Текст книги "Восьмой детектив"

«Разумеется, мы сменили подушку. А того, что матрас немного мокрый, никто не заметил. И мы закрыли тайник. Все остальное оставили как было. Худшее, в чем ты меня можешь обвинить, – это вынужденное пособничество».

Он вздохнул, размышляя, точно ли он все описал. Даже сейчас честно все рассказать стоило огромных усилий.

«Лорен и я продали наши доли через отца Бена, он ни о чем не спрашивал. Но Уильям к тому времени уже уехал. Само собой, мы отдали ему его часть и надеялись, что это заставит его молчать. Несколько лет так и было. Но, видимо, в какой-то момент он рассказал о бриллиантах Рэймонду, а этот глупец, очевидно, привез их в Лондон и болтал о них направо и налево, так что в конце концов его прирезали в каком-то переулке».

Доктор Лэмб улыбнулся.

«Можно сказать, справедливость восторжествовала. Хотя тебе от этого не легче, я знаю».

Ему уже надоело писать, рука побаливала.

«После убийства Лорен утратила ко мне интерес. Видно, чувство вины было слишком велико. Я оставил ее с Мэтью и приехал сюда, в Лондон, где никто бы на обратил внимания на нежданную перемену в моих делах. С тех пор я жил в достатке, не более того. Думаю, это все, что мы получили от этого убийства, – некоторый достаток. Хотел бы я сказать, что оно того стоило, но вряд ли это правда. Надеюсь, ты сможешь найти в себе силы простить нас. Твой Годвин Лэмб».

Он положил ручку и с грустью посмотрел в темноту за окном. Потом зашелся кашлем и долго не мог его унять. Затем он пошел в ванную, а рядом с его подписью осталось пятно ярко-красной крови.

Шестая беседа

Джулия Харт провела пальцем по последним строкам. «Потом зашелся кашлем и долго не мог его унять. Затем он пошел в ванную, а рядом с его подписью осталось пятно ярко-красной крови».

Было поздно, и к последней странице глаза у нее начали слипаться. Она зевнула и сказала:

– Простите.

– Еще один омерзительный сюжет, – заговорил Грант. – Мы уже обсудили определение детективной истории, так что теперь, пожалуй, мне остается только пояснить, как с ним соотносится этот рассказ.

– Хорошо. – Джулия приготовила ручку. – Все это очень интересно.

Они сидели в деревянной рыбацкой хижине недалеко от коттеджа Гранта – примерно в четверти мили вдоль пляжа. Внутри была стойка с небольшой лодкой и креплением для еще одной. Они распахнули широкие двери, выходящие прямо на море, и сидели внутри на деревянных складных стульях. Перед ними до самой кромки воды расстилался песок, ровный, как ковер.

– Мы рассмотрели несколько рассказов, в которых виновным в убийстве оказывался ровно один подозреваемый. Сегодня утром мы прочли рассказ, в котором убийцами были все подозреваемые. Однако из определения совершенно ясно следует, что возможно и нечто среднее между этими крайностями. Например, виновниками может оказаться ровно половина – или любая другая доля – подозреваемых.

– Здесь убийцы – Бен, Лорен, Уильям и доктор Лэмб, – сказала Джулия. – Таинственный незнакомец, мальчик, доктор и его любовница. Четверо убийц. А подозреваемых я насчитала девять.

Грант кивнул.

– Суть в том, что любое подмножество подозреваемых может оказаться множеством виновных. Их может быть четверть, половина или даже все, кроме одного. Все эти случаи с точки зрения нашего определения равноправны. Последний рассказ как раз иллюстрирует этот момент. – Он наклонился вперед. – Я ведь говорил вам, что мое определение дает нам свободу. Можно сказать, оно создает новый жанр: вместо того чтобы просто гадать, кто убийца, читатель должен догадаться, причастен или нет к убийству каждый отдельный подозреваемый. Количество возможных развязок возрастает в геометрической прогрессии.

