Текст книги "Врата скорби. Дикий Восток"

Князя как холодным душем окатило. Все-таки надо было помнить – она не более чем кафе-шантанная певичка. Тогда какого хрена…

Она улыбнулась, соблазнительно и странно.

– А знаете, что я отвечаю?

– Не могу знать, сударыня

– Давайте две тысячи и рассказывайте хоть на каждом углу

Она порочно улыбнулась

– Но так я не всем. Только тем, кто мне нравится. Как вы, например…

Черт…

– Вы кстати, так и не представились, сударь. Вы не находите это невежливым?

– Прошу простить…

– Не извиняйтесь, черт побери, я это ненавижу!

– Князь Владимир Шаховской, военный авиатор.

– О…

Непонятно было, то ли это было воспринято с восторгом, то ли, наоборот – с разочарованием. Две тысячи – и никто ничего не будет знать.

Князь встал, пригладил волосы

– Сударыня, я отлучусь ненадолго.

Про себя он загадал, что даст ей возможность уйти. Если он вернется в вагон – ресторан и не увидит ее за столиком, то значит – так тому и быть. Две тысячи – и рассказывайте, кому хотите…

Североамериканский пульман – мягко, почти бесшумно шел по стыкам. Он закрыл за собой дверь ретирады, довольно просторной, посмотрел на себя в зеркало. Конечно… выглядел он не очень, ранение и долгое путешествие никого не делают привлекательнее. На полочке перед зеркалом – стоял флакон Шипра с пульверизатором он уже взял его, как вдруг подумал, как идиотски он будет выглядеть: князь, пользующийся общественным флаконом Шипра. В раковину с шипением хлынула вода, он плеснул ей в лицо, провел мокрой ладонью по волосам. Ну… будь что будет.

Осторожность кричала ему держаться от этой истории подальше – но он заткнул ей глотку. Маэстро, ваш выход…

Лязгнул засов. Князь еще раз пригладил волосы, толкнул дверь…

– Закурить есть, солдатик?

Старуха – одна из тех, что сидела за столиками тем, в ресторане, а теперь стояла у ретирады, сбрасывая пепел в воющую черную тьму за окном – обернулась к нему. Явно из простонародья… сам выросший в дворянской среде князь определять это умел – но хорошо, дорого и со вкусом одетая. Со вкусом – совсем не так, как одеваются нувориши, слишком дорого, шикарно и ярко. На вид от пятидесяти до шестидесяти… этакая гранд-дама, вынырнувшая из давних и сладких времен до Мировой. Черная шляпка без вуали, запоминающиеся зеленые глаза, в меру пудры, помады и туши. Но почему то хотелось называть ее старуха… хотя это была благородная, не стыдящаяся саму себя старость…

На еврейку не похожа, на дворянку тоже. Смесь кровей, явно с армянской или турецкой. Не разберешь…

– Простите покорно, не курю… – сказал князь, не желая разговора. На уме у него было нечто совсем другое…

– И вести себя не умеешь… – сказала старуха

Рука князя, уже взявшаяся за медяшку дверной ручки остановилась.

– Простите?

– Зашел в незнакомое место, осмотрись. Если тебе не рады – прояви уважение, уйди. На чужой кусок рот не разевай, веди себя скромно. Если тебе намекают – опять-таки, прояви уважение, не пренебрегай…

– Простите, не вполне понимаю.

– Все ты понимаешь. Кореша твои – уже поняли, а ты сидишь, раскрылился. Твое счастье – Ефим в настроении добром, не то бы…

– Сударыня, не имею чести вас знать и не имею чести вас понимать.

– И до Воронежа не доедешь… – спокойно сказала старуха

Хмель как ледяной рукой сняло

– А вы, простите, кто? – спросил князь, внимательно разглядывая пожилую даму

– Роза Павловна мое имя. Фамилию назвать, или обойдемся?

– Думаю, обойдемся…

Пожилая дама посмотрела на него с каким-то сожалением, как на калеку. Манерно выпустила дым – она курила черную, тонкую сигарету бессарабских фабрик Хлунова.

– Молодой ты. Глупый. Горячий. Тебе добра хотят, а ты…

Князь слегка подвинул отворот пиджака. Он ехал оттуда, где никакие меры предосторожности не были лишними – и потому справа, прямо в подкладку его повседневного сюртука была вшита кобура телячьей кожи, в которой дожидался своего часа трехлинейный автоматический Маузер образца десятого года. Как это называли– стиль Уайтта Эрпа, он тоже носил Кольт-Миротворец в кобуре, вшитой в подкладку цивильного мужского платья. Рукоять отделана африканским «железным» деревом. Поскольку пистолет весил больше килограмма и при носке – сюртук перекашивало налево – с правой стороны, для равновесия – в подкладке была вшита кобура на три длинных магазина на двадцать патронов каждый. Восемьдесят патронов «трехлинейный малый» ждали своего часа.

