Текст книги "Жар счастья. рассказы"

Не сдавайся!

Надежда шла на встречу с Олегом. Он позвонил и сказал, что нужно обсудить одну замечательную, на его взгляд, идею. Она знала, если он сказал, замечательная, значит, так оно и есть.

Они были знакомы уже несколько лет. За это время вместе провели немало спектаклей, концертов и оригинальных выставок. Работали иногда по несколько часов, суток бок о бок. Она привыкла – он всегда рядом, и не заметила для себя, что давно относится к нему, как к самому близкому человеку, давно любит его. И чувствовала, что взаимно. Это наполняло её сердце и душу приятным волнением и радостью.

Вот и сейчас она почти бежала на встречу с ним. Он был талантливым музыкантом и невероятно загадочным, необычным творческим человеком. Сочинял чудную музыку, был виртуозным импровизатором, мастерски играл на всех известных инструментах, постоянно генерировал кучу всевозможных идей в разных жанрах творчества. Казалось, у него не стоит вопрос выбора инструмента творческого самовыражения. Всё давалось и всё делалось им с какой – то божественной лёгкостью и непринуждённостью.

За это она в шутку звала его Амадеем после просмотра одноимённого фильма Милоша Формана. Он был и вправду похож на главного героя фильма – такой же задорный, весёлый, с хорошим чувством юмора, так же дурашливо и заразительно по– детски смеялся. А он её звал Зябликом за всегдашние холодные ладошки и способность зябнуть от любого дуновения ветерка.

– Зяблик! Лети сюда, я здесь! – окликнул он её из-за столика на террасе небольшого кафе.– У меня интересная идейка проклюнулась! Смотри.

Он поднял сумку, достал из неё потрёпанную папку с бумагами, положил её на столик и прислонил пухлую сумку к небольшой оградке радом со столиком, огораживающей несколько столов под навесом от дождя.

– Вот в эту стопку я уже набросал приблизительно пару тем в партитуры. А вот это немного листов эскизов. Суть вот в чём. Я хочу пригласить наших знакомых джаз и рок музыкантов и художников. Всем предложу тему моих опусов – импровизаций, названия я потом продумаю. А художники сымпровизируют при зрителях на холстах или листах бумаги, затем мы раздадим их работы музыкантам, они в свою очередь начнут импровизировать уже по листам графики. Причём должно быть активное движение музыкантов по залу, некое акционное действо, втягивающее в процесс и зрителей. Можно ещё подключить поэтов, это сложнее, но было бы здорово, как думаешь?

Она заворожённо смотрела на его горящие от возбуждения глаза и понимала, что ничего вразумительного ему не сможет ответить: ей нравилось всё, что он делал и говорил.

– Эй, Зяблик, птаха малая, не спи! Это ещё не всё. – И он снова нагнулся за сумкой. – У тебя же сегодня день рождения. Я тут посидел недельку, кое – что смастерил занятное для тебя.

На мостовой у оградки, как раз рядом с их столиком, остановились какие – то подозрительные типы. И в тот момент, когда Амадей потянулся к ней, чтобы окликнуть её, слегка привстав со стула, один из этих типов попытался сделать вид, что хочет спросить что – то у Амадея. Но промахнулся и как – то завалился за спину Амадея, успев подхватить сумку и передать её дружку. Амадей заметил и на удивление мгновенно среагировал. Опершись на завалившегося неудачника одной рукой, он мастерски перепрыгнул через ограду и в два броска настиг убегавшего, подсечкой сбил того с ног. Падая, воришка со всего маху ударился головой об рекламное застеклённое панно у входа в кафе. Осколки посыпались на землю. Крупный лист разбившегося стекла резко сполз вниз на упавшего.

Амадей подобрал сумку, громко ругаясь. В ней же был его подарок для Зяблика! Стали собираться зеваки и любители поснимать видео на свои телефоны.

– Амадей!!! Сзади! Нож! – успела крикнуть Зяблик.

Он полуразвернулся на ходу и увидел приближающийся к нему кулак с зажатым в нём ножом. Амадей как – то не очень удачно попытался защититься рукой с сумкой, но промахнулся. Нож соскочил с его лучевой косточки чуть выше запястья, пропорол под костью сухожилия и значительную часть вен. Напавший бросил нож и скрылся в подворотне.

