Текст книги "Звезда волхвов"

Глава 31
Игольное ушко

Под черным куколем

Явился тут монах.

А. Пушкин

Бодрый, свежевыбритый Квит рапортовал Егору о решающем прорыве в следствии, скромно умалчивая о долгой «артподготовке».

– Продолжаем разрабатывать версию убийства с ритуальными целями. Но есть и новости: Овечкин, он же Верховный Волхв Будимир, показал, что видел рядом с лагерем монаха из монастыря. Ростом видение было ниже среднего, телосложения крепкого, борода – рыжая, глаза – навыкате и нос, как румпель. С этим неурочным явлением Будимир связывает и то, что тело погибшей Ивлевой было обнаружено вблизи стоянки родоверов. При повторном выезде на место мы действительно обнаружили следы форменной обуви на берегу и вблизи стоянки. Такой «шуз» в монастырь поставляют. Однако след давний – время упущено.

Егор рассеянно крутил в руках гароту, словно видел впервые.

– Какая вещица! – восхитился Квит. – Да вы, тайный модник? Откуда дровишки?

– Подарок, – усмехнулся Севергин. – Нравится? Бери...

– Дорогая, стерва. – Квит завистливо ощупал галстук. – Беру, с меня пузырь коньяка. Кстати, у нас новое ЧП, и опять на бывшем твоем участке. Несчастливый он у тебя какой-то.

– Ну, докладывай...

– Призрак исторический по деревням орудует, шашкой машет. Местное население опознало в нем разбойника Вольгу, но некоторые склоняются к тому, что это Стенька Разин. Короче, личность персонажа народных легенд пока не установлена. Молодка тут одна, продавщица местного продмага, в баньке парилась, так этот ферт материализовался прямо из знойного тумана и ласково предложил спинку потереть. Девка с перепугу до Забыти в чем мать родила бежала. Шут знает, что творится! Рынок сгорел, в городе волнуются, а в это время под шумок по Цареву лугу тянут водопровод. А зачем, когда кругом воды хоть залейся! Ну, чего скис или в столице сглазили?

– Все нормально...

– Куда сейчас?

– В управу.

– Садись, подвезу.

Рядом с шикарным «бортом» Квита «Москвич» Севергина и впрямь смотрелся пони-недомерком.

Центр города и сожженный рынок были оцеплены, узкие улицы запружены автомобилями. Сюда был стянут милицейский кулак и силы дружинников. Квит и Севергин двинулись в объезд по окраинам городка.

Вечернюю тишину взорвали матерные вопли и глухие удары, словно кувалдой крушили дощатый забор. Звон битого стекла резанул по нервам, истошно заголосила женщина. На окраине городка изрядная толпа народных мстителей штурмом брала дощатые ворота «усадьбы». Стекла в доме уже были выбиты, в глубине комнат металась молодая женщина.

– Вызывай наряд! – успел крикнуть Севергин Квиту.

Завидев милиционеров, штурмовики оставили свое стенобитное орудие и ринулась к машине. Навалились месивом тел, скрюченных рук, прекошенных злобой испитых лиц. Севергин успел вывернуться из приоткрывшейся двери и, прокатившись по пыли, вскочить на ноги, прежде чем автомобильная туша опрокинулась под напором толпы. Поставленный на кабину автомобиль с намертво заблокированным в ней Квитом бросили посреди улицы и вновь двинулись к воротам, но Егор уже загородил собой дощатые створки.

– Назад! Разойдись!

– Отойди, мент, в этом доме «ахметка» прячется. Ее боров наших пацанов в ментуру сдал. Она за все ответит! – Сплюнул сквозь выбитые зубы главарь.

– Разойдись, мужики! – по-свойски попросил Егор. – Никого Ахмета там нет. Он давно удрал.

Толпа угрожающе придвинулась.

Севергин, свирепея под тяжелым взглядом «пахана», передернул затвор и поднял руку с пистолетом:

– Еще шаг – бью на поражение...