– Мадам – князь слегка, одним кивком поклонился – суровые пески Аравии вымели из моей души всякую цивилизованность. И породили вредную привычку точно стрелять. Возможно, в том городе, откуда вы родом и где живете, такой разговор может считаться приемлемым. В тех же местах, откуда родом я – за него вызывают на дуэль. И если кого-то что-то не устраивает – он знает, где меня найти. А я – знаю, где найти вас.

Женщина смяла мундштук пальцами

– Как желаешь…

– Одну минутку… – князь открыл дверь, придержал – прошу…

Она сидела на месте…

* * *

Продолжение – эта история имела ровно в пять утра, когда ночью – прогрохотал за окнами Ростов-Донской, и шли дальше, выбираясь к Владимиру…

Поскольку дама имела апартаменты в соседнем вагоне, князю пришлось возвращаться в свои лишь под утро. Меж вагонами – грохотала под ногами сцепка, рельсы сливались в гудящую стальную полосу. Он открыл дверь – из пронизывающего ночного лязга в уютную тишину пульмана – и отшатнулся. Словно тысячи когтей – бросились разом в лицо, ослепли глаза. Шатаясь меж вагонами – а упасть там проще простого, несмотря на резиновый обвод – он сунулся за Маузером, начал нащупывать дверь. Ее что-то блокировало, и он с ужасом понял – вот и приехали… кислотой плеснули, или чем еше. Проклятая старуха.

Ну и что делать? Стрелять?

Он дернул дверь еще раз… потом еще, потом дверь поддалась, и он, в слезах и соплях – ввалился в уютную тесноту вагона. За что-то зацепился ногой, чуть не упал, выругался. Чья то стальная рука – схватила его за кисть руки, в которой был пистолет, вывернула ее. Он выругался… у него, как и у всех кто прошел Восток был еще один, небольшой австро-венгерский Фроммер, вот только достать его…

– Спокойно, князь, свои. Свои, ясно?

Было понятно, что глаза не пострадали. Он видел все лучше и лучше. Человек, стоящий напротив него, был как в тумане – но видно было, что он невысокий.

– Я дам вам платок. Протрите сначала глаза, потом лицо, только осторожно, не трите с силой. Иначе будет хуже. Все поняли?

Черт…

Мягкая, влажная ткань коснулась его руки, он ощупал платок, потом начал протирать – сначала глаза, потом лицо. Становилось лучше, хоть и ненамного…

Он посмотрел вниз – и увидел двоих, лежащих под ногами здоровяков. А в проходе – стоял военный врач… который сидел с ними за столом, когда… Он сидел тогда молча, и вообще никуда не смотрел. И казался настоящим врачом – с чеховской бородкой и пенсне, в котором, очевидно были нормальные стекла…

– Чем это меня…

– Табачной пылью, смешанной с какой-то дрянью химической. Фармацевт на подобные штуки мастер. Гасила тот еще…

– Фармацевт?

– Ефим Лазебник. Никогда не слыхали?

– Нет.

– А напрасно. Пол Одессы держит. А другая половина у него в долгах. Он и в самом деле фармацевт, синтез какой-то дряни изобрел, белый порошок…

Доктор подмигнул, достал из кармана вагонный ключ

– Помогите… – сказал он, открывая вагонную дверь

– Что… вы собираетесь делать?

– Вы не казались таким уж идиотом, князь. Скорее смелым человеком.

Один из лежащих на полу зашевелился, застонал. Доктор, уже открывший вагонную дверь – подскочил и со всей силы ударил мыском ботинка куда-то по горлу.

– Давайте быстрее. Пока все спят.

Вдвоем – они спихнули бандитов, одного за другим – в гудящую тьму за дверью. Доктор охлопал руки, запер дверь.

– Вот и хорошо. До утра их точно не хватятся…

– Кто… вы, черт возьми такой?

Доктор скосил взгляд на руки князя, тот отпустил лацканы пиджака

– Еще один дурацкий вопрос. Скажем, тот, кто хочет помочь. Следующая – Митрофановка, сойдете там. Не привлекая внимания. Там – найдете лихача, пусть везет вас до Воронежа. Там – сядете на другой поезд на Москву, а еще лучше – на аэроплан. И ходите, оглядываясь, ясно?

– Нет, ни черта не ясно.

– Фима Лазебник к вашей даме неровно дышит. Свою мамочку взял приглядеться. Та – по молодости лет из полицейского околотка не вылезала, та еще тварь. Про даму вашу забудьте, мы сами тут разберемся. Держите оружие наготове.

– Кто вы такой?

– Вы ведь вызваны в штаб ВВС за новым назначением? Ну, вот, и следуйте.

Глаза доктора, живые и веселые – вдруг захолодели, подернувшись осенним утренним ледком

– И без вопросов, ясно? Свою меру глупости вы уже исчерпали. Не то и вам – валяться на рельсах, как этому. Идите и быстро собирайте вещи…

Ретроспектива

Девятью годами ранее

Абу-Грейб, близ Багдада

Русская территория, бывшая Османская Империя.

Январь 1940 г.

Багдад…

Когда русские только пришли сюда – это был большой, старый город, лениво раскинувшийся по берегам грязного, ленивого Тигра, делающего здесь большую петлю. Здесь были каменные здания, но невысокие, прямо на улицах продавали и резали скот, гадили, причем все это никто не убирал. Не было ни одного регулярного моста через Тигр, только наплавные. Прямо у дворца наместника султана – торговали краденым…

Теперь, двадцать с лишним лет спустя – Багдад изменился. Два моста возвысились над Тигром бетонными громадами, перечеркивая прошлое и утверждая будущее: мост Николая Второго и открытый в прошлом году мост Александра Четвертого. Уже шумит клаксонами автомобильный поток на мощеными камнем, бетоном и асфальтом улицах, шипят как змеи и тяжко ворочаются паровозы на Багдадском железнодорожном вокзале – а рев осла можно услышать лишь в самых дальних предместьях. Уже застраивается европейскими, регулярной архитектуры домами левый, восточный берег Великой реки и взметнулись ввысь на полуострове, который здесь образует делающий петлю Тигр – высотные корпуса Багдадского политехнического, сильно похожие на здания Московского университета. Уже ревут над городом моторы Юнкерсов, Сикорских, Дугласов – открыт международный аэропорт Багдада. Город полон чужих, разноязыких людей. Они суетятся, разгружают поезда, перекладывают груз на баржи, которые сплавляют грузы вниз по течению Тигра. Сидят в забегаловках, учат язык, болеют от местных болезней и лечатся, поют непривычные арабскому уху песни. Пытаются учить кого-то своему языку и тому, как делать нужную им работу.

Нефть…

Ее нашли южнее, в Басре, восточной Венеции, которая тоже перестраивается, и восточнее, по обе стороны границы с Персией, вассалом Российской Империи, сей шах носит звание полковника русской армии, командира Персидской Казачьей Бригады. Про то, что нефть здесь есть – знали. Но только когда за дело взялись инженеры, выпестованные в Баку – только тогда стало понятно, сколько ее здесь, этой нефти.

Как показали исследования – Басра буквально плавала на нефти. Бурение – уже дало восемь фонтанирующих скважин. А ведь поисковые экспедиции – уже нашли нефть и севернее, там, где дышащая адским жаром пустыня переходит в поросшие лесом предгорья, там, где живет своеобразный курдский народ – многие из которых уже приняли православие. Нефть должно быть будет и там – и значит, и там скоро будут бетонные дороги, аэропорты, стальные магистрали, удобные, европейские города с водой из скважин[92]92
  Саддам Хусейн – бросил против курдов армию, воевать с собственным народом. Армейские подразделения – вырезали всех, кого встретят на своем пути, обстреливали горы химическими снарядами, бетонировали колодцы, сжигали города и поселки. Саддам Хусейн отдал приказ вырубить все деревья и отравить землю химикатами, чтобы она больше не могла давать урожая. Но с другой стороны – Ирак был независимым, и колониализм был побежден, и русский, британский, германский сапог не топтался по поверженным народам. Это ведь важно, верно?


[Закрыть]. Обязательно все это будет…

Но не всем хочется, чтобы это было.