От резкой боли в порезанной руке Амадей не заметил в пылу схватки, что, падая вместе с убегавшим, он порезал осколками стекла свою левую руку и довольно серьёзно. Опираясь при падении на ладонь, он отрезал фаланги двух пальцев.

Опустился на колени, зажал огромную рану на руке другой своей покалеченной ладонью, коленом пытаясь перетянуть вены выше раны. К нему подбежала Зяблик, от страха разводя в безсилии руками и не зная, что сделать.

Амадей потерял уже порядочно крови, голову сжимал обруч боли, в глазах мутнело и расплывалось. Хотелось спать.

– Спокойно, Зяблик! Не паникуй… Возьми сумку, там есть кусок верёвки, я всегда его таскаю с собой, иногда работы и холсты перевязываю… Так, теперь вот здесь, под моим коленом перевяжи… Кто – нибудь, посильнее затяните!

Ему помогли, кто – то вызвал «скорую», и уже слышалась приближающаяся сирена.

– Вы кто ему будете? – спросил пожилой уставший врач скорой.

– Жена, – солгала Надежда, только чтобы ей позволили поехать вместе с ним.

– Садитесь скорее.

******

В реанимации его, уже без сознания, сразу отвезли в операционную. Сестра предложила ей пойти и привести себя и свою одежду в какой – то порядок, её курточка и юбка были забрызганы кровью. Всё отмыть не удалось, она махнула рукой – не до этого. Они вернулись, и сестра предложила ей отдохнуть на кушетке в коридоре.

– Серьёзное дело, скорее всего надолго.

Поначалу пыталась разобраться, осмыслить происшедшее, но разум отказывался с ней вести беседу, и она неожиданно для себя от волнения, боли за него заснула.

Её разбудила сестра. Перед ней стояла бригада с хирургом во главе. Он взял осторожно её под локоть и отвёл немного в сторону.

– Что с ним? Это очень серьёзно?

– Да, порядочно. Пришлось повозиться с его венами и сухожилиями. Часть сухожилий утеряна, они стали короче. От этого кисть руки не будет до конца выпрямляться. С пальцами тоже будут проблемы. Вторая рука тоже исковеркана. Серьёзная проблема ещё в том, что у него сердечная недостаточность. Он по краешку ходит, будьте осторожны. Но, вроде, он парень крепкий, думаю, выкарабкается.

– А… как же? Он же… музыкант… Он что же, не сможет теперь играть?

– Хорошо, если он сможет более-менее твёрдо держать ложку с вилкой, и то герой будет…

– Мне можно к нему? Я посижу рядышком, поговорю…

– Он потерял много крови, ещё под наркозом, без сознания. Но недолго можно.

Она вошла в палату, подошла к его кровати. Не сразу его узнала. Лицо посинело, как-то высохло, осунулось. Руки были спрятаны под простынёй, из – под которой вели провода и сосуды к каким – то приборам. Что – то там, в этих приборах, шуршало, попискивало и щёлкало.

Присела осторожно на краешек кровати, с болью и сочувствием глядя на незнакомое теперь лицо. Он, словно почувствовал её присутствие, пошевелил головой и приоткрыл глаза. Увидел её и попытался улыбнуться.

– Не надо, не напрягайся. Я рядом, с тобой. Слышишь, не уходи, держись. Не сдавайся!

Через некоторое время её вызвали в коридор. Сестра представила её какому – то сердитому человеку в штатском. Он назвался следователем и попросил её ответить на некоторые вопросы. Ей показалось, что следователь недобро отзывался об Амадее.

– Что – то серьёзное?

– Серьёзнее не бывает. Вашему мужу грозит в лучшем случае срок.

– Как же так? На него напали, сделали, по сути, инвалидом, он теперь не сможет играть, он же музыкант! За что?

– Тот, кого Ваш гений сбил с ног, мёртв!

– О, Боже!

– Можно было бы как-то и решить дело минимальными потерями, но нападавшие, покойник в том числе, хоть и безмозглые сосунки, принадлежат к известному мафиозному клану. В лучшем случае они сейчас наймут ушлого адвоката и запрячут Вашего поглубже навечно, в худшем…

– И это говорите мне Вы, офицер полиции? И у кого же нам искать помощи, как не у Вас?

– Девушка, не будьте наивны, я не министр внутренних дел, не президент республики и не волшебник. В таком мире живём, никто никаких гарантий Вам не даст.