В руку с намертво зажатым пистолетом врезался камень, сухожилие дрогнуло, как от электрического удара, пистолет упал в пыль. Севергин наступил на него ногой, чувствуя, что, если нагнется, град камней и самодельных гранат обрушится на него. Он окинул взглядом ближнее кольцо пустых, выморочных лиц, ища хотя бы одно человеческое. И он нашел его. Молодой парень был трезв. Он смотрел сурово и твердо. Его голова была обрита наголо, и от этой наготы синие глаза светили ярче на бледном, заостренном лице. И по мгновенным пронзительным приметам опознав в нем кровника, Егор стал говорить для него одного:

– Опамятуй, брат. Я не могу уйти. И ты на моем месте не ушел бы! Оглянись вокруг. Смотрит на тебя нечисть злая, несытая, ждет твоего позора, ждет, чтобы ты оскотинился и своих отца с матерью в грязь втоптал, кровь ребенка пролил, чтобы тебя же, твой дом потом танками разутюжить. Остановись, есть еще путь наверх, в гору. Духом надо побеждать, любовью женщин удерживать, детей от растления уводить в теплый дом, в лес зеленый, к солнцу, к свету! Я присяги не нарушу, сначала меня убей, а потом их.

Севергин кивнул на окна, где вновь мелькнула женщина с ребенком на руках.

– Шабаш! Баста, я сказал! – Крикнул главарь. – Мента не трогать! Уходим...

Машину Квита поставили на колеса.

– Ну, ты и вития! – С восхищением выдохнул Квит. – Агитатор! Трибун!

– Бывай, – уже во дворе управления Севергин простился с Борисом и, через силу переставляя ноги, поплелся к своей машине. – А ты все же в гости заезжай, рыбалку гарантирую. С женой тебя познакомлю, – через силу улыбнулся Севергин.

– Да мне теперь не на чем. Жесть надо править, – развел руками Квит.

– Тогда пехом, здесь недалеко.

– Ну, ладно, уговорил... Жди...

По дороге домой Севергин завернул к монастырю. Не сознаваясь самому себе, Егор тянул время, стыдясь показаться на глаза жене.

Богованя косил подросшую траву, рубаха на плечах примокла и потемнела. Ради прежнего знакомства он оставил работу и присел на лавку.

– Вот ты, наверное, думаешь, монастырский дед уж сед, а все не в монахах. – Богованя достал оселок и принялся точить косу. – Вот уж полвека, почитай, я в послушниках хожу.

– А что ж так долго, отец?

– По любопытству своему не стал я монахом. Много вопросов задавал по молодости. Вот ведь сказано в святой книге, что не заботьтесь о земном, будьте, как цветы полевые, ибо «лилии не ткут и не прядут, но каждая из них одета лучше, чем Соломон во дни славы своей». Это верно, что цветок не ткет, но и он трудится, лилия луковку свою из чешуек все лето собирает. Вот в другом месте сказано, что птицы Божьи не сеют, не жнут, но сыты бывают. Так это воробей, самая пропащая птица – чужим добром живет. А садовые наши птахи трудятся от рассвета до заката. Нет такого примера, чтобы не трудиться. Вольнодумство мое с юности не давало мне покоя. Настоятель прежний, отец Варфоломей, очень строгую епитимью на меня накладывал, по триста поклончиков на ночь, а на огороде за день и так накланяешься...

Я бы и рад такой зарядке ради духа умиротворения, так разум свое свербит. Вот скажем, притча о смоковнице. Шел Христос по дороге, по их, палестинскому времени ранней весной. Увидел при дороге смокву: инжирное дерево и восхотел отведать плодов, но не нашел, ибо не время было смоквам плодоносить. Проклял он беднягу, она и засохни. Ну не может природа плодоносить по нашему приказу, у нее свое – Божье время. Все не тот пример, чтобы из него мудрость, как мед пить, или к нашей русской телеге вроде колеса приспособить.

А вот еще речение: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». А зачем кротким земля в наследство? Непонятно. Мне кажется, тут переводчик попутал. Кто в саду землю роет? Крот. Кроткие – это те, кто землю лопатят. Так почему прямее не сказать: Земля тем, кто на ней работает, – крестьянам, а не торгашам?

Или вот еще: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие небесное». Опять во мне сомнение: Нищие духом – это кто? Бездуховные, что ли? Так им и Царство небесное ни к чему, они о нем и не помышляют. Снова не сплю ночами, головушку понуждаю. Кто-то по молодости от возжжения телесного ночами ворочается, а я от дум трепетал.