– А вас не беспокоит, что оно дает слишком много свободы? Если все подозреваемые оказываются виновными, то читатель практически не в состоянии сам докопаться до истины. Тогда концовка покажется слишком произвольной, – сказала задумчиво Джулия.

– Все верно, для автора это определенный вызов – придумать развязку, которая удовлетворила бы читателя. Но, по сути, такая развязка не более произвольна, чем любая другая. Как вы помните, я против того, чтобы рассматривать детективы как логические загадки, в которых из имеющихся улик можно умозаключениями, почти как в математике, вывести единственное решение. Это не так: улики не дают единственного решения. Все это не более чем ловкость рук.

Джулия записывала все, что он говорил.

– Весьма интересный взгляд на детективы.

– Мы не должны забывать, – продолжил Грант, – что главная задача детективной истории – дать читателю полный набор подозреваемых и надежду, что примерно через сотню страниц один из них будет изобличен как убийца. Или не один, а несколько из них. В этом и есть прелесть жанра, – на этих словах он посмотрел на море, будто произнести «прелесть», глядя на Джулию, казалось ему невежливым. – Обычно читателю предоставляется небольшое конечное множество вариантов, а в конце автор возвращается к какому-то из них и останавливается на нем. Если задуматься, просто чудо, что человеческий разум можно удивить таким решением загадки. Но наше определение ничего не меняет, а просто проясняет возможности.

Джулия кивнула.

– Да. Раньше никогда об этом не задумывалась. Тогда искусство написания детектива состоит в том, чтобы, отправив читателя в ложном направлении, подобрать развязку, которая покажется ему в некотором смысле самой неподходящей, но с другой точки зрения будет подходить идеально.

– Да, – согласился Грант. – И это отличает детективную историю от любой другой истории с неожиданным концом. Все вероятные исходы представлены читателю с самого начала. В конце концов мы просто указываем на один из них.

Под потолком у них за спиной висела старинная лампа. Пока Джулия читала, солнце село, и теперь погруженная в звездную вечернюю синеву хижина мерцала изнутри тусклым желтым светом, будто самоцвет в пещере. Джулия почувствовала, что настала ее очередь говорить.

– Как и в остальных историях, – начала она, – в этой тоже есть выпадающая из контекста деталь. Мне пришлось перечитать рассказ несколько раз, прежде чем я заметила ее.

Грант покивал.

– Слушаю.

Джулия открыла нужную страницу в блокноте.

– Первое, что меня поразило, – частые упоминания о том, что кого-то душат, хотя Агнес не душили. Сначала находят задушенную белку. Потом доктор объясняет Уильяму, что происходит, когда человека душат за горло. Даже сам дом описан как «задушенный деревьями». Такое впечатление, что эти детали были вставлены в рассказ словно в предзнаменование чего-то, но это что-то так и не произошло.

– Очень интересно, – сказал Грант. – Я не заметил этого.

– А при втором прочтении я обнаружила, что в описании всех без исключения смертей в этом рассказе упомянут хотя бы один симптом удушения, даже если это не имеет смысла. В начале рассказа мы слышим хриплый голос доктора, хотя он, по всей видимости, неизлечимо болен раком печени или поджелудочной железы. У Агнес синяки на шее, но это никак не объясняется. Рэймонд погибает от ножевого ранения, но Лили представляет, как он «хватает воздух сдавленным горлом». Лорен умирает от вируса, но у ее трупа распухшая шея и кровоизлияния в глазах.

– Все это очень загадочно. И, пожалуй, менее заметно, чем в предыдущих рассказах.

Лампа позади них мигала. Грант снял ее и поставил на пол. Масло почти закончилось, и он задул ее. Остался только свет луны.

– Вы всегда жили здесь в одиночестве?

– Да, – ответил Грант. Он вместе со стулом развернулся к ней. – Сегодня вы спросили меня, не одержим ли я морем. Я готов ответить на этот вопрос.

– Замечательно.

– Для меня море – как пес, дремлющий у камина. Я будто чувствую его дыхание, когда оно неподалеку, даже если я в коттедже. Оно вроде моего компаньона. Рядом с морем не так одиноко жить одному.

Джулия покачала головой.