Офицер оставил свой телефон и ушёл. Надежда почти упала на кушетку. Проходившая сестра тихо вскрикнула и побежала за нашатырным спиртом: «Ну и денёк сегодня».

******

Недели через три они сидели с ним у него дома и пытались говорить на отвлечённые темы, стараясь избегать разговора о предстоящем суде. Получалось плохо, настроение было скверное, хоть он не подавал вида и всячески пытался её как – то развеселить. Перебирали эскизы, он напевал что – то из своего последнего нового проекта, говорили, что проект всё – таки реализуют… Она протянула руку и вложила ему в его искорёженную ладонь камешек.

– Что это?

– Это твой камешек «тигровый глаз», твой талисман. Он будет тебя хранить и оберегать. Он и моя любовь.

Следователь был прав. Случилось если и не самое худшее, то и мягким приговор не назовёшь. Срок был велик, слишком велик, как ей показалось, чтобы выкарабкаться из такого. Надежда обмерла, когда услышала завершающий удар судейского молотка. Конвоиры выводили его из клетки, и он окликнул её:

– Зяблик, скажи мне главное!

– Я буду ждать тебя!

– Нет, не то!

– Я люблю тебя!

– Не то!

– …Не сдавайся!!!

Уже в дверях, в сопровождении конвоиров, он оглянулся, улыбнулся ей, и по губам она прочла:

«Умница!»

*****

Прошёл почти год. Год без него. Он не разрешил к нему приезжать, чтобы не терзать друг другу душ, чтобы не подавать силовикам какой – либо повод. Сказал, что так ему будет легче выжить.

Общие знакомые, друзья, музыканты, художники, поэты, все те, кого Амадей сплотил, собрал вокруг себя, вокруг своего таланта, неоднократно предлагали ей реализовать его проект. В память о нём, в поддержку ему. Но она никак не могла решиться. И плохо представляла, как это может быть в его отсутствии, без него самого.

Поздним осенним вечером она сидела за небольшой искусствоведческой статьёй в один литературный альманах, откровенно скучала и не могла сосредоточиться на ней. Этот год она совсем разучилась работать по-прежнему. Но и прежняя жизнь исчезла…

Ей показался какой – то не то шорох, не то какие-то звуки за входной дверью. Осторожно подошла, какая – то тревога поднималась изнутри, сердце волнительно забилось.

– Кто там?

– Это я, Зяблик! – еле расслышала она шёпот за дверью.

Вскрикнув, отворила дверь. Амадей, это был он. Но узнать его в этом оборванце, который сидел на четвереньках под дверью, было невозможно. Бритый наголо, в какой – то грязной шапке, в таком же грязном и разорванном свитере не с его плеча, в старых ботинках, с перевязанными проволокой подошвами, весь в ссадинах, шрамах и синяках. Лицо было неузнаваемо, крупный рубец шрама рассекал сбоку лоб через бровь и глаз. Рассечённый глаз полуоткрывался и постоянно слезился с нижнего края шрама.

– У нас мало времени, они скоро будут здесь.

– Кто? Да входи же. Раздевайся, снимай с себя это тряпьё, я хоть помою тебя.

– Нет, не стоит рисковать, я не хочу подвергать тебя риску. Я очень хотел тебя увидеть.

– Откуда ты, что случилось?

– Я сбежал. Меня этапировали в другую колонию. В поезде я случайно услышал, что состав будет проходить через твою станцию, и решил смыться, сил больше нет. Усыпил бдительность вертухаев, спрыгнул с поезда, когда он стал притормаживать на подъезде к станции. И, кажется, я убил или покалечил двоих охранников. На окраине пришлось украсть свитер с верёвки у какой-то тётки. Стыдно, но очень холодно было. Мне нужно уходить.

– Да куда же уйдешь теперь, ночью? Не в лесу же тебе ночевать? Оставайся, рано утром уйдёшь…

– Зяблик! Мой милый, наивный Зяблик! Я приполз к тебе для того, чтобы успеть сказать тебе, что я люблю тебя и любил всё это время, пока мы были с тобой! Но видишь, как вышло… Что – то я неправильно сложил картинку, где – то неосторожно крутанул колёсики судьбы, прости меня…

В глаза ударил свет прожектора.

– Всем стоять на месте! Руки за голову! Шевельнёшься – стреляем!