Догадался я, о ком сказано. «Нищие» – это те, кто ищет! Кто в пути испрашивает себе на пропитание. Только ищущие духом войдут в Царство Божье. Опять же, поиск духовный и разума алкание Господь не отменяет. А иначе что же, ошибся он, что ли, когда нам голову давал?

Или иная притча: «легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в Царствие небесное». Зачем вьючной скотинке в иголку лезть? У нее, сердешной, и своих забот хватает. Стал я думать и нашел!

«Вервь» – по-древнему – веревка, шнурок. Вот уж чего в иглу точно не продернешь, если шить надумаешь. И верблюд в старину писался, как «вербл». Вот и перепутали его с вервью.

С такими-то вопросами и приступал я к прежнему настоятелю, своему духовному наставнику. А он, бывало, ласково так прикрикнет: «Не дерзни!!!» Любимое его словцо было: «Не дерзни!», и по темечку чем-нибудь огладит.

– Понимать, – говорит, – Священное писание не обязательно, ты только веруй и наизусть заучивай. Понимания не достигнешь, зато спасешься!

И ведь правду говорил святой отец! Попугай у него в покоях жил, из всех слов человеческих только одно и выучил. Чуть что не по нем: «Не дерзни!» – кричит. – «Не дерзни!» Вот раз клетка была неплотно прикрыта, он и вылетел в форточку. «Ну, – думает, – я теперь птица вольная, аж под самые небеса залечу!» Да не тут-то было. Откуда ни возьмись, коршун его приметил, да и взял в оборот. От испуга попугай как гаркнет: «Не дерзни!!!» Оробел коршун, когда человеческий голос рядом с собой услыхал, и выпустил попугая. С земли я его подобрал, вылечил и обратно в клетку вернул. Так что умом постигать священное совсем не обязательно, главное в час испытаний – веру явить и священное имя назвать.

Севергин отер струящийся по лбу пот.

– Я слышал, колодец тут у вас есть. Испить бы...

– Да был колодец. В народе Златоструй прозывался... Не колодец, а «спонат».

– Что?

– «Спонат» для музея. Такой когда-то и в Московском Кремле был, и в Сергиевом Посаде, а ныне только в музее встретить можно. Настоятель благословил рычагом воду качать, только это уже не вода, а жидкость. Брат Иоиль у колодца служил, славный был парень, адамантова душа, как есть алмазной крепости и чистоты юноша. На меня молодого похож.

– А почему «был», с ним что-то случилось?

– Что с монахом может случиться? Пожалуй, что уже ничего. Только на всеобщем правиле я его давно не видел. Прежде он часы читал, теперь другое лицо вместо него. Разговаривал я с ним, утешал по первости: «Должен ли я теперь отречься от мира»? – спрашивает он у меня, многогрешного. «Не волнуйся, сынок. Если жизнь твоя будет и вправду христианская, мир сам с радостью от тебя отречется». Он понял, улыбнулся...

– «Иоиль», – записал Севергин в свой блокнот.

– Примите благословение отца настоятеля. – Служка протянул Севергину теплый монастырский хлеб. – Отец Нектарий готов вас принять.

Во внутренних покоях монастыря веяло свежей прохладой. Яркий сад за окном казался живой шевелящейся картиной.

– Слушаю вас, – настоятель Нектарий с тайной тревогой всмотрелся в лицо следователя.

– Нужна ваша консультация, батюшка.

– Готов вас выслушать и помочь по мере сил.

– Скажите, как церковь относится к ароматам?

– Аромат аромату рознь. К примеру, возбуждение себя духами считается у верующих делом предосудительным...

Отвечая на вопросы милиционера, отец Нектарий был рассеян и поминутно отирал платком бледный лоб. В голосе его мелькало легкое раздражение, словно посетитель пришел не вовремя:

– Земные ароматы тленны и грубы, неопрятны и нечисты. Все они имеют свойства привлекать демонов, если нет молитвенной защиты. В богослужении ароматы символизируют действие Духа святого и благовонную душу верующего.

– Скажите, а язычники применяли ароматы?

Настоятель пожал плечами.

