Текст книги "Ленин и Троцкий. Путь к власти"

Фигура самого Гапона окутана тайной. Марксисты того времени обыкновенно считали, что Гапон был простым полицейским агентом, который, по-видимому, сознательно запланировал резню 9 января совместно с властями. Печально известный «Краткий курс истории ВКП(б)», написанный при Сталине, открыто заявляет:

«Ещё в 1904 году, до путиловской стачки, полиция создала при помощи провокатора попа Гапона свою организацию среди рабочих. <…> Гапон взялся помочь царской охранке: вызвать расстрел рабочих и в крови потопить рабочее движение»[265]265
  История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). М.: Правда, 1938. С. 54–55.


[Закрыть].

Гапон, несомненно, был связан с полицией с момента создания «Собрания» и даже установил контакты с ведущими членами правительства. У него был очень противоречивый характер. 9 января, когда Георгий Аполлонович чудом избежал гибели от рук царских войск, он был уведён с площади эсером Пинхасом Рутенбергом. Затем его приютил Горький, после чего Гапон перебрался в Женеву, где беседовал с Лениным и сблизился с большевиками. Ленин был убеждён в необычайной искренности Гапона. Но понимание Гапоном революции оставалось на примитивном уровне. Эмиграция повергла его так же, как и многих других. Он деморализовался, пристрастился к азартным играм и в итоге вернулся в Россию, где, надо полагать, попытался восстановить свои контакты с полицией, написав письмо министру внутренних дел П. Н. Дурново. Наконец в марте 1906 года он был убит. Как это ни странно, он пал от рук того же эсера, который помог ему уцелеть в то роковое январское воскресенье.

Представление о том, что Гапон сознательно вёл рабочих на убой, всецело ошибочно. Противоречивый характер Гапона отражал менталитет того нового поколения рабочих, которое лишь недавно пришло из деревень и ещё не до конца ассимилировалось в пролетариат, тая в себе много предрассудков и даже прямо реакционных идей. Способный организатор, прекрасный оратор и прирождённый лидер, Гапон говорил на языке, понятном большинству рабочих. Любопытная помесь воинственности и религиозности, элементов классовой борьбы и монархизма не помешала ему одному из первых нащупать путь к сознанию миллионов наиболее угнетённых слоёв общества. Будучи сыном крестьянина, Гапон с ранних лет соприкасался с революционными идеями, поэтому впоследствии он очень точно выразил путаные искания крестьянства, в которых желание бороться за лучшую жизнь на этом свете перекликалось с надеждами на загробную жизнь и верой в царя-батюшку. Никто не смог выразить настроение масс лучше, чем Гапон. Именно поэтому массы преклонялись перед ним.

«В эти напряжённые первые дни января 1905 года, – пишет Лионел Кохан, – Гапон был окружён славой вождя и пророка. “…Люди были готовы отдать свои жизни за каждое произнесённое им слово; его ряса и большой крест на груди как магнит притягивали к себе сотни и тысячи измученных людей”, – сообщал один из наблюдателей»[266]266
  Kochan L. Russia in Revolution, 1890–1918. London: Paladin Granada. P. 87.


[Закрыть].

Какими бы ни были мотивы Гапона, он пробудил силы, которые фактически вышли из-под контроля. В то время как революционеры клеймили его как провокатора, власти, в свою очередь, считали его опасным агентом революции. Последняя точка зрения, если отвлечься от личных стремлений Гапона, была ближе к истине. Но Гапон был совершенно не готов к управлению теми силами, которым он помог пробудиться. Создавалось стойкое впечатление, что он, ничего толком не понимая, просто плывёт по течению, несомый потоком революционных событий. Накануне событий 9 января 1905 года этот «вождь рабочего народа» проявлял изрядную растерянность:

«Что выйдет? А, ей-богу, не знаю. Должно быть, что-нибудь здоровое (крупное), но что именно – не могу сказать. А может быть, и ничего не выйдет – кто это теперь разберёт!..»[267]267
  Павлов И. И. Из воспоминаний о «Рабочем союзе» и священнике Гапоне (окончание) // Минувшие годы. 1908. № 4. С. 83.