– Вот видишь, Зяблик, я всё испортил. Сейчас осторожно отклонись, спрячься за дверью и попробуй её закрыть за собой. Я люблю тебя! Прощай!

Она потихоньку отступила на шаг в комнату. Амадей стоял не шевелясь. Затем резко развернулся, но не успел сделать и шага, как раздались выстрелы, и он упал. Надежда выглянула за дверь. Через забор и в калитку уже ломились вооружённые люди. Она глянула на лежащего Амадея. Грудь была изрешечена, вся в крови. Всё поплыло в её глазах, и она без чувств упала рядом с ним…

*****

Она не сомкнула глаз до самого утра под непрерывными перекрёстными допросами в вывернутом наизнанку обыском доме. Когда, наконец, её оставили в доме одну, она осторожно, дрожащей рукой открыла входную дверь. Утро зарождалось морозным, иней уже прихватил порог дома и немного скрасил следы вчерашней бойни. Глядя на почерневшее пятно крови на пороге, она снова было собралась пролить слёзы, но они не лились уже, всё выплакалось. Подумала, нужно помыть порог. Набрала воды и хотела было оттереть доски от крови. В это время неожиданно солнечный дерзкий луч пробил толщу плотных чёрных туч и упал ей прямо в ноги. Она проследила взглядом, куда указывает лучик, и увидела у своих ног что – то ярко блеснувшее. Наклонилась, чтобы рассмотреть получше, и вскрикнула. У ног лежал её талисман «тигровый глаз»… Она подняла его, зажала в кулачке и прижала руки к груди. На этот раз слёзы брызнули из глаз, она побежала в комнату, рухнула на диван. Проплакалась основательно и незаметно для себя уснула крепко и глубоко.

Какое – то время спустя проснулась, сразу всё вспомнила, боль и тоска навалились на неё с новой силой. Она сидела на диване с отсутствующим взглядом, обезсиленная, осунувшаяся, моментально повзрослевшая лет на сто, как ей показалось. Сидела и сжимала камешек в кулаке, держа руки у сердца. В какой – то момент ей даже показалось, что камешек тоже бьётся в унисон с её сердцем. Как только она подумала об этом, на лбу почувствовала мягкое, прохладное прикосновение, будто свежий морозный ветерок подул в какую – то дудочку на её лоб. Она даже потёрла ладошкой это место: «Как странно. Что это было?» И тут же прикосновение повторилось, теперь на щеке, потом на другой, на губах, на кистях рук, снова на лбу… И тут её осенило!

– Амадей! Это ты?

В ответ прохлада коснулась сразу обеих её щёк.

– Боже мой! Амадей! Ты рядом со мной! Не уходи, пожалуйста, побудь со мной, сколько можешь! Умоляю тебя!

Он дотронулся до её лба несколько раз подряд, подтверждая своё присутствие и успокаивая её. Она сразу ожила, стряхнула с себя усталость и отчаяние, и они стали беседовать. Теперь по – новому, на другом языке…

Они говорили до глубокого вечера, не вспоминая, что за сутки она не съела ни крошки и не глотнула ни капли влаги. Теперь Надежда знала некую тайну жизни. Она знала, что смерти, о которой все так настырно твердят и боятся, нет. Есть просто другая жизнь, в другом мире, в другом теле. Зная, что он не сможет быть с ней долго, она попросила его дождаться её, встретить, когда настанет черёд. И только глубоко за полночь наконец – то легла спать и, умиротворённая, крепко заснула.

*****

Только ближе к весне она с трудом стала приходить в себя, возвращаться к нормальной жизни. Стала выходить на работу, встречаться, сначала неохотно, затем робко, с прежними друзьями, заниматься своим любимым, интересным делом.

В один из будних дней она вышла из дому и направилась в галерею, друзья попросили прийти, проконсультировать по одному вопросу. У входа в галерею она остановилась ненадолго, задумавшись. И вдруг… откуда – то услышала тихую, красивую мелодию. Заволновалась. Это была та самая мелодия, которую напевал Амадей на той последней их встрече. Мелодия нарастала, к одному инструменту присоединялись постепенно остальные. Она бегом помчалась в зал, где гремел уже оркестр. На пороге зала она остановилась, как вкопанная.

