманную осеннюю ночь едва мерцают тусклые фонари, уныло мерцали огоньки восковых свечей. Только с большим трудом можно было различить кого-нибудь с одного конца залы на другом. Дамские наряды отсырели и при слабом свете утратили свою яркость, гости, как тени, двигались в полупотёмках. Между тем Павел Петрович восхищался постройкой нового дворца, и ничем легче нельзя было снискать его благосклонность, как похвалою, сделанною Михайловскому замку. Немало ловких людей воспользовались этой слабостью государя, а один из них, директор заёмного банка Данилевский, отец будущего нашего военного историка, даже испросил у императора как особой милости дозволение прибавить к своей фамилии в память постройки нового дворца прозвание – «Михайловский».