Текст книги "Ленин и Троцкий. Путь к власти"

Бунд, однако, всегда напоминал больше профсоюзное движение, а не революционную партию. Даже Акимов был вынужден признать, что политический уровень руководства Бунда был достаточно низким: «В этом я вижу безусловный недостаток Бунда; у еврейского пролетариата нет теоретиков»[128]128
  Акимов (Махновец) В. П. Очерк развития социал-демократии в России. СПб.: Изд-во О. Н. Поповой, 1906. С 27.


[Закрыть]. В самом деле, как уже отмечалось, большая часть его членов была не пролетариями, а кустарями и мастерами-ремесленниками. Центральный комитет, высший исполнительный орган Бунда, избирался съездом, который созывался примерно раз в два года, в количестве трёх человек. На местном уровне Бунд создавал профсоюзные группы (их часто ошибочно называют торговыми советами), комитеты пропаганды, комитеты интеллигенции, дискуссионные группы и комитеты агитации, которые функционировали более-менее самостоятельно. Профсоюзные группы объединяли от пяти до десяти представителей той или иной профессии. Они назначались ЦК и регулярно собирались для обсуждения профсоюзных вопросов. Только после августа 1902 года, под давлением «Искры», Бунд сформировал революционные комитеты, которые объединяли наиболее прогрессивных рабочих отдельно от профсоюзных групп. Структура Бунда строилась на сугубо немарксистском основании, которое предполагало полное разделение рабочих из профсоюзных групп и представителей интеллигенции, которые автономно работали в своих комитетах.

Несмотря на недостатки Бунда, социалистически настроенные еврейские рабочие и ремесленники играли важную роль в первые годы движения. Выбор Минска местом проведения Первого съезда свидетельствовал о признании этой роли. Только Бунд обладал всеми необходимыми ресурсами для организации съезда прямо под носом у царской полиции. Съезд прошёл успешно во многом благодаря организационным навыкам Бунда: за три дня было проведено шесть заседаний. Протоколы не велись, и все постановления съезда содержатся в резолюциях. Под давлением Бунда приняли решение, что «“Общееврейский рабочий союз в России и Польше” входит в партию как автономная организация, самостоятельная лишь в вопросах, касающихся специально еврейского пролетариата»[129]129
  Первый съезд РСДРП. Решения съезда // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 7-е изд. М.: Политиздат, 1953. Ч. I. С. 14.


[Закрыть].

Эта уступка Бунду в национальных предубеждениях стала предтечей важной полемики следующего периода, когда национальный вопрос занял центральное место в дискуссиях русских марксистов. Неумолимо выступая против притеснения национальных меньшинств во всех его проявлениях и защищая права угнетённых народов, включая право на самоопределение, Ленин настаивал на необходимости сохранения рабочих организаций и боролся против тенденции разделения их по национальному признаку.

Социал-демократическое движение, как можно видеть, добилось впечатляющего прогресса среди еврейских рабочих и ремесленников на западной окраине Российской империи. Между тем руководство молодой еврейской рабочей организации – Бунда – придерживалось, по сути, реформистской точки зрения «экономистов». Отсутствие сильного руководящего центра усугубляло локальный партикуляризм, который крайне неблагоприятно отразился на отношениях между зарубежными социалистами и их российскими коллегами. Руководство Бунда держалось узкой националистической политики, которая, если бы её вовремя не остановили, имела бы крайне неприятные последствия для самих еврейских рабочих как угнетённого меньшинства. Осип Пятницкий вспоминал, что в 1902 году «еврейские рабочие организовались раньше и работать среди них было легче, чем среди литовцев, поляков и русских. Руководящий центр еврейских рабочих – Бунд – не работал и не хотел работать среди неевреев»[130]130
  Пятницкий О. А. Записки большевика // Избранные воспоминания и статьи. М.: Политиздат, 1969. C. 22.


[Закрыть].

