Текст книги "Звезда волхвов"

– Разойдись! – гаркнул Севергин, но его голос потонул в гвалте перебранки.

Звонкий перестук копыт и разбойничий посвист остановил натиск исконных хозяев площади и яростное сопротивление ее «гостей». Из утреннего тумана грудью вперед вылетел белый рысак и встал на дыбки. На жеребце, вздернув поводья, восседал Стенька Разин. С гиканьем и свистом налетел он на оторопелых «гостей», и ногой, обутой в красный сапог с позументом, оттеснил их с площади. Зачинщики драки спешно ретировались в погребок, рыночники потянулись к палаткам.

– Геть, басурманы! Прочь с Руси Великой!

Атаман подхватил с земли Зину и посадил ее в седло. Ее красное платье, слившись с алым кунтушом атамана, полыхнуло, как знамя борьбы над мятежным полком.

– Испужалась, лапушка, не боись меня! Не обижу... – Он крепче прижал к себе девушку и обратился к голытьбе:

– За мной, братва! Всех вас есаулами поставлю! Ужо погуляем, ужо потешимся. Оглянитесь, други милые: три дороженьки перед нами – одна в кабак, в царское кружало, вторая в кабалу к новым боярам, но есть и третья – воля вольная, молодецкая! Бают дьяки на Руси, что Стенька тать и разбойник, да как окромя разбоя правду ныне сыскать? А и взял я в рученьки палашик, да и вышел на большую Волгу, где купцы тороватые богатства на струги мечут, где нехристи городами володеют. Сколь кладов попрятал, то позабыл. Сколь беднякам раздал, того не считал. Сколь душ сгубил, тех Бог сочтет... Только пробил наш час! Вставай, подымайся, Русь! А и перво-наперво соберем мы круг: вече народное! Отвечайте, любо ли вам?

– Любо! Любо! Говори, атаман! Мы твое вече! – кричали обитатели ленинского сквера. – Веди нас на Шанхай, на Турцию веди!

Голытьба строилась походным порядком. Разбуженные шумом сосенчане были уверены, что проходит репетиция исторических торжеств и Дня города. Подъехавший дежурный наряд милиции не стал препятствовать костюмированному представлению, очарованный добротностью разинского обмундирования и выездкой роскошного жеребца.

Севергин поспешно уехал с площади. Его ждали путь длиной в полтысячи километров, последний экзамен и работа следователя.

Глава 12
Крепкий орешек

Отцы пустынники

И девы непорочны.

А. Пушкин

Если в гневе человек плюет в небеса, плевок с неизбежностью летит ему в голову, если не для укора, то хотя бы для отрезвления. Резко хлопнув дверью, Геля ворвалась в зал приемов и в ожидании владыки села, закинув ногу на ногу. Растрепанные волосы не прикровенны, рот в блестящей краске, насурьмленные веки...

– Господи, помилуй! – выдохнул владыка Валерий, всматриваясь в ее перекошенное страхом и злобой лицо. Куда подевались ее потупленные долу очи и елейная улыбка? Недаром сказано мудрыми: если собака лижет тебе пятки, оттолкни ее подальше, пока не укусила...

Откуда берутся такие ягодки, на каком припеке вызревают? Владыка Валерий мысленно перечел ее досье. Почти десять лет назад Плотникова пришла к вере по совету одного популярного экстрасенса. На изломе зрелых лет она возжаждала родить ребенка, но все попытки выносить плод заканчивались неудачей. Молитвами святых отцов Плотникова надеялась переломить судьбу, но не помогло... Невзирая на личную неудачу, Плотникова прижилась в околоцерковных кругах. Со всей нерастраченной энергией бизнес-леди окунулась в благотворительную и иную деятельность. Для начала она освоила торговлю золотыми цепочками и крестиками. Золото продавали с лотков, без учета и кассовых аппаратов, а эти деяния попадали под статью о нелегальной торговле драгметаллами, но всякий раз Плотникова выскальзывала из ловушки и охотно делилась растущими барышами. Но случались в ее карьере и досадные промахи. Так, роскошный колокол, подаренный Плотниковой Свято-Покровскому монастырю, треснул во время торжественного благовеста в ее честь, однако благотворительница не страдала суеверием.

