Текст книги "Морверн Каллар"

Миновав парковку, я двинулась сквозь раздвижные двери, мимо журнала приходов и уходов. Сирена, в полном одиночестве сидевшая на кассах, повернула голову и уставилась на меня. Я открыла дверь, ведущую наверх, к женской раздевалке и офису Прихвостня. В раздевалке никого не было. Я отомкнула свой шкафчик, отодвинула в сторону нейлоновую форму и скатанные в комок колготки. Вытащила школьного фасона туфли и внимательно осмотрела полку. Сгребла косметику, пузырек парацетамола и витамины и отправила все это в сумку.

Пройдя дальше, я постучала в дверь Прихвостня и вошла.

– Ну-ка, ну-ка, поглядите, кто к нам пожаловал! Наша загорелая супермодель, – изрек Прихвостень.

Повисла долгая тишина.

– Не собираешься ли поведать, почему опоздала на две недели? – спросил Прихвостень.

– На тринадцать дней, – поправила я.

– Не я один пострадал от этого – ты знаешь, Морверн. Весь отдел страдает из-за отсутствия одного члена коллектива.

– Я не член.

– Не умничай.

– А я и не умничаю. – Я закашлялась.

– Где ты была?

– А вот это не ваше дело. Просто скажите: мне приступать и где? Потому что если нет, то на кой я тогда в вашем офисе торчу?

– А сама ты как думаешь?

– Ясно.

У дверей офиса всегда стоял стул из оранжевого пластика. Им-то я и запустила через весь офис. Задняя ножка задела стол, раздался дрожащий звук, и стул отскочил в угол комнаты. Прихвостень забился под стол, выкрикивая что-то про полицию.

– Забейся под камень, из-под которого выполз, Прихвостень! – выпалила я и рванула дверь с такой яростью, что она врезалась в полки с папками.

Я вышла на парковку, прикурила «Силк кат» от золоченой зажигалки под одним из фонарей и перешла эту самую Блэк-Линн, «то течет под портом.

Дождь сеялся в ночи сквозь ореолы фонарей. Я зашла в «Хэддоуз», попросила маленькую водочки и отсчитала немалую часть тех денег, что ссудил мне тот самый Том со Сьюзен.

Чуть не бегом проскочила мимо видеопроката, Сент-Джонз и «Феникса». Парни на машинах кружили по портовым дорогам, локти наружу. Я откопала в сумке ключи от дома.

У двери на коврике валялось семь каталогов из магазинов моделей на юге и конверт с чудной маркой, адресованный мне. Я все подобрала и бросила на Его стол. Поставила компакт-диск De Devil Dead Ли Перри, высушила волосы и скрутила их на затылке во французский пучок. Включила обогреватель и водогрей.

Я забыла прихватить что-нибудь, чем водочку разбавлять, а холодильник, конечно, пустовал – хоть шаром покати, так что пришлось мне открыть бутыль сладкого вина и его мешать с водкой. Еще нашлась банка консервированного картофеля. Я ее открыла, слила жидкость и стала запихивать картофелины в рот одну за другой. Пережевывая их, пялилась в черноту окна.

Когда вода нагрелась, я хлебнула еще напитка, немного отдававшего болотом, разделась перед огнем, стоя в мокрых джинсах на одной ноге и стягивая штанину с другой. Побрила ноги, понежилась в ванне, вытерлась насухо, изведя все чистые полотенца. Под влиянием экстатической музыки преклонила колени на блестящих половицах и помолилась с жаром. Вскочила и принялась расхаживать в величайшем возбуждении. Поставила вместо De Devil Dead другой диск Ли Перри – From The Secret Laboratory. Перескочила вперед, сразу на шестую дорожку. Теперь и с молитвой дело пошло на лад. Когда я закончила, меня трясло от мертвецкого холода.

Я оделась, достала из шкафа кожанку и натянула ее. Выпила еще водочки, схватила зонтик и метнулась на улицу.

Я жалась под зонтиком, ветер рвал его из рук, по краям дрожали капли.

У телефонной будки я закрыла зонт и проскользнула внутрь. Номер в Комплексе не отвечал. Я позвонила Ви Ди в Бэк-Сеттлмент.

– Это Морверн.

– Морверн, ты где? Отец из-за тебя волнуется, будто ему своих проблем мало.

– Я дома.