[Закрыть]

Гнев и ярость, так долго копившиеся в рабочей среде, в декабре 1904 года вылились в стачку на Путиловском заводе – стратегическом центре петербургского пролетариата. Ещё в сентябре того же года под эгидой «Собрания» Гапона на заводе стали проходить массовые встречи, которые не просто давали рабочим возможность выражать своё недовольство по тем или иным вопросам, но и помогли им осознать, какую реально грозную силу представляет собой рабочее движение. Руководители завода проявляли тревогу и не желали мириться с таким положением вещей. Искрой в пороховой бочке стало увольнение с завода четырёх рабочих-активистов «Собрания» Гапона. 28 декабря 1904 года состоялось экстренное собрание представителей всех одиннадцати отделов организации Гапона. Рост воинственного настроения рабочих всё более подталкивал лидеров «Собрания» к переходу на радикальные позиции. Знаковым событием стало приглашение на эту встречу представителей социал-демократов и социалистов-революционеров. На встрече было постановлено послать три депутации (к директору завода, старшему фабричному инспектору и градоначальнику) и потребовать восстановления уволенных рабочих. К 3 января бастовали тринадцать тысяч рабочих Путиловского завода. В помещениях завода осталось только два человека – агенты полиции. Бастующие требовали введения восьмичасового рабочего дня, отмены сверхурочных работ, улучшения условий труда, бесплатной медицинской помощи, повышения заработной платы для женщин-чернорабочих, учреждения постоянной комиссии из выборных рабочих и оплаты времени, отнятого у рабочих участием в стачке.

Путиловская стачка

Петиция, вероятно, была задумана Гапоном с целью отвести рабочее движение в безопасное русло. Судя по всему, Гапон действительно верил, что он может выступить посредником между царём-батюшкой и его «детьми». Но даже у этой, казалось бы, безобидной идеи, родившейся в ситуации брожения масс, была своя логика. Идея обращения к царю и петиция о рабочих нуждах тотчас захватили воображение масс. Волна митингов захлестнула столицу. Гапон мчался с одного митинга на другой, выступая со всё более радикальными речами, откликаясь на настроение преданных ему масс. Рассказ очевидца даёт яркое представление о наэлектризованной атмосфере, царившей на этих митингах, а также о псевдоевангелическом характере речей Гапона, который настраивал рабочих на борьбу, обращаясь к всевышнему. Рабочим следовало не только держаться сообща, но и, если то потребуется, сообща и умереть:

«Все были в восторженном состоянии, рассказывают свидетели. Многие плакали, топали ногами, стучали стульями, колотили кулаками в стены и, поднимая руки вверх, клялись стоять до конца»[268]268
  Гуревич Л. Я. Народное движение в Петербурге 9-го января 1905 г. // Былое. 1906. № 1. С. 203.


[Закрыть].

Это движение стремительно превращалось во всеобщую стачку: к 5 января в ней участвовало 26 тысяч рабочих, к 7 января – 105 тысяч, а на следующий день – уже 111 тысяч. Стачка постепенно принимала политический характер. На митинге 5 января прозвучали требования: созвать Учредительное собрание, ввести политическую свободу, немедленно прекратить войну и освободить политических заключённых. По всей вероятности, инициатива этих требований исходила от рабочих, находившихся под влиянием социал-демократов. Длительный период социал-демократической агитации, пропаганды и организационной работы привёл к тому, что большая часть передовых рабочих в той или иной степени имела связи в социал-демократической среде. А массовая агитация, проводимая социал-демократами на протяжении без малого десяти лет (до событий 9 января), затронула ещё большее число рабочих. Как показало 9 января, именно основные лозунги марксистов оставили глубокий след в сознании рабочего класса. Так, например, петиция, составленная Гапоном, включала в себя ряд ключевых социал-демократических требований: установление восьмичасового рабочего дня и созыв Учредительного собрания.

Несмотря на отголоски этих лозунгов, сама социал-демократическая партия находилась в изоляции и не оказывала заметного влияния на события тех дней. Спустя несколько лет Мартов, описывая историю российской социал-демократии, подтвердил:

«…Социал-демократы обеих фракций не могли не отметить, что бурные петербургские события январских дней 1905 года прошли не только вне непосредственного руководства социал-демократии, но и без заметного участия её как организованного целого»[269]269
  Мартов Ю. О. Социал-демократия 1905–1907 гг. // Общественное движение в России в начале XX века: В 4 т. СПб.: Тип. общ-ва «Общественная польза», 1914. Т. 3. С. 540.