Против всех правил, установленных в покоях владыки, Плотникова нервно чиркнула зажигалкой и закурила.

– Что случилось, святой отец, почему снова пропала вода?

– Вода суть благодать, а родник так и вовсе чудо, происшедшее по высшему произволению. – Владыка перекрестился на образ, знаменуя, что говорит правду. – По вере вашей да будет вам!

– Я заказала молебен и купила шесть серебряных чаш для крещений, – с издевкой напомнила Плотникова.

– Спаси Бог за щедрое даяние.

– Моя фирма оплатила георазведку: монастырь стоит на карстовом холме. Под ним – древнее море мелового периода, но вода не идет! Источник оживает только после ваших молебнов.

Владыка скромно потупился. Вчера он вновь «отключил воду», на этот раз для отрезвления зарвавшейся благотворительницы.

– Вот что: мне срочно нужны документы на весь Царев луг, – без обычных «экивоков» заявила Плотникова. – Для начала меня устроит долгосрочная аренда. Буду тянуть водопровод.

– Зачем, позвольте узнать?

– Чтобы не зависеть от капризов природы, – отрезала Ангелина. – Ничего страшного. Вы освятите водопровод, и все пойдет как по маслу.

– Но монастырь не может передавать в аренду Царев луг, там городище и курганы тринадцатого века, реликтовые дубы и старинное монастырское кладбище. Нам сразу скажут, что это незаконно.

– Незаконно? А что, простите, в этой стране делается по закону? Реликтовые дубы внесете в опись земельных владений, как кустарники, а луг и кладбище – как пустырь. Вам надобны деньги?

– Не все в мире решают деньги!

– Не юродствуйте, владыка! Одна ваша подпись стоит миллионы! В переносном смысле, конечно. Вот что, если сегодня к вечеру не будет дано добро на аренду луга, пеняйте на себя.

– Ты угрожаешь мне? Ты!!! – Владыка побагровел, пальцы судорожно комкали бумаги, шарили по столу, словно выискивая, чем бы запустить в благотворительницу. – Вон отсюда, и больше никаких дел с тобой я не благословляю! – взревел владыка Валерий.

– Ну-ну... – усмехнулась Геля. – Тогда готовься к неприятностям, батюшка. Визг будет большой, уж об этом я позабочусь.

– О чем это ты? – мгновенно успокоившись, спросил владыка Валерий.

– Да об архиве КГБ. Какая незадача, его совсем недавно рассекретили, но трупоеды из желтой прессы еще не успели до него добраться. Но рано или поздно они наткнутся на что-нибудь пикантное, с тухлинкой, типа агентурной клички уважаемого иерарха, вскрывающей тайну его молниеносной карьеры. Что скажешь, «Садовник»?

– Изыди сатана! Не знаю тебя... – бессильно выдохнул владыка.

– Ну, готовься, батюшка...

Геля подошла почти вплотную, презрительно окинула взглядом его грузное тело и напоследок сказала такое, отчего владыка осел в кожаное кресло – драгоценный подарок благотворительницы ко дню тезоименитства, и ощутил жжение, как от жаровни.

– Я куплю себе другого «владыку»!

Геля хлопнула дверью, смолкло цоканье каблучков, но в памяти все еще стояли ее бешеные глаза. Он догадывался, что эта дамочка скупает дорогостоящий компромат и через свою пресс-службу умело подбрасывает его информационным агентствам, всякий раз раздувая желтый огонек в нужном месте и в нужное время.