– Возможно... Кажется, еще боги Финикии и Греции спешили «на тучный пир, на запах тука и возлияния». Язычники знали миро и ладан, так как именно волхвы принесли младенцу Мессии эти драгоценные дары. Так что в своей церкви, которая есть лишь извращение христианской, они, должно быть, и сегодня что-то применяют.

– Спасибо, и последний вопрос. – Севергин заглянул в блокнот. – Я слышал, что у вас есть монах Иоиль, с ним можно поговорить?

Настоятель едва заметно вздрогнул.

– В обители нет монаха с таким именем.

– Странно... Значит, меня ввели в заблуждение?

– Я неправильно выразился, – поправил самого себя настоятель. – Такой монах был, но сейчас его нет.

– Где же он?

– Переведен в другую обитель. Я уже передал его паспорт и дело.

– В какую именно?

– По монастырским правилам место сие должно сохранятся в тайне...

– Скажите, а как его гражданская фамилия?

Настоятель открыл пухлую книгу, похожую на гроссбух, и прочитал:

– Барятинский. Николай Васильевич Барятинский.

По дороге домой Севергин вспомнил о своем обещанье и позвонил Порохью. Но автоответчик на квартире немца доложил, что коллекционер отбыл в Германию. Егор наговорил краткое сообщение о найденных им следах Барятинского и, словно стыдясь самого себя, торопливо спрятал мобильник в карман.

Усадьба встретила Егора настороженной тишиной. Белка испуганно цокала в ветвях, не узнавая хозяина. Едва переставляя ноги, Севергин поплелся искать жену. Он даже удивился, что может смотреть в ее глаза с выражением почти предельной честности. Он обнял ее виновато и поцеловал с особым покаянным чувством, как святыню, и она ответила робкой доверчивой улыбкой.

«Ничего, отработаю... каждую минуту с той, с ней, отработаю», – твердил себе Севергин. Едва приехав, он кинулся чистить коровник, в мыслях затевая сотни подвигов, равных Геракловым. Он проложит через болотину деревянные мостки, заново перекроет сарай, он отпашет свой сладкий грех, и за крестьянскими трудами и жесткими мозолями, за ноющими от напряга мышцами, за серой пылью дней сотрется и потускнеет греховная сладость, золотинка в дорожной пыли, медовая капля, упавшая с неба. Только бы не вспоминалась, не обжигала ночным наваждением, не шептала голосом бездны: «За близость с жрицей мужчины платят душой и судьбой. Необузданная сила любви рождает бури...»

Глава 32
Рябиновая ночь

За глаза из изумруда,

За кораллы на губах...

Н. Клюев

Свое личное изгнание из ему одному предназначенного рая Егор ощущал всем своим существом. Копая лопатой черноземную гряду на задах огорода, он, чертыхаясь, выбирал из земли колючие сорняки. Ядовитый пот пополам с землей заливал глаза, струился между лопаток, затекал вдоль крестца, но под монотонное чавканье лопаты Егор вновь и вновь вспоминал свои московские ночки.

У ворот усадьбы запел ликующий автомобильный гудок. Взбучив колесами облако пыли, у трех сосен притормозила серебристо-белая иномарка. В окне белозубо скалился Квит. В очках со слепыми черными стеклами, он походил на мафиози средней руки. Отряхивая на ходу ладони, Егор поспешил навстречу гостю. Внезапно в коленях предательски заныло, от резкого скачка зашлось сердце. Чтобы перевести дух, Егор прижался спиной к сосне с тремя вершинами.

Из машины, с любопытством оглядывая избу и мреющий под солнцем огород, выходила Флора. В первую секунду он не узнал ее. Черные косы, уложенные короной, отливали как вороново крыло. На ней было свободное белое платье, похожее на греческую тунику. Оно оставляло открытыми тонкие руки и длинные стройные ноги выше колен. На шее – нитка алых «рябиновых» бус, странный знак, из тех, что умела подавать лишь она одна. Должно быть, позабыла она там, в спальне с хрустальным куполом, свое волшебное зеркальце, в котором читала будущее, и потому слепо отозвалась на приглашение гостиничного ловеласа. А может быть, все проще. Не надо быть пророком или пифией у дымного жертвенника, чтобы узнать о том, что Севергин устранился от ведения своего первого дела, и оно передано Квиту. Теперь Флора холодно и расчетливо поставила на Бориса, как ставит игрок новую фишку на зеленое сукно.

