Текст книги "Звезда волхвов"

– Вы думаете, что успели прочитать в картине все? Нет, там сокрыто еще тысячи образов. Когда я увидела эту картину, я испугалась: человек с таким зрением обречен страдать! Теперь вы поняли, почему он ушел?

– Не совсем. Я бы назвал это игрой воображения, не больше.

– Никас учился иконописи, но его искусство скорее демоническое, чем ангельское. Искусство – это магия, а живопись – магия вдвойне; в этих полотнах больше жизни и души, чем в живом существе. Художники и писатели по сути своей маги. Они вызывают из небытия, из первобытного хаоса семена образов, они облекают их в плоть и нарекают имя. Никас мог творить миры из звездного света, минуя грубые формы, именуемые жизнью тела, но едва заглянув в этот колодец, он испугался. Раскаленным зрением влюбленного он прочитал ее судьбу.

Флора умолкла.

– Вы что-то сказали о колодце? – напомнил Севергин.

– Нет-нет, вам показалось. Хотя, знаете... В средневековых книгах встречается странное название «колодец истины». Истина пришла в наш мир нагой, но влюбленный Мастер одел ее в символы...

– Скажите, как фамилия влюбленного мастера?

– Барятинский, Николай Барятинский.

Егор записал в блокнот фамилию художника и посмотрел на часы:

– Ну что ж, мне пора. Прощевайте!

Внезапной грубостью Егор хотел разрубить хрупкие цепи влечения, которыми эта женщина успела оковать его волю. Он резко открыл дверь мастерской и вышел на ночную улицу. Беззвучно шарахнулась в проулок куцая тень и слилась с ночным мраком.

– Постойте! – окликнула его Флора. – Егор, остановись!

Она все же догнала его и умоляюще коснулась его руки, но лучше бы она не делала этого. Севергин стиснул ее ладонь, чтобы она ощутила мгновенную боль.

– Может, сознаешься напоследок, зачем тебе понадобился этот стриптиз?

– От судьбы не уйдешь, – усмехнулась Флора, не отнимая руки, – Ты – Севергин! От Сварога идет твой чистый и светлый Род. И наша встреча не случайна...

– Дальше! Говори дальше!

– Не здесь и не сегодня. Мы еще увидимся. Ты ступил на Стезю Истины, и не всякий, сделавший первый шаг, будет идти до конца. Это путь сильных...

«Кто ты?» – беззвучно крикнул он.

– Таких, как я, проклинали и жгли на кострах, и теперь ты знаешь, за что.

«Ведьма!» – мелькнуло в голове Севергина.

– Вы позволите ведьме отвезти вас домой?

– Не позволю, – ответил Егор.

Флора мягко выскользнула из захвата и пошла обратно к машине. Черные волосы плясали, и плащ не скрывал изгибов тела.

Севергин в бешенстве сжал кулак и с силой саданул костяшками о кирпичную стену. Острая боль отрезвила его.

Глава 15
Ловцы человеков

Ходить бывает склизко по камешкам иным...

Владыка Валерий оставался в монастыре уже третий день, решительно переняв у настоятеля Нектария бразды правления. По прямому указанию владыки Велесов холм и часть Царева луга обнесли дополнительным рубежом охраны. Земли «Целебного родника» оказались под защитой монастыря. На лугу шумели экскаваторы, прокладывая траншею под дополнительную ветку водопровода.

Перед вечерней службой в соборе владыка дал короткую и решительную пресс-конференцию журналистам. С ними он всегда общался с тайным удовольствием. Эта абсолютно мирская, расхлябанная публика была, как ни странно, близка ему. Они тоже были «ловцами человеков», жрецами, поставленными высоко над толпой, поэтому владыка и эти пронырливые бестии отлично понимали друг друга. Валерий устраивал смелые и острые пресс-конференции, а журналисты на весь белый свет славили «передового попа».

Энергичный и собранный владыка с шумом и шелестом вошел в зал для конференций. Зал был предупредительно предоставлен Шпалерой. В этой любезности и готовности идти навстречу всем его начинаниям владыке чудился рассвет, ренессанс светско-церковной симфонии. Окружение Шпалеры все еще состояло из перекрасившихся коммунистов, но именно эти бывшие безбожники так неумело, но истово крестились перед телекамерами, так старательно держали в потных ладонях свечи, так терпеливо выстаивали долгие службы, в которых ничего не понимали, что владыка верил: они на пути к исправлению. В общении с ними, правда, все еще возникали некоторые препоны. К примеру, они крепко жали руки святым отцам и подолгу трясли, вместо того чтобы канонично коснуться губами. Даже цари не брезговали целовать архиерейскую десницу, теперь же высокие политические бонзы норовят по-брежневски лобызаться с батюшками в щеки и в губы. Предвидя грядущие воспитательные трудности, владыка пока не требовал от Шпалеры и его свиты соблюдения строгой обрядности.

