Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Мое воспитание и привычки не могли переломить устоявшихся порядков этой троицы. Им казалось совершенно естественным спать всем в одной куче колен и локтей, когда нос одного утыкался в ступни другого, а щека третьего лежала на животе четвертого. Стоило только зазеваться, и кончик треклятой воронки вонзался тебе в самое неподходящее место. В самое неподходящее!

Послушайте, я и сам прекрасно знаю, что заниматься любовью при детях и делить ложе с мальчишкой, карликом и его воронкой нехорошо.

Но я ничего не мог с этим поделать.

3

Как раз в это время нас навестили совершенно неожиданные гости: на пороге появились четыре носильщика и три сопровождавших их солдата, вооруженные до зубов. Они сказали, что привезли мне из-за северной границы письмо и сундук.

Письмо было от шевалье Бардоненша, который приносил извинения за то, что не мог доставить сундук самолично. Семья Вобана поручила ему доставить мне сей груз, но, к его огромному сожалению, караул союзной армии преградил ему дорогу на границе и не разрешил ехать дальше, хотя он и старался их убедить, что направляется в прекрасную Барселону по делам исключительно личным. «Мир с каждым днем все больше клонится к упадку, – сетовал Бардоненш, – и доказательством служит то, что в наши дни люди не доверяют даже неприятелю». Моя дорогая и ужасная Вальтрауд удивлена, но уверяю вас, что в мое время проявления вежливости между врагами отнюдь не были исключением.

Так вот, когда мы открыли сундук, все сначала забормотали нечто невразумительное, потом закричали, а потом потеряли сознание от удивления – все произошло именно в таком порядке. В сундуке оказалось тысяча двести французских ливров, ни больше ни меньше. Маркиз в своем завещании оставил мне эту сумму в наследство. Не буду скрывать, что меня это взволновало: даже после смерти Вобан продолжал заботиться обо мне.

Чтобы отпраздновать свою неожиданную удачу, я так напился, что похмелье затянулось на целых два дня. Беда была в том, что остальная компания воспользовалась моим беспамятством и потратила все мое достояние. Все до последнего гроша они отдали за квартирку на четвертом этаже в густонаселенном районе Рибера. Амелис потребовалась подпись какого-нибудь мужчины, и помочь ей вызвался Перет. Вы лучше поймете мое желание перерезать им глотки, если я скажу вам, что содержимого сундука не хватило, а потому, чтобы расплатиться, им пришлось обратиться к ростовщику. Как вы понимаете, заем они оформили на мое имя. Что же касается самой квартиры, вам нетрудно понять мое безразличие: как мог любить оштукатуренные перегородки человек, обученный строить или брать приступом крепостные стены? Не знаю даже, как я согласился пойти с Амелис посмотреть наше новое гнездышко.

Дом оказался весьма типичной постройкой для этого района простолюдинов, но был отделан с некоторыми претензиями: потолок украшала дешевая роспись, а стены – гипсовый геометрический узор, имелись три спальни и кухня. В квартире пахло свежей побелкой. Как это обычно случалось, четвертый этаж был самым дешевым, потому что жильцам приходилось подниматься по длинной лестнице. По крайней мере, благодаря этой высоте комнаты заливал солнечный свет. Первая спальня предназначалась нам, вторая – Нану и Анфану, а третью занял пройдоха Перет (он поставил Амелис такое условие, когда она попросила его подписать от моего имени долговое обязательство). Сзади балкон выходил прямо на бастион Санта-Клара, и его пятиугольные укрепления расстилались прямо под нашими ногами. Мы видели внутренний двор, смену караулов и все такое прочее. Когда мы вошли в нашу спальню, Амелис показала мне окошко на потолке, через стекло которого виднелось синее-синее небо такого яркого цвета, что ему могло позавидовать Средиземное море.

На самом деле эта квартира стала настоящим домом, когда Амелис поставила в нашей комнате свою carillon à musique. Через окошко в потолке солнечные лучи лились на белые простыни, и Амелис часто садилась обнаженная на середину постели и расчесывала свои длинные черные волосы, шевеля губами в такт грустной мелодии шкатулки. Эта картина была столь прекрасна, что я замирал, но предпочитал в подобные мгновенья не нарушать ее нагой задумчивости.