С высокого крыльца осторожно сошла Алена и протянула руку Квиту. При взгляде на Флору на ее лице мелькнул мгновенный испуг, но она совладала с собой и, кивнув, улыбнулась.

– Хозяин-то где прячется? – деловито осведомился Квит, оглядывая благостный вид с холма.

Егор, пошатываясь, шел к гостям. Голова гудела. Алена уже увела Флору в дом, а может быть, та сама поспешила уйти, едва увидев Егора.

– А я к тебе актерку привез, – бахвалился Квит, – в гостинице познакомились. Баба – зашибись! Купается только голая, ведьму в кино играет... И кажется, на меня запала, – понизив голос, промурлыкал Квит. – Сегодня вечером постели на сеновале, на всякий случай.

– Она уже согласна?

– И к гадалке не ходи! Ну, чего набычился? Смотри, у тебя какая фазенда. Скоро папашей станешь, мал-мала разведешь, а наше дело холостое!

Квит вальяжно потянулся, хрустнув косточками.

– Красотища-то какая! Хочется поселиться на соседнем хуторе, и к бесу всю эту работу.

– Егор, познакомься, это Флора. – Алена неслышно подошла, взяла мужа за руку и положила голову на его плечо, словно позируя перед фотокамерой.

– Вы очень красивая пара, – с улыбкой обронила Флора. – И наверняка счастливы в этом маленьком раю.

Последние слова она произнесла с едва заметной грустью и, словно в забывчивости, сломила тонкую ветку на яблоне. Севергин прикусил губы. За те ночи, что они были вместе, он так и не решился сказать, что женат, да и она не спрашивала.

Стараясь быть радушной, Алена накрыла стол в саду под яблонями. За трапезой Квит ни на секунду не оставлял Флору. Напустив смурной вид, он брал ее ладонь, изображая хироманта. Но терялся и умолкал, словно в ладони Флоры было написано что-то категоричное и жестокое к нему. Флора не отнимала руки, но невольно взглядывала на Севергина.

Вечером справили баню, и «друзья» до ночи парились вдвоем.

– Ты мне мятного чая не лей! – хорохорился Борька. – От него потенция слабеет.

– Вряд ли она тебе сегодня понадобится! – заметил Егор.

– А вот это мы еще посмотрим... Я, между прочим, пошел на немалые жертвы. Пока я тут чаи гоняю и вкушаю сельские прелести, в катакомбах монастыря наши спецы с местными облаву проводят. Я еле отпросился, ради этой ведьмочки.

* * *

В лунной дымке монастырский огород казался блюдом с разрезанным на доли квадратным пирогом. Одуряюще пахло пряными травами, в сумраке покачивались созвездия ночных цветов.

Монастырь уже спал, и даже коростели замолкли в сырых луговинах, когда владыка в сопровождении Тита покинул обитель. Они вышли через боковую калитку, ключи от нее Тит раздобыл заранее. В руках владыка Валерий держал карту, Тит светил фонариком. Они без приключений добрались до решетки подземелья, ведущего в Тайную Тайн. Тит нащупал посохом тайный рычаг, и вода сначала высоко поднялась, но через несколько минут схлынула в открывшийся люк.

Тит отомкнул решетку фигурным ключом, и одна из половин решетки опустилась вниз в виде широкой кованой лесенки. Ниже в стену были вбиты скобы. По ним они спустились на нижний ярус, низко согнувшись, прошли сквозь камеру-шлюз, миновали затопляемый коридор и поднялись по кирпичным ступеням выше уровня воды в ловушке. Подземелье было почти сухим, лишь местами, в низинах и выбоинах, стояла вода. Выложенный белым тесаным камнем коридор с арочным поясом был достаточно высок, и рослый владыка шел, не склоняя головы.

Одолев узкий изогнутый под прямым углом рукав, спустились по ступеням ниже. На пути попалась темная груда. По остаткам кованых петель и узких железных полос владыка опознал старинную дверь из мореного дуба. Следующая дверь из тонко кованных листов была невредима, и заперта тяжелым висячим замком, но от времени известняк отсырел, и Тит, понатужившись, выломал створки. Пройдя дальше по извилистой галерее, они, по всей видимости, оказались рядом с наглухо заделанным подвалом собора. Рукой мастера Хея здесь была поставлена пометка «Тайная Тайных».