[Закрыть].

То же самое подтверждает и большевистский источник – «Протоколы Третьего съезда», – где сказано:

«…Январские события застают Петербургский комитет в крайне плачевном состоянии. Связи его с рабочей массой до крайности дезорганизованы меньшевиками. Их с большим трудом удалось сохранить лишь в Городском районе (этот район всё время определённо проводил точку зрения большинства), на Васильевском острове, в Выборгском районе»[270]270
  Третий съезд РСДРП (апрель – май 1905 года). Протоколы. М.: Политиздат, 1959. С. 544.


[Закрыть].

Движение масс всегда отличала сплочённость. А социал-демократы представлялись массам как чуждые элементы, привнесённые извне и не являющиеся частью их движения. На одном из массовых собраний Гапон сказал оратору из числа социал-демократов: «…Не вносите раздора в наше движение. Пойдём под одним знаменем, общим и мирным, к нашей святой цели»[271]271
  Цит. по: Гуревич Л. Я. Указ соч. // Былое. 1906. № 1. С. 205.


[Закрыть]. Авторитет Гапона был непоколебим. Рабочие смотрели на социал-демократов с подозрением. В докладе Петербургского комитета РСДРП к Третьему съезду отмечалось, что социал-демократы не спешили вмешиваться в дела «Собрания», которое они считали реакционным полицейским союзом, и обратили на него самое пристальное внимание только в разгар стачечного движения. В одних районах города, прежде всего в Выборгском районе, агитаторов из рядов социал-демократов встретили сочувственно, в других – дали им жёсткий отпор. Часто председатель не давал им даже права голоса.

«До 9 января настроение рабочих к комитету [большевиков] было до крайности враждебное, – сообщает делегат из Петербурга. – Наших агитаторов избивали, листки уничтожались, первые 500 рублей, посланные путиловским стачечникам, были приняты неохотно»[272]272
  Там же. С. 545.


[Закрыть].

Один меньшевистский автор подтверждает то же самое:

«В Нарвском районе, где началось движение, ещё 8 января рабочие с воодушевлением приветствовали политическое содержание петиции Гапона. Когда один социал-демократ попытался начать политическую речь, все собравшиеся подняли вой: “Долой его!”, “Гоните его!”»[273]273
  Цит. по: Keep J. L. H. The Rise of the Social Democracy in Russia. London: Clarendon Press, 1963. P. 157.


[Закрыть].

О малочисленности и обособленности социал-демократов в начале революции дают представление слова Лившица, который выражал разочарование неспособностью петербургских партийных активистов оказать решающее влияние на ситуацию ещё до событий 9 января.

«Мы, все партийные работники, – писал он, – прекрасно сознавали, что предстоящее мирное шествие к добру не приведёт и закончится кровавым финалом для рабочих масс. Но где была та сила, которая могла бы предупредить это страшное царско-поповское злодеяние? Такой силы не было»[274]274
  Лившиц В. В. Последний день веры в царя (Воспоминания о 9 январе 1905 г.) // Пролетарская революция. 1924. № 1. С. 279.


[Закрыть].

Но в течение двадцати четырёх часов положение полностью изменилось.

Кровавое воскресенье

Петиция, которую читали на рабочих собраниях, была встречена единогласным одобрением и вызвала невероятный энтузиазм. Проявив поразительную наивность, Гапон накануне Кровавого воскресенья обратился к министру внутренних дел с просьбой разрешить проведение легальной мирной демонстрации у Зимнего дворца:

«Царю нечего бояться, – писал он. – Я как представитель собрания русских фабрично-заводских рабочих, мои сотрудники товарищи рабочие, даже все так называемые революционные группы разных направлений гарантируем неприкосновенность его личности. Пусть он выйдет, как истинный царь, с мужественным сердцем к своему народу и примет из рук в руки нашу петицию. <…> [Подпись: ] Петербург, 8 янв. 1905 г. Священник Георгий Гапон, 11 депутатов от рабочих»[275]275
  Цит. по: Маевский Е. А. Общая картина движения [1904–1907 гг.] // Общественное движение в России в начале XX века: В 4 т. СПб.: Тип. общ-ва «Общественная польза», 1909. Т. 2. Ч. 1. С. 45–46.


[Закрыть].