В то же время национальное разделение привело к расколу большинства основных рабочих организаций. В Западной России не было ни одной организации, которая бы принимала в свой состав рабочих всех национальностей. Даже сами партии обособлялись по национальному признаку: существовали литовские социал-демократы, польские социал-демократы (Польская социалистическая партия) и, конечно, Бунд. Последний играл крайне отрицательную роль в поддержании разделения, которое сильно мешало достижению целей, стоявших перед рабочим движением в целом и еврейским пролетариатом в частности. Еврейские рабочие высказывались за единство, но их лидеры настояли на разделении. Пятницкий вспоминает о своём присутствии на заседании комитета Бунда, «где обсуждался вопрос о том, что русские рабочие в Житомире по своей несознательности тормозят экономическую борьбу еврейских рабочих, ибо при стачках они становятся на их места. По этому вопросу было принято соломоново решение: сагитировать нескольких русских рабочих, чтобы они влияли на своих товарищей»[131]131
  Там же.


[Закрыть].

Узкие ремесленные традиции и ограниченный, кустарный характер большей части производства на этой территории стали социальным фундаментом, на котором выросло здание еврейской социал-демократической организации – Бунда. Ювелиры, сапожники, портные, гравёры, наборщики и кожевники Вильны оказались в большей степени подвержены влиянию идей «экономистов», чем петербургские текстильщики и металлисты. Но даже здесь действительная причина явления связывалась с идеологической путаницей руководства. Владимир Акимов, один из ярых приверженцев «экономизма», в своей книге, посвящённой истории российской социал-демократии, был вынужден признать, что рабочие из числа социал-демократов Вильны жаловались на недостаток в партии политического элемента:

«И это именно рабочие требовали внесения “политического” элемента в агитацию социал-демократов; это они настаивали на том, чтобы обличать пред рабочими русский политический строй, выяснять бесправие народа, формулировать интересы рабочего-гражданина. Но организация революционеров, руководившая рабочим движением с целью направить (!!) его в сторону социал-демократических идеалов, опасалась, что не будет понята массой рабочего люда (!), что потеряет своё влияние, если выставить теперь же свои требования “политических” прав как требования пролетариата. Достаточно ли уже граждански воспитан рабочий класс, чтобы оценить, сознать эти свои интересы? Вожаки в этом не были уверены и медлили»[132]132
  Акимов (Махновец) В. П. Указ соч. С. 19.


[Закрыть].

Эти несколько строк лучше, чем что-либо ещё, говорят о презрительном отношении «экономистов» к рабочим, чьи интересы они якобы представляли. Главная идея здесь в том, что «экономисты» отказывали простым рабочим в способности к осознанию необходимости политической борьбы. И всё же вопрос о необходимости общественно-политических изменений встаёт перед рабочими на каждом этапе рабочего движения. Опираясь на экономическую борьбу против тех или иных работодателей, в определённый момент времени рабочие неизбежно формулируют требования, выполнение которых возможно только посредством глобального преобразования общества. Если оглянуться назад, то можно увидеть: вся история рабочего движения, начиная с чартизма, показывает, что пролетариат понимает необходимость борьбы за каждое отдельное политическое или демократическое требование, которое способно укрепить положение рабочих, развить их организацию и создать более благоприятные условия для успешной борьбы с угнетателями.

Кровавый царский режим, несомненно, создавал известные трудности в отстаивании принципиальной позиции по национальному вопросу. Недоверие и напряжённость между разными национальностями были настолько сильны, что социал-демократы Литвы после некоторых колебаний отказались от участия в съезде «русской» партии, к великому огорчению Феликса Эдмундовича Дзержинского, который позже вспоминал:

«Я был самым резким врагом национализма и считал величайшим грехом, что в 1898 году, когда я сидел в тюрьме, литовская социал-демократия не вошла в единую Российскую социал-демократическую рабочую партию…»[133]133
  Дзержинский Ф. Э. Дневник заключённого. Письма. М.: Молодая гвардия, 1967. С. 8.