Напротив входа, на противоположной стороне, висело большое полотно. На нём был изображён летящий над городом Амадей. Огромного роста, лучезарно улыбающийся, руки в сторону, в одной зажата гитара, его любимый инструмент. Он летел над лежащем внизу городом, над ними всеми, словно птица – Берегиня покрывал обережными крылами весь мир, всех своих друзей.

Оркестр отгремел, наступила глубокая тишина. Все стояли и смотрели на Надежду. Она, потрясённая, вся в слезах, тоже не могла сдвинуться с места. Наконец к ней подошел лучший друг Амадея и протянул его потёртую папку, ту самую, с партитурами и эскизами, ту, с которой он пришёл к ней на встречу со своим проектом.

– Извини нас, мы знаем, что ты не хотела этого. Но, посоветовавшись, решили, что всё-таки нужно в его честь, в твою честь завершить хотя бы частью его идею. Если ты согласишься с нами продолжить этот проект, мы сможем его довести до того состояния, каким он сам его задумал. Мне думается, вместе сможем…

И протянул ей папку. Она взяла её, обратила внимание, что край папки запачкан засохшей и уже местами вытершейся кровью. Она стала листать страницы без всякой цели. Некоторые из них были склеены пятнами крови, его крови… На последней странице в самом низу карандашом еле видно было дописано его размашистым почерком:

Не сдавайся!

Непрочитанные знаки

Наша командировка в один почти всем миром забытый, но необычный по красоте и редкости посёлок, прятавшийся в плотной, с трудом проходимой тайге, не обещала быть приятной и уж тем более радостной. Часов пятнадцать тряски в старом, списанном и редко проходящем по этим местам поезде с жёсткими деревянными сиденьями, ещё почти девять часов медленным ходом из-за отсутствия элементарных дорог и троп в железном, крытом вездеходе по холмам и ущельям убедительно доказали нам троим, что городской фитнес-клуб с максимальными нагрузками всё равно что отдых на мягком диване перед телевизором. На исходе третьих суток мы выбрались из туманного утра, спустились по небольшой сопке в живописнейшую долину, закрытую от ветров, вездесущих туристов и путешественников, словно эдемский сад от грешников. Это райское место облюбовали несколько самоотверженных, преданных делу технарей – учёных, лаборантов и медиков, составлявших небольшой коллектив лаборатории филиала академии наук в данном регионе.

После продолжительных атак я упросил своего старого знакомого, замкафедрой института, к которому и была приписана та самая лаборатория, включить меня в эту командировку под предлогом освежить застоявшуюся свою творческую натуру, поискать свежие впечатления, вдохновиться новыми сюжетами. Да и просто побывать там, где не доводилось за всю свою жизнь. Попутчики мои с ходу окунулись в свои профессиональные дела и обязанности, мне же была предоставлена немыслимые свобода передвижения и неограниченные льготы бездельника и не очень дотошного гостя. Предоставленный сам себе с раннего утра и до сумерек, я бродил по этому фантастическому, волшебному и столь редко встречающемуся своим умиротворением миру Природы, Гармонии и Тишины. Это было действительно уникальное место. Триста шестьдесят дней в году солнечные, мягкий, без перепадов температур, тёплый климат – роскошный курорт!

Не отвлекая сотрудников лаборатории их от сосредоточенных, научных дел своими чересчур абстрактными для их технических натур разговорами, я совершал длительные пешие прогулки по райским местам. Иногда меня обгонял бегавший по утрам шеф лаборатории, подшучивавший над своим весом и возрастом. Он приветствовал меня на ходу и скрывался за поворотом среди довольно крупных, выше человеческого роста валунов, обросших мхами и лишайниками, словно заснувших на долгие годы исполинов. В один из таких утренних часов, обменявшись приветствиями, я решил пройти за ним по следу, посмотреть, далеко ли он бегает и куда, потому что никогда мне не доводилось встретить его возвращающимся той же тропой.

Обогнув валуны, тропка вела в какие-то плотные кусты, оказавшиеся при приближении неким подобием коридора или тоннеля из сомкнувшихся верхушек невысоких лиственных деревьев метров в двадцать длиной. Выход из тоннеля упирался в удивительные ворота, как я их прозвал, из огромных, вертикально стоящих каменных столбов. Словно каким-то волшебником эти каменные глыбы были раздвинуты на небольшую щёлку чуть шире плеч. Я невольно остановился перед таким природным изваянием, не сразу решаясь пройти в эти узкие ворота. Так и казалось, что сразу за ними или где-то на их вершинах сидят такие же каменные, до поры спящие сфинксы-стражи, мимо которых можно проскользнуть уцелевшим, либо зная заветное заклинание, либо отгадав сложную загадку. Иначе они откроют глаза и испепелят тебя огнём. На всякий случай я всё же приложил руку к сердцу, поприветствовал невидимых стражей и попросил разрешения пройти в ворота.