– Боюсь, мне этого не понять. – Ветер снова донес до нее слабый запах гнилой плоти. Она посмотрела на море, и воображение против ее воли тут же нарисовало, как она тонет в нем. – Море всегда немного пугало меня. Оно все время двигается, словно множество челюстей, пережевывающих все внутри себя. Разве временами оно не навевает вам мысли о смерти?

Грант ответил загадочно.

– Вы, наверное, удивитесь, но нет.

Джулия ничего не сказала.

Полчаса спустя она вернулась в свой номер, поднявшись по темной лестнице, включила свет и села за стол у окна. Ярко освещенная комната отражалась в стекле, и звезды были не видны. Лишь там, где комната была погружена в темноту, просвечивало несколько звездочек. Джулия потерла глаза и открыла окно, чтобы прохладный ночной воздух взбодрил ее. Затем достала ручку.

Перед ней лежала маленькая книжка в зеленом кожаном переплете. Это был оригинал «Белых убийств». Она подтянула его к себе, раскрыла ближе к концу и придавила разворот камнем. Затем достала блокнот и нашла чистую страницу. От ее края она оторвала два квадратика, написала на каждом из них по вопросу, наклонилась вперед и прикрепила их к подоконнику. На одном было написано: «Кто такой Фрэнсис Гарднер?» На другом – «Связан ли он с Белым убийством»? Она немного подумала и добавила третью бумажку – напоминание себе на утро: «Поговорить с управляющим отеля».

Она перевернула страницу и посмотрела на часы. Столько всего еще нужно успеть. Она задержала дыхание, пытаясь сосредоточиться. Электрическая лампа гудела, и от этого казалось, что стены кишат насекомыми.

Джулия выдохнула и начала писать.

[07] Тень на лестнице

Утро понедельника: наконец после душного воскресного затишья может произойти что-то интересное. Еще не наступил полдень, а великий детектив Лайонел Мун уже получил две таинственные посылки.

Одну он обнаружил, когда уходил на работу. Коробка шоколадных конфет и открытка. Он только шагнул в коридор, как заметил на придверном коврике плоскую прямоугольную коробку. Она была похожа на игрушечный сельский домик посреди пшеничного поля, с открыткой вместо крыши. Поднимая коробку, он услышал, как внутри гремят конфеты, и подумал: так стучат кости в гробу. На открытке была всего одна буква X – два росчерка темно-синих чернил.

«Это подарок, – спросил он себя, – или предупреждение?»

У Лайонела Муна было немного друзей, и ни один из них, насколько он мог представить, не стал бы покупать ему конфеты. Он вернулся в квартиру и поставил коробку на столик рядом с дверью. Затем запер дверь и вышел из подъезда.

Вторую посылку он обнаружил вечером, когда вернулся домой с работы. К двери клейкой лентой был прикреплен конверт, и на нем крупным размашистым почерком было написано его имя. Детектив открыл конверт прямо в коридоре: внутри лежала фотография, которая оказалась снимком с другой фотографии, а на той был изображен он, Лайонел Мун, выходящий из подъезда. Снимали с улицы или, быть может, из магазина напротив. Он понял, что это переснятое фото, потому что исходное изображение было слегка перекошено, будто кто-то положил фотографию на стол и снял немного под углом. Широкие белые поля вокруг снимка были несимметричными. И на полях, и на самом изображении лежала неясная тень.

«Фотография фотографии, – сказал он себе. – Что, черт возьми, это значит?»

Задумайся он на секунду, он мог бы предположить, что две посылки – конфеты и фотография – каким-то образом связаны. Но фотография – он как бы держал уменьшенную копию себя, повернутую в профиль и целеустремленно шагающую по его собственной ладони, – произвела на него такое впечатление, что он совсем забыл о конфетах и даже не заметил их, когда вошел в квартиру.

«Послание. Но что же оно говорит мне?»