[Закрыть]

Съезд пошёл и на уступки местным комитетам, ревниво оберегающим свою автономию:

«Местные комитеты выполняют постановления Центрального комитета в той форме, какую они найдут более подходящей по местным условиям. В исключительных случаях местным комитетам предоставляется право отказаться от выполнения требований Центрального комитета, известив его о причине отказа. Во всём остальном местные комитеты действуют вполне самостоятельно, руководствуясь лишь программой партии»[134]134
  Первый съезд РСДРП. Решения съезда // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 7-е изд. М.: Политиздат, 1953. Ч. I. С. 15.


[Закрыть].

По итогам съезда был избран Центральный комитет и принято решение подготовить манифест. «Рабочая газета» сделалась официальным печатным органом партии, а «Союз русских социал-демократов за границей» стал представлять интересы партии за рубежом. Однако надеждам, связанным с решениями съезда, не суждено было сбыться. Один из участников съезда Павел Лукич Тучапский позднее вспоминал:

«С бодрой верой в наше дело уехали мы со съезда. Я по приезде в Киев сделал доклады в “Союзе” и рабочем комитете. Решения съезда были вполне одобрены. Казалось, теперь пойдёт работа ещё лучше, ещё успешнее, чем до сих пор. Но всего через неделю после моего возвращения киевская организация была разгромлена»[135]135
  Тучапский П. Л. Из пережитого. Девяностые годы. Одесса: Гос. изд-во Украины, 1923. С. 70.


[Закрыть].

Месяц спустя после съезда пять из девяти его участников, включая одного члена Центрального комитета, были арестованы. Единственным достижением съезда стала публикация манифеста, написанного Струве, который уже начал двигаться вправо в своих политических взглядах, но, однако же, выполнил свою работу на удивление хорошо. Это был последний раз, когда Струве служил делу социал-демократии; чуть погодя он его окончательно предаст. Первый съезд добился всего, чего он был в состоянии добиться. У партии, по крайней мере, появилось едва различимое будущее, лозунг и манифест. Российские условия помешали принципиальному объединению сторон. Съезд лишь указал путь, которым следовало идти. Все последующие съезды, с 1898 по 1917 годы, проводились за границей. Опыт наглядно показал невозможность создания жизнеспособного политического центра внутри страны. Центр тяжести социал-демократической организации неизбежно сместился за рубеж, где силы революционного марксизма, находясь в условиях относительной безопасности, смогли перегруппироваться и подготовиться к следующему этапу – к претворению в действительность того, что было намечено в Минске в 1898 году.

С практической точки зрения Первый съезд мало что изменил. Троцкий, следивший за съездом из херсонской тюрьмы, позднее вспоминал, что «через несколько месяцев о нём уже не говорили»[136]136
  Троцкий Л. Д. Моя жизнь: Опыт автобиографии. М.: Панорама, 1991. С. 124.


[Закрыть]. Местные комитеты, испытав вызванный съездом кратковременный подъём, довольно скоро с головой окунулись в рутину, выпуская бесконечные листовки и прокламации в связи с ростом стачечного движения. Группы в пределах России продолжали функционировать без контактов друг с другом и без политического центра. К доминирующей политической растерянности добавился организационный беспорядок и дилетантские методы работы.

«Рабочее дело»

Как это ни парадоксально, созыв Первого съезда совпал с полным упадком группы «Освобождение труда». Отношения с эмигрантской молодёжью были на пределе. Съезд «Союза русских социал-демократов за границей» в Цюрихе в ноябре 1898 года лишь подчеркнул изоляцию группы Плеханова. На заседании съезда инициатива перешла к молодёжи, которая установила контроль над «Союзом». Из-за острых разногласий внутри «Союза» ветеранам плехановской группы не оставалось ничего иного, кроме как покинуть все занимаемые ими должности. Руководители «Союза», особенно Борис Наумович Кричевский, Владимир Павлович Иваншин и Павел Фёдорович Теплов, склонялись к «экономизму», но были смущены реформистскими и бернштейнианскими тенденциями в «Рабочей мысли» – крайним выражением «экономизма», который в «Союзе» защищали Сергей Николаевич Прокопович и Екатерина Дмитриевна Кускова. Лидеры «Союза» свернули издание «Работника» и приступили к печати журнала «Рабочее дело», который должен был отражать решения Минского съезда.