Стремясь подчеркнуть свои мирные намерения, организаторы демонстрации запретили демонстрацию красных флагов. Социал-демократы, несмотря на серьёзные опасения по поводу срыва демонстрации, решили, однако, участвовать в ней наряду с другими рабочими. Организаторы согласились на это только при условии, что социал-демократы пойдут в конце и замкнут колонну демонстрантов. И, как показали дальнейшие события, такая мера в конечном итоге спасла жизни многим социал-демократам.

В то время как лидеры «Собрания» прилагали все усилия, чтобы убедить царское правительство в своих мирных намерениях, само правительство, находясь едва ли не в паническом расположении духа, готовилось преподать массам кровавый урок. В воскресенье, 9 января, к двум часам дня на Дворцовой площади напротив Зимнего дворца собрались не только рабочие, но и студенты, члены социалистических групп, женщины, старики и дети – всего около 140 тысяч человек.

«Согласно уговору, шли ко дворцу мирно, без песен, без знамён, без речей. Нарядились в праздничные платья. В некоторых частях города несли иконы и хоругви. Всюду натыкались на войска. Умоляли пропустить, плакали, пробовали обойти, пытались прорваться. Солдаты стреляли целый день. Убитые исчисляются сотнями, раненые – тысячами. Точный учёт невозможен, ибо полиция ночью увозила и тайно зарывала трупы убитых»[276]276
  Троцкий Л. Д. 9 января // Соч. Т. 2. Ч. 2. М.: Госиздат, 1927. C. 16.


[Закрыть].

По меньшей мере 4600 человек были убиты или получили ранения в этот день.

Резня 9 января показала, что Николай «Кровавый», как справедливо называли царя, был не только жестоким и презренным, но также очень глупым монархом.

«Выстрелы, прозвучавшие 9 января 1905 года, – писала Ева Бройдо, – могучим эхом отдались во всей России. Широкие массы повсеместно выходили из-под влияния чувства самоуспокоения: от прежней веры в доброту “батюшки-царя” не осталось и следа. Это понимали даже самые несознательные, отсталые рабочие»[277]277
  Broido E. Memoirs of a Revolutionary. New York: Oxford University Press, 1967. P. 116.


[Закрыть].

После резни Гапон в ужасе отпрянул, осудив царя и призвав к вооружённому восстанию. На эмоциональном собрании вечером 9 января Гапон объявил: «Товарищи русские рабочие! У нас нет больше царя»[278]278
  Пятницкий К. П. Из воспоминаний о январских событиях 1905 года // Ленинградская правда. 1927. № 18 (22 января). С. 3.


[Закрыть]. Толпы рабочих, оставшихся без руководства, бродили по улицам, сердитые и отчаянные. В то же время подали голос революционеры, которых ещё недавно отвергали и избивали, и привлекли к себе повышенный интерес. Петербургский делегат на Третьем съезде РСДРП докладывала, что 9 января агитаторы-большевики до вечера ходили по улицам в поисках групп рабочих, которым надо было сказать горячее слово. Но оказалось, что слова были уже неуместны. За несколько часов рабочие усвоили больше, чем за предыдущие десятилетия пропаганды и агитации.

«Мимо нас проезжали извозчики, на которых увозили убитых, за ними бежала толпа, крича: “Долой царя!” Такой толпе бросить оружие, и она пошла бы куда угодно. На Васильевском острове толпа, разгромив лавку старого железа, вооружилась старыми шашками. Это производило жалкое впечатление. Повсюду слышны были крики: “Оружия! Оружия!” К вечеру настроение по отношению к организации резко изменяется. Наших агитаторов слушают с энтузиазмом. Организаторы могут повести куда захотят. Все последующие дни настроение не изменяется»[279]279
  Третий съезд РСДРП (апрель – май 1905 года). Протоколы. М.: Политиздат, 1959. С. 545.


[Закрыть].

Маркс однажды написал, что революция порой нуждается в кнуте контрреволюции, который подстёгивает её, вынуждая двигаться вперёд. Несмотря на гипнотическое воздействие слов Гапона на рабочих, сам Георгий Аполлонович был всего лишь случайной фигурой, выброшенной движением масс, подобно тому как белые барашки на волнах сверкают ровно одно мгновение, прежде чем разбиваются и исчезают навсегда. Невероятный успех Гапона объяснялся тем, что он стал выразителем первых ростков сознания масс, а также начальных спонтанных и инстинктивных шагов рабочего движения. Такое движение всегда стремится идти по линии наименьшего сопротивления, не сворачивая с избитых путей и опираясь на знакомые высокопарные фразы известных вождей. Потребовался опыт Кровавого воскресенья, прежде чем из сознания масс ушли вековые иллюзии, связанные с непогрешимостью царя. К тому же в революционных условиях сознание масс крепнет не по дням, а по часам. В самом деле, внезапные и резкие сдвиги в настроении масс есть существенный элемент революционной ситуации и того периода, который ей предшествует. К концу 1905 года социал-демократия окончательно утвердилась в роли господствующей силы внутри рабочего класса и стремилась поставить себя во главе русской революции.

Томясь в далёкой Швейцарии, Ленин немедленно охарактеризовал январские события началом революции в России:

«Рабочий класс, – писал он, – получил великий урок гражданской войны; революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперёд так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни. Лозунг геройского петербургского пролетариата “Смерть или свобода!” эхом перекатывается теперь по всей России»[280]280
  Ленин В. И. Начало революции в России // Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М.: Политиздат, 1981. Т. 9. С. 201–202.


[Закрыть].

Как мы уже видели, до 9 января рабочие не были готовы воспринимать социал-демократические листовки, часто рвали их и даже избивали агитаторов. Но теперь, после воскресных событий, сознание масс претерпело колоссальные изменения. Один социал-демократ писал:

«Теперь десятки тысяч революционных листков поглощались без остатка, причём, наверное, 9/10 из них не только прочитывались, но и зачитывались до дыр. Газета, которая недавно считалась в широких массах – и особенно в крестьянстве – делом “барским” и, случайно попавшая под руку, в лучшем случае употреблялась “на цыгарки”, теперь – бережно, даже любовно расправлялась, разглаживалась, передавалась грамотею, и толпа, затаив дыхание, жадно слушала, “что пишут о войне”… Не только солдатские эшелоны, двигавшиеся по всем линиям жел. дорог, чуть не дрались из-за газеты или иного печатного листка, брошенного из окон встречного поезда, но и крестьяне деревень, близких к жел. дорогам, с тех пор – и ещё несколько лет после войны – продолжали выпрашивать у проезжающих “газетку”…»[281]281
  Маевский Е. А. Указ. соч. С. 37.


[Закрыть]

Революция начинается

Ровно за два дня до Кровавого воскресенья Пётр Струве, либерал с марксистским прошлым, писал в своём заграничном органе «Освобождение»: «Революционного народа в России ещё нет»[282]282
  Струве П. Б. Насущная задача времени // Освобождение. 1905. № 63 (7 января). С. 221.


[Закрыть]. Опираясь на это высказывание, Троцкий давал либералам едкую характеристику:

«В революционную роль пролетариата они не верили, зато верили в силу земских петиций, в Витте, в Святополк-Мирского, в банку динамита… Не было политического предрассудка, в который бы они не верили. Только веру в пролетариат они считали предрассудком»[283]283
  Троцкий Л. Д. 9 января // Соч. Т. 2. Ч. 2. М.: Госиздат, 1927. С. 19.


[Закрыть].

Лучшим ответам всем скептикам стало величественное движение пролетариата.

10 января в Санкт-Петербурге появились баррикады. К 17 января на 650 предприятиях столицы бастовали уже 160 тысяч рабочих. В знак солидарности с рабочими Петербурга по всей стране прокатилась волна забастовок. Рабочий класс немедленно отреагировал на события Кровавого воскресенья. Только в январе в стачечном движении по всей стране участвовало более 400 тысяч рабочих. С 14 по 20 января всеобщая стачка охватила столицу Польши: здесь бастовали заводы, водители трамваев, извозчики и даже врачи. Варшава, занятая русскими войсками, напоминала военный лагерь. 16 января социалистические группы организовали демонстрацию, в которой приняло участие 100 тысяч рабочих. Войска, вызванные для разгона толпы, выпустили в людей 60 тысяч патронов. Официальные данные гласили: за три дня убито 64 человека, ранено 69, из которых 29 человек скончались позже. В городе объявили осадное положение.