Он отнес конверт и его содержимое в кухню и сел изучать их, пока на плите в металлической видавшей виды кастрюле грелся желтый суп. Лайонел Мун считался одним из лучших детективов Европы, но жил при этом очень простой жизнью. Он снимал небольшую квартиру – гостиная с кухней в углу и спальня – в высоком доходном доме на симпатичной улице, отходящей от одной из лондонских площадей. В конце коридора находилась общая ванная. Домовладелица – миссис Хашеми, вдова, – жила одна на последнем этаже.

Он услышал, как закипел суп, снял кастрюлю с огня и вылил ее содержимое в щербатую белую миску. Он продолжил изучать конверт, пока поедал свой ужин, стараясь не пролить суп на то, что впоследствии могло стать уликой. На конверте не было никаких необычных пометок и вообще ничего, что указывало бы на его происхождение. Он отложил его и взял фотографию. «Тоже своего рода конверт», – подумал он: в одно изображение вложено другое. Только нельзя его открыть и изучить содержимое.

«Выглядит как-то угрожающе».

Если бы ему прислали его фотографию, он бы счел это сигналом – зримым предупреждением, что за ним кто-то следит. Но фотография фотографии выглядела куда двусмысленнее. Он присмотрелся внимательнее и понял, что на снимке – страница из журнала. За время его карьеры вышло несколько журнальных статей о нем, когда он участвовал в громких расследованиях. По нижнему краю фотографии шли какие-то черные штрихи – должно быть, верхняя часть строки. Кто-то разложил журнал на столе и сфотографировал страницу.

«Но зачем?»

Жизнь детектива давно надоела, но эта тайна все же захватила его – приходилось заставлять себя о ней не думать. Он ополоснул миску и кастрюлю в холодной воде и поставил их в буфет, потом положил фотографию обратно в конверт и оставил его на полке в гостиной. После чего выключил свет на кухне и сразу лег спать – час был уже поздний.

Как и все самые жуткие кошмары, этот начался с отсутствия смысла там, где он должен быть: два дня спустя тайна фотографии в фотографии все еще оставалась неразгаданной, а Лайонел Мун, вернувшись домой, обнаружил третью посылку. Судьба, словно кошка, оставляла у него под дверью странные, истерзанные дары. На сей раз это был труп.

Лайонел вошел в квартиру, не заметив ничего необычного, и, только дойдя до кухни, понял: что-то не так. Дверь в спальню была открыта, а он помнил, что утром плотно ее закрыл. Он всегда закрывал дверь, чтобы сохранить тепло; по комнатам гуляли сквозняки, и в доме постоянно было холодно. Но сейчас между дверью и косяком зияла пустота – темный прямоугольник шириной в полфута, высокий и тонкий, как фонарный столб. Лайонел вынул пистолет из-за пазухи и, с оружием в правой руке, осторожно заглянул в спальню.

На кровати лежало мертвое тело. Мужчина, одет в темно-коричневый костюм, средних лет, небрит, на вид крепкий. Лайонел с неудовольствием отметил, что на мужчине были туфли и простыни под ними пошли складками. Его лицо раздулось до неузнаваемости, а кожа стала багровой. Скорее всего, его отравили, или он умер от какой-то болезни. Следов борьбы не было; когда его положили на кровать – до или после смерти, – сказать было трудно.

Одна сторона его лица была обезображена шрамами – детектив безошибочно распознал рубцы от ожогов, хоть и старые, едва видимые. Рубцы уходили под волосы, прикрытые шляпой. Инспектор Гуд, давний напарник Лайонела, любил повторять: «В раю тебе дозволено забыть о страданиях жизни, а в аду ты обязан их помнить». Лайонел думал об этом каждый раз, когда видел искаженные лица недавно погибших людей. Что значат эти гримасы: они – след мучительных воспоминаний, которые душа проживает вновь и вновь, или просто отражение смерти? Он опустил веки покойному, оставляя за ними ответ на этот вопрос.

– Как ты думаешь, где он сейчас: в раю или в аду?