Если «Рабочая мысль» открыто защищала взгляды Бернштейна и «экономизм», то «Рабочее дело» являлось проводником направления, которое, по словам Ленина, было «расплывчатым и мало определённым, но зато тем более устойчивым и способным возрождаться в разнообразных формах»[137]137
  Ленин В. И. Что делать? // Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М.: Политиздат, 1963. Т. 6. С. 3.


[Закрыть]. Сборник «Рабочее дело», став центральным органом «Союза русских социал-демократов за границей», издавался с 1899 по 1902 годы. Его редакция находилась в Париже, а типография – в Женеве. Редакторами журнала были такие видные «экономисты», как Б. Н. Кричевский и А. С. Мартынов. Александр Самойлович Мартынов затем порвал с «экономизмом» и, фактически не меняя своих убеждений, перешёл в стан меньшевиков, а ещё позже, ни на йоту не изменив своим принципам, стал сторонником сталинизма.

С самого начала рабочедельцы пытались играть в прятки с идеями марксизма, настаивая на том, что их разногласия с группой «Освобождение труда» носят не политический, а организационный и тактический характер. Однако связь между «Рабочим делом» и бернштейнианством обнаружилась в статьях, опубликованных редакторами «Рабочего дела» в европейской социалистической прессе. Статьи защищали Бернштейна и Александра Мильерана – одного из вождей французских социалистов, оппортуниста, который присоединился к буржуазной коалиции в начале нового столетия. «Рабочему делу» принадлежит заслуга в создании печально известной «теории стадий», которую позднее переняли меньшевики и сталинисты. Эта грубая, механистическая, реформистская теория гласила, что, прежде чем рабочие будут готовы к социалистической революции, социал-демократическое движение должно пройти ряд стадий: сначала чисто экономическая агитация, затем политическая агитация в непосредственной связи с экономической борьбой и, наконец, только политическая агитация. В действительности же российские рабочие не ждали, когда «экономисты» дадут им сигнал к политической агитации, и продолжали политическую борьбу, что отмечается ростом числа политических забастовок и демонстраций в начале XX столетия.

Жизнь группы «Освобождение труда» вступила в чёрную полосу. Изоляция и стрессы, вызванные фракционной борьбой, выплеснули на поверхность всё, что копилось долгие годы. Особенно серьёзным стал разлад между Аксельродом и Плехановым, который наконец достиг своего апогея. Павел Борисович имел основания для недовольства. Многие годы он нёс бремя ответственности за работу с «Союзом», принимая на себя главные удары со стороны молодёжи, в то время как Георгий Валентинович полностью отдавался литературной работе, а в последнее время пренебрегал даже ею. Плеханов долго игнорировал просьбы Аксельрода выступить против новой тенденции. Напротив, он даже пытался сотрудничать с новым журналом, который набирал популярность. Причины такого отношения Плеханова к новому явлению, по-видимому, многообразны. Отчасти это было связано с борьбой против Бернштейна, и Плеханову просто не хотелось тратить драгоценное время на мелочные склоки. Отчасти он просто недооценивал опасность нового явления, считая его преходящим и полным юношеских причуд. Наиболее, однако, вероятно, что Плеханов боялся разрыва с молодёжью, который резко сократил бы число связей с Россией и оставил бы повод для обвинений в адрес группы «Освобождение труда» в том, что она подрывает работу товарищей в России. Явное отсутствие точки опоры внутри страны было серьёзной проблемой для Плеханова и его коллег.