С ближнего ряда поднялась толстушка в кургузых джинсах и столь короткой майке, что ее симпатичная загорелая «тыковка» сейчас же с любопытством уставилась на владыку своим единственным прижмуренным глазком.

– Газета «Сосенский курьер». В настоящую минуту в окрестностях монастыря экскаваторы ровняют с землей языческие курганы. Это несет непоправимый урон краеведению, сводит на нет работу археологов. Вы благословили данное начинание?

– Было бы странно, если бы я благословил обратное. Образ смерти промыслительно скрыт от нас землей. Археология, точнее «Могильное познание земли», с духовной точки зрения вовсе не безобидное занятие, оно сродни гробокопанию. Три небольших холма неизвестного происхождения не могут называться курганами на том основании, что никто не помнит, когда они появились. Насколько мне известно, на прокопку траншеи имеется разрешение чиновников из Природнадзора.

– Семен Жаворонков, «Московский комсомолец». Правда ли, что благотворительная помощь детям на этот раз будет оказана удочками? Прокомментируйте эту акцию.

Аудитория дружно прыснула, а владыка едва успел скрыть досаду; писаки уже успели пронюхать о содержании грузов в задержанных трейлерах. Вот уж провидцы так провидцы! Но он быстро собрался для ответа. Его великолепная вышколенная память сыпанула на ладонь сразу горсть отшлифованных камушков, и он быстро выбрал подходящий, довольно редкий.

Журналисты поспешили записать его лукавый ответ.

– «...Так будем и дальше углублять удицу слова во глубину Божественного разума, простирая мережу Святого писания в море словесных рыб...» Таким образом, удочки есть символ познания и бескровной трапезы.

– Правда ли то, что вы оказываете покровительство «голубому лобби» и защищаете священников-гомосексуалистов? – вопросил женоподобный юноша в экстравагантных синих очках.

Владыка вспомнил подробности недавнего скандала в одной из епархий, где доведенный домогательствами начальника клир поднял форменный бунт. Приходские батюшки «из зачинщиков» скандала были лишены приходов, а сам виновник был отправлен на исправление в приграничный монастырь. Статья «Бездуховное духовенство», внезапно вынырнувшая в центральной печати, наделала немало шуму среди верующих.

– Содомитов я не защищаю, – со строгостью в голосе ответил владыка, – но всякий согрешивший, будь то священник или мирянин, имеет возможность покаяться и встать на путь исправления.

Пресс-конференция явно затягивалась. Владыка поглядывал на часы, его уже наверняка ожидали в соборе.

Коротко ответив на вопросы о «Роднике», он пожелал журналистам более строго дозировать и фильтровать информацию и поменьше «лить воды».

Его лукавая шутка была встречена аплодисментами.

Глава 16
Гора нерукосечная

В глубоких колодцах вода холодна,

И чем холоднее, тем чище она.

И. Бунин

Вокруг монастыря бродили грозовые тучи, обещая потоп и бурю. Над дальними лугами бесшумно разливались и гасли молнии. Глухо рокотал далекий гром. Во время литургии владыка был непривычно рассеян. Дрожащими пальцами он взял маленькое «копьецо» и перевернул большую просфору печатью вниз. Эта просфора звалась Агнец. Некогда, в священной древности, Первосвященник Соломонова храма опрокидывал навзничь приготовленного к жертве агнца и вынимал священную жертву.

– Един от воинов копием ребра Его прободе... – прошептал владыка и вонзил копьецо в бок просфоры, с ужасом чувствуя, что его пальцы скользят вдоль мокрых от крови ребер Агнца.

С замершим сердцем владыка вынул часть просфоры и опустил ее в потир с церковным вином. Терпкий запах свежей крови залил алтарь. Громовый удар сотряс стены, мгновенно стемнело, словно храм снаружи накрыли темным покровом, и он, почти неверующий, вдруг по-детски испугался небесного гнева, ощутив себя маленьким и голым под копьем небесного судии.