Прибалтика тоже была охвачена революционным движением. Рига, Ревель и другие города были центрами масштабных революционных событий. 13 января 60 тысяч рижских рабочих организовали всеобщую политическую стачку, а ещё 15 тысяч включились в марш протеста. Генерал А. Н. Меллер-Закомельский приказал войскам стрелять по толпе, в результате – 20 погибших и 200 раненых. Вопреки свирепым репрессиям стачечное движение огненным вихрем пронеслось по территории Польши и Прибалтики. На Кавказе тоже вспыхнула всеобщая политическая забастовка. Движение стёрло все национальные границы: польские, армянские, грузинские, литовские и еврейские рабочие поддержали своих русских товарищей не словом, а делом, выступив против ненавистного им российского самодержавия. 12 января в Саратове началась очень опасная, по мнению правительства, стачка рабочих железнодорожных мастерских. Используя железнодорожные пути, она стремительно принесла революционную волну в глухую провинцию.

Рабочее движение всколыхнуло все общественные классы. Публичное неприятие существующего порядка вещей исходило не только от рабочих, но и от представителей «среднего класса», от буржуазных либералов и студентов.

«Выступление рабочих, – писал Троцкий, – дало перевес радикальным элементам интеллигенции, как ранее выступление земцев дало козырь в руки элементам оппортунистическим»[284]284
  Там же. С. 19–20.


[Закрыть].

Это движение вызвало панику в правительственных кругах. После событий 9 января правящая клика намеревалась быстро развернуть реакцию, что подтверждалось заменой либерала Святополк-Мирского на консерватора-бюрократа Булыгина и предоставлением почти неограниченных возможностей генералу Трепову. Теперь же все планы верхушки рушились. Под давлением растущего стачечного движения 18 февраля был опубликован первый царский манифест, который давал надежду на конституцию и народное представительство. Совместные действия рабочего класса за одну неделю оказались эффективнее многолетних пустословий, петиций и банкетных кампаний либеральной буржуазии.

Взрывная волна, порождённая событиями 9 января, склонила рабочее движение влево. Возросло значение революционных действий и социал-демократии. Рабочие из числа большевиков и меньшевиков, которых ещё недавно сторонились коллеги, выдвинулись на первый план на каждой фабрике и заводе. Трудно переоценить ту роль, которую, несмотря на, казалось бы, стихийность упомянутых процессов, сыграли эти сознательные рабочие-агитаторы в развитии революционных событий. Большое значение имели поступки и самого генерала Трепова, который, ссылая большое количество «смутьянов» из Петербурга в провинцию, оказывал себе, по сути, медвежью услугу, так как способствовал созданию в глубинке новых очагов революционного движения.

Кровавое воскресенье перевернуло всё с ног на голову. Русские марксисты получили прежде невиданные возможности. Но партия, которая до сих пор не оправилась от последствий раскола, находилась в неважном состоянии и не могла использовать предоставленные ей возможности в полной мере. Переписка Ленина того периода свидетельствует о дезорганизации в партии, главным образом о нарушении связей между большевистскими активистами внутри страны и большевиками в эмиграции:

«…Эх-ма, толкуем мы об организации, о централизме, а на деле между самыми тесными товарищами центра такой разброд, такое кустарничество, что плюнуть хочется. Бундовцы вот не языкоблудствуют о централизме, а у них каждый пишет в центр еженедельно и связь фактически устанавливается. <…> Право, я часто думаю, что из большевиков 9/10 действительно формалисты. Либо мы сплотим действительно железной организацией тех, кто хочет воевать, и этой маленькой, но крепкой, партией будем громить рыхлое чудище новоискровских [то есть меньшевистских] разношёрстных элементов, либо мы докажем своим поведением, что мы заслуживали гибели, как презренные формалисты. <…> У меньшевиков больше денег, больше литературы, больше транспортов, больше агентов, больше “имён”, больше сотрудников. Было бы непростительным ребячеством не видеть этого»[285]285
  Ленин В. И. Письмо А. А. Богданову и С. И. Гусеву // Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М.: Политиздат, 1981. Т. 9. С. 244; 246.


[Закрыть].