С чего все началось? С пресловутой Перестройки. Тихое прозябание под пятой КГБ оборвалось внезапно, словно удар снаружи разбудил сонное царство. На всех иерархов застойных времен «Григорий Борисович», как с недобрым юмором называли досточтимый орден рыцарей плаща и кинжала, скрупулезно заводил и неутомимо пополнял пухлые папочки-досье: каждая с особой маркировкой, отражающей ранг и особенности фигуранта. Секретный архив делил духовенство не только на черное и белое, но и на «красное» и даже «голубое». Подобно Каменному гостю, Григорий Борисович душил в объятиях всякую свободную мысль и любое сопротивление своей ледяной любви. И, надо заметить, что его навязчивому вниманию редко кто осмеливался противиться. В обязанности приходских священников входила слежка и надзор за умонастроениями паствы, и что скрывать: многие преуспевали и даже получали от Григория Борисовича медали и грамоты. Но не надо во всем винить одну лишь безбожную власть. Впервые тайну исповеди отменил Петр Первый. С тех самых пор «вертикаль» властно подминала под себя Церковь. Паства и клир тихо развращались, пока большевистские гонения и поругания веры не вернули церкви мученический венец и ореол славы. При Горбачеве ледяные объятия Григория Борисовича разжались, и сам КГБ сгинул в тартарары.

«Священная весна» началась с потоков мутной грязи. Свежие и бодрые, как после долгого сна, на белый свет выпрыгнули живчики, взбучили стоячее болотце бродильными ферментами и наметали икру на будущее. С первых перестроечных шагов легальный и нелегальный бизнес жаждал контактов с церковью. В патриархии не успевали утихать «табачные» и «ювелирные» скандалы. Да и как им было не разгораться? Кампания по возвращению церкви исторической собственности набирала обороты. Официально церковь считалась отделенной от государства и по-прежнему существовала на пожертвования верующих. «Церковную десятину» никто не отменял, но редко кто из прихожан регулярно жертвовал церкви означенную часть своих доходов. Средств на восстановление возвращенной собственности катастрофически не хватало. И государство пошло на существенные уступки. Теперь любая помощь возрождающейся церкви сулила весомые налоговые льготы. Гуманитарные грузы, адресованные фирмами-благотворителями, ввозились практически без досмотра и по особым квотам. Приток денежных средств позволил начать широкое церковное строительство и восстановление исторической недвижимости. У церкви и бизнеса появились совместные проекты, на светских приемах замелькали «карманные батюшки».

Воистину двухглавым орлом скоро будет смотреть с кремлевских шпилей обновленная Россия. Со дня на день Церковь становится все более значимой силой в обществе. Дружба иерархов и политиков крепнет на глазах, и враги православия – тайные еретики, язычники, нераскаянные атеисты, а также верующие иных конфессий диву даются, откуда берутся огромные средства на величавые проекты. Но Плотникова затянула его в авантюру, от которой ему никогда не отмыться. Однако сама она слишком глупа, чтобы играть в такие игры. За ней стоят тени без лиц, серые кардиналы, вот их-то по-настоящему боялся владыка Валерий.

Да, он действительно был осведомителем, но совсем недолго, пока заступничество влиятельного покровителя не избавило его от гнусной обязанности.

Глава 13
«Везига писгис»

На стогнах городов, где женщин истязали,

Я «знаки Рыб» на стенах начерчу.

М. Волошин. «Ангел Мщения»

В жарком июньском небе бодро стрекотал вертолетный двигатель. Руководство области завершало облет владений и с высоты любовалось монастырскими видами. Местный князек окружной депутат Шпалера развлекал гостей шампанским и свежими анекдотами. Пышущее здоровьем депутатское тело было заметно тяжелее среднестатистического пассажирского веса, и вертолет давал легкий крен на левый бок, где, водрузив на колено прихваченную на аэродроме стюардессу, восседал сам Шпалера.

Владыка Валерий не отрывал взгляда от окон. Внизу проплывал прекраснейший из земных ландшафтов: извилистая лента реки среди густой зелени лесов, крутой холм, увенчанный монастырскими стенами, как зубчатой короной. Слева от обители с ложной скромностью притулился заводик, где с муравьиным усердием суетились китайские строители. Но владыку интересовал не завод, а древесные насаждения на склоне холма. Там действительно было высажено несколько старых кедров. Они выделялись среди летних кущ темной благородной хвоей. Напрягая зрение, владыка силился прочесть с вертолетного борта то, что открывалось старцам после долгой молитвы. Мысленно соединяя шапки кедров, он прочитал незавершенный знак. Если добавить симметрично еще одно дерево, то из столетних великанов составится рогатый ромб, тот же знак, что был нацарапан на стене подвала. Знак «рыбы»? Владыка вспомнил часть доклада своего пресс-секретаря. Ему готовили еженедельный отчет обо всем, что писали в интересующих его изданиях. Среди них было и несколько «эзотерических», уделяющих внимание мистике и астрологии.