Голос раздался у него за спиной. Лайонел повернулся и увидел в дверях инспектора Гуда. У Лайонела, как всегда, перехватило дыхание, ведь инспектор уже почти год как умер. В его доме произошла утечка газа. Лайонел сам нашел тело, а несколько дней спустя помог донести гроб до могилы прямо под стеной небольшой церкви. Покойник словно специально выбрал место, где можно будет всю вечность прятаться от дождя и курить сигарету.

Но это не помешало ему возвращаться и продолжать сотрудничество, будто он и не умирал. Началось это сразу после похорон. Лайонелу показалось, что покойник стоит посреди толпы и улыбается ему. Теперь инспектор появлялся, стоило Лайонелу остаться одному, в самых непримечательных, обыденных обстоятельствах. Лайонел давно перестал гадать, не теряет ли он рассудок, и стал принимать эти визиты как данность.

– Здравствуй, Гуд. – Лайонел повернулся обратно к трупу. – Что скажешь?

– Съел что-то не то. Проверь-ка его карманы.

Лайонел последовал совету напарника. Улик не нашлось: ничто не указывало ни на личность покойного, ни на обстоятельства убийства.

– Как думаешь, почему тело притащили сюда, ко мне?

– Мне приходят в голову три варианта.

Инспектор Гуд поднял вверх три пальца, и Лайонел увидел, что они не отбрасывают тени. Просто игра воображения, решил он. Инспектор продолжил:

– Это может быть или предупреждение, или частичное признание в убийстве…

– Или попытка повесить убийство на меня?

– Да, это третья версия. Но не падай духом. Не так-то просто повесить на кого-то убийство. К тому же преимущество на твоей стороне. Есть одна зацепка, которую ты еще не заметил.

– У меня не было времени, – ответил Лайонел оправдывающимся тоном.

Он вышел из комнаты и стал изучать входную дверь. Она выглядела нетронутой, замок работал, и на нем не было никаких царапин. Затем он проверил окна, хотя жил на третьем этаже. Чтобы забраться сюда, понадобилась бы приставная лестница или длинная веревка, но и этого исключать не стоило. Однако все окна были закрыты на щеколду, и ни одна из них не была повреждена.

Инспектор Гуд стоял в дверях и наблюдал за ним, нетерпеливо насвистывая.

Когда Лайонел проверял дальнее окно в углу спальни, он заметил движение в здании напротив. Женщина, которая там жила, стояла у окна кухни, помешивая в кастрюле рагу, и то и дело поглядывала в его сторону. Он отступил от окна, надеясь, что остался незамеченным, и стал наблюдать за ней сквозь занавеску.

Дом напротив был более заурядным, чем у него, – глухая кирпичная стена и несколько окошек, – но за годы наблюдений он смог составить вполне правдоподобное представление о жившей там семье. Их было трое. Отец много работал и приходил домой поздно, его жена занималась хозяйством и заботилась о сыне, который постоянно лежал больной. Они казались несчастливой семьей.

Детская находилась напротив общей ванной в доме Лайонела, и летом детектив забавлялся тем, что, подняв окно с матовым стеклом, корчил рожи, так что его мокрая физиономия изображала целую процессию попавших под дождь гаргулий, – и мальчик непременно смеялся.

– Ей оттуда видно труп? – Он повернулся к Гуду, ожидая ответа, но его бывший напарник исчез, как только Лайонел заметил женщину.

Он посмотрел на кровать. Та была в тени, и он убедился, что с этого угла женщина ее не разглядит. Он выдохнул с облегчением. Главное, чтобы никто не позвонил в полицию: ему нужно время изучить улики. Если кто-то хотел его подставить и до сих пор не вызвал полицию, в этом должен быть какой-то умысел. Возможно, преступник вернется позже, чтобы подбросить еще улики, или ему нужно время, чтобы обеспечить себе алиби. Лайонел не мог активно действовать или позволить кому-то вмешаться, прежде чем он оценит ситуацию.

Женщина, похоже, потеряла к нему интерес и отошла от окна. Дождавшись, когда она поставит миску с рагу на поднос и выйдет из кухни, он покинул свое укрытие.

И тут он понял, что у него есть одно преимущество перед преступником: он вернулся домой раньше обычного. Сейчас среда, середина дня, обычно в это время он еще на работе. Прекрасная возможность застать преступника врасплох.

Он вернулся в гостиную. Инспектор Гуд сидел в кресле. Лайонел сел напротив него.

– Ты куда подевался?

Инспектор улыбнулся. При жизни он всегда держал себя так, будто знает ответы на все вопросы. Временами он был просто невыносим.

– Вышел на минутку. Ты нашел зацепку?

– Замок не взломан. Получается, у преступника есть ключ от моей квартиры.

Иначе попасть сюда он не смог бы, ведь все окна закрыты на щеколду. А значит, в деле замешан кто-то знакомый. На удивление, эта мысль казалась ему успокоительной: она сужала список версий, который раньше казался ему бесконечным.

– Отлично. Тогда подозреваемых ты и сам знаешь.

– Во-первых, миссис Хашеми. – Хозяйка дома, живет на верхнем этаже. Запасной ключ от квартиры есть только у нее. – Но она не пойдет на убийство, по крайней мере на такое.

Последние слова рассмешили инспектора.

– Думаешь, она скорее разольет масло на лестнице?

Лайонел нахмурился.

– Серьезно, Юстас. Кто-то хочет погубить меня.

Призрак смиренно пожал плечами.

– Ну а что насчет девушки?

– Во-вторых, Ханна. – Лайонел подался вперед. Ханна, молодая женщина, приходит несколько раз в неделю убираться во всем доме и в съемных квартирах. Ключи она берет у домовладелицы. – Она могла дать ключ кому-нибудь.

Лайонел был уверен, что ни Ханна, ни домовладелица не хотели подставить его и не были способны на убийство. Но тем не менее они могли быть замешаны: например, их подкупили. Или, быть может, им угрожали?

– Мне допросить миссис Хашеми?

– Ты потеряешь свое преимущество – то, что ты вернулся домой раньше. А вдруг она предупредит своих сообщников?

Лайонел закрыл глаза. Мог ли это быть кто-то еще? Его сосед, мистер Белл? Фотограф и такой же полуночник, как он сам. Почти что приятель. Но в данных обстоятельствах Лайонел не мог доверять никому. Или мистер Пайн? Сосед снизу, тихий, погруженный в книги мужчина, работавший в каком-то университете. Но Лайонел едва знал его и не видел уже несколько недель. «И ни у кого из них нет мотива».

Лайонел Мун знал, как мыслит преступник. Знал досконально. Спланировать подобное способен только профессионал, в этом можно не сомневаться. Так что он перестал думать о ключе и спросил себя: «Кто хочет меня подставить?»

Первым, кого он вспомнил, был венгерский фальшивомонетчик по имени Келлер.

Келлер уже много лет возглавлял банду фальшивомонетчиков в Лондоне, когда один его сообщник попытался урвать больше, чем ему полагалось. Келлер связал его по рукам и ногам и провернул живьем через промышленную мясорубку, затем собрал его кровь и напечатал сотню поддельных фунтовых купюр, использовав эту кровь вместо типографской краски. Он раздал по купюре каждому члену банды, чтобы они знали цену предательству. Разумеется, один из них однажды напился и решил ею расплатиться.

Вот так на банду и вышла полиция. По рассказу владельца магазина и по пятнам и отметкам на купюре Лайонел сумел определить привычки банды и затем, по одному, установил личности ее участников. Это был шедевр детективного анализа. Круг подозреваемых сужался по спирали. Как это часто бывает, главе банды вменить оказалось нечего, и Келлера осудили за какое-то мелкое преступление.

Это было четыре года назад. Келлера выпустили в прошлом месяце, и теперь Лайонел не находил себе места. Он был уже не так молод, и не смог бы себя защитить, но знал, что Келлер жаждет мести. В конце концов, Лайонел лишил его средств к существованию и репутации.

«Кстати, ведь Ханна тоже из Венгрии?» – Лайонел задумался, случайно ли это совпадение.

Но были у него, конечно, и другие недоброжелатели. Слишком много, всех не упомнишь.