– Мы думали, тебя похитили или еще чего стряслось.

– А он где?

– Да там, в порту. Я сказала, чтоб он не волновался. Мы справимся. Ты на работе была?

– Ага. Выгнали.

– Ох, Морверн! – вздохнула она и засмеялась. – Что же с вами, Калларами, делать? Может, подвернется какая-нибудь работенка в отеле до окончания сезона?

Телефон запищал, требуя еще одной монеты. Я уставилась в потолок.

– Морверн?…

Я аккуратно повесила трубку, послушала, как дождь барабанит по крыше, толкнула дверь. Коротким путем добралась до каменной «причуды», стараясь не растянуться в потоках грязи. С верхней площадки лестницы Иакова поглазела на порт и рыбацкие суденышки у причала. Попробовала разглядеть то место за Комплексом, ближе к горам, где перевал уходит на запад, к деревне за электростанцией, но увидела лишь облака, бегущие над оранжевыми огнями уличных фонарей.

Спускаясь по лестнице Иакова, я старалась огибать лужи. Вода хлестала с утеса выше. Лавочки стояли пустые – ни одной целующейся парочки. Я посмотрела вниз на темную улицу под утесом и тусклые огни дежурного заведения Рыжего Ханны – «Бара политиков».

Я толкнула дверь, стряхивая воду с рукавов кожанки. Все оборачивались и провожали меня взглядами, пока я шла к холодильной камере, где мясник Пови хранил свои припасы и куда «политики» поставили бильярдный стол – больше он никуда не влезал. Я просунула голову в дверь: вокруг стола топтались пятеро мужиков, двое играли. Один из зрителей отводил в сторону большой шмат мяса, свисавший с крюка, чтоб игрок мог хорошо прицелиться. Остальные дышали на руки.

– Глянь, стриптизерша! – ляпнул парень в спецовке.

– Ты чего? Это ж девочка машиниста, – сказал другой.

Я отошла к стойке:

– Рыжий Ханна был здесь сегодня?

– Да он уж который день не заглядывает, – произнес голос позади меня.

Я оглянулась. Там сидел старик, совсем седой, на глазах слезы – он их все промокал платочком. Впрочем, старый был далек от рыданий, на столе перед ним стояла двойная порция.

– Я – Тод Столб, а ты – Морверн, дочь Рыжего Ханны, работаешь в супермаркете, да?

– Больше уже не работаю. Так вы его видели?

– Давненько не видывал. Это не в его духе – так долго пренебрегать нами.

– Есть хоть подозрение, где он может быть?

– Ни тени. Ты б лучше приземлилась здесь да порадовала старого дурака. Чем себя побалуешь?

– Не пойдет. Я не смогу ответить тем же.

– Да садись ты! Рыжий Ханна с меня шкуру спустит, если узнает, что ты здесь была, а тебя не угостили. Это ж вечер клуба Буднего дня. А ну-ка, принесите девушке с потрясным загаром выпить!

– «Саутерн комфорт» и лимонад, пожалуйста, – заказала я.

– Чего? – не понял бармен.

– «Саутерн комфорт».

– Такого не держим.

Я посмотрела на бутылки:

– Тогда «Свитхарт стаут», пожалуйста.

Я присела возле Тода Столба. Из-за дверей морозильной камеры неслись возгласы – парни делали ставки.

Ввалилась толпа народу – сплошь молодняк, мокрые до нитки, с пакетами. Тод Столб подтолкнул меня локтем:

– Глянь! Клуб Буднего дня.

Народ разместился на скамейке и принялся разделывать перочинным ножиком буханку и большой блок плавленого сыра.

Тод Столб говорит:

– Кормим пять тысяч. Не перевелся еще дармовой супчик в этих краях. Они же все на пособии, так что мы все вносим по пятьдесят пенсов и, когда приходит время вечеринки, устраиваем себе небольшое угощение.

Один из старших в клубе Буднего дня выкрикнул:

– Это что, твоя внучка, Столб?

– Нет, дочь Рыжего Ханны.

– Что ж теперь, революцию устраивать? Мы поддержим, только это дело вам, молодым, проворачивать надо.

– Ага, мы за тебя постоим, – подхватил Тод Столб.

Я кивнула.

– Ты не отца своего ищешь, дорогуша?

– Его.