«Рыбы – последний, двенадцатый знак Зодиака. Прецессия Солнечной системы совершает свой полный круг за 25 000 лет. Каждые 2 000 лет точка пересечения эклиптики и зодиакального круга смещается на один знак Зодиака. Сейчас она переходит из созвездия Рыб в созвездие Водолея. Космические энергии покидают религии, рожденные под знаком Рыб! Тысячелетнее разделение и борьба религий уходит в прошлое. Мир вступает в эру Водолея, в эпоху синтеза и Преображения. В России находится астральная проекция созвездия Водолея. Знак Рыб обретает значение материнского лона для нового эона...» – вещала одна из мерзких статеек.

Амулет, найденный у порога склепа, тоже был знаком «рыбы», похожим на тайный пароль древней секты. Это изображение, как и многие символы христиан, по своему происхождению было вполне языческим и в древности звалось «Vesica piscis», «Рыбий Пузырь», или «Корабль-рыба». С начертания двух пересекающихся дуг в Египте начинали постройку пирамид. Этот знак – основа священной геометрии. Может быть, «рыба» на холме – символ завершения и перехода к новой эпохе? А может быть, краеугольный камень в строительстве некой священной пирамиды или пристань незримого корабля, ковчега последних времен? Тогда придется допустить, что все семь старцев были еретиками и исповедали тайный языческий культ. И последний восьмой старец, схимонах Феодор, тоже посвящен в эту тысячелетнюю мистерию.

Внезапно владыка ощутил, что под ним больше нет опоры, и его холеное грузное тело зависло на страшной высоте. Еще мгновенье, и вертолетный рокот оборвется, стремительное падение вызовет короткую дурноту, и все померкнет в железной давильне. Его падение будет напоминать бесславный полет Симона Волхва, молитвами Святого Петра низведенного с небес. Симон Волхв вошел в церковную историю как ложный чудотворец. Этот языческий волшебник умел целить и воскрешать. Он летал по воздуху и, аки посуху, переходил море. Он часто являлся за сотни верст от места своего действительного пребывания. Он умел оживлять давно высохшие цветы и вызывать духов. Однажды Симон Волхв пожелал вознестись на небо. Подвластные волхву духи выполнили приказ и унесли его в поднебесье, но Святой Петр своими молитвами разогнал бесов. Волшебник упал и разбился насмерть. Но чем он лучше Симона, со своими ложными чудесами вокруг Досифеева родника? Есть и еще один чисто церковный грех, связанный с именем уже другого Симона, известного по Деяниям Апостолов. Этот нечестивец возжелал купить апостольское рукоположение. Так впервые явилась миру симония – святотатство духовное, и у того Симона нашлось немало последователей, торгующих церковными должностями за взятки или за особые услуги, в том числе за те, за которые некогда был разрушен Содом.

Отец Валерий не слышал ликующих возгласов. Из бутылки, открытой Шпалерой, на подрясник брызнуло шампанское. Он не заметил этого. Сквозь мучительную тревогу он хотел понять то, что хотели сказать старцы этим простым угловатым знаком.

Вечерело, внизу светилась россыпь огней, похожих на огни маленьких жаровень или на раскаленные угли в чашах. Владыка протер глаза, не веря самому себе. В тумане на заповедном лугу светились огненные зигзаги: угловатый «знак рыбы».

– Что-то не так? – поинтересовался Шпалера. – Что вас так встревожило, ваше Преосвященство?

– Слава Богу, ничего страшного: немного грудь прихватило... – Владыка Валерий потер кольнувшее сердце. – Эти огни... Что это?