Всего три недели назад вместе с новым напарником, инспектором Эриком Лораном, он вспоминал свои старые дела. Некоторые успели стать легендарными. Например, дело Отто Маннеринга, выдающегося музейного вора: Лайонел определил профессию, образование и возраст преступника по картинам, которые тот украл. Еще был случай, когда в водохранилище к северу от Лондона нашли тело юноши, разрубленное пополам. Лайонел тогда не просто установил, что это останки двух разных людей, но и показал, что верхняя часть туловища на самом деле принадлежала девушке, но была замаскирована под мужское тело.

– А с чего все началось? – спросил его Лоран. – У тебя было Первое Дело, после которого ты решил стать детективом?

– Да, было. – И Лайонел рассказал историю, которую рассказывал уже сотни раз.

Я был сиротой, говорил он. В сиротском приюте Святого Варфоломея со мной обращались жестоко, и однажды я решился сбежать. Мне было десять лет. Я прошел около восьми миль, дошел до вспаханного поля и на его краю, возле канавы, заметил кучу земли. Она казалась свеженасыпанной. На ней лежала роза и детская игрушка. Я счистил верхний слой земли и увидел лицо мертвой девочки, смотрящее на меня из комьев глины. Это была моя первая встреча со смертью. Я ринулся к ближайшей дороге и еще несколько миль бежал не останавливаясь. Спустя час меня поймали и вернули в приют.

Поскольку у меня и так были неприятности, я никому не сказал, что нашел труп. И только в семнадцать лет, когда я уже покинул приют и жил в Лондоне, одним дождливым воскресным днем я загорелся желанием распутать это дело. Никаких сведений о пропаже ребенка в то время и в том районе не нашлось. Я съездил на день в приют, ненадолго заглянул в комнаты, в которых прошло мое детство, но то самое поле я найти не смог и вернулся в Лондон ни с чем. Конечно, я понимал, что девочку наверняка убили ее же родственники или опекуны и потому не сообщили о ее смерти – это был единственный возможный сценарий, – но я так никогда и не узнал, кто она и почему ее похоронили втайне.

Лоран погладил бороду.

– Интересное дело, – только и сказал он в ответ.

И собеседники сошлись на том, что стоит хоть раз побыть детективом – и тебя затянет как наркотик. В самых таинственных преступлениях – из-за которых не спишь по ночам – оставалась загадкой не личность преступника или его метод, а смысл содеянного. Так и с этой тайной. Мертвое тело на его кровати может значить что угодно, и, пока он не узнает правду, он не найдет покоя.

И только сейчас, думая об этом, он вспомнил о фотографии, которую получил два дня назад.

Он достал конверт, вынул фотографию и положил ее на кухонный стол. Фотография фотографии его самого: молодой и непохожий на себя нынешнего, он выходит из дома и поворачивает налево. Что бы это могло значить? И связана ли фотография с телом на кровати?

«Надо рассуждать логически», – сказал он себе. Если смысл фотографии – зафиксировать тот короткий, ограниченный фрагмент действительности, когда она была создана, то что фиксирует фотография фотографии: тот же фрагмент действительности, тот же отрезок времени? Или это уже комментарий к оригинальному изображению, сатирический или критический? Цель – привлечь внимание к фотографии как к реальному физическому объекту – россыпи серебряных точек в слое желатина, будто кто-то говорит: «Смотри, что я нашел»? Или кто-то сделал фотографию, потому что не знал другого способа сделать копию?

Лайонел закрыл глаза. Эти вопросы уже утомили его. И тело, и фотография казались неразрешимыми загадками, зацепок не хватало, чтобы разгадать хотя бы одну из них. Ему до смерти захотелось раскурить трубку, хотя он бросил курить уже несколько лет назад.

Кто-то хлопнул по столу – он открыл глаза и увидел, что над ним склонился инспектор.

– Просыпайся, Мун. Ты еще не закончил. Ты определил двух подозреваемых, вот и займись ими.