Но в начале 1899 года Плеханов не выдержал. Последней каплей стало заявление Бернштейна о том, что большая часть российских социал-демократов поддерживает именно его идеи, а не идеи Плеханова. Более того, «легальные марксисты» Струве, Булгаков и Бердяев публично солидаризовались с тенденцией ревизионизма. С декабря 1898 года наибольшую тревогу вызывало то, что молодёжь из числа «экономистов» стала преобладать среди петербургских социал-демократов. Понимая, что некогда аморфный «экономизм» в настоящее время превратился в отечественный вариант ревизионизма Бернштейна, Плеханов приступил к работе над яростным протестом, который вышел отдельной брошюрой «Vademecum для редакции “Рабочего дела”» в 1900 году. Идеи, высказанные Плехановым в этом сборнике, получили своё развитие в статье «Ещё раз социализм и политическая борьба», опубликованной в новом теоретическом журнале «Заря». В этой статье Георгий Валентинович подверг критике попытку «Рабочего дела» стереть различия между сознательным революционным авангардом и широкими рабочими массами:

«…Иное дело весь рабочий класс, – пишет он, – а иное дело социал-демократическая партия, представляющая собой лишь передовой – и вначале очень малочисленный – отряд рабочего класса… <…> Я… думаю, что политическая борьба должна быть немедленно начата нашей партией, которая представляет собою передовой отряд пролетариата, – его наиболее сознательный и революционный слой…»[138]138
  Плеханов Г. В. Ещё раз социализм и политическая борьба // Соч.: В 24 т. М.: Госиздат, 1924. Т. 12. С. 81; 90.


[Закрыть]

Плеханов бросился в борьбу, не думая о возможном разрыве. Его вновь обретённая уверенность получила мощную поддержку в результате событий, произошедших за много тысяч миль от Европы – в сибирской глуши.

В это время в сибирской глубинке Ленин и другие ссыльные социал-демократы с тревогой следили за развитием событий. Парадоксально, но, находясь в изгнании, они вполне могли заниматься политической деятельностью. Эпоха концентрационных лагерей Гитлера и Сталина ещё не наступила. Обращение с политическими ссыльными тогда могло быть как чрезвычайно жёстким, так и относительно либеральным. Но в целом царские власти полагались на огромные расстояния, отделяющие центральные города от захолустных поселений на берегах Енисея, как на средство, надёжно охраняющее страну от распространения революционных идей. Политических заключённых обычно не запирали на замок. В ссылке в этом не было никакой необходимости. Заключённые находились под надзором местных чиновников, которые не всегда строго выполняли свои обязанности. В результате ссыльные революционеры могли вполне непринуждённо следить за известиями, получать книги и газеты, вести переписку, даже проводить нелегальные собрания. Работая над книгой «Развитие капитализма в России», Ленин внимательно следил за полемикой Плеханова против Бернштейна. Новости о кризисе в «Союзе» и об отставке Плеханова стали болезненным ударом. Победа «экономизма» не на шутку испугала ссыльнопоселенцев. Ленин тут же взялся за создание ряда полемических статей, таких как «Наша ближайшая задача», «Попятное направление в русской социал-демократии» и «По поводу “Profession de foi”», в которых подверг «экономизм» беспощадной критике.

В начале 1899 года произошло событие, которое привело ссыльных в ярость. Екатерина Дмитриевна Кускова написала программный документ «Credo», который наиболее ясно выражал идеи «экономизма» и не предназначался для публикации. В ответ Ленин подготовил знаменитый «Протест российских социал-демократов» и собрал совещание семнадцати ссыльных марксистов, которое прошло в конце лета 1899 года в селе Ермаковском. Участники совещания единогласно подписали созданный Лениным документ и направили его для публикации Плеханову.

Текст «Credo» гласил:

«Изменение… [в партии] произойдёт не только в сторону более энергичного ведения экономической борьбы, упрочения экономических организаций, но также, и это самое существенное, в сторону изменения отношения партии к остальным оппозиционным партиям. Марксизм нетерпимый, марксизм отрицающий, марксизм примитивный (пользующийся слишком схематичным представлением классового деления общества) уступит место марксизму демократическому, и общественное положение партии в недрах современного общества должно резко измениться. Партия признает общество; её узко корпоративные, в большинстве случаев сектантские задачи расширятся до задач общественных, и её стремление к захвату власти преобразуется в стремление к изменению, к реформированию современного общества в демократическом направлении, приспособлено к современному положению вещей, с целью наиболее удачной, наиболее полной защиты прав [всяческих] трудящихся классов. <…>

Разговоры о самостоятельной рабочей политической партии суть не что иное, как продукт переноса чужих задач, чужих результатов на нашу почву. <…> Для русского марксиста исход один: участие, т. е. помощь экономической борьбе пролетариата и участие в либерально-оппозиционной деятельности»[139]139
  Цит. по: Ленин В. И. Протест российских социал демократов // Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М.: Политиздат, 1967. Т. 4. С. 167–168. – Курсив А. В.