– Неформалы лагерем стали. Как «наследники русского исторического язычества» требуют возвращения общине Велесова холма. Думают, что на Руси-матушке нынче все дозволено! Не волнуйтесь, я уже дал приказ их убрать...

Владыка не слушал причитаний Шпалеры, думая о другом. Тысячу лет яростно сопротивляется язычество. Загнанное в медвежьи углы, лишенное вождей и святынь, оно продолжает жить и смущать сердца.

Свое служение владыка Валерий начал в маленьком приходе вблизи Переславля-Залесского. Места эти в древности населяли язычники: мерь и чудь. От тех времен остался лишь «мерский» камень», больше известный как Синь-Камень. Когда-то этот ледниковый валун двенадцати тонн весом возлежал на самой вершине Ярилиного холма. Каждый год к мерзкому камню стекался народ из Переславля и творил камню различные почести. Через пятьсот лет такого безобразия царь Василий Шуйский повелел сбросить камень с вершины холма. Ледниковый валун скинули с Ярилиной плеши и закопали в топкий берег. Но через несколько лет камень вновь взошел поверх земли, продолжая привлекать толпы ослушников, исполняя их желания и смущая народ неведомыми голосами. Тогда решено было перевезти камень по льду на другой берег Плещеева озера, чтобы уложить в подножие церкви. Но обитающий в камне бес яростно воспротивился переезду. На середине озера лед под камнем просел, и Синь-Камень ушел на дно. Однако через шестьдесят лет проклятый валун вновь оказался на берегу и с тех пор самостоятельно передвигается вдоль береговой линии. Не так ли и язычество? Оно взошло из-под многовекового спуда и теперь мрачно и упорно прокладывает межу через русское поле.

– Эта фигура из костров что-то означает? – допытывался Шпалера, чувствуя, что в его вотчине творится неладное.

– Нет... не знаю, – рассеянно ответил владыка.

Липкий жар сменился ознобом, словно под плотной шерстяной рясой гулял сквозняк. Владыка Валерий больше не сомневался в том, что вокруг него тлеют угли заговора. Его могущественный и всезнающий враг делает все, чтобы лишить его духовной силы, достоинства и спокойствия, присущих его сану. Этот великан тычет в него концом палки, дразнит, вызывает на нелепые броски и гонит к обрыву, за которым клубится тьма.

Всю жизнь служа «небу», владыка Валерий оставался глубоко земным существом, в том смысле, что за дверью гроба ему представлялась пугающая неизвестность. Он привычно учил своих прихожан «вечной жизни», но сам не понимал смысла аксиомы, которую втолковывал ученикам. Темное облако надвинулось вплотную. Его, как потерявший весла плот, уносило в неведомое море. И не его одного. Он вспомнил, как за последние дни осунулся и сдал настоятель Нектарий. В глубине души владыка Валерий любил и жалел старика, но не принимал его непротивления. За веру Христову надо бороться здесь на земле, не уповая на высшее воздаяние, и в этой борьбе хороши все средства, если они оправданы великой целью. Это и было его путеводной звездой в круговороте знаков и событий. Его щитом была вера в свою правоту, его оружием – решимость идти до конца. Даже «палица», шитый золотом «ромб», висящий на его правом бедре во время служб, был не просто частью епископского облачения, это был духовный меч, врученный ему по рукоположению от апостолов для обороны Церкви от видимых и невидимых врагов.

Владыка должен был срочно спуститься в залитый водой подвал и разрешить последнюю тайну Досифея. Из всеобщей, таинственной, полной притягательных ожиданий, эта тайна превратилась в его личную свербящую боль.

Он успел прочесть завещание старца и теперь обладает этой почти непристойной тайной. Уронив свиток в огонь, он совершил, не больше не меньше, акт жертвенного служения, избавив от неодолимых трудностей и настоятеля Нектария, и саму Матерь-Церковь. Но кто поймет его одинокое стояние в этой борьбе? Кто оценит риск, который он принимает на себя ради всеобщего спокойствия и благолепия?