Трясут бородами великие шейхи – дети уходят в города, дети забывают традиции предков, дети перестают говорить на родном языке. Русские заставляют всех подчиняться закону, жестоко наказывают за набеги – основу жизни бедуинов. Стальные трубы – протягиваются по пустыне, чтобы качать черную кровь этой земли. Русские бурят колодцы – и тем самым обесцениваются старые естественные оазисы, за обладание которыми бились в кровь поколения предков. Русские прокладывают дороги – и вот, пустыня уже не та, что прежде. Русские орошают земли, отводят землю из болот близ Басры и приводят ее на поля, где до этого их не было[93]93
  Эти места сильно пострадали во время война Ирака и Ирана. Теперь там – затопленные жижей окопы, остовы ржавой бронетехники, разоренные сады и заброшенные поселки. Там никто не живет, не возделывает землю вот уже тридцать лет.


[Закрыть] – и все больше арабов оседает на земле, забывая, что их дом – пустыня, а их крыша – звездное небо.

И забывают Аллаха…

А потому – гремят в городе взрывы, не пустуют виселицы, где вешают совершивших теракты, передают из рук в руки, напечатанные в подпольной типографии листочки с сокровенным знанием. Русские – неверные. Их врачи – делают харам. Их инженеры – оскверняют землю ваших отцов. Даже орошать – харам, потому что если Аллах повелел какой-то земле быть пустыней – то так и должно быть и не должно нарушать Его замысел[94]94
  Это не так. На самом деле в Коране есть упоминания о необходимости труда. Например: “И Мы испытаем вас, чтобы узнать среди вас усердствующих и терпеливых, и испытаем сообщения о вас”. Коран, 47: 31, или “…что человеку – лишь то, в чем он усердствовал, что усердие его будет усмотрено, затем оно будет вознаграждено наградой полнейшей, и что у Господа твоего – конечный предел…” Коран, 53: 39-42.


[Закрыть].

Пески пустынь, неприветливая местная земля, во времена Вавилона бывшая плодороднейшей – познала немало крови. Впитает и эту…

Не пустуют и тюрьмы. Раньше – заключенных содержали, где попало: результатом чего стали постоянные побеги. Сейчас – русские построили центральную тюрьму недалеко от столицы, в городке Абу-Грейб. Ее строили по самым новейшим достижениям тюремной мысли, и считается, что сбежать отсюда невозможно.

Но судили – в Багдаде, во Дворце правосудия. Каждый смертный приговор – одни арабы встречали ликованием, другие – зловещим молчанием. Да, да, и ликовавшие были тоже, и немало, и не надо думать, что русские подкупили их. Немало было тех, у кого русские врачи спали от неминуемой смерти жену или ребенка, кому дали работу, чей ребенок поступил в ремесленное училище, а то и в университет, чтоб стать инженером. Инженер! Аль-мохандес, это слово произносилось с затаенным трепетом, потому что аль-мохандес никогда не было ни у кого в роду, все они были нищими феллахами, и называли любого встречного турка «бей», и падали на колени перед ним. И у турок – и то было мало инженеров, а тут… сын будет инженером, значит, он будет зарабатывать столько, чтобы прокормит и свою семью и помочь семье родителей сможет, и он будет полноправным подданным Белого Царя[95]95
  Полноправными подданными считались только дети, окончившие русские школы, или взрослые, окончившие школы для взрослых и потрудившиеся на русских, или военные, отслужившие в армии не менее пяти лет. К семидесятым годам – на Востоке полноправными подданными стали уже все.


[Закрыть], и его нельзя уже будет просто так ударить или прогнать. Большинство феллахов даже представить не могли, как это так – быть свободным и иметь права[96]96
  Несмотря на то, что Россия была абсолютной монархией и никогда не знала Конституции – несколькими манифестами еще Николай Второй дал подданным основной набор прав. Разницей было то, что подданным эти права даровались, а не считались неотъемлемыми, вот и все.


[Закрыть].

Да и работы стало больше, и даже простой чернорабочий на приисках получал больше, чем крестьянин за год нищего, горбатого труда на своей делянке. А еще русские давали прочную одежду, которую арабы никогда не знали, и которую можно было носить годами, выдавали обувь, которая здесь считалась роскошью, кормили мягким хлебом, который считали «царским» и учили русскому языку. А кто выучился языку – тот может и на завод попробовать устроиться, сначала учеником, потом рабочим, потом Аллах даст и в десятники выбиться, или даже в мастера.