[Закрыть].

Логика «Credo» кристально ясна: рабочему классу не следует создавать собственную революционную партию; он должен ограничиться «практической» профсоюзной работой и доверить политическую задачу реформирования существующей системы буржуазным либералам.

Полемические работы Ленина против «экономистов», начиная с «Протеста российских социал-демократов», стали классическим выражением идей Маркса и Энгельса по вопросу об отношении между партией и пролетариатом. Пролетариат лишь со временем начинает реализовывать свой исторический потенциал, становясь действительной общественной силой. Развитие этого потенциала происходит тем быстрее, чем быстрее пролетариат организуется как класс, не зависящий от других классов.

История рабочего движения берёт своё начало с профсоюзов, базовых организаций рабочего класса, которые были «не только закономерным, но и необходимым явлением при существовании капитализма» и имели крайне важное значение «для организации рабочего класса в его ежедневной борьбе с капиталом и для уничтожения наёмного труда»[140]140
  Там же. С. 171.


[Закрыть]. Профсоюзы, однако, не могут вечно ограничивать сферу своей деятельности экономическими требованиями и неизбежно перемещают свои требования в политическую плоскость. Речь здесь идёт не о спорадической борьбе отдельных групп рабочих против работодателей, а о борьбе пролетариата в целом против буржуазии как класса и буржуазного государства. Пролетариат и его партия вынуждены вступать в связи с другими классами, крестьянством и так называемым «средним классом», но делают они это исходя из своих собственных классовых интересов. Для фундаментального преобразования общества рабочий класс должен встать во главе других угнетаемых и эксплуатируемых слоёв населения.

«Только самостоятельная рабочая партия, – писал Ленин, – может быть твёрдым оплотом в борьбе с самодержавием, и только в союзе с такой партией, в поддержке её могут активно проявить себя все остальные борцы за политическую свободу»[141]141
  Там же. С. 175–176.


[Закрыть].

Таким образом, уже в самом начале рабочего движения в России в нём чётко обозначились две тенденции. Первая – революционный марксизм, который опирался на рабочий класс и связывал перспективы революционного свержения царизма с борьбой за господство пролетариата в революционно-демократическом лагере, несмотря на попытки либералов и «прогрессивных» буржуа подчинить его своей воле. Вторая тенденция – реформизм, который, выражая на словах верность марксизму, эффективно проповедовал классовое сотрудничество и раболепную покорность перед либералами. В этом, по сути, и был корень разногласий между марксистами и «экономистами». Принимая различные формы, выражаясь другими словами, эта полемика проходит красной нитью через всю историю российского революционного движения – вплоть до настоящего времени.

Фактически нужно выращивать кадры, развивать их в области теории и практики марксизма и внедрять в рабочее движение, начиная с его наиболее активного и сознательного слоя. Классовый состав партии должен быть непременно пролетарским. Студенты и интеллигенты могут играть немаловажную роль, обогащая движение новыми идеями и способствуя их развитию, но только при одном условии: они должны решительно освободиться от прежних классовых уз и принять – не только на словах, но и в повседневной жизни – точку зрения пролетариата. Проблема «экономистов» состояла в том, что они поворачивались к рабочему классу спиной, а не лицом.