Они прошли через арку, украшенную барельефом из цветущей растительности. В просторном гулком зале, похожем на подземный храм, остановились. Тит зашарил фонариком. Пол, стены и сводчатый потолок покрывала сверкающая кора из кристаллов соли. В синем луче фонарика проступили витые столбы, резные фигуры животных и птиц. Птицы с женскими ликами и крылатые львы искрились соляной изморозью. Резьба напоминала наружную отделку храмов Владимира и Юрьева-Польского с их кентаврами и грифонами, с солнечным божеством, скачущим на квадриге коней. У подножия изваяний было сложено оружие: стальные мечи и булавы, годящиеся разве что для великанов, кованые щиты, копья с древками, распавшимися от времени, серебряные и медные котлы, корчаги и сундуки с драгоценностями. Меха и кожаная сбруя, украшенная золотыми накладками, рассыпались прахом, под ногами тусклой чешуей шелестели монеты. Белый камень-жертвенник с изображением вращающегося солнечного креста охраняли львы из белого камня. На гладко отесанной «ладони» камня-алтаря лежала книга из тонких золотых листов. Листы когда-то были связаны, но кожаные шнуры, продернутые сквозь пластины, истлели. Валерий разомкнул страницы «золотой книги», впился в первые строки. Буквы древнего извода напоминали знакомые буквы: «Слово», «Твердо», «Веди», «Аз», «Буки», но лишь на первый взгляд. Прочеканенное читалось с двух сторон, но уже с иным смыслом. Так, «Сълово», прочитанное наоборот, обращалось в «Волоса». Некоторые начертания представляли собой несложные ребусы. Маленькое «о», вставленное в большое «О», напоминало золотое яйцо, «Ово» на латыни. Слова «любовь», «голова» или «кров» были написаны с использованием этого «золотого яйца», первого ребуса человечества. Это был он – мифический «Златоструй», о котором изредка упоминалось в церковных преданиях, как о реликвии, «упавшей с неба», подобно Голубиной книге.

Владыка Валерий наугад читал установления «славянской библии». Множество ранних сказаний и хроник были когда-то переписаны с ее листов. «Слово о полку Игореве» – успел прочесть владыка. Тест был передан с помощью особого «ключа» и тоже читался в обе стороны. И если ранние тексты были туманны и непонятны владыке, то «поздние» заветы языческих мудрецов, записанные в «близкие веки», были ясны без перевода.

«...Помни, человече, на каждой былинке дух Божий незримо почил. И в мире есть только одна тайна: в нем нет ничего неживого. Потому люби и ласкай цветы, деревья и разную тварь жалей... Но паче всего люби крылатую птицу, ибо птица есть образ души...»

На ступенях перед алтарем стоял ларец из мореного дуба. Тит откинул крышку: ларец был полон драгоценностей. Владыка недоверчиво пошевелил искрящийся ворох: нити, удерживающие жемчуг, давно распались, темные от времени монеты и не тускнеющие драгоценные камни, «адаманты и лалы» пересыпались с тихим шелестом и звоном. Это был языческий «клад Вольги», а может быть, сокровища, спрятанные со времен раскола и Разинского бунта, – один из заклятых кладов самого атамана. Поверх драгоценностей лежала серебряная трубка-ковчежец. Запаянная в воск, она хранила от сырости самую хрупкую часть клада. Владыка не сомневался: в этой трубке – подлинник завещания Досифея, последний оплот тайны. На серебре был прочеканен знак «корабля-рыбы»: тайная печать первого старца.

– Поторопитесь, ваше Преосвященство, – нетерпеливо переминался с ноги на ногу Тит. – Вода может вернуться.

Вдвоем они едва оторвали сундук от ступеней алтаря: соль крепко удерживала свою добычу. Валерий положил книгу в сундук, поверх драгоценностей. Тит вскинул поклажу на левое плечо и, крестясь, двинулся к выходу.

Они благополучно миновали подвал: хитроумный капкан, построенный для не в меру любопытных. Воды действительно прибыло, и они оба промочили ноги. Владыка замкнул решетку и пристегнул тяжелый ключ к поясу.

Топот множества ног и приглушенные команды догнали их уже на середине пути.

Тит ускорил шаг, но грузный владыка задыхался, хотя и шел без ноши. Через минуту они окончательно убедились, что по их следам, грохоча сапогами, движется погоня. Эта невесть откуда взявшаяся в ночном подземелье демонская стая взяла след, еще минута, и их настигнут.

– Быстрее, ваше Преосвященство! – сипел Ти т.

– Не могу... Иди один.... Вот ключ от моего кабинета и сейфа, укрой ларец и книгу... В серебряной трубке лежит завещание Досифея... Не забудь... Сбереги...

Владыка схватился за сердце. Теперь он едва переставлял отяжелевшие ноги, внезапная слабость потом выступила на его ладонях и лице, и владыка остановился, притулясь к кирпичной кладке стены. Превозмогая боль, он двинулся в глубину подземелья, прикрывая собой отход Тита и сбивая погоню со следа келейника.

Долгая трель милицейского свистка и резкий окрик заставили его остановиться.

– Стой, стрелять буду!

Люди в камуфляже, с автоматами наперевес, взяли его в кольцо и ослепили лучами скрещенных фонариков.

– Прекратить! – прошептал владыка, но в голосе его больше не было силы, и вышло тихо, почти умоляюще. Левой рукой он прикрыл глаза от нестерпимого света, правой сжал наперсный крест-панагию с частицами святых мощей, ладонью слыша холодный рельеф распятия.

Узнав епископа, старший наряда козырнул и представился.

– Капитан Кошкин, старший оперуполномоченный.

– Епископ Валерий – служитель Господа, – прошептал владыка и сейчас же пошел в наступление. – Что вы делаете в монастырских подвалах без согласования с настоятелем?

– Операция «Цитадель» по усиленному варианту, – оправдывался Кошкин. – Ввиду скорых торжеств обследуем штольни и катакомбы на предмет диверсий. Наряд по рации сообщил, что подземелье вскрыто, вот и поторопились. Простите, если побеспокоили.

Старший наряда мялся, не зная, смеет ли задать вопрос владыке. Покусывая рыжеватые усики, он еще раз козырнул и обнажил в виноватой улыбке пару золотых фикс.

* * *

Ночью Севергин не спал, караулил. Квит нетерпеливо ворочался в соседней комнате, мягко ступая, выходил на крыльцо, курил, открывал холодильник, звенел стаканами. Из окна Егор видел, что в садовом домике, где на ночь устроилась Флора, горела лампа. Наконец свет погас. Рядом мерно дышала жена. Казалось, что и Квит успокоился за перегородкой. Но Севергин не верил этой тишине. Через минут десять Квит поднялся и по-звериному, бесшумно, даже половица не скрипнула, вышел из избы. Севергин вскочил и пошел за ним.

– Куда ты? – сонным голосом окликнула его Алена.

– Лежи тихо! – приказал Егор.

Квита он догнал на полпути к домику Флоры, у гряды, которую вскапывал утром. Белые плавки Квита мелькали в рассветном сумраке. Севергин догнал его и предупреждающе положил руку на плечо. Квит резко обернулся, перехватил руку Егора и, дернув на себя, свалил в рыхлую землю. Злоба и ярость, которые так долго прятал от самого себя Севергин, выплеснулись в коротких разящих ударах и в судороге пальцев, сомкнутых на горле Квита. Он был крупнее, тяжелее и в борьбе – не новичок. Квит вяло отрабатывал удары, разученные на «груше».

– Не надо, умоляю, не надо!!! – Спотыкаясь о гряды, к ним бежала Алена.

Опомнившись, Севергин немного ослабил хватку, отпустил Квита.

– Ты еще об этом пожалеешь! – прошипел ему на ухо Квит, барахтаясь в жирном черноземе, и почти ласково улыбнулся Алене.

– Мы пошутили... «Бей, бей, только гитару не трожь!» Айда, Егор, на Забыть купаться. – Квит сплюнул набившуюся в рот землю и встал, отряхиваясь и тяжело сопя.