Разочарованный Ленин, возможно, несколько преувеличивал, но обвинение в формализме, направленное против профессиональных революционеров-большевиков внутри страны, было вполне справедливым. Получив явное превосходство среди всех партийных активистов, комитетчики-большевики не проявляли достаточную гибкость во всём, что было связано с взрывным движением масс, а потому часто допускали ошибки и теряли инициативу. Когда сотни тысяч рабочих, в том числе молодёжь, вышли на политическую арену в поисках революционного пути, следовало сделать партию более открытой и включить в её ряды, по крайней мере, наиболее активных членов рабочего движения. Между тем комитетчики, по привычке занятые кружковой, подпольной работой, отказались «подвинуться» и впустить в партию свежую кровь. Они нашли тысячу причин этого не делать: рабочие, мол, на самом деле не готовы присоединяться, не готовы обеспечить порядок в рядах партии и т. д. и т. п. В конце концов, рассуждали они, разве Ленин, выступая на Втором съезде против Мартова по вопросу о членстве в партии, не говорил о необходимости поддерживать чистоту революционного авангарда, ограждая его от большого числа неопытных и необученных элементов? Нельзя-де разжижать ряды партии!

Но тот же самый Ленин, который в 1903 году выступал за то, чтобы оградить партию от случайных людей, теперь ещё более решительно защищал своего рода политику открытых дверей, которая позволила бы пополнить ряды партии новыми силами из числа рабочих и активной молодёжи:

«Нужны молодые силы, – гремел голос Ленина. – Я бы советовал прямо расстреливать на месте тех, кто позволяет себе говорить, что людей нет. В России людей тьма, надо только шире и смелее, смелее и шире, ещё раз шире и ещё раз смелее вербовать молодёжь, не боясь её. Время военное. Молодёжь решит исход всей борьбы, и студенческая и ещё больше рабочая молодёжь. Бросьте все старые привычки неподвижности, чинопочитания и пр. Основывайте из молодёжи сотни кружков вперёдовцев [то есть большевиков] и поощряйте их работать вовсю. Расширяйте комитет втрое приёмом молодёжи, создавайте пяток или десяток подкомитетов, “кооптируйте” всякого и каждого честного и энергичного человека. Давайте право любому подкомитету писать и издавать листки без всякой волокиты (не беда, если ошибётся: мы во “Вперёде” “мягко” поправим). Надо с отчаянной быстротой объединять и пускать в ход всех революционно-инициативных людей. Не бойтесь их неподготовленности, не дрожите по поводу их неопытности и неразвитости. <…> [Потому что] учить будут теперь в нашем духе события. События уже учат всех и каждого именно во вперёдовском духе.

Только непременно организовывать, организовывать и организовывать сотни кружков, отодвигая совершенно на задний план обычные комитетские (иерархические) благоглупости. Время военное. Либо новые, молодые, свежие, энергичные военные организации повсюду для революционной социал-демократической работы всех сортов, всех видов и во всех слоях, – либо вы погибнете со славой “комитетских” людей с печатями»[286]286
  Там же. С. 247–248.


[Закрыть].

Призывая своих коллег не забывать о том, что «сила революционной организации – в числе её связей», Ленин писал С. И. Гусеву 15 февраля 1905 года:

«Профессиональный революционер должен создавать в каждом месте десятки новых связей, давать им при себе всю работу в руки, учить их и подтягивать не поучениями, а работой. Затем ехать в другое место и через месяц-два возвращаться проверять молодых заместителей. Уверяю Вас, что среди нас есть какая-то идиотская, филистерская, обломовская боязнь молодёжи. Умоляю: боритесь с этой боязнью всеми силами»[287]287
  Ленин В. И. Письмо к С. И. Гусеву от 15 февраля 1905 г. // Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М.: Политиздат, 1970. Т. 47. С. 13.


[Закрыть].

Эти строки наглядно демонстрируют суть метода Ленина. Настаивая на сильной, централизованной революционной организации, Владимир Ильич всегда проявлял поразительную гибкость в организационных вопросах. После Второго съезда меньшевики попытались выставить Ленина как недалёкого бюрократа, который стремится создать такую партию, которая состояла бы только из хорошо подготовленных, высоко развитых в умственном плане революционеров, профессионалов своего дела. Простым же рабочим якобы не нашлось бы места в рядах такой партии, и им не оставалось бы ничего иного, кроме как подчиняться командам «всесильного центра». Эта карикатура, злонамеренно повторяемая и приукрашиваемая буржуазными историками, чрезвычайно далека от истины, в чём можно убедиться, прочитав изложенный выше отрывок, очень типичный, кстати говоря, для ленинской мысли того периода.

Комиссия Шидловского

Осознавая своё шаткое положение, царский режим действовал хитроумно и беспощадно. Пытаясь подавить движение новыми арестами, ссылками, погромами и введением военного положения, правительство в то же время пыталось добиться расположения либеральной буржуазии. Здесь царизм опирался не только на Манифест 18 февраля. Самодержавием был осуществлён манёвр, направленный на раскол и дезориентацию рабочего класса. Освящённый веками опыт других стран, когда власти предержащие, будучи загнанными в угол, непременно находили выход из положения, подтолкнул царское правительство к созданию комиссии под руководством сенатора Николая Владимировича Шидловского. Комиссия эта создавалась с целью «безотлагательного выяснения причин недовольства рабочих»[288]288
  Указ Николая II об образовании комиссии Шидловского // Право. 1905. № 5 (6 февраля). Ст. 329.


[Закрыть]. Правительство, очевидно, пыталось разрядить обстановку, то есть отвлечь рабочих от революционных действий и оградить их от влияния марксистов. Беспрецедентным шагом стало заявление правительства о том, что членами комиссии смогут стать депутаты от петербургских рабочих.

Этот манёвр поставил перед марксистами тактическую проблему. С одной стороны, никто не сомневался в реакционности этого шага правительства. С другой стороны, отказавшись участвовать в комиссии, марксисты упускали бы уникальный шанс донести идеи революционного социализма до огромного числа рабочих. Меньшевистские лидеры, склонные к оппортунизму, вообще не видели здесь никакой проблемы. Они тотчас предложили использовать комиссию как трибуну для обращения к рабочим России. Большевики, напротив, изначально выступали за бойкот комиссии. Подобное настроение царило и среди рабочих-меньшевиков, которые, в отличие от своих вождей, находившихся в изгнании, придерживались более выраженных левых взглядов. На Третьем съезде РСДРП П. П. Румянцев [Филиппов] отмечал: «Споров не было, что надо бойкотировать комиссию [Шидловского]»[289]289
  Третий съезд РСДРП (апрель – май 1905 года). Протоколы. М.: Политиздат, 1959. С. 179.


[Закрыть]. Однако подавляющее большинство рабочих выступало за участие в комиссии, и большевики вскоре отказались от бойкота. Проведя сознательных рабочих в число выборщиков, большевики планировали в полной мере использовать все легальные возможности для широкой агитации.

Стачечное движение тем временем росло. Спектр требований рабочих был широк: от кипятка и моющих средств до установления восьмичасового рабочего дня и созыва Учредительного собрания. Все эти требования свидетельствовали о влиянии социал-демократических идей. Ещё более значительным стало требование о праве избирать депутатов от рабочих и о неприкосновенности выборщиков. Это уже предвосхищало формирование будущих Советов. Власти рассчитывали на то, что создание комиссии остановит массовое движение, однако их ждал неприятный сюрприз. «Рядовые рабочие, – пишет Джеральд Сур, – в отличие от своих депутатов, не сильно стремились к прекращению забастовок и вынесению назревших вопросов на суд комиссии»[290]290
  Surh G. D. 1905 in St Petersburg: Labor, Society and Revolution. Stanford, California, 1989. P. 209.


[Закрыть].

Коллективная борьба позволяла рабочим осознавать свою классовую силу и выражать чувство собственного достоинства. Общим требованием, которое хорошо отражало прозревание рабочих, было требование более вежливого обращения с рабочими со стороны управляющих и мастеров. «Безусловно вежливое обращение заводской администрации без исключения со всеми рабочими, – гласили требования рабочих Адмиралтейских Ижорских заводов, – и уничтожение позорного для рабочего обхождения с ним на “ты”»[291]291
  Требования рабочих Адмиралтейских Ижорских заводов (7 января 1905 г.) // Петербургские большевики в период подъема Первой русской революции 1905–1907 гг. Л: Лен. газ. – бум. и книж. изд-во, 1955. С. 145.


[Закрыть]. Рабочие Балтийского завода также требовали, чтобы все мастера, подмастера и администрация общались с ними как с людьми, а не как с вещами, и не использовали при общении оскорбительных и излишних слов.