То, что революционное движение в России начала интеллигенция, нисколько не удивительно. Это едва ли не закон, особенно в случае России, и особенно в непростых условиях 1870-х и 1880-х годов. Но изменение условий изменило и всё прочее положение вещей. На первый план быстро вышло новое поколение – рабочие-революционеры, первые выпускники тех рабочих кружков 1890-х годов, которые по праву считаются «университетами» марксизма. Впервые бразды правления комитетами стали переходить в руки рабочих. Это не являлось, как многие ошибочно полагали, результатом интеллигентски-демократических теорий «экономистов», которые, несмотря на заявленную поддержку пролетариата, крайне неохотно шли на уступки и освобождали места для рабочих в комитетах, как того требовал Ленин. Всю эту ситуацию определяла волна арестов, которая постоянно уносила опытных лидеров.

Необходимость избежать обнаружений и арестов, а также основные требования существования при полицейском режиме, то есть отнюдь не предвзятые теории организации, были причиной того, что социал-демократия того времени отличалась высоко централизованной организацией. Слово центра было законом, поэтому не могло быть и речи о нормальном демократическом функционировании. Немногочисленный Центральный комитет избирался не «снизу», а «сверху», путём кооптации. В подчинении у центра находились несколько комитетов: комитет пропаганды, комитет агитации, комитет деятельности по сбору средств, комитет печати и т. д. В условиях того времени такой режим работы был просто необходим. Но он, однако, не защищал от проникновения в организацию провокаторов, которым нередко удавалось занимать в партии ключевые посты. Интеллигенция, имевшая большинство в комитетах, не принимала централизации. Поэтому Ленин изначально настаивал на необходимости подготовки рабочих кадров и включении их в работу ведущих органов. Эта работа часто сталкивалась с узостью взглядов и равнодушием ведущего слоя, который, ревностно охраняя свои прерогативы, трактовал идею централизма крайне односторонне, всегда находя сотню причин не вводить рабочих в состав комитетов.

Во второй половине 1890-х годов – в результате волны арестов – ситуация коренным образом переменилась. Бразды правления в одночасье перешли в руки тех рабочих, которые прежде не имели никакого опыта руководства. Рабочий С. И. Прокофьев, вспоминая свою реакцию на внезапное заключение под стражу лидеров московской организации в 1893 году, отмечает: «Мне было тяжело, больно и обидно. Я остался без руководителей. Этот удар, казалось, был непоправим, и когда я рассказал рабочим, что мы потеряли, многие приуныли и задумались». Потом решили: «Ничего не поделаешь, надо терпеть и продолжать работу». «Мы разошлись, – заключает Прокофьев, – и стали работать самостоятельно»[142]142
  Прокофьев С. И. Из пережитого // На заре рабочего движения в Москве / под ред. С. И. Мицкевича. М.: Изд-во Всесоюз. о-ва полит. каторжан и ссыльно-переселенцев, 1932. С. 111–112.


[Закрыть]. В этот период заявили о себе такие рабочие, как Иван Васильевич Бабушкин. Будучи сосланным в Екатеринослав, на юг, ставший затем центром восстания, Бабушкин без посторонней помощи создал там местное отделение революционной организации.

Общая дезорганизация вкупе с губительным влиянием идей «экономизма» привели в ряде областей к отделению групп рабочих от интеллигенции. Такая печальная картина наблюдалась, в частности, в Екатеринославе, и это неизбежно приводило к росту недоверия и взаимного антагонизма. «Помню, – писал Бабушкин, – что интеллигенты часто нападали на нелитературный язык издаваемых листков и, кажется, один из листков был несколько изменён и сокращён в городском комитете. Это вызвало прямое столкновение и грозило полнейшим разрывом рабочих с интеллигенцией»[143]143
  Воспоминания И. В. Бабушкина (1893–1900). Л.: Прибой, 1925. С. 110.


[Закрыть]. В целом развитие Московского рабочего союза ничем принципиально не отличалось от развития петербургского «Союза борьбы». Примеру последнего, к слову сказать, следовали организации по всей стране, да и сегодня его история служит своего рода эталоном революционной борьбы. Московскую организацию, как и петербургскую, подкосила волна арестов. Самый сильный удар был нанесён «Московскому рабочему союзу» новым начальником Московского охранного отделения С. В. Зубатовым, который с 1896 года, используя ненадёжных и безвольных рабочих, поднял осведомлённость охранки о делах революционеров на небывалую высоту и развернул целую сеть агентов-провокаторов.