– Иди в дом, простудишься, – крикнул Севергин жене и звонко похлопал Квита по плечу.

Алена потерянно побрела к дому.

– Ты, тварь, совсем озверел? Чего ты лезешь не в свое дело? – с напором прошипел Квит.

– Оставь ее! – с угрозой прошептал Севергин.

– Ну ты и павлин! А я-то думаю, что ты каждую ночь в Москву летаешь? Жена-то наверняка ничего не знает...

– Не твое дело.

– А вот об этой ночке ты пожалеешь, – скривился Квит. – Ой как пожалеешь! Суши сухари, павлин...

Дойдя до Забыти, Севергин окунулся с головой, смывая землю с коротких светлых волос. Эта река с детства качала его на своих ладонях, утешала и давала силы. Он быстро успокоился и теперь думал, как солгать жене, чтобы было похоже на правду.

Едва оставшись один, Квит достал из своего плоского чемоданчика резиновые перчатки, облачился в них, как хирург. Потом он вынул из пояса брюк маленький белый пакетик, из кармана «дипломата» выудил моток скотча и перочинный нож. Он без скрипа отворил гараж Севергина, где стоял замурзанный «Москвич» хозяина, и аккуратно приклеил пакетик на днище багажника.

– Ты эту ночь навсегда запомнишь... Павлин! – бормотал он разбитыми губами.

Через полчаса Севергин вернулся с реки.

В избяных потемках, среди скомканных половиц белела рубаха Алены. Сквозь закушенные губы сочился едва слышный стон. Упав на колени, Егор заглянул в ее налитые всклень глаза:

– Что с тобой, Аленушка? Тебе плохо?

– В город вези... Скорее...

Егор опрометью бросился в гараж, завел машину, уложил жену на заднее сиденье, обложил подушками и погнал по ночному шоссе в Сосенцы.

– Ты мне изменил? – прошелестели у него за спиной омертвелые губы. – Изменил? Да?

Он молчал, страшась обернуться.

* * *

Едва выйдя на вольный воздух, Тит снял с плеч сундук и ничком упал в мокрую от предутренней росы траву. Он дышал мерно и глубоко, захватывая частицы земли мощными легкими, и этот сырой, земляной дух мешался с запахом пьяного счастья и свободы. Едва отдышавшись, он стянул с себя брезентовую штормовку, высыпал туда все сокровища из ларца, связал узлом и спрятал на животе под подрясником, прижав широким поясом. Пустой ларец он раздавил ударом тяжелого ботинка и забросил обломки в заросли шиповника.

Рядом с садовой тропкой, стройно, как солдаты в шеренге, выстроились молодые кедры, высаженные Богованей. Тит схватил за комель и потянул из земли молодое рослое деревце. Оно вышло с большим комом земли на корнях: крепыша высадили недавно, и он еще не успел хорошенько укорениться. Тит положил во влажную глинистую выемку книгу и запечатанный воском футляр. Затем водрузил дерево на прежнее место и выровнял землю вокруг. Пройдет несколько месяцев, и дерево крепко обхватит корнями футляр и книгу. Кедр будет расти, впиваться в землю хищными пальцами, тянуть соки, буровить глину и белый камень. Он сдавит и оплетет клад паутиной корней. Кедры живут несколько столетий, и никто не узнает, что держит в узловатых лапах монастырская сосна.

Через несколько минут он отпер покои владыки и, не мешкая, вскрыл сейф. Сейф был набит пачками валюты. Полмиллиона долларов, дань Плотниковой в счет будущих барышей, перекочевали в мешок на его груди. «Пусть мертвые погребают своих мертвецов», – всплыло в памяти. Тит оставлял своих смердящих «мертвецов» без всякого почтения и сожаления. Он заслужил свободу годами трудов и унижений, тяжестью своей почти собачьей службы, муками смирения и насилием над своей алчной и свободолюбивой душой.

С этой минуты он богат настолько, что может забыть о своем уродстве. Он пропустит сквозь себя все запахи мира, он будет медленно пить хмель свободы и по капле смаковать власть, которую даруют деньги. Это так близко, это так головокружительно просто. Узнав об ограблении, владыка не станет его разыскивать, чтобы не придавать огласке незаконные операции с корпорацией «Родник».