К сожалению, вся эта воодушевляющая рапсодия была слышна лишь ему одному, и владыка Валерий «замолчал», в особой духовной тишине готовясь к дерзкому броску в Тайная Тайн.

Глава 14
Царица Флора

Милый Вася, я снялася

без одежды, голая.

Милый Вася, не стесняйся, —

это мода новая!

Народная частушка

Севергин сдал последний экзамен и, освободившись от главной заботы, позвонил по домашнему телефону Лады.

– Да, я ее сестра...

Молодой голос на том конце провода не выдал тревоги. Да и Севергин ни словом не обмолвился о своих опасениях, но осторожно сообщил, что Лада отсутствует без веских причин.

– Нет, она не объявлялась и не звонила, – пел далекий голос. – Это официальное расследование? Пока нет... Вы настаиваете на встрече? Хорошо... Ваша фамилия Севергин? Неужели... Я буду ждать... Около десяти вечера, не поздно для вас?

Он уже повесил трубку, но мелодичные струны смолкли не сразу: блазнили, манили на острые камни. В их переливах чудился плеск лебединых крыльев. И Егор невольно вспомнил сказку Будимира о Ладе и Марене, о черном и белом гоголе, воюющих от сотворения мира.

Он успел отоспаться после бессонной ночи. Вспомнив серебристую усмешку в голосе незнакомки, он побрился тщательнее обычного, надел свой лучший костюм и дорогие ботинки. Зачем-то проверил гладкость подбородка, и от этого стало как-то тревожно и нехорошо, словно он собирался на тайное свидание.

К ночи духота сгустилась, за городом зрели грозовые тучи, и беззвучно разливались зарницы. Егор долго плутал в Арбатских переулках, пока не оказался перед небольшим особняком из белого мрамора с высоким стеклянным куполом на крыше. У портика-входа росли две молодые рябины. Севергин машинально сорвал гроздь незрелых ягод, прикусил терпкую горечь. Одолевая сопротивление жаркого воздуха, он поднялся по ступеням. Двери мягко распахнулись, и Егор шагнул в темный холл.

В сумраке холла он пошатнулся, как от легкого удара. Хозяйка дома, казалось, только что вышла из ванной, успев накинуть лишь легкое подобие одежды. Под прозрачной тканью ее тело источало ровный свет. Точеное лицо с чуть запавшими щеками сохраняло выражение холодного достоинства. Огромные зеленые глаза мерцали. Длинные черные волосы были распущены и играли на сквозняке. Жемчужную белизну ее тела не пятнало и волоска растительности, и эта детская нагота ранила душу, как порочное откровение. Он хотел развернуться и уйти, но в ту же секунду испуг показаться смешным остановил его честный порыв. Что ж, в каждой профессии есть издержки, и Егор справился с собой.

– Лейтенант Севергин. – Он вынул из кармана уголок удостоверения.

– Флора, – женщина улыбнулась и протянула гибкую руку, словно для поцелуя.

Но Егор, казалось, не заметил ее белеющей в сумраке ладони.

– Прошу вас, проходите...

На первом этаже дворца, под лестницей, ведущей в бельэтаж, вскипал воздушными пузырьками широкий бассейн-аквариум – настоящее «царство Флоры». В густых зарослях водяных гиацинтов лениво играли в салки тучные ярко-желтые жабы. Среди лилий и лотосов скользили плоские, как ладонь, черепахи, выставляли из воды змеиные головы, пучили рубиновые глазки. На корягах, вблизи оранжевых ламп, дремали серебристые ужи.

– Я люблю хладнокровных, – мимоходом заметила Флора. – Лягушек, змей...

– Почему? – искренне удивился Севергин.

– Простые создания лучше понимают веления Бога,— загадочно ответила Флора.

Они поднялись по лестнице, закрученной наподобие раковины. Егор едва переставлял ноги, окончательно сомлев от женственно зыбкой походки Флоры. На середине лестницы она обернулась и покачала головой с ласковым укором.