Превозмогая сердцебиение, владыка сумел завершить службу. Колени подламывало от резкой слабости, и в перерывах между выходами к пастве Тит дважды капал ему валокордин и отирал лицо душистым уксусом. После службы владыке внезапно стало легче, и он быстро вернулся к своим неотступным заботам. Они даже радовали его, как радует выздоравливающего возвращение в привычный мир. Помогая владыке привести в порядок облачение, Тит нашептал тайную новость: один рясофор, из недавно прибывших, пребывает в крайне тяжком состоянии духа, ввиду чего просит отца Нектария исповедать его.

* * *

Чуткая интуиция владыки Валерия, за которую его считали прозорливцем, не подвела и на этот раз.

– Что нового? – спросил он у настоятеля, едва тот, крестясь, вышел сквозь низкую арку, ведущую из покоев в трапезную. От Тита владыка Валерий знал, что настоятель больше двух часов беседовал с послушником, с тем самым, о котором говорил Тит.

– Послушник Иоиль просит перевести его в другую обитель, – буднично ответил настоятель.

– Что за притча?

– Я не могу разглашать тайну исповеди.

– Хорошо, тогда я сам его исповедую. Пусть Тит принесет его дело. А вы, ваше Высокопреподобие, пришлите-ка его ко мне после вечерней.

Поздним вечером келейник привел послушника Иоиля в покои владыки. Взглянув на будущего инока, владыка понял, что «битва будет долгой». Такой тип монаха «высокого устроения» был хорошо известен владыке Валерию. Слишком часто эти несгибаемые бойцы на священной войне, рыцари Христовой Любви, мешали владыке в его начинаниях. В монастыри этих людей приводит непримиримый конфликт с миром, но и здесь они не находят покоя, мечутся, как стрекоза в муравейнике, все рвутся куда-то, жаждут чудес, ищут подвигов и исповеднических мук.

Теперь он со скрытой неприязнью рассматривал пришедшего. Красивое правильное лицо, отточенное долгим постом, было сурово и бледно. На запавших щеках едва пробивалась молодая каштановая бородка, а в глазах мешались мятежный пламень и мука, словно через минуту его бросят в ров к голодным львам. Такие лики зреют в роду не одно столетие, и терпеливое время, как скульптор, медленно убирает лишнее, оттачивает черты, смело набрасывает новизну и, угадав идею, после строго следует ей.

Из «дела» Иоиля явствовало, что он оставил занятие художника и ни разу не заявлял о своем желании заниматься живописью. Послушание он проходил на самых тяжелых и непочетных работах, был «золотарем», это что-то вроде монастырской гауптвахты, потом поступил под начало келаря. В последнее время он носил воду для пекарни, а также читал «часы» и «жития» во время братской трапезы.

– Христос незримо предстоит среди нас, – мягко начал владыка и пригласил монаха к маленькой кафедре, на которой лежали крест и Евангелие. Исповедь послушника испугала и одновременно обрадовала владыку.

– Ночью я совершил отпевание, это все, что я мог для нее сделать, – закончил Иоиль свой рассказ о мертвой девушке, найденной в колодце.

– А если это самоубийство?

– Нет, я уверен, что нет...

– Почему сразу не доложил настоятелю?

– В монастыре перед праздником много посторонних, надо было скорее укрыть тело. Мой разум помутился, я плохо помню, что делал... – отвечал Иоиль, не поднимая глаз, словно глаза могли открыть более глубокую тайну, чем та, в которой он только что исповедался. – Когда я совершал отпевание, то увидел далекий свет, потом раздался шум обвала. Я пошел туда и увидел в штольне милиционера, он был оглушен случайно выпавшим камнем. Я оттащил его поближе к выходу, на свежий воздух. После я перенес покойницу в другой конец подземелья.

– Ты поступил правильно. Значит, милиционер ничего не видел?

– Нет.

– Знаю я, что ты принял на себя тяжесть одинокого борения с бесами. Немудрено, что душа твоя мятется и болит. Ты ведь за всю братию пострадал, за други своя!

Владыка накрыл голову Иоиля епитрахилью и прочел разрешающую от грехов молитву.

– Только не надо тебе отсюда бежать, от себя не сбежишь, – продолжил владыка. – Ты из-за девицы этой решил уйти или чем другим нехороша стала обитель?

Иоиль мрачно полыхнул очами. Нет, недаром этот золотарь, с первых минут раздражал владыку. С терпением чистил отхожее место за братьями и паломниками, а духом не смирился.

– Тяжело мне здесь, – через силу признался Иоиль.

– Тяжесть на твоем пути благотворна, – миролюбиво заметил владыка Валерий, заканчивая разговор, словно все еще боялся, что из уст монаха изойдет новая тайна. – Прежние-то монахи на себя пудовые вериги возлагали, чтобы самую память о сладости мирской изжить. Ты ведь недавно в монастыре, так откуда узнал о подземелье? Да еще изучил так подробно, что даже милиция тебя не поймала? – Владыка пробовал шутить, чувствуя, что выдает свой интерес.

– Случайно, ваше Преосвященство...

– Рассказывай все.

– Я учился в академии живописи и одновременно подрабатывал реставрацией. В музейной мастерской мне поручили очистить икону из Свято-Покровского монастыря. Образ Святого Досифея оказался в плачевном состоянии. Из-за свечной копоти изображение читалось с трудом. Я промыл живопись: на иконе был написан старец в святительской митре, но когда я попытался снять поврежденную пленку, то обнаружил другое изображение...

– Какое же?

– «Гора нерукосечная»... Это очень редкий извод, он не входит в богородичный канон. Образ Богоматери был написан в виде высокой горы, в Ее руках – красная лестница и золотая книга. Все изображение вписано в звезду о восьми углах, как Купина Неопалимая. В правый угол доски был врезан серебряный ковчежец-мощевик в виде крупной звезды. Я вскрыл его и нашел вощеный листок. На нем – план подземелий Свято-Покровского монастыря. Я тогда ничего не знал о монастыре в Сосенцах.

– Где карта?

– Пропала. Но у художников особая зрительная память. Я запомнил почти все. Потому и попросился в Сосенскую обитель. Вроде как знак получил.

– Сейчас ты нарисуешь карту, как помнишь, и место укажешь, где девица схоронена. А я благословлю твой скорейший постриг, довольно ты в рясофорах отходил.

– Спаси Бог! – Послушник вновь встал на колени. – Только недостоин я... Душа болит...

– Не тебе решать, кто достоин, а кто нет.

В комнате прозвенел удар. Тит уронил серебряное блюдо с сахарницей и, низко поклонившись, принялся горстями собирать сахар обратно в жестяную коробку. Эта коробка имела особый секрет «от мышей» и запиралась на миниатюрную щеколду.

Глядя на веснушчатые руки келейника с короткими обгрызанными ногтями, владыка внезапно понял, как скорее и надежнее изолировать будущего монаха. В создавшихся обстоятельствах рискованно переводить его в другой монастырь. Нелегко будет подобрать ему место и в отдаленном скиту, но можно на время перевести его в «печору» и получить время для передышки.

– Готов ли ты принять на себя подвиг? – спросил он у Иоиля. – Я говорю о тяжести затвора? Это древний подвиг отцов-пустынников. Я знаю, ты был живописцем, – поднажал владыка Валерий. – А значит, служил соблазну. Сказано святыми отцами, если из окна твоей кельи открывается чудесный вид, прекраснейшая перспектива, то загороди его иконой. Во тьме подземелья ослепнут твои очи, зато откроются иные – духовные. Зерно помещают в глубину и мрак, чтобы оно воскресло, дабы среди тьмы, холода и тлена родился ослепительный свет новой жизни. «Аще зерно падши в землю не умрет, то будет одно, а если умрет, то принесет много плода...» Ты будешь этим зерном!

Иоиль молчал, не решаясь возражать владыке.

– Ты все понял? – со строгой печалью в голосе спросил владыка Валерий у Тита, едва Иоиль вышел из горницы. Тит кивнул мрачно и значительно.

Владыка и келейник и вправду понимали друг друга без слов, и Тит был рад опережать мысли и желания владыки.

Двадцать лет назад к отцу Валерию, тогда еще настоятелю маленького прихода, привели юного уродца, брошенного цыганами. Паренек не принадлежал к «фараонову» племени и, по всей видимости, был куплен табором для сбора милостыни. Но цыгане ошиблись. Наружность маленького Квазимодо не располагала к жалости и чаще вызывала страх и отвращение. Сборщик не мог прокормить даже себя самого, и цыганская труппа поспешила расстаться с неудачным приобретением. «Смирись, сын мой, – с легким содроганием оглядев отрока, сказал ему отец Валерий. – У твоего уродства есть одно неоспоримое достоинство перед красотой. Оно – вечно... Будь благодарен ему. Это страдание сохранит тебя от еще больших страданий».

Говоря о больших страданиях, владыка имел в виду мирские искушения. Но искушения, тем не менее, соблазняли самого Тита, однако он был настолько скрытен, что не открывал душу свою даже на исповеди и среди спесивого окружения владыки слыл убогим. На самом деле трудно было найти натуру более сметливую, страстную и жадную до ощущений, чем Тит, но он умел довольствоваться малым. Он терпеливо и смиренно чистил обувь и сдувал пылинки с облачения благодетеля, ожидая своего заветного часа. Но его мечта была известна только его Ангелу-хранителю, хотя сам Тит чаще общался со смердящим демоном обжорства и чесоточным бесом тайного блуда.

Глава 17
Наговорный кистень

Есть на земле еще старушки

С душою светлою, как луч.

Н. Рубцов

Очутившись дома, Егор встал под ледяной душ и впервые с испугом ощутил, что снова хочет увидеть Флору, словно ее черный локон успел обвиться вокруг его запястья и тянул к себе, как ведьмин науз. Уже за полночь он позвонил Квиту. Тот оказался бодр и даже игрив, как всякий ночной хищник.

– Ну что тебе сказать, «скубент»? Пока ты там по Москве шарился, мы обшарили соляные копи, видели твои отметки на стенах, но ничего так и не нашли. Может, ты газа наглотался, в старых выработках чего не бывает? Ну да ладно, не кисни, дуй сюда. Твои лесные отшельники явно что-то знают. Еще день, и мы расколем этих «любимцев богов».

– Вызвал столичных костоломов?

– Ни-ни. Сейчас с этим строго, но на детекторе успел проверить всех.

– И что же?

– Будимир явно имеет отношение к пропаже девушки, но молчит, как партизан, а на твоем участке и того хлыще дела творятся.

На следующий день сразу после сабантуя по поводу последнего экзамена Севергин рванул в Сосенцы.

– Да, крестничек, «тихий» тебе участок попался! Что ни ночь, то новое приключение. Ну да ничего, так даже лучше, чтобы служба медом не казалась. Приказ о твоем назначении уже прошел, так что принимай дела!

Полковник Панин, возглавлявший почти боевое подразделение, наружность имел самую мирную. Плотный, кругленький, он был похож на румяный, только что испеченный каравай, и был так же мягок и упруго отходчив.

– Что стряслось-то, Степан Никодимыч? Опять сельмаг грабанули?

– Если бы... Читай! – Панин протянул Егору исписанное мелким почерком заявление.

Оно было написано со слов Прасковьи Тряпкиной, заслуженной колхозной пенсионерки.

«...А вчерась на огородах опеть его встречаю.

– Цить, – говорит, – бабка. Узнала меня? Я – Степан Разин. – И саблю показыват. – Никого не бойся, ноне я твой защитник. Оставляй мне вечор на этом самом месте пестерь пирогов и жбан самогона и можешь спать спокойно...»

– Ну, как тебе это явление исторического призрака? – осторожно поинтересовался Панин. – Бродит по округе, саблей машет, грозится поднять народ...

– ...Пересмотреть итоги приватизации или с «гостями» разобраться? – невесело пошутил Севергин. – Что и говорить, настоящему-то Стеньке было бы интересно погулять по нынешней Руси, а не старух по ночам мутить. Ладно, крестный, займусь я этим призраком.

– Заявление от съемочной группы читал?

– Да, ознакомился.

– Что думаешь? Где девка?

– Будем искать. Следаки из Москвы еще не отбыли?

– Здесь пока. Не делают ни хрена, только командировочные пропивают.

Простившись с крестным, Севергин отправился домой. Чтобы загрузить мысли работой, он по пути завернул в киногруппу и остолбенел. По тропинке навстречу к нему шла Флора. Длинная вышитая льняная рубаха сквозила на солнце, венок из лилий прижимал пышные волосы цвета воронова крыла.

– Это вы! Как хорошо! – Она ласково оглядела его. – Вот, приехала поговорить с режиссером, а тут радостная новость – Лада нашлась!

– Не может быть! – пробормотал Севергин.

Доверчиво улыбаясь, Флора протянула ему свой мобильник с «письмом»: «Я в порядке выручи сестренка».

– Я звонила в театр, ее труппа на гастролях. Может быть, ее срочно вызвали на замену? С Ладой никогда ничего не знаешь заранее.

– А что значит «выручи»? Заплати неустойку?

– Нет, Версинецкий предложил мне доиграть ее роль. Героиня становится чуть более возрастной. Мы с Ладой очень похожи, только я – ночь, а она – день, вернее розовое утро.

– А вы уверены, что это пишет Лада?

– А кто же еще? Кстати, сегодня ночь на Ивана Купалу, будет съемка языческих игрищ.

– Что за игрища?

 
Папоротник в чаще ночью расцветет,
Огонек дрожащий всех с пути собьет,
 

– пропела Флора своим колдовским голосом, от которого у Севергина сладко заныло внутри.

– А вдруг именно вам повезет найти Перунов цвет! Кто успеет сорвать его, будет богат.

– Да я и так не беден. Что-то рановато вы Купалу празднуете, до седьмого июня еще десять дней.

– Языческие праздники всегда в полнолуние. Так ровно в полночь! – крикнула вдогонку Флора.

Проезжая по селу, Егор остановился на месте обычного сельского схода, у магазина. Рядом на автобусной остановке ожидали транспорта местные жители. На завалинке «колоколили» нарядные старухи в белых праздничных платочках. Севергин вышел из машины, поздоровался и присел рядом, прислушиваясь к разговору. Председательствовала внезапно ставшая знаменитой бабка Пераскея, по паспорту Прасковья Тяпкина:

– Бают, клад у него в Утесе зарыт, вот он и ходит кругом. А как Царев луг разрыли, так и вовсе ему покоя не стало, кажну ночь ходит и вздыхат, а кровища-то с сабли так и капат, и капат...

А этой ночь снова во двор вызыват:

«Схороню, – говорит, – бабка, в твоем погребе наговорный кистень. Огнем будут тебя жечь, лютой пыткой мытарить, никому не открывай место, где спрятано. В этом наговорном кистене – сила могучая и силе той нет конца! За тем кистенем я к тебе опосля нагряну. Ужотко погуляет он по Руси!»

А уж собой хорош, чисто сокол.

«Была б ты помоложе, бабка, умыкнул бы я тебя, а так – спи, отдыхай, я на карауле буду». Так и сказал.

– Словят твоего сокола, бабушка, беспременно словят, – подал голос Севергин.

– Дак я же не затем рассказываю, чтобы его словили.

– Значит, по простоте душевной милицию работой грузишь?

– Я затем говорю, чтобы готовились. Скоро он войско соберет и как встарь пойдет Москву воевать! Вона в городе как шумят, бьются насмерть!

Бабка говорила правду. Уже с неделю в городе было неспокойно. В ночь на воскресенье сгорел местный рынок. Кавказцы передвигались по городку только в колонне. Почти все магазины были наглухо закрыты, и лишь тогда горожане вполне осознали масштабы бедствия. Вся торговля в городке, вплоть до последней лавчонки или распивочной точки, оказалась в руках у приезжих. Голодные и трезвые жители быстро крепли умом и жаждали действий. Тем временем ушлые китайцы заперлись в бараке и не желали выходить на работу. По ночам вокруг общежития кружил страшный призрак. Китайцы опознали в нем Хан-Чан-Чуна, Бога войны. Озаренный луной Бог войны грозно сверкал очами и грозил китайцам саблей. Теперь рабочие требовали доставить их на родину, увеличив ввиду стремительной инфляции дорожные расходы, а также оплатить всей «пятой колонне» моральный ущерб. В случае невыполнения их условий, «ходи» угрожали засорить барачными нечистотами кристально-чистую, ни в чем не повинную Забыть.

В жарком мареве плавился и дрожал деревянный резной конек на крыше усадьбы, но в мыслях Севергин все еще был у Забыти. Выпитый до дна внезапной встречей с Флорой, он шагнул под родимые сосны. Белка с сердитым цоканьем отпрыгнула от его протянутой руки. Глухо заворчал Анчар, исподлобья глядя строгими янтарными глазами, и почему-то не прыгнул навстречу, не закрутился вихрем на месте, а остался лежать, положив на лапы тяжелую умную голову.

– Что с тобой, Егорушка? – В дверях стояла запыхавшаяся Алена.

Вглядевшись в лицо мужа, она отшатнулась и руками прикрыла живот.

– Все нормально, – пряча глаза, пробормотал Егор. – Может, у меня рога выросли?

Он схватил со стола кружку с молоком, жадно хлебнул.

Молоко прогоркло, как будто стояло здесь уже неделю.

Сердцем чуя неладное, Алена робко обняла мужа и прижалась прохладной щекой, но этот шелковистый холод отозвался в нем острой внутренней судорогой.

– Прости, я очень устал... Лягу, посплю...