Я протиснулся сквозь узкую щель, сделал пару шагов вперёд… и остолбенел от невиданной красоты! Метра через три от ворот тропинка начинала спускаться вниз в невероятно красивую долину, лежавшую передо мной в окружении сопок и холмов, покрытых таким разнообразием редкой и богатой растительности, не вмещавшейся в мою и без того буйную фантазию. На противоположном краю долины лежало кристально чистое, с лёгким коричневатым оттенком из-за залегавших вокруг торфяников озеро. Словно по специально продуманному плану, на западной стороне долины сопки образовывали некий воронкообразный провал, будто для того только, чтобы через него солнце, отправляясь на покой, успевало зажечь ярким колоритом заката развернувшиеся в своей разодетой красоте лес и холмы на востоке.

В невероятном волнении и восторге я стал потихоньку спускаться в долину, стараясь не пропустить ни малейшей детали и чёрточки. Приблизительно на полпути тропинка раздваивалась и огибала лежащий на её пути крупный плоский камень. Он был плотно чёрного цвета, очевидно, базальтовой породы. Самое удивительное, что верх этого камня был почти абсолютно ровным и… отполированным. Долгое время я ходил вокруг него, боясь прикоснуться к его сверкавшей на солнце поверхности, а когда, наконец, решился дотронуться ладонью до него, был немало удивлён: он был холоден, словно ледяная глыба. Сделав ещё несколько кругов вокруг камня, я присел рядом, чтобы рассмотреть поближе. И тут я увидел на самом краешке камня лежащее пёстрое и очень красивое пёрышко удода*. Его кончик точно указывал на тропинку, спускавшуюся дальше вниз. Я осторожно взял перышко в руку и пошёл дальше.

Тропинка спустилась к озеру. Его берег был окружён россыпью небольших камней, обычных, неприметных голышей. А от них простиралась во все стороны покрытая ровной и аккуратно растущей зелёной травой поляна, словно английская постриженная лужайка. Поляна упиралась в массив и пряталась в тени плотно стоявших хвойных деревьев. Под тёмными кедрами и соснами стояли чуть меньшего роста сизоватые ёлочки, а перед ними какие-то мне не знакомые разноцветных оттенков и экзотических раскрасок лиственные деревья. Всё вместе образовывало небывалую по живописи безподобную картину величия и безкрайности Природы!

Я стоял, ошарашенный такой невиданной красотой, и не сразу заметил бежавшего уже назад шефа. Не добежав до меня, он заметил развязавшийся шнурок на своей ноге и остановился, чтобы перевязать его. Очевидно, торопясь, он слишком сильно стянул концы шнурка, и тот оторвался. В раздражении бросил оторванный кончик, кое-как завязал шнурок и побежал дальше. Проводив его взглядом, я продолжил путь к озеру. Через пару шагов заметил на зелёной траве оторванный кусок шнурка. Он лежал на тропке изогнутой буквой S. Уже обративший внимание на какие-то знаковые моменты этой волшебной страны, я продолжил играть с собой в эту почти детскую игру и присмотрелся к направлению пластикового кончика шнурка. Стараясь как можно точнее стать по направлению кончика, я поднял голову.

Прямо передо мной, на другом берегу озера, перед тёмной массой сосен и кедров, стояло несколько деревьев с удивительно красной не по летнему сезону кроной листьев. Тонкие, как у ивы, веточки спускались почти к самой земле. Я не сразу заметил и понял, что под одним из деревьев стоит, вроде бы, скамейка. Откуда она тут? Кто её сделал, поставил? Для чего? Настолько необычно было видеть какую-то скамейку в таком месте. И я пошёл к ней, чтобы убедиться, что это не наваждение и не моя фантазия играют со мной злую шутку.

