Текст книги "Ленин и Троцкий. Путь к власти"

Львиная доля разногласий между двумя группами, несомненно, возникла на почве обид молодёжи на роль Плеханова-протагониста. Они чувствовали себя ущемлёнными и подавленными «старой гвардией», поэтому выступали против установленного над ними идеологического контроля. Несмотря на попытки Плеханова к примирению, конфликты учащались. Студенты быстро ухватились за то, что, по общему признанию, составляло слабую сторону группы «Освобождение труда», – за организацию. Они стали прорабатывать организационные вопросы и потребовали открыть счета, которые, разумеется, были в хаотическом состоянии. Одержав здесь победу, молодёжь перешла к другим вопросам. Кружок Плеханова, казалось, осаждали со всех сторон. Денежные средства группы в значительной степени зависели от молодёжи из «Союза русских социал-демократов», отвечающей за установление связей с Россией. В остальном группа испытывала серьёзные трудности. Переутомление и моральный упадок сил членов группы стали проявлять себя во всё более напряжённых отношениях между Плехановым и Аксельродом. К апрелю 1898 года налицо были явные признаки деморализации: Аксельрод спрашивал самого себя, имела ли группа право на существование, а Вера Засулич, ссылаясь на болезнь, говорила о своём выпадении из деятельности группы.

В книге о Плеханове С. Бэрон подводит итог истории отношений студентов с группой «Освобождение труда»:

«Разве использование основного таланта группы – Плеханова – в области абстрактной теоретической и философской литературы не является прямой демонстрацией её отчуждённости от русской действительности? <…> На том основании, что ветераны-марксисты не имеют контакта с движением в России и плохо осведомлены о его потребностях, они не могут осуществлять руководство. Даже если бы группа имела более реальное представление об особенностях времени, медлительность и неумелость делают её мало пригодной к исполнению той руководящей роли, на которую она претендует. Пока бразды правления находятся в её руках, основные задачи не могут быть выполнены. Те, кто создал её и первоначально придал большой толчок движению, стали тормозом в дальнейшем развитии. Однако они не желают уступить место людям более квалифицированным, обладающим ясным видением потребностей и энергией, необходимой для их удовлетворения. Ещё одно обвинение состояло в том, что сверхкритическая позиция группы и нетерпимость к иным точкам зрения мешает притоку новых литературных сил, в которых чрезвычайно нуждается движение. <…> Организуя оппозицию старшим, покушаясь на их прерогативы, сметая существующие границы власти, критики повели партизанскую войну против группы. Они явно намеревались урезать власть ветеранов и, возможно, мечтали о том, чтобы вовсе сместить их и взять руководство движением в свои руки»[112]112
  Бэрон С. Х. Г. В. Плеханов – основоположник русского марксизма. СПб.: Изд-во РНБ, 1998. С. 271–272.


[Закрыть].

Характер отношений между группой «Освобождение труда» и новым поколением российской молодёжи вполне понятен. Ведя упорную борьбу за марксистскую теорию, Плеханов почти не подпускал новичков к литературной и теоретической работе. Дальнейшая политическая эволюция этих людей показала, что Плеханов в определённой степени был прав. С другой стороны, Плеханов сам по себе был непростым человеком, что затрудняло работу с ним. Его аристократическая отчуждённость и равнодушие раздражали и давали повод для обид, особенно среди молодых коллег, которым он периодически ощипывал перья. Неслучайно молодой Троцкий, который позже впал в немилость старика, отзывался о Плеханове, как о большом мастере на изысканную холодность. Корни сложившейся ситуации отчасти следует искать в том большом самомнении интеллигенции, которое усугублялось чувством разочарования, личными конфликтами и преувеличением невзгод эмигрантской жизни. С другой стороны, презрение к теории и демагогические призывы к «практической политике» и «деятельности» вытекали из того высокомерия интеллигентов, которое, как фиговый листок, прикрывало их невежество. Бэрон резюмирует отношение Плеханова к этим людям следующим образом:

«Их озабоченность практическими административными делами показывала, что они просто бюрократы, лишённые революционной страстности, слишком мелки духом, чтобы соответствовать грандиозным перспективам движения»[113]113
  Там же. С. 273.


[Закрыть].

Вера Засулич, как могла, старалась примирить Плеханова с «молодёжью». Однако к концу 1897 года дело приняло серьёзный оборот. Прежде конфликты между «Союзом русских социал-демократов» и группой «Освобождение труда» сводились в основном к организационным, а не политическим вопросам. Но появление газеты «Рабочая мысль» в корне изменило ситуацию.

«Рабочая мысль»

На данном этапе «экономизм» ещё не стал отдельным течением. Но появление подобных взглядов среди социал-демократов свидетельствовало о начале оппортунистической тенденции, которая вызывала тревогу у «ветеранов». Их худшие опасения подтвердились с появлением «Рабочей мысли», первый номер которой вышел в Санкт-Петербурге в октябре 1897 года. Газета выражала идеи новой тенденции в наиболее открытой и вульгарной форме. Программная статья первого номера чётко обозначила позицию редакции:

«До тех пор, пока движение было лишь средством для успокоения больной совести кающегося интеллигента (!), оно было чуждо самому рабочему. <…> …Экономическая основа движения была затемнена стремлением постоянно не забывать политического идеала… Одним словом, можно сказать, средний рабочий стоял вне движения. <…> Борьба за экономические интересы – самая упорная борьба, самая сильная и по количеству душ, которым она понятна, и по тому геройству, с которым самый обыкновенный человек отстаивает своё право на существование. Таков закон природы. Политика всегда послушно следует за экономикой, и в общем итоге политические оковы разбиваются попутно. Борьба за экономическое положение, борьба (?) с капиталом на поле ежедневных насущных интересов и стачки как средство этой борьбы – вот девиз рабочего движения»[114]114
  Рабочая мысль. 1897. № 1. С. 1.


[Закрыть].

Основная идея, заключённая в этих строках, в том, что рабочие не понимают политику и не нуждаются в ней. Из этого следует, что в революционной партии нет никакой необходимости. За демагогией о независимости рабочих от руководящей интеллигенции на самом деле скрывалась независимость рабочих от марксизма. Опасность этой идеи была очевидна. Если бы аргументы «экономистов» были приняты, партии пришлось бы раствориться в политически неискушённой массе рабочих. Уже на встрече новых лидеров петербургского «Союза борьбы» с Лениным и Мартовым в феврале 1897 года Тахтарев выступил с предложением автоматически вводить в состав «Союза борьбы» делегатов от центральной группы рабочих. Ленин не отказывался от рекрутирования в партию рабочих, но выступал против размывания границ между партией, включавшей в себя самых передовых рабочих, и широкой организацией рабочего класса, особенно в тот момент, когда партия, будучи на нелегальном положении, боролась за своё существование.

Как и следовало ожидать, «экономизм» в целом и «Рабочая мысль» в частности высоко оцениваются современными буржуазными критиками большевизма. Эти критики готовы пойти на любые бессовестные искажения фактов, лишь бы очернить всё, что связано с именем Ленина. Суть искажений такова: «экономисты» были демократами, они сделали партию открытой для рабочих; Ленин же, будучи заговорщиком-элитаристом, стремился сохранить власть в руках малочисленной клики интеллигентов, прежде всего в своих руках. Типичный образчик таких искажений – книга Аллана К. Уилдмана «Подготовка революции рабочих» (The Making of a Worker’s Revolution). Эта книга – плохо замаскированная попытка побить Ленина аргументами «экономистов». К несчастью, факты – упрямая вещь. После отчаянных поисков Уилдман обнаружил, что в редколлегию «Рабочей мысли» входил только один представитель рабочего класса. Возглавляли газету интеллигенты из группы Тахтарева. Многие из них закончили как либералы и заклятые враги социализма, что объясняет сочувственное отношение к ним в буржуазных исторических трудах. Так вот, на 130-й странице упомянутой работы Уилдман вынужден признать, что, «несмотря на контроль над руководством, сторонникам “Рабочей мысли” не удалось ввести рабочих в “Союз борьбы”, и это явно шло вразрез с их теоретическими обязательствами»[115]115
  Wildman A. K. The Making of a Worker’s Revolution – Russian Social Democracy 1891–1903. Chicago, London: University of Chicago Press, 1967. P. 130. – Курсив А. В.


[Закрыть].

Впрочем, попытки заискивать перед «массами», говоря с ними снисходительно, оказываются вполне успешными. Подлинно революционная рабочая газета должна не просто отражать настоящее положение дел, в том числе сознательность рабочих. Она должна, беря за основу текущий уровень сознательности пролетария, поднимать, развивать его, знакомя его с задачами, поставленными историей. Наряду с агитационными статьями, знакомящими читателя с бытом и проблемами рабочих, в газете должны быть пропагандистские статьи по общим вопросам, а также немного теории. Даже Уилдману, горячему поклоннику «Рабочей мысли», пришлось признать, что чтение «о бесконечных жульничествах, надувательствах со стороны начальства или о хулиганских выходках делегатов-рабочих [то есть бригадиров], особенно когда это чередуется с яростным негодованием, через несколько колонок становится утомительным»[116]116
  Ibid. P. 132.


[Закрыть]. Рабочий может купить такую газету один или два раза, а потом, поняв, что в газете размещается информация, которая ему и так хорошо известна, и что в ней нет ничего, что могло бы развить его сознательность или научить его чему-то новому, он, предвкушая скуку, просто перестаёт её читать. В самом деле, зачем покупать газету, которая сообщает вам о том, что вы и без того знаете?

Интеллигенты-теоретики «Рабочей мысли», которые на словах безмерно возвышали рабочих, на практике демонстрировали к ним презрение, свысока общаясь с ними со страниц газеты, которая просто ярко преподносила информацию о стачках. Стремясь к популяризации и созданию массовой газеты, «экономисты» недооценивали рабочий класс, плетясь у него в хвосте. Этот факт вскрылся во время стачек на фабриках Максвелла и Паля в декабре 1898 года. Бастующие рабочие, столкнувшись с жёсткими мерами полиции, приняли решение защищать себя. Письма рабочих, попавшие в руки социал-демократов, показали, что подготовка и революционность пролетариата находились на более высоком уровне, чем считали «экономисты».

Вот что писала одна работница после сражения на Выборгской стороне:

«Вы не знаете, как мне обидно и всем нам. Уж очень хотелось пройти на Невский или в город. Уж очень горько умирать, как собаке, в углу, чтоб никто даже не видел… И вот что ещё хочу я вам сказать: хоть и очень многих у нас взяли, – может, их нет больше совсем, – а всё-таки мы твёрдо будем стоять»[117]117
  Цит. по: Зиновьев Г. Е. История Российской коммунистической партии (большевиков). 6-е изд. Л.: Госиздат, 1925. С. 82.


[Закрыть].

Другой рабочий замечает:

«Жаль, что у нас не было знамени. В другой раз будет и знамя, и пистолеты достанут»[118]118
  Там же.


[Закрыть].

Местные социал-демократы, приветствуя это явление, направили восторженную статью в зарубежную редакцию «Рабочей мысли». Редколлегия газеты сопроводила статью заметкой, где раскритиковала рабочих за то, что они подвергли себя репрессиям. Когда члены петербургской группы получили этот номер, они были настолько возмущены, что отказывались распространять газету в течение нескольких месяцев.

Знаменитая брошюра А. И. Кремера «Об агитации» исходила из чёткого различения экономической агитации и политической борьбы.

«…Как бы широко ни было рабочее движение, – читаем в брошюре, – успех его не обеспечен до тех пор, пока рабочий класс не встанет твёрдо на почву политической борьбы», а «достижение политической власти является главной задачей борющегося пролетариата. <…>

Таким образом, задачей социал-демократов является постоянная агитация среди фабричных рабочих на почве существующих мелких нужд и требований. Вызванная такой агитацией борьба приучит рабочих отстаивать свои интересы, поднимет их мужество, даст им уверенность в своих силах, сознание необходимости единения и в конце концов поставит перед ними более важные вопросы, требующие разрешения»[119]119
  [Кремер А. И.] Об агитации. Женева: Изд. Союза русских с.-д., 1896. С. 7; 16.


[Закрыть].

Эдуард Бернштейн, представитель оппортунизма в социалистическом движении

«Экономисты», однако, интерпретировали это крайне односторонне. Экономическую агитацию и непродуманный «активизм» превратили в панацею. Революционная теория за ненужностью отошла на второй план. Таким образом, правильная во всех отношениях идея превратилась в свою противоположность, породив антимарксистскую «теорию стадий», которая впоследствии, оказавшись в руках меньшевиков и сталинистов, имела катастрофические последствия.

«Политические требования, – писал Борис Наумович Кричевский, – по своему характеру общие для всей России, должны, однако, на первых порах соответствовать опыту, извлечённому данным слоем рабочих из экономической борьбы. Только на почве этого опыта можно и должно приступать к политической агитации и расширять её содержание опять-таки по мере дальнейшего опыта»[120]120
  Кричевский Б. Н. Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении // Рабочее дело. 1900. № 7. С. 11.


[Закрыть].

Эти строки очень ярко выражают оппортунистический характер «экономизма», который, желая найти кратчайшую дорогу к массам, размывал марксистскую программу и избавлял её от «трудностей», к которым массы якобы не готовы. Всё это крайне напоминало «теорию малых дел», которую защищали либеральные народники. Кроме того, «экономизм» прекрасно соответствовал трусливому оппортунизму «легальных марксистов», которые в действительности представляли левое крыло буржуазного либерализма. «Экономисты» неявно боялись выступать против царской власти, поэтому они попытались представить социал-демократическое движение как «частное дело», которое, оставляя в стороне вопрос о государстве, касается только борьбы рабочих и работодателей на трудовом фронте. В действительности у «экономистов» получалось, что социал-демократы должны просто найти своё место в узких рамках законности или полузаконности, до которой нисходит для них царское государство.

Ограничивая себя экономическими требованиями, они надеялись избежать гнева властей. В этом смысле «экономизм» был зеркальным отражением той позиции, которую заняли «легальные марксисты». Это было равносильно отказу от революционной борьбы и передаче руководства движением в руки либералов. Эта схема, однако, бросала вызов фактам. Если «экономисты» с готовностью отказывались от политики в революционно-демократической борьбе против царизма, само царское правительство ни на минуту не стояло в стороне от борьбы между рабочими и капиталистами. Стачки всё так же подавлялись казаками и полицией. А волны арестов, как и прежде, уносили самых активных и сознательных представителей рабочего движения.

В докладе, зачитанном делегацией большевиков на Амстердамском конгрессе Второго интернационала в 1904 году, отмечалось, что в среднем на существование той или иной социал-демократической группы в России в то время отводилось не более трёх-четырёх месяцев. Постоянные аресты лишали движение опытных и теоретически подготовленных кадров, на смену которым приходила зелёная, неоперившаяся молодёжь. Это отразилось на быстром росте влияния «экономистов» во второй половине 1890-х годов. Партии с высокой текучестью кадров и постоянно меняющимся руководством, состоящим к тому же из неопытных, теоретически не подкованных молодых людей, никак не избежать известного идеологического спада и понижения общего политического уровня. А когда большую часть этих молодых людей составляет студенческая интеллигенция, риск политической деградации и притока чужеродных идей увеличивается в тысячу раз. Теряя кадры, революционная партия лишается своего фундамента. Потеря теоретических ориентиров неминуемо сбивает с курса. Вместо того чтобы активно влиять на движение рабочего класса и бороться за рост его политической сознательности, такая партия не способна ни к чему, кроме как плестись в хвосте этого движения. Для выражения этой тенденции русские марксисты даже придумали слово «хвостизм». В то время как революционный марксизм опирается на наиболее сознательных, мыслящих представителей рабочего класса, «экономизм» и все виды реформизма, препарируя тело марксизма, гиперболизируют различные, противоположные его части. «Экономизм» никогда не был однородным политическим течением.

Несмотря на все неурядицы, новое движение быстро росло. Социал-демократические группы появились в Твери, Архангельске, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Харькове, Киеве, Екатеринославе, Одессе, Тифлисе, Батуме, Баку, Варшаве, Минске, Риге и других важных городах. Впервые можно было говорить о подлинно всероссийской марксистской организации. Между тем положение, в котором оказались эти группы, отнюдь не способствовало их идеологической определённости и организационной сплочённости. Связи между группами устанавливались тяжело, нерегулярно и, как правило, ненадолго. Аресты обыкновенно приводили к гибели одних групп и возникновению новых. В этих условиях появление крепкого и влиятельного партийного руководства в России казалось почти невозможным. Локальные социал-демократические группы могли рассчитывать только на успехи местного значения. Отсутствие устойчивых связей с национальным центром, а также проблемы, вытекающие из нелегального положения, незрелости и неопытности большей части членов, свидетельствовали о том, что большая часть работы, совершаемой социал-демократами, носила ограниченный и непрофессиональный характер. Отсутствие у «экономистов» потребности в теории и их сосредоточенность на узких практических задачах и агитации – другая сторона той же медали. «Экономизм», получивший поддержку части российской молодёжи, можно было бы считать случайным идеологическим недугом, если бы его появление не совпало с куда более серьёзным международным явлением.

Ревизионизм Бернштейна

В 1898 году, точно к пятидесятой годовщине «Манифеста Коммунистической партии», Плеханов прочитал в журнале «Нойе цайт» (Die Neue Zeit) статьи, которые повергли его в ужас. Статьи принадлежали перу Эдуарда Бернштейна, одного из вождей немецкой социал-демократии, и подвергали сомнению основные постулаты марксизма. «Ведь это полное отречение и от революционной тактики, и от коммунизма… – писал Плеханов. – Я чуть не заболел от этих статей»[121]121
  Плеханов Г. В. Письмо к П. Б. Аксельроду от 12 февраля 1898 г. // Философско-литературное наследие Г. В. Плеханова: В 3 т. М.: Наука, 1973. Т. 2. С. 304.


[Закрыть]. Так началась затяжная кампания по «пересмотру» марксизма, которую Бернштейн старательно проводил в немецкой партийной прессе. Основной посыл рассуждений Бернштейна таков: марксизм-де устарел. Не будет лишним отметить, что лидеры современной Лейбористской партии, по сути, фальшиво перепевают идеи Бернштейна, высказанные им столетие назад.

Среди прочего Бернштейн утверждал, что: 1) концентрация промышленного производства совершается куда более медленными темпами, чем то предусматривал Маркс; 2) большое число мелких предприятий показывает жизнеспособность частного предпринимательства («малое прекрасно», как говорят в наши дни); 3) не существует поляризации между рабочими и капиталистами, ведь существование многочисленных промежуточных страт означает, что общество гораздо сложнее по своей структуре (речь, к примеру, о так называемом «среднем классе»); 4) современному капитализму присуща не «анархия производства», а способность к регулированию кризисов (эта идея, более известная как «управляемый капитализм», затем легла в основу кейнсианства); 5) рабочий класс, за исключением небольшой его части, заинтересован только в непосредственном улучшении материальных условий своего существования (сегодня говорят о «вертикальной мобильности»).

Разумеется, эти идеи не были взяты с потолка. Они отражали тот двадцатилетний подъём капиталистической экономики, который фактически завершился к началу Первой мировой войны. Этот период, который отличала условная социальная стабильность и относительное улучшение уровня жизни, по крайней мере, верхних слоёв пролетариата в Германии, Великобритании, Франции и Бельгии, создал иллюзию, будто капитализм уверенно двигается к разрешению своих фундаментальных противоречий. Быстрый рост могучего влияния рабочих партий и профсоюзов породил привилегированный слой профсоюзных работников, парламентариев, муниципальных советников и партийных бюрократов, которые постепенно отдалялись от людей, интересы которых они, казалось бы, представляли. Этот слой, состоящий из вполне обеспеченных людей, убаюканных очевидным успехом капитализма, подготовил почву для ревизионизма, то есть для реакции мелкой буржуазии против бури и натиска классовой борьбы. На фоне этого крепла тоска по благам цивилизации и желанию мирного, гармоничного перехода к социализму в туманном, отдалённом будущем.

Павел Аксельрод отреагировал на статьи Бернштейна в «Нойе цайт» более терпимо, чем Плеханов, которого эти статьи, напомним, оскорбили. Более того, развёрнутая Бернштейном полемика деморализовала членов плехановской группы. К примеру, Вера Засулич, будучи весьма впечатлительным человеком, мучилась сомнениями. Только Георгий Валентинович демонстрировал стойкость духа, которая помогла ему сплотить своих соратников и принять сражение. Его статьи против Бернштейна и Конрада Шмидта о философии, в защиту диалектического материализма – блестящее выступление неутомимого борца и заступника за фундаментальные идеи марксизма. Ключевые фигуры левого крыла СДПГ – Роза Люксембург и Александр Парвус – поддержали критику идей Бернштейна. Что касается Карла Каутского, то его реакция на статьи в «Нойе цайт» потрясла Плеханова до глубины души.

Каутский, имевший репутацию блюстителя ортодоксального марксизма, был также близким товарищем Георгия Валентиновича. Но теперь, будучи одним из редакторов «Нойе цайт», Каутский не просто пропустил в печать резкие антимарксистские выпады, но и воздержался от какой бы то ни было публичной их критики. Дальнейшая история показала многозначительность этого молчания. Несмотря на то что Каутский был автором многих научных трудов о революции и классовой борьбе, его марксизм носил абстрактный, схоластический характер. Если Плеханов отнёсся к Бернштейну, как ко врагу, которого следует атаковать, посрамить и, если то потребуется, изгнать из рядов партии, то Каутский, видя в Бернштейне просто запутавшегося коллегу, считал, что теоретические чудачества не должны быть причиной разрыва дружеских отношений. Позиция Каутского ясно выражена в его письме к Аксельроду от 9 марта 1898 года. Отмечая статью Павла Борисовича против Бернштейна, Каутский писал:

«Мне очень интересно твоё мнение об Эде [Эдуарде Бернштейне]. В самом деле, я боюсь, что мы потеряем его. <…> Однако я от него ещё не отказываюсь и надеюсь, что когда он опять войдёт в личное – не письменное только – общение с нами, то в нашем Гамлете (sic!) вновь найдётся нечто от старого борца и он снова острие своей критики направит против врагов, а не против нас»[122]122
  Цит. по: Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода: В 2 т. М.: Изд. Р. М. Плехановой, 1925. Т. 1. С. 208–209.


[Закрыть].

Под давлением Плеханова Каутский наконец выступил с публичным ответом. В его речи, преисполненной едва ли не извинительного тона, прозвучали такие слова: «Бернштейн не обескуражил нас, но заставил нас размышлять, будем ему за это благодарны»[123]123
  Цит. по: Плеханов Г. В. За что нам его благодарить? Открытое письмо Карлу Каутскому // Избранные философские произведения: В 5 т. М.: Политиздат, 1956. Т. 2. С. 362.


[Закрыть]. Возмущённый этим, Плеханов написал Каутскому открытое письмо под названием «За что нам его благодарить?», в котором он, помимо прочего, поставил такой вопросы: «…Кому кем быть похороненным: социал-демократии Бернштейном или Бернштейну социал-демократией?»[124]124
  Там же. С. 373.


[Закрыть]

В то время как члены группы «Освобождение труда» в резкой форме отреагировали на попытку Бернштейна размыть революционное учение Маркса, у лидера немецкой социал-демократии появились свои почитатели среди россиян. Прежде «экономизму» не хватало целостного теоретического содержания. Теперь же представители этого течения, прежде всего в эмиграции, жадно ухватились за идеи Бернштейна для оправдания своих оппортунистических тенденций. Хотя «Рабочая мысль» бежала от политических вопросов, как от чумы, она вполне определённо проводила на своих страницах реформистскую и антиреволюционную политику:

«Развитие фабричного законодательства, страхования рабочих, участия рабочих в прибыли, развитие профессиональных рабочих союзов постепенно будут превращать капиталистическое общество в социалистическое. <…> Не обострение нищеты пролетариата, не обострение его противоречий с капиталистами и не обострение противоречий самого капиталистического производства приведёт к социализму, а рост и развитие силы и влияния пролетариата»[125]125
  Студент. Новые течения в немецкой социал-демократии // Отдельное приложение к «Рабочей мысли» (сентябрь 1899). Берлин: Тип. Союза герм. типогр. рабочих, 1899. С. 36.


[Закрыть].

Либеральная буржуазия оказывала давление на рабочее движение через идеологов «Рабочей мысли», в числе которых были в основном студенты и представители интеллигенции. Их неприкрытое восхищение идеями Бернштейна отнюдь не случайно. Они образовали своего рода российский вариант международного ревизионизма, который, в свою очередь, выражал на Западе интересы «прогрессивных» членов «среднего класса», которые сблизились с рабочим движением, когда стало ясно, что пролетариат превратился в мощную общественную силу и, следовательно, потенциальный источник рабочих мест, престижа и дохода. В самом деле, ещё на заре немецкой социал-демократии Энгельс предостерегал о пагубном влиянии катедер-социализма, намекая, в частности, на Евгения Дюринга, который предлагал свои услуги рабочему движению для убеждения его в необходимости классового сотрудничества.

Параллели, разумеется, относительны. Общественные условия, породившие «экономизм», сильно отличались от тех, в которых возник и процветал ревизионизм. Подобно тому как российские буржуа были слабыми и вялыми по сравнению с могучими немецкими, французскими и британскими собственниками капитала, так и отечественные последователи Бернштейна выглядели бледной тенью международного оппортунизма. У сторонников Бернштейна в России не было собственных убеждений, кроме преходящих прихотей, капризов и предубеждений интеллигенции. Весь идеологический багаж достался им от немцев и британцев. Говоря о реформизме, следует иметь в виду его материальное основание. Капитализм, присущий Великобритании, Германии и Франции, по-прежнему играл прогрессивную роль, развивая производительные силы. Период экономического роста, предшествовавший Первой мировой войне, улучшил социальное положение части пролетариата и привёл тем самым к смягчению отношений между классами, став общественно-экономической предпосылкой для возникновения ревизионизма Бернштейна. Но семена, взращённые на Западе в благодатной почве экономического прогресса, не дали почти никаких всходов на суровом, скалистом ландшафте Российской империи. Здесь не было крупной рабочей аристократии, зато была масса обнищавших пролетариев, занятых рабским трудом на крупных промышленных предприятиях. Только в одной области идеи «экономистов» встретили действительный отклик рабочего класса.

Когда почти всех самых опытных руководителей заключили в тюрьму, средний уровень членов революционного движения резко упал. Идеи «экономистов» получили широкое распространение в комитетах на местах. Практические последствия этого не заставили себя ждать: 1 мая 1899 года группа молодых людей в Петербурге выпустила листовку, в которой выступала за введение десятичасового рабочего дня. Это шло вразрез с международным требованием восьмичасового рабочего дня. Инициатива петербургской молодёжи была названа в № 1 журнала «Заря» «изменой международной социал-демократии»[126]126
  Цит. по: Акимов (Махновец) В. П. Очерк развития социал-демократии в России. СПб.: Изд-во О. Н. Поповой, 1906. С. 65.


[Закрыть].

Революционное движение в России нуждалось в прочном фундаменте и не могло мириться с текущим положением дел. Требовалась единая партия с прочным руководящим составом и, конечно, общероссийской марксистской газетой. Только с появлением ленинской «Искры» представление об объединённой Российской социал-демократической рабочей партии стало обретать реальные черты. Но, прежде чем это случилось, была предпринята попытка создать партию на съезде, созванном специально для этой цели.

Первый съезд РСДРП

Ходики пробили десять часов. В первый день весны 1898 года (13 марта по новому стилю) в доме минского железнодорожного служащего Петра Васильевича Румянцева собралась группа из девяти человек. Это были лидеры социал-демократических групп, прибывшие сюда из Москвы, Киева и Екатеринослава, а также представители «Рабочей газеты» и Всеобщего еврейского рабочего союза – Бунда. Съезд проходил под видом празднования именин жены Румянцева. В одной из комнат в печи пылал огонь. Печь работала не потому, что было холодно. В случае визита полиции участники съезда договорились спалить в огне все компрометирующие документы. Такие меры предосторожности объяснялись тем, что съезд проводился буквально в двух шагах от конюшен минской жандармерии. Этот съезд стал первым и последним съездом РСДРП, который проходил на подконтрольной российскому императору территории. Идея съезда вынашивалась несколько лет: требовалось создать реально действующую партию, выбрать руководство и объединить разрозненные группы. Проект программы партии был составлен Лениным в тюрьме: он написал его в одной из книг молоком между строк. Затем этот документ удалось тайком вынести на свободу.

К этому моменту был достигнут определённый прогресс. Подпольные группы согласились войти в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» и выпускать нелегальную газету «Рабочее дело». В Киеве был создан тайный комитет для печатания газеты, первый номер которой вышел в августе 1897 года (в целях конспирации он был датирован ноябрём). Именно киевской группе поручили заняться организацией съезда, так как она меньше всего пострадала от арестов. Тем не менее идея о созыве съезда внутри России была сопряжена с огромными трудностями. Так, например, делегатов некоторых групп, таких как петербургская, одесская и николаевская, а также представителей «Союза русских социал-демократов за границей» не пригласили к участию в съезде из соображений безопасности. Харьковская группа, напротив, сама отказалась от участия, считая, что вопрос о создании партии поставлен преждевременно.

То, что Первый съезд состоялся в Минске, далеко не случайно. Территория Польши и другие западные области, как мы уже видели, были очагами революционной антицаристской агитации, где две формы угнетения – социальная и национальная – создали подлинно взрывоопасную атмосферу. Стачечное движение 1890-х годов впитало в себя всю ту ярость, злобу и ненависть, которая копилась в сердцах и умах угнетённых народов, прежде всего евреев. Движение еврейских рабочих и ремесленников привело к созданию в 1897 году, за год до Первого съезда, Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России. По словам Зиновьева, «Бунд был одно время, в течение двух-трёх лет, самой мощной и многочисленной организацией нашей партии»[127]127
  Зиновьев Г. Е. Указ. соч. С. 66.


[Закрыть]. Во время проведения Первого съезда Бунд располагал куда бо́льшими ресурсами, чем любая другая социал-демократическая группа в России, и имел в своём составе бо́льшее количество членов, представляющих четырнадцать местных организаций, или комитетов, расположенных в Варшаве, Лодзи, Белостоке, Минске, Гомеле, Гродно, Вильне, Двинске, Ковне, Витебске, Могилёве, Бердичеве, Житомире и Риге. Комитеты поменьше существовали в Киеве, Брест-Литовске, Одессе и других областях.