Господи, как же изменила нас совместная жизнь! Раньше Амелис пользовалась музыкальной шкатулкой, чтобы забываться в минуты испытаний, которые посылала ей судьба, а теперь нашла ей новое применение. Казалось, эта необычная, искусственная и в то же время сладкая музыка уносила ее далеко в прошлое. Нет, пожалуй, это не совсем так: сама шкатулка была воспоминанием, подобно тому как пустыня, где нет границ, – сама по себе граница.

Итак, мы были свежеиспеченными хозяевами квартиры. Трудность заключалась только в том, что в сундуке Вобана было тысяча двести ливров, а квартира стоила тысячу шестьсот двенадцать. За несколько часов, которые требуются пьянице, чтобы протрезветь, из бедняков, которым неожиданно привалили денежки, мы превратились в счастливых, но внезапно обедневших собственников. И к тому же должников. Надо было выплачивать долг, а в военные времена вся работа связана с войной.

Вот тут-то и наступило время рассказать вам о моих приключениях в землях Кастилии, о том, как мне пришлось участвовать в битвах кампании 1710 года и как я стал свидетелем восхождения Австрияка на мадридский трон и его падения. А, да – и о том, как я, совершенно для себя неожиданно, нашел себе учителя, который заменил мне Вобана, хотя именно об этом человеке я бы никогда в жизни не подумал, что он способен кого-нибудь чему-нибудь научить.

И именно поэтому, если вы мне позволите, перед тем как приступить к рассказу, я в последний раз сделаю одно отступление. (Моя дорогая и ужасная Вальтрауд протестует – ей кажется, что мне не следует отвлекаться. Ну и хрен тебе!)

Чтобы отвлечь меня от попоек, Амелис настояла на загородной поездке, хотя бы на один день. Поводом служило питье шоколада. Можно было нанять экипаж, который отвозил участников прогулки за город, на расстояние около десяти километров от Барселоны. Там горожане наслаждались пейзажами зеленых лугов и перелесков, а к вечеру экипажи развозили их по домам. А сейчас позвольте мне объяснить кое-что об этих шоколадных праздниках.

Их название отнюдь не означало, что гости ели или пили только один шоколад. В соответствии с пожеланиями присутствующих в горячий шоколад добавляли разнообразные вещества, часто весьма небезобидные, в основном всякие любовные зелья. Священники объявили войну этим шоколадным праздникам и без конца порицали эту моду.

Поскольку шоколад – напиток темного цвета, никто не мог с точностью знать, что в его чашке. Повар мог случайно ошибиться, а некоторые наркотические вещества, употребленные в избытке, способны вызвать даже смерть, но люди шли на этот риск добровольно. Участники гулянок как раз и хотели испытать ощущение смертельной опасности, хотя на огромном большинстве праздников в чашках было не что иное, как безобидный порошок какао, заваренный с сахаром. Но поскольку все гости подозревали или даже были уверены, что пьют любовный яд, тот, кто ненароком шлепал по заднице свою невестку, всегда мог свалить вину на шоколад. (Само собой разумеется, что этот напиток и был всему виной.)

Но даже если рассказы о любовном зелье были не более чем выдумками, все равно после второй чашки всем страшно хотелось пуститься в пляс. Гости вставали в круг, взявшись за руки, смеялись и пели. Никто не думал о приличиях: мужчины и женщины вперемешку, без различия возраста, положения или родства! Пляски всегда сопровождала музыка двух или трех скрипок, и спустя некоторое время парочки одна за другой покидали хоровод (сами понимаете, зачем).

Я не страшился смерти от какой-нибудь отравы, добавленной в шоколад, а боялся только потерять мою Амелис. Экипажи привезли нас на зеленый живописный луг на холме. Как только мы оказались на траве, я почувствовал, что у меня сосет под ложечкой: в непринужденной обстановке этой гулянки любой франт мог захотеть вскружить голову моей подружке. Я как сейчас помню минуту, когда меня одолела ревность. Я помог Амелис спуститься со ступеньки экипажа, обняв ее за талию, но стоило мне разжать объятия, как у меня заныло сердце от ощущения потери. «Oh Déu meu[65]65
  О боже мой (кат.).


[Закрыть], – сказал я себе с некоторой досадой, – кажется, я ее люблю».

Нас было человек тридцать или сорок, каждое семейство устроилось вокруг своей скатерти. На вершине холма возвышались развалины старого хутора: дверей у этой постройки не было, а крыша наполовину провалилась. Такие каменные дома, которых много в лесах и на горах Каталонии, были миниатюрными крепостями; их создатели никогда не забывали о защитной функции этих сооружений. Меня ничуть не удивило, что старые хозяева хутора выбрали для постройки подобное расположение: оттуда открывался полный обзор и на значительное расстояние; любое передвижение в его окрестностях могло быть немедленно замечено. Совершенно очевидно, что задолго до штудий Базоша людям было знакомо искусство защиты своих родных и близких.

Мы позавтракали, выпили шоколад, и тут пошло веселье. Скрипки наяривали все громче, люди встали в хороводы. Амелис потянула меня за руку, приглашая танцевать, но я не смог подняться, потому что в этот момент случилось нечто неожиданное: Анфан подошел ко мне сзади и обнял меня за шею. Ему понадобился почти целый год, чтобы приблизиться ко мне. И можете надо мной посмеяться, если вам будет угодно, но этот жест мальчишки меня взволновал. Он прижал свою нежную щеку к моей и сказал мне на ухо:

– Можно я им почищу карманы, патрон? Тут все пьяные.

– Нет, нельзя. Это добрые люди, хотя и пьяные.

Этот довод его совершенно не убедил.

– На их денежки я бы смог даже купить Нану новую воронку.

– Разве он тебя об этом просил? Не просил. Ему просто хочется повеселиться, вот и иди с ним танцевать. Нан будет рад, а тебе не придется рисковать, что тебя поймают и отлупят. – И тут я добавил тем же тоном, каким со мной разговаривал Вобан: – Хотя тебе и не понять, в чем дело, но ты отвечаешь за Нана – следи, чтобы никто не увел его в эти кусты. – И тут я повысил голос: – Allez!

Детям и солдатам всегда предпочтительнее дать какое-нибудь задание, чем их наказывать.

А теперь разрешите мне некоторую сентиментальность. Понимаете, тогда я неожиданно понял, что это и есть счастье: зеленая травка, веселые скрипки, хороводы людей, которые танцевали и хохотали как безумные. Тщедушный и сгорбленный Перет, протягивающий руку вдовушке и говорящий ей на ухо какие-то скабрезности. Нан и Анфан, которые отплясывали вместе: карлик, такой же с виду равнодушный к происходящему, как всегда, но, без сомнения, в душе довольный, и мальчуган, исправно выполняющий мой приказ, – каждый, кто осмеливался приблизиться к Нану, получал пинок. И Амелис – она смеется и танцует, и ее черные локоны развеваются по ветру. Не знаю, сколько времени это длилось. Скорее всего, недолго: счастье всегда проходит быстро. Вдруг из кустов выскочили Перет, который натягивал спущенные штаны, и вдовушка с растрепанными волосами. Вероятно, в самом разгаре любовной сцены они увидели что-то необычное.

– Бальестер! – кричал испуганный Перет. – Бальестер сейчас нагрянет!

Бальестер! Мой старый знакомый, который к этому времени уже стал одним из самых знаменитых и самых жестоких микелетов. (Хотя, как я вам объяснял, это слово не все понимали одинаково.)

Я уже упоминал, что мы устроили пикник на вершине холма. Я влез на большой высокий камень и смог оценить опасность, которая нам грозила: группа всадников была еще достаточно далеко. Судя по пыли, поднятой копытами, их было больше дюжины.

Паника превращает людей в стадо: все закричали и бросились врассыпную. Самые богатые кавалеры, приехавшие верхом на собственных лошадях, умчались галопом, забыв о своих любовницах (что, кстати сказать, было довольно бессовестно с их стороны. Разве это любовь!). Остальные в полной растерянности, не зная, что предпринять, и следуя животному инстинкту, спрятались на заброшенном хуторе. Нан и Анфан тоже прибежали на хутор, держась за руки Амелис, и я последовал за ними.

Внутри люди сбились в кучу, точно овцы, хотя места было предостаточно, потому что перегородки давным-давно сгнили. Женщины обнимались и плакали, а мужчины рвали на себе волосы. Мне пришлось пару раз громко крикнуть, чтобы все замолчали.

– Вы собираетесь что-нибудь предпринять, – зарычал я, – или предпочитаете подождать, пока нас всех не перережут, как овечек?

Из какого-то угла мне ответил расфранченный кавалер.

– Ты понимаешь, о чем говоришь? – спросил он. – У тебя еще и борода не растет, а на нас сейчас движется сам Бальестер!

– Я и сам знаю, что это не святой Петр к нам едет верхом! – ответил я и, обращаясь к толпе, повторил: – Мы будем что-нибудь предпринимать или нет?

– Вот так командир выискался! – издевался надо мной франт. – Да эти молодчики трахают таких мальчишек, как ты, на закуску!

Я увидел изъеденный жучком стол и вскочил на него.

– Послушайте, если вы готовы выполнять мои распоряжения, может быть, мы и выйдем сухими из воды.

Щеголь снова закричал:

– Сюда едет банда убийц, вооруженных до зубов. А здесь с нами только дрожащие женщины, дети и старики. Эти стены разрушены, а ты собираешься их защищать. – Он указал на вход. – Здесь нет даже дверей!

Мысль мелькнула в моей голове точно молния. Будь у меня немного времени подумать, я бы не стал с ним спорить. Но дело не требовало отлагательств, а ситуация казалось такой отчаянной, что я не сдержался и, выдохнув весь воздух, произнес, чеканя каждое слово:

– Дверью станем мы сами.

– Нас зарежут, а потом изнасилуют всех женщин! – настаивал франт.

– Вот поэтому мы и будем сражаться, идиот! – заорал я. – Когда они поймут, что здесь нет никакой добычи, даже лошадей с нас не возьмешь, а выкупа за нас никто не заплатит, они для развлечения перережут несколько глоток, а потом оседлают наших женщин. – Я указал на Амелис. – Это моя жена, и клянусь, что никто ее не тронет. Я им не позволю!

Молчание бывает разным. Есть тишина отчаяния, тишина размышления, мирная тишина – они не похожи друг на друга. В наступившем молчании угадывалось колебание. И тут кто-то сказал:

– Меня уже однажды изнасиловали, много лет тому назад.

Это была старушка из тех, которые излучают энергию. Она посмотрела на щеголя и показала на меня пальцем:

– И в тот день мне очень не хватало рядом такого «мальчишки». – Она посмотрела мне в глаза и добавила: – Я старая перечница, но, если ты мной будешь командовать, я забросаю камнями любого, кто ступит на этот порог. Терять мне нечего.

Послышался ропот. Этот тихий, но уверенный голос сумел преобразить страх в гнев. Перет подошел к столу, схватил меня за щиколотку и сказал, полумертвый от страха:

– Но послушай, Марти, мой мальчик, что мы, слабые и несчастные, можем сделать?

– Прежде всего – собрать на этот стол все оружие, которое у нас имеется, – ответил ему я.

Я спустился на землю, и мужчины выложили на стол все имевшееся у них оружие. Как это обычно бывает, самый трусливый оказался вооружен лучше остальных: у франта оказались с собой два больших пистолета и кинжал. Всего нам удалось собрать шесть пистолетов и пятнадцать ножей самых разных размеров – таким оказался наш убогий арсенал.

– Великолепно! – воскликнул я, призывая на помощь все свое актерское дарование. – Теперь вы сами видите. Этого бы хватило даже для защиты Сагунта[66]66
  Имеется в виду эпизод осады города Сагунта в Тарраконской Испании карфагенскими войсками в 218 году до н. э. во время Второй Пунической войны.


[Закрыть].

Я уже говорил, что каталонские хутора строились как маленькие крепости, способные отразить нападение с любой стороны. Стены были толстыми, как у настоящих укреплений, узкие окна, перпендикулярные полу, напоминали бойницы, каменная крыша не могла сгореть. Даже если врагу удавалось нанести такому строению значительный ущерб, оно продолжало стоять непреклонно.

Я попросил женщин собрать горки крупных камней. Крыша дома частично сохранилась, и мужчины быстро соорудили из остатков мебели и обломков стен примитивные пандусы, чтобы туда взобраться. С крыши можно было открыть огонь по наступающему противнику или, по крайней мере, забросать его камнями. Другая группа построила импровизированную баррикаду у ворот, скорее символическую. Я приказал мальчишкам обследовать все углы и, опустившись на корточки перед Анфаном, прошептал:

– Ищите под полом, наверняка что-нибудь найдете.

И они действительно нашли. На всех хуторах имелся запас оружия. В полу комнаты, которая, наверное, когда-то служила спальней хозяевам, Нан и Анфан нашли под слоем пыли крышку тайника и открыли ее. Там оказалось четыре ржавых мушкета – два из них остались без приклада. Но даже такое оружие могло нам пригодиться.

– И что нам делать с этим ломом? – спросил кто-то.

– Почистите стволы хорошенько.

– Они уже здесь!

Это был крик одного из дозорных; уж чего-чего, а глаз у нас хватало.

Прежде чем приблизиться, всадники довольно долго раздумывали. Они несколько раз объехали вокруг дома, присматриваясь и принюхиваясь, но никаких решительных действий не предпринимали. Я перебегал от одного наблюдательного пункта к другому, спрашивая дозорных:

– Чем они занимаются?

– Да ничем. Просто ездят взад-вперед и присматриваются.

Для защитника крепости ожидание атаки гораздо тяжелее, чем само нападение; ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы люди начали воображать ужасы схватки, и я решил выйти к микелетам. Амелис попыталась удержать меня.

– А кого ты предлагаешь отправить на переговоры? – возразил ей я. – Этого щеголя? Или, может быть, Перета? Ты лучше позаботься о том, чтобы Нан и Анфан ни на шаг от тебя не отходили.

– Это же разбойники! С ними нельзя ни о чем договориться.

В ее глазах блеснули слезы ярости. Амелис так на меня рассердилась, словно я только что объявил ей, что завел себе любовницу, и изо всех сил застучала кулаками мне в грудь:

– Они же тебя убьют! Убьют!

Потом она повернулась и пошла прочь. (Понимаете теперь, что я вам говорил? Даже с разбойниками легче договориться, чем с женщиной. А ты не смотри на меня такими глазами и пиши!)

Мы открыли проход в нашей хлипкой баррикаде, и я вышел наружу.

Один из разбойников на коне подъехал поближе и остановился метрах в десяти от меня, приглядываясь. Мне не пришло в голову ничего лучшего, чем принять равнодушный вид. Я поприветствовал его натянутой улыбкой, приложив два пальца к треуголке. Он уехал, но на его месте незамедлительно появился командир всего отряда в сопровождении восьми верховых, которые выстроились по правую и по левую его руку. Это был Бальестер.

Он сильно изменился со времени наших встреч в Бесейте и на почтовой станции. Командир отряда выглядел более зрелым мужчиной, закаленным в постоянных атаках и отступлениях. Самым необычным в его лице были глубоко запавшие глаза, словно глазницы этого человека стали вдвое глубже, чем у остальных людей. Нельзя было назвать его уродом, потому что жестокость не лишена привлекательности. Однако его отсутствующий взгляд, черные, широкие, как тесьма, брови и густая смоляная борода создавали впечатление, что годы для этого человека никакого значения не имели. На поясе у него с каждой стороны висело по пистолету. В случае необходимости он мог одним движением рук вскинуть их и разрядить в противника.

Я никогда не забуду взгляда Бальестера; его глаза разговаривали с тобой независимо от его губ и при этом противоречили сами себе. В них можно было прочитать: «Я тебя убью» – и одновременно: «Давай поговорим». Люди, которые не умели разглядеть второго послания, пускались наутек. Я произнес только:

– Добрый день.

– Да, денек выдался неплохой, – ответил он. Руки Бальестера лежали на рожке седла, и он с видом деревенского философа рассматривал облачка на небе. – Распрекрасный день.

– Что вы здесь забыли? – поинтересовался я.

Он оскорбился, пришпорил свою лошадь и несколько раз объехал меня кругом, стараясь, как легко догадаться, внушить мне и другим осажденным страх. Мне казалось, что я слышу, как бьются сердца спрятавшихся за стенами дома. Я сказал громко и четко:

– Разговаривать с пешим с высоты седла не очень-то вежливо, сеньор.

Бальестер обратился к своим людям:

– «Сеньор»! Вы слышали? Я теперь стал сеньором!

Все его разбойники захохотали. Бальестер сделал вид, что уступает, спешился и поприветствовал меня нарочито учтивым жестом.

От него не воняло. Меня это удивило, потому что, как любой сын морского торговца, я совершенно не знал внутренних районов страны и их жителей; мне с самого детства внушали, будто микелеты – исчадья ада, от которых воняет серой. От Бальестера пахло чистым пеплом костра, чабрецом и розмарином. И от его приятелей тоже.

Прошел год со дня нашей последней встречи, но он не спросил, а уверенно произнес:

– Мы с вами встречались раньше.

– Мне кажется, как-то раз, – неохотно подтвердил я, – мы совершили небольшую коммерческую сделку. Я остался ни с чем, а вы получили все.

Он не обратил внимания на мои слова и указал на хутор:

– Почему вы там забаррикадировались?

– Ваша добрая слава летит впереди вас.

– Вот так дела! И что же обо мне говорят?

Поскольку мы решили защищаться, я решил держаться уверенно:

– Говорят, что Эстеве Бальестер – преступное чудовище и убийца. Под предлогом борьбы за родную страну он нападает на несчастных беззащитных путников, грабит их или превращает в заложников. Если ему вовремя не платят выкуп, он поджаривает ступни своих жертв на костре. И это еще когда он бывает в хорошем настроении.

Он предпочел не реагировать на мою провокацию.

– Серьезно? – спросил он. – А вы сами-то верите в эти россказни?

– Мне доподлинно известно, что иногда бедняг раздевают, вздергивают на первый попавшийся сук, а потом бросают на произвол судьбы.

Он расхохотался:

– Насколько мне известно, груз тебе не принадлежал. – Он немного помолчал, а потом добавил гораздо мрачнее: – И ты, предатель-бутифлер, осмеливаешься называть меня грабителем?

Я собирался вести с ним переговоры, и его сарказм мог помешать моей миссии. Мы стояли ровно на половине пути между его отрядом и хутором. Я снял шляпу, и по этому условленному сигналу стволы огнестрельного оружия показались в проеме ворот, в окнах и на крыше. Это был весь наш арсенал, включая ржавые мушкеты, которые женщины начистили до блеска, как следует на них поплевав.

– Сеньор, – соврал я, – двадцать стволов целятся прямо в вашу голову. Наши всадники умчались верхом, чтобы предупредить стражей порядка, которые вот-вот прибудут. Имейте в виду, что мы бедные горожане и никакой добычи для вас здесь нет. Если нам придется решать наш спор при помощи оружия, вся ответственность ляжет на вас.

Я говорил очень громко, чтобы меня слышали все. Речь шла о простом расчете: если осаждать дом им покажется невыгодным, они уйдут. Даже если бы они поверили половине моей лжи, этого было достаточно, чтобы у них в головах зародились сомнения. К несчастью, Бальестер преображался, чувствуя близость крови и насилия. Все мужчины таковы, но в нем словно происходил какой-то взрыв. Его глубоко посаженные глаза проваливались еще глубже, голубая вена, пересекавшая правый висок, надувалась и начинала пульсировать. Много лет спустя я обнаружил еще одну особенность этого человека: готовясь убить врага, он распространял вокруг острый запах пота. Бальестер угрожающе зашипел, а голубая вена так налилась кровью, что казалась толстым червем.

– Если твои люди убьют меня, мои ребята в один миг расправятся с тобой, идиот.

– Не сомневаюсь, – ответил я ему таким же шепотом. – По совести говоря, это ничья.

И тут мы услышали какой-то звук: то был вопль перепуганного ребенка.

Один из всадников приближался к нам, держа под мышкой извивающегося и отбрыкивающегося Анфана. Увидев меня, мальчишка протянул ко мне руки с растопыренными пальчиками и завопил еще отчаяннее.

Бальестер, должно быть, заметил, что я изменился в лице, потому что скривил губы в ехидной полуулыбке и сказал:

– Была ничья – и нету.

Всем известен детский кошмар: ты падаешь в колодец, в глубине которого извиваются страшные щупальца. Для Анфана этот сон стал реальностью, а нас разделяла непреодолимая преграда – какие-то десять метров.

Этот мальчишка жил рядом со мной почти год, я кормил его, поил и одевал. Он спал рядом со мной и моей женой. Мне пришлось тысячу раз ругать и наказывать его, и за это время он стал чуть-чуть лучше, чем в день нашего знакомства. Только чуть-чуть, но сейчас я в первый раз видел, как он плакал по-настоящему.

Как красный полог опустился перед моими глазами, точно занавес, и я не узнал собственного голоса, когда произнес:

– Отпустите его! Немедленно! Или, клянусь моей матерью, я убью и тебя, и этого зверя, который держит мальчишку. – И добавил почти беззвучно: – Клянусь!

Бальестер невероятно долго смотрел мне прямо в глаза. Анфан извивался, а я был на грани помешательства. Вероятно, Бальестер это понял: с безумцами нельзя вести переговоры. Он кивнул своему приятелю, словно история с мальчишкой совершенно его не касалась, и всадник опустил Анфана на землю.

Мальчуган бросился бежать с такой скоростью, что несколько раз спотыкался, падал, поднимался и снова бежал и его золотисто-соломенные косицы развевались по ветру. Но, отбежав подальше от всадника, он все же остановился и, несмотря на пережитый испуг, высунул язык и согнул руку в оскорбительном жесте. А потом снова заскулил, кинулся ко мне и обнял меня за пояс.

Бальестер отступил на несколько шагов в сторону. Наступила странная пауза: его желание произнести речь казалось столь очевидным, что, даже будь у нас тысяча пушек, ни одна бы не выстрелила. Командир микелетов шагал взад и вперед вдоль стены дома, и во взгляде его светилась ярость.

– Вы живете своей спокойной и счастливой жизнью, – заговорил он, – и воображаете, что самое главное в ней – пить шоколад и трахаться. Безмозглые идиоты! Небеса вот-вот готовы обрушиться на нас.

Чтобы продемонстрировать свое пренебрежение пророка, он даже не побоялся стукнуть кулаком по одному из ружейных стволов, нацеленных на него из-за стены. Я не придал этому значения и жестом велел осажденным не реагировать на дерзость Бальестера и ничего не предпринимать. Надо было дать ему выговориться всласть и подождать, пока он не отправится восвояси. Теперь наконец стало ясно, что он просто не хотел уронить себя в глазах своего отряда и поэтому так рисовался.

– Вы принимаете на веру враки Женералитата только потому, что эту ложь печатают в официальных бумагах. Где вы видели бедняков, которым я чем-нибудь навредил? Я заплатил за сотни церковных служб, на мои деньги содержаться сиротские приюты… Меня должны бояться только предатели-бутифлеры и красные подстилки. – (Так называли министров Женералитата за их шапки и одежды из красного бархата. Разве мы об этом уже писали? А я-то запамятовал.)

Из-за стены дома раздался чей-то голос:

– Ты изнасиловал двоюродную сестру моего зятя, злодей! Четвертовать бы тебя на плахе!

– Клевета! – сказал Бальестер, оборачиваясь на голос. – Есть разбойники, которые прикрываются моим именем, нападая на честных людей. Разве кому-нибудь может прийти в голову, что Бальестеру надо платить или прибегать к насилию, чтобы переспать с женщиной?

Из-за баррикады высунулась решительная старушка. Она поднялась над грудой обломков и потрясала камнем в руке, грозя швырнуть его во врага.

– Ты или другие микелеты… Какая разница? Вы воображаете себя настоящими мужиками, потому что спите у костра и питаетесь дичью. Ты ищешь только собственной выгоды, нападая на мирных людей, и хочешь, чтобы мы тебе поклонялись, как святому отшельнику, за то, что иногда ты убиваешь какого-нибудь пьяного бурбонского солдата. Повесить тебя мало!

Бальестер погрозил ей пальцем, но ответил более мирным тоном:

– Вы ошибаетесь, mestressa[67]67
  Хозяйка (кат.).


[Закрыть]. За эти военные годы я убил больше французских и кастильских солдат, чем целый королевский полк.

Тут, по-прежнему держа на руках Анфана, подключился к разговору я. Мальчуган обхватил мои бедра ногами, как обезьянка, и так крепко вцепился мне в шею, что трудно было дышать.

– Если вы так страстно желаете защищать свою страну, тогда почему бы вам не записаться в войска короля Карла?

– Да потому, что одна армия другой стоит, хотя форма у них и разная; так любой огонь жжет, какими бы ни были языки пламени – синими или красными.

Я думал, что Бальестер собрался уходить, но он снова приблизился и сказал мне на ухо:

– Я тоже умею клясться. И заруби себе на носу: если ты еще когда-нибудь попадешься мне на глаза, тебе несдобровать. Понятно?

Анфан приблизил лицо к голове Бальестера, надул щеки, сжал губы и издал непотребный звук прямо ему в ухо. Мне кажется, в ту минуту я в первый и последний раз увидел, как Бальестер непринужденно смеется.

– И скажи своему чертенку с косичками, что, коли не научится вести себя пристойно, я приеду и заберу его навсегда. – Выпучив глаза, он посмотрел на Анфана, не мигая, вытянул вперед губы колечком и крикнул: – Бу!

Анфан еще крепче вцепился в мою шею, завизжав от страха. Он прятал лицо от микелета и бил меня ногами по бедрам. Под хохот своих приятелей Бальестер сел на лошадь и, гарцуя по лугу, решил на прощанье еще раз обратиться к защитникам хутора. Он помахал им шляпой и закричал:

– Господа! Любезные дамы! Желаю вам хорошо провести остаток этого дня.

Отдельно он попрощался со старушкой, которая его укоряла, и любезно поклонился ей:

– Iaia, t’estimo. (Бабуля, я тебя люблю.)

Он пришпорил коня и умчался прочь.

Анфан заметил на земле какой-то предмет: Бальестер уронил свой хлыст. Мальчишка слез с меня, точно с дерева, и принес мне свою добычу.

Я до самой смерти не забуду выражение счастья на физиономии мальчугана, когда он, предовольный своей находкой, протянул мне хлыст микелета. Это был не просто подарок: невозможно выразить словами смысл этого жеста. Анфан был прирожденным воришкой, и его желание разделить добычу со мной говорило о многом.

Я резко вырвал хлыст у него из рук:

– Тебе же было сказано ни на шаг не отходить от юбки Амелис!

* * *

День на этом не кончился. Хотя в это трудно поверить, самый героический момент его еще не наступил. После ужина я решил серьезно поговорить с Анфаном.

– Когда вы нашли мушкеты, я тебе сказал, чтобы ты оставался с Амелис, – бросил ему я через стол. – А ты меня не послушался.

Мальчишка отреагировал, как маленький разумный зверек. Его врожденные инстинкты и его понимание справедливости вместе продиктовали ему ответ:

– Но эти разбойники – воры! – Он встал ногами на стул, готовясь к защите. – Почему я не мог красть у воров? – возмущенно продолжил он, глядя на меня широко раскрытыми глазами. – Ведь они воры!