Они поднялись в округлый зал под стеклянным куполом, заменяющим крышу. На втором этаже странного особняка помещалось «царство огня». В каменных чашах, стоящих по кругу, играло бездымное пламя. Егор впервые в жизни видел такие костры, да и сама хозяйка волшебного чертога, по-видимому, принадлежала к особой породе земных существ, не ведающих примитивного стыда, и ее безмятежное поведение подтверждало это.

«Если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его...» – припомнил Севергин.

– Напрасные жертвы, – усмехнулась Флора. – Соблазн кроется не в невинных частях тела, а в голове.

Странно, он был уверен, что не произнес вслух этого спасительного наставления.

Флора указала ему на низкое кресло и сама села напротив, поправляя пышную гриву. На резном столике рядом с Егором искрилось красное вино, стояли закуски, и ваза с фруктами – похоже, к его приему готовились.

– Ну что ж, тогда рубите голову, – с шутливым покаяньем сказал он. – А вы, такая смелая, не боитесь оказаться в компании грубого мужлана?

– Нет, внутри вы целомудренны и дики.

– Тогда не понимаю, – буркнул задетый за живое Севергин.

– Я встретила вас, как подобает женщине моего круга встречать прямого потомка Сварога, – пояснила Флора.

«Сумасшедшая!» – мелькнуло в голове Севергина.

– Я не сумасшедшая, – поправила его Флора, и с этой минуты он убедился, что она слышит его мысли. – Сумасшедшие – те, кто пытается обмануть природу и себя. Вы все равно раздели бы меня взглядом. Разве я не права?

Севергин не нашел, что возразить, он вообще немел в присутствии красивых и уверенных в себе женщин.

– Не бойтесь силы своих чувств, – с виноватой улыбкой попросила Флора. – Не бойтесь смотреть на женщин. Слова «женщина» и «знание» вполне родственны. На санскрите «знание» – «Жна», а по-гречески «гнозис», и победить искушение можно только одним способом – уступить ему. Смотрите на меня так, как вам этого хочется.

Севергин жадно оглядел Флору, надеясь успокоиться. Алена, его бедная Алена всегда стыдливо укрывалась от него, и Егора трогала и волновала эта сдержанность. Наблюдая рискованные игры Флоры, он незаметно для себя наливался яростью. Атласные переливы ее кожи дразнили Егора, как красная тряпка молодого пиренейского быка.

– Для древних познание предполагало эротику, с ее напором чувств, с борьбой и наслаждением, – продолжила свою рассеянную лекцию Флора, – уж они-то знали наверняка, что любовь и познание – самый прямой путь к Богу.

– Вы так часто говорите о Боге... Вы верующая?

– Для меня важнее не верить, а знать.

– Опять игра слов?

– Точнее, игра в слова. Но язык – не игра, а скорее философия, и для начала надо знать хотя бы один.

Тонкими, болезненными уколами Флора вызывала его на поединок, и он был вынужден отвечать.

– Крошить слова на части, – довольно странное хобби для такой, как вы... Вам бы больше подошло быть актрисой или танцовщицей с вашей-то фигурой!

– Вы правы, когда-то я танцевала, но как-то слишком быстро повзрослела, приобрела «формы». Мой «индекс длинноногости» упал, и мне пришлось оставить балет. – Голос Флоры дрогнул, словно от давней, мелькнувшей в памяти обиды.

– На мой взгляд, с «индексом» у вас почти полный порядок, – съязвил Егор.

– Спасибо... К сожалению, это «почти» решает многое. Я перестала «думать ногами», зато «включила» голову. Теперь изучаю древние языки, поэзию и философию.

– Нормально... – одобрил Егор и, оглядев круглый зал с высокими арочными окнами, мраморными чашами и хрустальным куполом, добавил: – Да и с жилищными условиями вам крепко подфартило. Вы одна здесь обитаете?

– Вместе с Ладой. В отличие от меня, она оказалась очень способной, но теперь не знаю, как сложится ее карьера.

– Артистическая?

– Нет, балетная. В этом году она закончила балетное училище.

– Она была замужем?

– Ну что вы все «была» да «была»? – Флора перелила вино через край, и алые капли брызнули ей на колени.