Так что далеко не все – копили в душе злобу, далеко не все ждали момента взбунтоваться и отомстить за унижение. Тем сильнее – разгорался огонь гнева в душах тех, кто встал на путь джихада на пути Аллаха…

Таких – в Абу-Грейб содержали в блоке А, и он никогда не пустовал. Блок этот – считался под особой охраной, охраняли его только русские казаки. Понятно было, что тот, кто не сломается, не сдаст своих – того ждет смертная казнь, потому что никакого другого наказания за терроризм Уголовное уложение Российской Империи не предусматривает. Так что – заключенные здесь подобрались особенные, бедовые. Из тех, кому чужая шейка копейка, а своя – рупь…

В шестой камере – верховодил Ихван, то есть «Брат». Известный джихадист, сторонник радикального исламистского течения, известного как «ваххабизм». Оно пришло сюда с рабочими с Аравийского полуострова, которых вербовали сотнями для работы на нефтяных приисках Басры, за короткий срок закрепилось в Междуречье и теперь сильно давало о себе знать. Ваххабиты считали, что единственный путь к раю – есть джихад на пути Аллаха, все нововведения какими бы они не были – бида’а, а Коран следует понимать буквально, то есть именно так, как в нем написано, и не допустимо никакое иное прочтение, а так же адаптация коранических текстов к современности или к условиям жизни той или иной части Уммы. В частности – они выступали против любого вида памятников, и даже покушались на такие святыни, как могила матери Пророка Мухаммеда[97]97
  Снесена властями Саудовской Аравии при полном молчании мирового сообщества в 1998 году, место, где она была, осквернили и залили бензином. Насколько такой поступок «исламский» – судите сами.


[Закрыть], которые теперь защищали солдаты армии Белого Царя, являющиеся правоверными.

Нового заключенного, которого втолкнули в камеру в один вечер – никто не знал, и он не был похож на ревностного мусульманина. Бородка с редкими волосами, невысокий – хотя обрезанный, как и положено. Ихван уже собирался изнасиловать его, а потом разрешить и другим братьям сделать это – но для начала он спросил новичка, кто он такой, и что сделал. Ответ поверг его в шок.

Новичок был тем самым солдатом – русистом, который провел на свою базу отряд мусульман – мстителей, и подорвал несколько самолетов врага! Единственный, кому Аллах не дал шахады[98]98
  Шахада – смерть на пути Аллаха, приняв шахаду – моджахед сразу попадает в рай, где его ждут семьдесят две гурии и прочие приятности.


[Закрыть]! Герой мусульманской уммы, о котором даже написали неверные в своих газетах!

Потому – Ихван запретил его насиловать и сам начал заниматься новичком. Параллельно с этим – он прояснил кое-какое моменты, и оставшийся на свободе брат подтвердил, что да, все так и есть…

Ихван – был не простым человеком. Он был родом не из Междуречья – а из гор Дофара, это такое место, в Договорном Омане и Федерации племен. Места дикие, неприветливые, где живут горцы, причудливо совмещающие переданный устно ислам или то, что там понимается под исламом – и доисламские верования, крайне суровые и жестокие, как и эта земля. Но Ихван был не таким. Он был из богатой по местным меркам семьи, семьи шейха – и отец отправил его в Неджеф учиться шариату – рассчитывая, что сын вернется и станет кади, исламским судьей, человеком очень уважаемым в горах, мнение которого принималось за истину в последней инстанции. Однако сын не вернулся в родные горы – потому что в Эр-Рияде он встретил бродячего проповедника проповедующего учение Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба ат-Тамими. И поверил ему больше, чем шариату, преподаваемому в медресе уважаемыми старцами. И так – путь Аллаха привел его в тюрьму Абу-Грейб в тридцать три года. Тридцать четвертый ему встретить было не суждено – на нем висело обвинение в терроризме, убийстве русского инженера и умысле на подрыв нефтяного прииска. С такими обвинениями – долго не живут…

К сожалению – убеждения у новоиспеченного брата не отличались стойкостью – их вообще не было. Он родился в каком-то месте на севере, которое когда-то давно было частью Османской Империи – и потому там не забыли ислам. Но это место – как брат говорил, благодатное, потому что там горы встречались с водой – уже много сотен лет находилось под пятой многобожников и безбожников, и потому ислам там был искажен всякими бида’а. А потому брат, по строгим канонам ислама – давно вышел из него, хотя бы тем, что поступил в армию тагута. Однако, он сделал на джихаде гораздо больше, чем любой из них, а потому – чаша добродетельного на Суде безусловно должна была перевесить. Разве не сказано, что тот, кто вышел на пути Аллаха будет вознагражден даже за шаги его лошади? А он – взорвал несколько самолетов врага и убил немало неверных этим! Значит, он – этим самым искупил свои грехи, какими бы они не были, а долг Ихвана, как человека сведущего – разъяснить брату все, что он должен знать, чтобы тот снова не сошел с пути Аллаха по неосторожности и не множил грехи.