– Что, не слышала новость? Знаю, где ты его наверняка найдешь сегодня. Как и добрую половину других «святош Вилли».[13]13
  Святоша Вилли – герой стихотворения Роберта Бернса «Молитва святоши Вилли», ханжа, который не прочь гульнуть. – Ред.


[Закрыть] Все они сегодня на соседней улице. В «Западню» стриптизерш пригласили, так все железнодорожники там. Каково, а? – засмеялась пожилая женщина.

Один из парней, торчавших в морозилке, вышел и говорит:

– Так что, я колпаки снимаю?

– Ага, – кивнул бармен.

Парень из морозилки встал на длинный ряд сидений и начал отвинчивать стеклянные плафоны с ламп над ними. Еще несколько местных принялись ему помогать.

– Зачем это? – спросила я.

– Чтоб можно было на сиденьях плясать, когда начнется самый разгул, – объяснил Тод Столб.

– Правда? – хихикнула я.

Парни в морозилке прекратили игру и уложили бильярдные шары на полу в треугольник. Малый в спецовке вытащил из-за пазухи хорька, позволил ему соскользнуть с руки на руку, затем сунул в среднюю лузу бильярдного стола. Хорек метнулся в углубление, а парни делали ставки, споря, из какой лузы он вынырнет.

– Вот, – сказала я, вручая пожилой хранительнице казны пятьдесят пенсов.

Она протянула мне толстый ломоть хлеба с сыром:

– Ты сделала недельный взнос.

– Хорошо, – кивнула я, впиваясь зубами в ломоть, и допила свое пиво.

Я понемногу отогревалась среди всей этой болтовни.

– Пойду, пожалуй, – пробормотала я, поднимаясь.

– Ну что ж, надеюсь, ты разыщешь его, – напутствовал Тод Столб.

– В тот же час на следующей неделе, – напомнила женщина из клуба Буднего дня.

– Заметано, – подтвердила я.

– Значит, увидимся на следующей неделе, если революция не грянет, – хохотнула женщина.

– Ага, если не грянет.

Выставив перед собой зонтик, я выскочила от «политиков» и направилась за угол, к дамбе. Ветер свистел, и море билось о стену, перехлестывая через нее, поэтому машины огибали самый опасный участок, где на дороге валялись водоросли и ящик для рыбы. Окна пекарни были усеяны брызгами, и пара служителей, стороживших вход в «Западню», надели зюйдвестки вдобавок к шерстяным пальто.

– Оставь надежду, всяк сюда входящий! – выкрикнул один из служителей.

– Всегда так поступаю, – бросила я в ответ.

Внутри было битком набито и жутко душно. Все были здесь, обычные мужики, обычные парни с обычными лицами и обычными задницами.

– Эй, загорелая худышка на длинных стройных ножках! – прокричала Ланна.

Я обернулась: она протискивалась сквозь толпу с подносом выпивки.

– На работу уже заходила? – выдохнула она.

– Ага. Похерила ее с концами.

– Где ж тебя черти носили? По рейвам?

– Ага.

– Как там выше по побережью?

– Чудно. Там прикольнее. Бывали мгновения просто сумасшедшие.

– Как ты возвращалась?

– Недалеко от моего курорта был аэропорт. Регулярные рейсы в столицу и прочее. Все просто, когда есть деньги.

– Сколько-нибудь осталось?

– Нет, что ты. Забыла наше обещание?

– А, да, – засмеялась Ланна.

– Ни за что не возвращайся с отдыха, имея хоть пенни в кошельке. Я все спустила. Пришлось даже занять пару монет у этих ребят в Лондоне.

– У парней?

– Да идиоты они.

Ланна обронила:

– У меня плохие новости.

– Знаю, с Коллом ехала.

– Ты о чем? – не поняла Ланна.

– Про то, как Рыжего Ханну наказали.

– Нет-нет, я о другом. Бабуля Курис Джин умерла на следующий день после нашего отъезда на курорт.

Я бросила взгляд на Ланну, довольно долго молчала, а потом выдавила:

– Я хочу сказать, как это случилось?

– Просто не смогла встать как-то утром с кровати. Моя мама просидела с ней всю ночь, пока та не преставилась. Бабуле было за девяносто.

– Какой ужас, – вздохнула я.

– Где ж ты была, Морви, когда мы в тебе так нуждались? Могла бы хоть позвонить.

Я кивнула, соглашаясь, и произнесла:

– Этого не объяснить. Там так чудно, так прикольно. – Я покачала головой, подняла глаза и спросила: – Отца не видела?

– Он здесь, – сообщила Ланна.

– Где же?

– Здесь, – повторила она, кивая на поднос с напитками.

– А-а… – произнесла я.

– Я хочу сказать, ты была далеко, когда он в тебе нуждался, – заметила Ланна.

Я последовала за ней. Рыжий Ханна сидел за маленьким столиком. Едва завидев меня, вскочил, смеясь, и чмокнул куда-то в щеку.

– Загорела малость, – пробасил Рыжий Ханна.

– Ага, – подтвердила я.

– Новости уже слышала?

– Я ехала с Коллом. Сама, считай, работу потеряла. Это факт. Завтра пойду и получу расчет.

– Послушай, Ланна могла бы пожить у тебя. Я бы подкидывал вам деньжат. Это же все временно. Профсоюз будет сражаться до последнего. – Рыжий Ханна улыбнулся подружке.

Ланна предложила угоститься «Регалом», я вытянула сигарету из пачки и дала всем прикурить от золоченой зажигалки.

Установилось долгое молчание, я пускала дым.

– Ну, вот, – промямлила Ланна.

– А, да, – протянул Рыжий Ханна.

Он уже изрядно насосался, но все ж плеснул из своей пинты в пустой бокал, а Ланна подвинула мне его через стол. Я кивнула. Волна какого-то чувства начинала разливаться по мне.

– Расскажи Морви о стриптизерше, – предложила Ланна.

Рыжий Ханна начал:

– Это просто безумие. Были только мужики, около сотни. Хиферен и Панатайн, Мокит со своими сумасшедшими приятелями-рыбаками. С острова мужики подтянулись и сыновей с собой взяли. Она вышла, и, кроме шуток, Горбылю пришлось прекратить это.

– Как так? – удивилась я.

– Они реально готовы были ее изнасиловать. Девчушка была в ужасе. Зеленая – твоего с Ланной возраста. Горбыль взобрался на сцену и велел парням в первых рядах держать себя в узде, а то никаких больше девушек. Тут, конечно, чуть ли не восстание началось. Все эти рыбаки орали: «Она что, монашка? Монашка?» Горбыль приказал им не распускать руки. Ну, рыбаки свистят и шипят. Тут появляется Панатайн, поворачивается спиной к сцене, трясет головой и – вот псих! – давай скидывать с себя одежду, а потом садится опять за свой столик у сцены. Приятели Панатайна, понятно, в покатуху. Ты ведь эту братию знаешь – сплошь на каких-то наркотиках сидят. В общем, они все тоже давай разоблачаться. Человек тридцать их, все голые у сцены. Когда вышла девушка выделывать свое под музыку, парни не особенно-то и смотрели на нее, а мужики просто сидели, абсолютно в умат, играли в карты и болтали, будто она невидимка. А Панатайн даже поднялся и принес выпивку. Ничего более сумасшедшего ты не видела, а девчушка не могла врубиться, что это за дурдом такой.

– Жаль ее, – кивнула я.

– Э-эх! Где еще такой порт сыскать, – протянул Рыжий Ханна.

Я повернулась к Ланне:

– Курис Джин что-нибудь говорила перед смертью?

– Говорила ли она что-нибудь? – переспросила Ланна.

– Ага.

Ланна задумалась:

– Чудно как-то. Мама сказала, прежде чем лечь спать, она все твердила одно и то же, вновь и вновь.

– А что, твоя мама помнит?

Ланна посмотрела на меня:

– Не-а, ведь Курис Джин говорила по-гаэльски, а моя мама не знает гаэльского.

На меня почему-то накатила новая волна чувств, посильнее прежней. Рыжий Ханна двинулся за выпивкой. Вернулся с двумя порциями «Саутерн комфорт» и лимонада, но порция Ланны была двойная.

– В туалет схожу, – объявила я.

Заперлась в кабинке, села на унитаз, спрятав лицо в ладонях, и дала волю чувствам. Пока я продиралась обратно, они отпрянули друг от друга.

Я села, уставилась в пол между ног. Заметила, что и Ланна сидит в той же позе. Сглотнула, шмыгнула носом – аж мурашки пошли – и попросила:

– Ссуди тогда нам пятерку, я закажу выпивку.