После каждой волны арестов организация возрождалась силами новых рабочих, которые были вынуждены опираться исключительно на свои способности и изобретательность. Годы спустя Ленин, настойчиво полемизируя с комитетчиками, выражавшими сомнения в руководящих способностях рабочих, приводил в пример Бабушкина и подобных ему рабочих, которым в конце XIX века удалось справиться с задачей управления партийными организациями. Как бы то ни было, начало нового столетия партия встречала в неблагоприятных условиях. К 1900 году казалось, что идеи «экономизма» восторжествовали повсеместно. «Экономисты» господствовали в западной части страны, преобладали на Украине. Киевский комитет фактически выступил в поддержку крайних «экономических» взглядов, закреплённых в программном документе «Credo». Между тем рядовые члены организации стали понемногу реагировать на сложившееся положение. Так, организация в Екатеринославе, которая на рубеже веков включала в себя примерно двадцать четыре кружка и двести рабочих, при участии неутомимого Бабушкина выступила против «экономизма».

В январе 1900 года по инициативе Екатеринославского комитета РСДРП появилась газета «Южный рабочий». Всего было выпущено двенадцать номеров, и в апреле 1903 года издание газеты было прекращено. «Южный рабочий» выступал против «экономизма», но, не имея прочных теоретических оснований, делал это непоследовательно. Редакция газеты несла на себе отпечаток кружковщины и дилетантизма тех времён и состояла из членов местных комитетов, каждый из которых держался своего мнения и не слышал других. Всё это вынуждало газету отвлекаться от борьбы с «экономизмом» и выяснять отношения с редколлегией «Искры», позицию которой в итоге она была вынуждена принять, фактически объединившись с ней.

Эту же тенденцию выражала малочисленная группа «Борьба», основанная Давидом Борисовичем Рязановым. Признавая литературный талант Рязанова, пытаясь заручиться поддержкой для издания «Искры» и «Зари», Ленин, как мог, стремился заинтересовать Давида Борисовича совместной работой, несмотря на то что «Борьба» была всего лишь крохотной группой парижских интеллигентов-эмигрантов. В России только Одесский комитет заявлял о своей солидарности с «Борьбой». Это была типичная интеллигентская секта, поглощённая исключительно литературной работой и вобравшая в себя пёструю мозаику идей несхожих направлений. А желание «Борьбы» быть выше остальных фракций фактически ставило её бесконечно ниже любой из них. Такого рода группы нередки в истории революционного движения, и они неизменно играют пагубную роль, поскольку де-факто не играют вообще никакой роли.

Стремление «Борьбы» быть посредником в отношениях «Искры» и «Рабочего дела» шло вразрез с последовательным марксистским движением. Рязанов пытался оказать давление на «Искру», угрожая прекратить сотрудничество с ней, если её редколлегия не смягчит критику «Рабочего дела». Когда этот шантаж не возымел никакого эффекта, он распустил «группу для содействия “Искре”» в Париже, обвинив газету в «нарушении организационной нейтральности»[144]144
  Ленин В. И. Письмо к П. Б. Аксельроду от 25 апреля 1901 года // Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М.: Политиздат, 1975. Т. 46. С. 97.


[Закрыть]. В итоге Ленин, осознав безнадёжность сложившегося положения, прекратил сотрудничество с «Борьбой». Впоследствии группа Рязанова, несмотря на свои высокие притязания, не сказала ни одного веского слова. Членов группы исключили из состава делегатов Второго съезда РСДРП, после чего «Борьба» канула в Лету. Позднее, в 1909 году, Рязанов объявился на Капри как лектор в школе радикально левой группы «Вперёд» (не путать с одноимённой газетой, основанной Лениным в 1904 году). Несмотря на свои ошибки, Рязанов был, несомненно, талантливым работником умственного труда. После революции он возглавил Институт марксизма-ленинизма, а затем, как и многие другие, попал в жернова сталинских репрессий.