Лайонел ничего не ответил. В этот момент он услышал знакомый звук шагов: кто-то поднимался по лестнице. Это была миссис Хашеми, детектив узнал ее походку. Он так и видел, как она идет: ее рот – выразительный, всегда приоткрытый в улыбке, если только не занят беседой, – разевается, хватая воздух, на каждой ступеньке. Вот она останавливается на площадке второго этажа и закуривает сигарету – и точно: звук шагов смолк, подтверждая его правоту. Он подумал, что, зная ее, сумеет по ее реакции догадаться, вовлечена ли она в преступный сговор: обрадуется она, удивится или забеспокоится, увидев его дома в столь неожиданное время?

– Преподнесу ей сюрприз!

– Вот это правильно! – Гуд хлопнул в ладоши.

Лайонел подкрался к двери и выждал. Когда миссис Хашеми подошла поближе и вот-вот должна была пройти мимо, он высунул голову в дверь и огляделся. Он пытался делать вид, что ждет кого-то. Увидев ее, он вежливо улыбнулся и пожелал ей хорошего дня. Она нахмурилась и пробормотала: «Ох уж эта лестница. Чертова лестница». Никакого беспокойства, настроение хорошее, как всегда.

Лайонел молча кивнул и вернулся в квартиру.

С этим разобрались. Домовладелица ни при чем. Это открытие не удивило его.

– Молодец, Мун, – сказал инспектор Гуд. – А теперь иди и разберись со второй подозреваемой.

Лайонел хотел понаблюдать, как Ханна работает, хотя бы пару минут. Она была девушка робкая, и если уж отдала ключ от его квартиры кому-то постороннему, то не сможет скрыть свое беспокойство, будет постоянно смотреть на часы и оборачиваться при каждом звуке.

Но риск попасться был слишком велик. Так что пришлось прибегнуть к маскировке: он прикрыл свою лысеющую голову париком с ярко-рыжими кудрями и достал с нижней полки шкафа длинный черный плащ. Этого хватит, чтобы остаться неузнанным в темном коридоре, а на большее он и не рассчитывал. Нет ничего более нелепого, часто думал он, чем тщательно замаскированный детектив. Ему становилось неловко при одной мысли об этом.

Он потихоньку прокрался из своей квартиры и встал на верхней лестничной площадке. Было слышно, как внизу по полу елозит мокрая тряпка.

Он осторожно спускался по лестнице, стараясь издавать как можно меньше шума. На середине пути он остановился и пригнул голову: отсюда можно было разглядеть Ханну в конце коридора первого этажа. В руках она держала швабру и, напевая себе под нос, механически возила ею взад и вперед. «Не похоже, что она нервничает и беспокоится». Но с такого расстояния нельзя было сказать наверняка.

Он ринулся вниз по лестнице и на улицу, словно куда-то торопился, и взглянул на нее, пробегая мимо. Но впечатление не изменилось. Она казалась расслабленной и даже не повернула голову при звуке его шагов.

Он почти столкнулся с инспектором Гудом, стоявшим на тротуаре около почтового ящика.

– Она тоже ни при чем, – сказал Лайонел.

Гуд уперся руками в почтовый ящик у себя за спиной, запрыгнул на него и уселся, болтая ногами в четырех футах от земли. Только мертвец может похвастаться такой ловкостью. Он взглянул на Лайонела сверху вниз.

– Тогда подумай, нет ли других подозреваемых.

Лайонел Мун вернулся к себе и стал ходить по комнате. «Кто же еще это может быть?»

У миссис Хашеми был друг, владелец цветочного магазина на углу. Лайонел часто сталкивался с ним, когда тот поднимался в ее квартиру с букетом в руках. Руки его были покрыты татуировками – следами другой жизни, но он всегда казался Лайонелу дружелюбным и, по всей видимости, безобидным.

Он остановился: откуда-то поблизости раздавались звуки фортепиано. На мгновение он замер. Казалось, они доносились от кого-то из соседей. Должно быть, это мистер Белл. На цыпочках он подкрался к стене и прижался к ней ухом. Было слышно, как поскрипывали половицы, и он понял, что за стеной не играют на фортепиано, а слушают граммофон.