Упившиеся вусмерть и промокшие, мы втроем возвращались домой мимо видеопроката, Сент-Джонз, «Бейвью» и «Феникса». Ланна повисла на руке Рыжего Ханны. Она вдруг остановилась и подождала, пока я подтянусь. Закинула мне руку на плечо и говорит:

– Морви, можно мы у тебя заночуем? А то Ви Ди постоянно звонит в Комплекс. Никакого покоя.

– Ага. Поступай как знаешь, – бросила я.

– Ты в порядке?

– Угу.

– Погоди, вот скоро перееду к тебе! Отлично заживем, – порадовала она.

Они подождали, пока я отопру дверь и впущу их. Я включила чайник. Не успел он закипеть, как Ланна с моим приемным отцом уже обжимались на диване.

Я свернулась у их ног перед проигрывателем компакт-дисков и поставила Unlimited Edition группы Can. Глянув украдкой через плечо, я заметила лишь задранные ноги Ланны. Заскрипели диванные пуфики, и тут заиграла Gomorrha (декабрь 1973-го).

Рыжий Ханна встал и поплелся в туалет; послышался плеск. Ланна уселась, посмотрела на меня и говорит:

– Хочешь, десятку одолжу?

– Ага, хорошо бы, – пробормотала я.

Ланна достала десятку и положила ее на стол.

Рыжий Ханна притащился обратно. Я посмотрела ему прямо в глаза, а он буркнул:

– Тебе ж Ванесса даже не нравится.

Я встала, прошла в туалет и заперла за собой дверь.

Когда вышла, звучал TV Spot (апрель 1971-го), а из моей спальни доносились смешки. Я села на диван, увидела, что Ланна оставила свой «Регал», и закурила. Потом поднялась, взяла с Его стола каталоги и письмо с той чудной маркой. Каталоги швырнула в мусорное ведро.

Конверт надорвала и прочитала напечатанные на бумаге строчки. Бросила взгляд через комнату на полоску света под дверью спальни.

Я снова пробежала глазами строчки.

Положила письмо рядом с собой, у бедра, бумага затрепетала. Зазвучала The Empress And The Ukraine King (январь 1969-го).

Я подняла письмо вновь и еще раз его прочитала.

В два шага оказалась у чулана. Открыла дверь и стянула на пол сложенные стопкой полотенца. Обеими руками я спустила вниз старый коричневый чемодан, покачнулась и, повернувшись, села его возле магнитофона. Откинула крышку чемодана и принялась бегло просматривать коллекцию. Есть разница в том, как стукаются друг о друга компакт-диски (резко и отрывисто) и кассеты (мягко и глухо). Пластинки перекладываются со вздохом. Как часто доводилось мне класть пластинку из Его или своей коллекции в чемодан. Иногда я совала туда и кассету или компактный диск.

Я вытащила свою банную сумку из дорожной. Подошла к столу, залезла под него и сунула вилку в розетку. Набрала на экране Его компьютера: «Уехала рейвоватъ. Не беспокойся обо мне. Все здесь распродай. Морверн». Звучала Connection (март 1969-го). Я выключила проигрыватель, вынула компакт-диск, положила его в футляр и бросила в чемодан. Защелкнула замки и попробовала поднять его. Ничего, вот только кассеты о дно стучат.

Достав письмо от Его адвоката, я пропустила кусок, касающийся перевода денег на мой счет, и всю эту лабуду насчет налогообложения. Там еще говорилось, что я должна сообщить адвокату Его последний адрес. И о том также, что они могут консультировать меня насчет вложений, поскольку у конторы многолетний опыт по части дельных советов. Я нашла то место, где обозначалась сумма, которую налоговое ведомство в конце концов позволило им перевести на мой счет.

Взяла из шкафчика плеер и положила его в карман кожанки. Даже не оглянулась – просто потянула ручку двери, как могла мягко, а потом просунула ключи внутрь через щель для почты.

Дождь падал стеной, улицы были пустынны, но я шла бодро. Капли стучали по кожаной куртке и чемодану. Мои часы показывали около трех.

Добравшись до банкомата, я сунула в щель карту и проверила баланс. Он перевел на меня наследство своего отца: сорок четыре тысячи семьсот семьдесят один фунт семьдесят девять пенсов.

Я затрясла головой, смахивая капли дождя, которые падали с крыши. Сняла дневной лимит в двести пятьдесят фунтов. Обвела взглядом пустынный порт. Волны всё бились о дамбу.

В полпятого утренний подкидыш компании «Альгинат» довезет меня до концессионных земель, где я смогу пересесть на автобус из Центрального пояса. Несколько дней проведу в Лондоне. А пока надо было убить больше часа. Я стала взбираться по лестнице Иакова под дождем, к «причуде», странному сооружению из камня, глядящему на порт сквозь тучи брызг. И по-прежнему ничего было не разобрать за тучами в той части перевала, где раскинулась Его деревушка.

* * *

Впервые вернувшись на курорт, я села на балконе снятой мною квартиры и наблюдала, как меняется свет на море. Я-то думала, вот переберусь сюда жить и стану обрабатывать воском ноги и линию бикини. Затем меня осенило: с воском возятся лишь для того, чтобы сэкономить время и не брить их каждое утро, но, в конце концов, время стало той вещью, которую я могла тратить на себя, так что теперь я брила ноги каждое утро.

Говорят, ногти быстрее растут летом и некоторое время после смерти. Теперь, когда отпала необходимость горбатиться в супермаркете, мои ногти выглядели великолепно. По утрам я удаляла кутикулы, затем подрезала заусеницы.

Первые дни, боясь пропустить хоть мгновение прекрасных восходов и закатов, я сидела на балконе – доводила до совершенства свой загар и наносила основу для лака на ногти на руках. Проходил час, и я снимала слой основы, перекрашивала ногти, удаляла лак и опять наносила, просто так, ради самого ощущения.

Я пользовалась жесткой стороной пилочки для ногтей, обрабатывая ногти на ногах, и дольше держала на них средство для удаления кутикул. Вставляла между пальцами разделители и наносила основу, два цветных слоя и один защитный. Я использовала тот же лак, что и для ногтей на руках: медная слива и фуксия.

И пока я всем этим занималась, звучала музыка – неслась из новехонькой стереосистемы «Сони HCD D109», приобретенной с доставкой. В придачу я получила бесплатный тостер, утюг и фен, но стояла слишком жаркая погода, чтоб пользоваться чем-либо из этого.

Я все больше слушала рейв, всякие сборники: Room 208, записанный FSOL, Orbital и Computer Love группы Kraftwerk. По утрам я ставила Cucumber Slumber группы Weather Report из их альбома Mysterious Traveller или заглавную композицию из альбома Брайана Эно Here Come The Warm Jets. Специально для купания я записала девяностоминутную «пленку солнечного света»:

После сидения на балконе кожу стало пощипывать. Над порами высыпала тьма крохотных пузырьков, не больше булавочной головки. По плечам и – что еще хуже – на бедрах, где каждое утро их срезала бритва. Через неделю краснота, оставшаяся на месте этих пузырьков, перешла в цвет начищенной бронзы, а когда я стала загорать подолгу, сквозь увлажняющий крем, наносимый по всему телу, проступил мощный золотой загар. Легкий загар необходимо поддерживать, по несколько минут подставляя себя солнечным лучам каждый день. Иначе вы не сможете купаться часами и жариться на пляже. А уж когда все ваше тело становится бронзовым, можно заявляться на рейвы в очень коротких одежках.

Мое тело сделалось таким смуглым, что, сжимая в руке стакан, я замечала: ладонь кажется розовой, как у младенца, а проходя мимо зеркала, говорила себе: надо же, молоко, что я пила, выглядит бледным на губах.

Что-то библейское было в пути, ведущем от моего жилья к пляжу, в том, как свирепо обрушивались на него лучи солнца. Пыльная тропа тянулась мимо римского ирригационного водовода к лимонным и абрикосовым деревьям. За кипарисами топотал пастух, пасущий коз, позванивали крохотные бубенцы на козьих шеях.

Я замерла, вслушиваясь в звон козьих бубенчиков, достала из портсигара сигарету «Собрание блэк рашен» и прикурила ее от новой зажигалки. Пускала кольца дыма. На щиколотках осела пыль. Я встала на одну ногу, послюнила палец и провела чистую влажную линию на коже. Сероватая пыль застыла в пузырьке слюны.

Перейдя дорогу, я двинулась вдоль баров и ресторанов по кривой обсаженного пальмами променада к террасе, где и столы и стулья были клетчатыми. В такой ранний час все столики в тени тента оставались свободными. Я кинула пляжное полотенце на клетчатый стул, чтоб избежать соприкосновения обнаженных ног с пластиком. Поставила рядом пляжную сумку и села, не снимая солнцезащитных очков.

На пляже уже наблюдалось оживление: семьи, одинокие отпускники, супермены в тугих плавках, тучные старухи в черных закрытых купальниках с выводком внуков; официантка из ночной смены, топлес, спящая под взятым напрокат зонтиком. Дети выстраивались как на парад вдоль кромки прибоя, то устремлялись вперед, то отступали подобно волнам, прибивающим игрушки и спасательные пояса к замкам из песка. Ребята шумно шлепали ладонями по мячу и взмывали над волейбольной сеткой. Вдали за буйками раскатывали парочки на водных велосипедах. Какая-то девушка с разбегу влетела в море и плюхнулась на свой лиловый надувной матрас.

Я посмотрела поверх пляжа на море, идеальную линию горизонта. Это безупречно синее небо своей прелестью подобно глянцевой материи, которую пытаются вспороть острые лезвия парусов далеких яхт. Без лишних вопросов официантка с маленькой родинкой принесла мне обычный завтрак. Я кивнула и улыбнулась.

Выпила горячий шоколад в два глотка, надкусив круассан между ними.

Тесто было тяжелым и чуть сыроватым после микроволновки, внутри лежал теплый комочек шоколада. Я отхлебнула апельсинового сока, сжевала второй круассан, затем своими длинными, выкрашенными в охру ногтями очистила апельсин. Уплела его, дольку за долькой, потом прикурила от новой зажигалки очередную сигарету «Собрание» из серебряного портсигара.

Когда я дотянула до фильтра, проступило очарование цветов: мои ногти, отливающий золотом сигаретный фильтр в пепельнице и яркие пупырчатые полоски апельсиновой кожуры. Я прикурила от новой зажигалки еще одну сигарету «Собрание», чтоб испытать чередование вкусов: табачный дым, апельсин.

Здесь можно было наблюдать отдыхающих, в той или иной степени раздетых и двигавшихся с такой подчеркнутой неторопливостью, будто они пытались убедить себя, что действительно находятся в отпуске.

Показалась девушка с нелепым задом и лицом ангела.

Пожилая пара двигалась по променаду, оба были в черном и горбились так сильно, что смотрели прямо на собственные сандалии. Они перемещались медленно-медленно, и вы следили, как черная клякса растекается вперед, потом назад, от ствола к стволу, замирает в звездообразной тени, отбрасываемой острыми листьями пальм. Вот, шаркая ногами, они доползли до очередного дерева, под которым искали убежища от солнца. Остановились в тени напротив меня. Пожилая дама отлепилась от своего спутника, повернулась спиной к невысокой стене, протянувшейся вдоль променада, и присела на нее. Радом на стену приземлилась цикада. Дама сняла сандалию и с маниакальной энергией стала молотить каблуком по камню, размазывая насекомое, – все ее старое тело сотрясалось. Она не спеша надела сандалию, взяла под руку старика, и эти двое зашаркали дальше.

Чуть позже на террасу вступил глухой с маленькой собачкой, которая все норовила цапнуть его за щиколотку. Собачонка пометалась, поворчала, покружила и затихла, когда глухой придавил поводок ножкой стула и сам плюхнулся на сиденье.

Ему не пришлось подзывать официантку – та сама уже направлялась к столику с одинокой бутылкой пива и высоким стаканом на подносе. Глухой показал рукой на небо, официантка кивнула. Составив стакан с бутылкой на стол, она опустила поднос к ноге и удалилась мимо меня, улыбаясь.

Видно было, как сосредоточен глухой, наливающий пиво по внутренней стенке слегка наклоненного бокала. Вот он сделал долгий глоток, и стало заметно, как ходит кадык на скверно выбритой шее, когда он глотает, раз за разом. Взгляд задерживается на скоплении мгновенно лопающихся пузырьков, сползающих вниз по внутренней стенке холодного, запотелого бокала.

Полоска палящего солнца проползла по столу, пробившись сквозь стык в навесе.

Глухой насыпал кучку монет на стеклянную поверхность стола. Как только он встал и двинулся к выходу с террасы, собачонка тут же принялась хватать его за щиколотки; глухой лишь двинул тростью, поддав собачке, которая зарычала на палку и все хватала ее зубами, пока они не скрылись из виду на променаде.

Я оставила на столе две тысячи и поднялась. Жар солнца обжигал мгновенно, стоило выйти из тени навеса. Я села на бордюр у пальмы. Понаблюдала, как караван муравьев уносит останки растоптанной цикады. Сняла сандалии. Легкий ветерок тронул острые листья пальмы над головой.

Сандалии покачивались в моей руке, когда я зашагала по горячему песку, ступая торопливо – уж очень подпекало.

Надо было выбрать себе местечко как можно дальше от всех этих молодых мужчин, которые способны довести до ручки.

Я раскидала ногой окурки. Под солнцем красноватый лак на ногтях казался особенно сочным на бледном, почти белесом песке, струйками осыпавшемся со ступней.

Расстелив большое полотенце, я выложила все из пляжной сумки. Намазалась солнцезащитным кремом: «Фактор 12» нанесла на нос, «Фактор 8» – на грудь и ниже. Сняла верх купальника, вытерла об него руки, бросила к ногам и легла на спину. Погляделась в зеркальце – как там помада? – и наложила свежий мазок. Заметно было, что ни одна другая девушка на пляже не красит губы. Я поправила наушники, чтоб лучше слышать музыку для загорания. Повернула голову, прищурилась, засовывая плеер в пляжную сумку, подальше от солнечных лучей.

Сняла солнцезащитные очки и отдалась солнцу. Зажмуришься – темнота и в ней сполохи света, чуть приподнимешь веки – все красно. За сомкнутыми веками ощущалось присутствие солнца. Когда я чуть шире приоткрыла глаза, серебряные кристаллики повисли на ресницах; я подняла руку, заслоняясь от солнца. Приставила ее ко лбу козырьком так, чтоб глаза оказались в тени и яркий свет не мешал разглядывать пальцы и ободки колец на фоне голубоватой выси, что находится в вечном движении.

Позагорав на спине минут двадцать, я села и нацепила солнцезащитные очки. Намазала «Фактором 8» тыльную сторону ног и плечи. Перевернулась на живот и улеглась поудобнее на полотенце, поскрипывая зубами, – песчинки прилипшие к ногам, жирным от крема, перекочевали на край полотенца. Я просунула палец под плавки и подтянула их Сняла солнцезащитные очки и легла щекой на полотенце, чувствуя песчаные бугорки под ним. Пласт зноя опустился на меня. Спереди стал выступать пот. Когда я села и перевернулась, пот проступил между ягодиц и у серебристой заплаты трусиков, внизу живота. На ноги налип слой песка; я поскоблила грязь ногтем, расчистив полоску на колене. Под кожей по-прежнему вспыхивали искорки, розоватые и серебряные, но загар сделал их едва заметными.

Я покосилась на море. Достала из сумки водонепроницаемые часы, надела их и припустила к морю.

Плавала с час, ныряя в самую глубину, где вода холоднее, набирала пригоршни песку со дна. Напрягая слух, можно было у буйков различить звяканье перебираемых на кухне столовых приборов. Я выплыла на мелководье, встала и пошла, поеживаясь, к берегу; вода капала с лица и губ.

Я нагнулась, подняла лифчик и надела его. Ступала по песку между загорающими и семьями, выбравшимися отдохнуть к морю. Пара парней посмотрела на меня тем самым назойливым, доставучим взглядом.

У пальм на променаде располагались два душа. Вверху их соединяла реклама «Тампакс». Вокруг поддонов под разбрызгивателями песок был мокрым и блестящим. Под одним душем топталась пожилая дама изумительных пропорций, затянутая в черный купальник. Под другой душ мужчина пытался загнать двух карапузов. Я ждала.

За мной пристроились две девушки моего возраста, коричневые, как кофейные зерна.

Когда пожилая дама удалилась, я залезла под струйки. Пресная вода отскакивала от лица, стекала по ногам. Когда она вдруг иссякла, я протянула руку и нажала плунжер. Струйки забили вновь, обрушились на голову и грудь. Рядом загорелые девушки топлес подставляли блаженные, улыбающиеся лица под бурные струи. Я откинулась, массируя голову. Смыла с себя всю соль и вернулась к своему полотенцу.