– Виноват, но ваша сестра ушла со съемочной площадки, и до сих пор не вернулась.

– Только и всего? Ничего страшного. Она очень импульсивная. Может вспыхнуть, все бросить и удрать в Париж или в Лондон, на неделю или на две. Но через день-другой ей все надоест, и она раскается и вернется, ласковая, как котенок. Так с ней уже бывало. Не волнуйтесь!

– Разве может девушка с таким норовом не волновать и не тревожить?

– Да, вы правы. В ней все же есть что-то роковое. Потому все так и случилось...

– Что случилось?

– Представьте себе это загадочное влечение несоединимых противоположностей: танцовщица и художник-иконописец, точнее реставратор икон. Он увлекся ее огнем и свободой. Теперь я понимаю: за ним стоял мир возвышенных и бесплотных образов, в котором не было места живой Ладе.

– Живой, вы сказали живой?

– Живой, не мертвой же. Никас пытался ухаживать за ней, но потом между ними что-то произошло... Он исчез. Не бойтесь, мой милый Пинкертон, исчез не в милицейском смысле. Он просто ушел...

– В монастырь?

– Откуда мне знать? От их недолгой любви остался один-единственный портрет.

– Это портрет Лады?

– Да, конечно.

– На картину можно взглянуть?

– Почему бы и нет... Но сначала надо найти ключ от мастерской. Никас передал его Ладе, чтобы она смогла забрать портрет, если захочет.

Флора вышла в соседнюю комнату. Севергин проводил ее взглядом: развратница или святая, не ведающая греха?

Она вернулась одетая в розовую тунику. С волнистыми распущенными волосами она была похожа на греческую жрицу или весталку.

– Так лучше? – усмехнулась она.

Проклятие, она показалась ему еще более голой, чем прежде. А может быть, долгое воздержание сыграло с ним злую шутку, но Егор едва не задохнулся в своем не по-летнему плотном костюме.

– Вы везучий! Я нашла ключ, – Флора показала маленький ключ на цепочке, словно когда-то его носили на груди.

Она накинула на плечи свободный черный плащ с искорками стразов, обула на ноги золотые сандалии-плетенки и через несколько минут вывела во двор изящный автомобиль, чем-то похожий на серебристую озерную чайку.

Духота сменилась влажным, порывистым ветром. Темное небо дышало близкой грозой. Городские ущелья в ожерельях огней были пусты и полны тревожного ожидания.

– Это ее первая и очень успешная роль. Лада моложе меня, ей всего восемнадцать, – говорила Флора, и Севергин отметил, что она не допускает мысли, что с сестрой случилось что-то серьезное.

В подвал, позади запасников Пушкинского музея, Севергин и Флора попали около полуночи. Мастерская была заставлена статуями в парусиновых чехлах и полотнами, натянутыми на подрамники.

– Это осталось от старого хозяина. – Флора кивнула на ряды мраморных богинь. – А это – его...

Егор с минуту смотрел на полотно: красочный слой из цветных вспышек и приглушенных пятен вздымался разноцветной лавой. Сначала он ничего не видел, но едва взгляд привык и нашел фокус, как на живом шевелящемся ковре проступило женское лицо, сотканное из разноцветных лепестков, из снежинок и молодых листьев. Это была удивительная стереоскопическая живопись. Егор немного повернул голову, и девушка тоже повернулась в профиль. Он видел юный девичий лик с прижатой к устам дудочкой-жалейкой, в шутовском колпачке набекрень. Отступив от картины на несколько шагов и изменив угол зрения, он различил мертвенное лицо с посиневшими губами, просвечивающее словно сквозь воду.

– Никас писал эту картину пальцами, – прошептала Флора, – тонким слоем краски: лепестками пигмента, похожими на пыльцу бабочки. Глаза его были закрыты. Он ощущал цвета кожей. Глаза слишком часто лгут и толкают к пропасти, и вы сегодня в этом убедились...

Егора вновь пробрал жар и стыд, словно он сам был голым пред этой странной женщиной в черном плаще, обсыпанном звездами.