Итак, Ихван по вечерам занимался с новым своим братом шариатом, и был весьма доволен – тем как быстро впитывал знания ученик. А брат – рассказывал ему про порядки, заведенные в армии русистов. Все-таки – он служил в батальоне, охранявшем базу стратегических бомбардировщиков, а значит – получил курс противодиверсионной борьбы. Ихван слушал, досадливо цокал языком, и сожалел о том, что этот брат не встретился раньше. Ихван все-таки был неглупым человеком и понимал, что их бойцы, какими бы усердными в вере они не были – проигрывают и казакам и регулярной армии именно потому, что не знают то, что знают они и хуже вооружены. Оружие можно купить, а вот знания…

Но всему – приходит конец. Вот и их дружбе пришел конец: шестерни судебного механизма т’агута неторопливо прокрутились, и сегодня – их должны были вывести на суд. А дела по терроризму и злоумышлениям против власти – судил не обычный суд, а военный трибунал с исполнением приговора в двадцать четыре часа. Так что уже сегодня – они увидят Аллаха…

– Я боюсь, брат… – чистосердечно признался новичок, слыша шаги по коридору…

– Сегодня ты увидишь Аллаха… – с закаменевшим лицом бросил Ихван – это не повод для страха, это повод для радости. Скажи – довольно с нас Аллаха, он – прекрасный хранитель. И другие скажите то же самое, если испытываете страх…

Забирали обычно целыми камерами…

Казаки – были опытными, хорошо знали свою работу. Одни – принесли стальной щит и перекрыли часть коридора за дверью камеры. Другие – стояли на поворотах с палками и нагайками, какой можно пробить череп. На всех на них – была одежда из плотной свиной кожи, к которой ни один правоверный не прикоснется, во избежание харама. И у них были собаки – а укушенный собакой так же не попадет в рай…

Выставив щит, казаки с лязгом отомкнули дверь.

– На выход!

Лают собаки. Неверные – караулят каждое движение. Бесконечная череда решеток, дверей, переходов. Непрестанный грохот дверей – пока остающиеся в живых заключенные так провожают идущих на смерть…

Переходы. Решетки…

Солнце – непривычная, за долгое время свобода – ограниченная бетонными стенами тюремного двора. Машина с грубым, стальным, зарешеченным кузовом, опущенный трап.

– Шевелись!

– А-лл-а…

Один из заключенных – бросается на ближайшего казака с заточкой. Но казак – успевает наклониться, а через секунду – заключенного валят на землю и начинают рвать две здоровенные, спущенные с поводка овчарки…

– Шевелись… черти…

– Господин исправник, этого куда?

– Подох?

– Нет, вроде.

– Кидайте в кузов. Господин судья разберется…

– Есть…

С лязгом захлопывается решетка, затем стальная дверь. Изнутри ручки нет, ручка – только у казаков…

– Все? Так… двенадцать заключенных передал. Извольте расписаться…

– Двенадцать принял. Где?

– А вот туточки… Вот и благодарю. С Богом…

С треском – заводится двигатель побитого Яга – наверное, армейское шасси, со службы списанное. Спереди и сзади – полицейские машины. Точнее впереди полицейский Интер, а сзади – настоящий открытый Додж с пулеметом на турели. Пулемет тоже списанный из армии, но надежный – старый Максим…

Кабина раскалена так, что не дохнешь. Сзади – раздается заунывное пение – нашиду[99]99
  Нашида – песня на исламскую тему. Наиболее близкое по значению – госпелы и религиозные гимны…


[Закрыть] затянули твари обрезанные. Ничего… скоро им пеньковый галстук то затянут… недолго осталось…

– Поднажми… и так опаздываем…

– Зробымо…

Полицейский – водитель – снимает машину с ручника. С перегазовкой врубает первую, потом вторую. Под заунывный вой сирен – небольшой караван машин выкатывается за пределы охраняемой территории. Петляет меж уложенных елочкой бетонных блоков – надолбов. Грохочет кузовом на небольшом отвороте к тюрьме. И – выбирается на скоростное шоссе, Багдад – Дамаск. Шестиполосная бетонная магистраль, как из сна, белая стрела, разорвавшая пустыни и горы и связавшая раньше никогда не связанное. Ее строили североамериканские инженеры по своим спецификациям, потому что по климату САСШ и Ближний Восток во многом схожи. Благословенная земля, с которой можно снимать по три урожая в год, на которой если ставить завод – то нужен легкий ангар, а не капитальные кирпичные стены. Эти дороги – будущее этого края, возле них – будут и поля и заводы и селения. И через двадцать лет – эту глушь, в которой только и ценного что редкие пальмы, и сухие, выжженные солнцем после окончания сезона дождей покосы – будет не узнать…

А пока – дорога большей частью построена на будущее и машины на ней редки. Только вот новый Император, только взошедший на престол – сказал, что если мы что и будем строить – так только на будущее. Потому что будущее – за нами…

Полицейские машины – идут в два раза медленнее, чем могли бы. Посередине конвоя, спешит, хрустит шестеренками коробки – побитый Яг с зловещим, зарешеченным кузовом…

Затор… Видимо, только случилось – перекрывший две полосы грузовик, высокий, с высоким же кузовом. Возле него – армейский внедорожник…

– А… п…а их родила…

Не похоже, что бы военные занимались тем, что наводили порядок на дороге, скорее наоборот – они беспорядок поддерживают. Какое-то бестолковое суечение…

– Долбаки…

Полицейский исправник, истекающий потом – открывает дверь машины, чтобы выбраться из раскаленной кабины и навести порядок – но водитель, улучив момент, стреляет ему в спину из табельного нагана. И тут же прячется – массивный двигатель, из-за которого Яг называют «колуном» – отличная защита от автоматных пуль. С хрустом – осыпается выбитое лобовое стекло, впереди – грохочут несколько Дегтяревых. Головная полицейская машина уже изрешечена в дуршлаг, выбиты все стекла, лопнули передние шины, и теперь она стоит на ободах, пробитый радиатор шипит и плюется паром. Одна дверь открыта, виден убитый полицейский – он попытался выскочить, но не успел. А стрелять через стекло не сподобился, оттого и мертв теперь…

Сопровождавший машину открытый джип – взревев мотором, пытается выехать, но со стороны водонапорной башни, в паре сотен метров один за другим отрывисто и звонко хлопают винтовочные выстрелы. Условия для стрельбы просто идеальные – сверху вниз, как в тире. Первым – оседает пулеметчик за легким пулеметом, вторым – упокаивается водитель. Военные – определив, откуда ведется огонь, прячутся за джипом. Только дело дрянь… они просто забывают, что спереди – тоже стрелки. Один из военных, вооруженный полицейским ППД, сделанным на манер Томпсона[100]100
  Томпсоны были популярны в России, их приобретали и бандиты, и военные, и землевладельцы, потому что двадцатые годы – это бунты и беспорядки, разгромы усадеб. Потому – ППД делали как раз на манер Томпсона, но не под американский патрон.45 – а под армейский, 7,62 Маузер.


[Закрыть] – проскакивает к радиаторной решетке Колуна, укрывается за ней – а потом открывает огонь. Испуганные арабы – бегут или пытаются спрятаться от пуль: им и в голову не приходит во что-то вмешаться…

* * *

Специфический, металлический запах крови и раскаленного металла. Крики людей и хруст стекла под ногами. Раскаленный автомат в руках… хвала Аллаху, теперь у них тоже есть такие. Еще совсем недавно – не было, и неверные били их, издевались, унижали. Теперь, Иншалла, никто не посмеет…

– Аллаху Акбар!

– Аллаху Акбар!!!

В небо – гремит автоматная очередь. Молодой парень, не сдерживая слез и криков радости – высаживает в небо остатки патронов в диске. Это – первый его амал[101]101
  Террористическое нападение.


[Закрыть], но Аллах даст, не последний…

Сильная рука хватает его за плечо.

– Ты что делаешь, ишак? Ты думаешь, что патроны так легко достать, и они так дешево стоят?

– Простите меня эмир, ради Аллаха…

– Забери пулемет. И собери все оружие у русистов. Возьми в помощь Салмана…

– Слушаюсь, эфенди…

В стенку кузова, в дверь – бешеный стук. Заключенные, кажется, поняли, что происходит и пытаются использовать этот шанс, сколь бы мал он ни был. Хоть и говорят – что они любят смерть больше, чем неверные любят жизнь, но на

За спиной – со скрипом распахивается водительская дверка. Водитель – решил, что все закончилось. И решил, что пора и ему получить свое – каким бы оно не было. Вот почему – наган в руке смотрит прямо в живот эмиру, что совершенно эмира не смущает…

– Как открыть?

Водитель настороженно зыркает

– Есть рукоятка. Вставил – и открыл.

– И где она?

– Сначала деньги…

Эмир достал из кармана пачку банкнот, перевязанную ниткой. Новеньких, не засаленных, как обычно здесь – арабы так и привыкли носить деньги подмышкой, у них нет ни кошельков, ни карманов…

– Держи, брат. Мы все – на одной стороне…

Можно, конечно и так сказать. Бандит и исламский экстремист, исповедующий ислам в интерпретации Ваххаба и украинский националист родом из Львова, наслушавшийся Чубинского и Шептицкого[102]102
  Чубинский, Павел Платонович – журналист, этнограф, историк, географ, полярный исследователь Русского Севера, автор стихотворения «Ще не вмерла Украина». Придерживался антигосударственных взглядов, примыкал к социалистам и эсерам, за что был выслан. Митрополит Шептицкий – митрополит Украинской греко-католической церкви, ставшей таким же центром сопротивления, как и польская католическая церковь. Убит в 1932 году при невыясненных обстоятельствах, его смерть сделала его иконой борьбы для многих злоумышляющих.


[Закрыть] и решивший отомстить Империи там, где получится. Да, пока что они на одной стороне, и против государства.

Водитель принимает пачку денег. В неловких, заскорузлых руках – нитка лопается, деньги – разноцветным дождем летят на асфальт. Трудно оставаться спокойным, когда из рук вылетают деньги, причем такие деньги, которые составляют твое жалование за двадцать лет. Водитель на секунды отвлекается – и в этот момент амир резко опускает руку в карман.

Бах! Бах!

Тридцать восьмой калибр, североамериканского производства офицерский револьвер со скрытым в отличие от Нагана курком. Легкий, удобный, отлично можно стрелять через карман. У амира – он в кармане всегда, потому что он уже четыре года – объявлен вне закона, и каждый такой год – это сон вполглаза, жизнь вполуха, постоянная настороженность. Смерть может прийти отовсюду, принять любой обличие – Третье отделение[103]103
  Третье отделение Собственной, Его Императорского Величества Канцелярии. Политический сыск, борьба с терроризмом.


[Закрыть] тоже умеет работать. Но хвала Аллаху, он еще жив – и пока не сделал все, что обещал…

– Эй, Саид…

Неверный – сучит ногами на асфальте, на ковре из денег – фальшивых, конечно. Точнее с краев пачки настоящие, а эти фальшак. Хвала Аллаху таких много, потому что англизы дают их на джихад. Такие фальшивки – сами по себе джихад. Англизы хорошо в этом понимают – но они тоже неверные, и после русистов – придет и их очередь…

Саид – невысокий студент, подбежал от машины. В отличие от крестьян – он никогда не резал скот, и потому урок настоящего джихада – ему необходим. Это такой же эдад[104]104
  Военная подготовка.


[Закрыть], как и тот, что они делают в горах. И никакой эдад не бывает лишним

– Эфенди, все в порядке. Можно ехать…

Амир – показал рукой на неверного

– Он неверный. Он против Аллаха. Отрежь ему голову…

Да… наверное, все-таки они на разных сторонах баррикад. Этот жадный водила, решивший и навредить ненавистной Державе, и заработать забыл одно: он неверный. Такой же, как и русисты. А здесь – еще помнят, как в Крыму был рынок рабов, и красивую славянку с киевских земель продавали по цене двух быков. Так было до тех пор, пока не пришли Империя. И Кавказ, и Крым – только чвякнули под солдатским сапогом…

А Саид, сын доктора – он конечно полезный в джихаде человек, потому что знает много из того, что знает отец, и даже больше, потому что учится на доктора сам в университете, открытом неверными. На пути Аллаха – доктор бывает полезен. Но он сам – ни разу не убивал сам. И хотя он делал все, что ему говорили – наст ало время обагрить свои руки кровью. Только кровь неверного – даст спасение на Суде, и тот кто пролил его – благословен…

Тот, кто не пролил кровь – тому доверять нельзя. Потому что все они ходят под петлей, а тот, кто не убивал – может сдать остальных…

Саид наклонился над неверным… потом выпрямился, затравленно осмотрелся. Он уже считал себя доктором, и его руки должны были лечить, а не убивать. Он дал клятву бороться с несправедливостью и безверием… но никогда не думал, что придется своим руками убить человека.

Моджахеды – смотрели на него и молча, жадно – ждали…

Раненый застонал, толкнулся ногой, пополз под фургон.