Да, действительно, под кроной дерева, среди низких ветвей, стояла скамейка необычного вида, из серого гранитного камня или известняка, со странно изогнутой змейкой вдоль сиденья спинкой в виде буквы S. Она была так устроена, что можно сидеть двоим и смотреть друг другу в глаза. Я долго ходил вокруг неё, в недоумении внимательно разглядывая и не переставая удивляться чудесам этих мест. Так и не разгадав ни одного знака и приметы, я присел на один край, лицом на запад, к впадине среди сопок. Солнце уже поднялось высоко, ветра не было, кроме еле слышного попискивания мелких птичек, тишину ничто не нарушало – покой и умиротворённость…

Каменная скамья была на удивление очень тёплой и удобной. Расслабившись окончательно на солнышке под лёгкое шуршание тонких красных листьев дерева, я незаметно для себя задремал. Сквозь полудрёму мне слышались птичье пение и шуршание листьев на едва заметном ветерке, передо мной проходили быстро появляющиеся и так же быстро исчезающие какие-то тени, силуэты, фигуры. Всё вместе двигалось в каком-то замысловатом символическом танце вокруг меня, слегка кружа голову и возбуждая и без того разыгравшуюся фантазию и раскалившийся каскадом эмоций рассудок. Ничего подобного до сих пор мне не доводилось переживать. Всё было внове и очень по-хорошему волнительно.

В самый разгар полусонного видения волшебного бала над моим ухом негромко, но отчётливо проухал удод, и я, вздрогнув от неожиданности, проснулся. Вспомнил свой сон и улыбнулся по-детски красивой сказке. И тут мне вдруг показалось, что я здесь не один. Среди благоухающей зелени еле уловимо ощущался нежный, приятный аромат каких-то знакомых оттенков, которые я никак не мог вспомнить. Немного повернув голову в сторону, боковым зрением заметил сидящую на второй половине скамьи чью-то фигуру. Волнение усилилось, не делая резких движений из осторожности, я медленно повернул вполоборота голову. Рядом со мной на скамейке спиной к озеру сидела молодая женщина. Сидела, не шевелясь, улыбаясь едва заметно кончиками тонких губ, будто не дыша, с закрытыми глазами. Солнечный лучик, неторопливо шевелясь и отзываясь на лёгкие дуновения ветерка, штриховал, оттачивал тончайшими линиями её волос красивый, живой, с лёгким дыханием и движением рисунок. В тёмном красно-коричневом платье с широкой юбкой, плечи покрыты накидкой тонкого кружева с редким, необычным рисунком каких-то символов, знаков и орнамента в пёструю расцветку и неширокой тёмной линией окантовки по краю, она была похожа на какую-то знакомую птицу, чьё имя я тщетно силился вспомнить. Я невольно залюбовался ею. Тонкая, стройная фигура с прямой, словно натренированной у балетного станка спиной, сидящая ровно на скамейке, скрывала внутри какую-то сильную пружину, готовую мгновенно распрямиться. Тем не менее всякое волнение или напряжение не чувствовалось вовсе. Вся фигура и лицо были в тени, клонившееся уже к горизонту солнце (сколько же я продремал?), освещало её голову, покрытую золотисто-соломенной шапкой недлинных волос. Вся фигура окрашивалась в тени алым рефлексом листвы склонившегося над нами дерева. Утончённый профиль безупречно правильных, красивых черт лица на фоне ярко-зелёной лужайки – зрелище было потрясающим.

Кое-как оправившись от удивления и волнения, я совсем было собрался с ней заговорить, но вдруг отчётливо, как ещё недавно уханье удода, я расслышал негромкий и приятный голос: « Не стоит…» Открывши рот, замер, забыв, что именно хотел сказать. Её улыбка чуть дрогнула на моё замешательство, она неглубоко и еле заметно вздохнула и без какого-либо усилия, словно всплыла, поднялась со скамьи и через пару шагов растворилась среди листвы, пропала на глазах, будто и не было её вовсе. Я вскочил, поискал её, озираясь вокруг, глазами, пробежал вокруг скамейки, заглянул в окрестности леса, у озера…

Её нигде не было. Покрутившись безсмысленно и безнадёжно какое-то время, я вернулся в недоумении и расстройстве к скамейке. Обошёл её с другой стороны, стал напротив того места, где сидела она. На скамейке лежала небольшая книжица в красивом кожаном переплёте с золотым обрезом. Я взял её в руки. На обложке красовалась затейливым рельефом тиснёная буква S. Я перевернул обложку и прочитал на титуле: