Текст книги "Жар счастья. рассказы"

Милый друг! Я тебя никогда не забуду!

* Безумная Грета – персонаж картины Брейгеля

** Здислав Бексиньский – польский художник-сюрреалист, один из самых загадочных художников послевоенной Европы. Работы Бексиньского – это послевоенный, разрушенный, изуродованный, опустошённый и истошно вопящий от боли мир.

Оранжевый дом

– Привет, старик! Как поживаешь? Всё строчишь умные статейки про крекинг– процесс и коэффициенты линейного расширения стальных тросов подвесных мостов? А мы вот гастролируем по вашему региону. Завтра один концерт даём в твоём городе. Приходи к 23.00 к ночному клубу «М». Я проведу тебя, поболтаем – давненько не виделись!

Неожиданным телефонным звонком мой давний друг музыкант встряхнул начинавшие крепнуть возрастные неторопливые и негромкие привычки. Ночной клуб, как и ожидалось, совершенно не моего жизненного обитания злачное место, был насквозь прокурен, гремела зубодробительная музыка, было неуютно, тесно и очень шумно. Я попал в другое, не моё измерение и мир. В ожидании начала акустического концерта мне пришлось вытерпеть это крупнодецибелловое буйство в течение получаса. Уже через пять минут «цивильного отдыха» у меня трещала от боли голова, и я стал подумывать, не смыться ли домой. Свободных столиков не было, я толкался среди «золотой молодёжи» пыльным персонажем музея мадам Тюссо. Кое-как я пристроился в конце барной стойки и заказал себе кофе.

Минут через сорок объявили начало концерта, и наступила хоть какая-то относительная тишина и спокойствие. Музыканты привезли живую музыку, смесь латинских ритмов с ритмическим фолком и джазом. Довольно увлекательный и оригинальный звук и зажигательное эмоциональное исполнение неожиданно и приятно для меня вылечили взбунтовавшуюся голову и создали приятное настроение.

Среди стоящих в проходах слушателей и зрителей я заметил свою знакомую фотокорреспондентку, молодую симпатичную девушку. Мне приходилось с ней несколько раз встречаться на всяческих мероприятиях, творческих и околонаучных площадках. Она сновала среди людей, щёлкая затвором камеры и сверкая вспышкой. Заметив меня, радушно помахала рукой в знак приветствия. Я пригласил её жестом за стойку, предложил чашку кофе. Так же жестом она дала понять – минут через пять.

– Ты какими судьбами в таком месте? Никак не ожидала тебя здесь встретить?

– Саксофонист и вон тот дядька со всякими шумелочками и баночками да наш с тобой знакомый бас-гитарист – мои давние друзья. Когда-то мы на заре пионерской юности в одной банде играли.

– Ты тоже играл? Вот уж никогда бы не подумала!

– Ну, играл – это громко сказано. Я пытался попасть в их ритм, тряся бубном и маракасами. Получалось плохо, они меня выгнали. Но вот дружба наша до сих пор осталась довольно крепкая. Правда, видимся мы редко, к сожалению. А ты как здесь?

– Я в трёх изданиях работаю, приходится везде бывать, везде успевать.

Перед ней поставили чашку кофе, она положила камеру на стойку. Почему-то мне захотелось поиграть в фотографа, я взял её камеру в руки и стал смотреть в видоискатель. Навёл камеру на её красивое улыбчивое лицо.

– Ой, нет! Только не меня!

Я перевёл камеру на её руки – тонкие, хрупкие на вид, длинные пальцы грациозно притронулись к чашке свежего, горячего кофе. Второй рукой она провела над чашкой, словно завязывала струящийся горячий пар в какой-то особенный узелок. Жест получился забавный, и я случайно нажал на кнопку спуска. Испугался, что могу испортить аппарат, положил его на место. Она звонко рассмеялась надо мной.

В антракт к нам присоединился мой друг. Познакомились, живо поболтали, на память она нас несколько раз запечатлела на свою камеру. Да и мы развеселились, заставили и её позировать вместе с нами. Расставаясь с ней, я попросил показать как-нибудь работы – я уже видел парочку её замечательных фотовыставок. Пообещав, она чмокнула меня в щёку и растворилась.

Месяца через полтора после нашей встречи, в самый разгар жаркого и душного лета, я шёл по тротуару в офис редакции журнала, где иногда печатали мои технические очерки, и на ходу просматривал свои бумаги. Увлёкшись бумагами, я чуть не сбил с ног мою знакомую хохотушку. Она была увлечена шпионской съёмкой и не замечала меня, застывшего за её спиной. Мне стало любопытно, что она снимает, и я выглянул из-за её плеча. Сразу за столбом, за которым она пряталась, стояла небольшая будка на остановке автобуса. Никого не было, только внутри на лавочке сидели двое влюблённых и, забыв обо всём мире, не слыша писка и щелчков камеры, самозабвенно целовались. Их-то она и снимала. Закончив, развернулась и уткнулась мне прямо в грудь.

– Ой, это ты? Привет? Ты как тут оказался?

– Да брёл по своим делам и случайно наткнулся на одну симпатичную папарацци.

– Занятно, правда? Смотри, они до сих пор целуются, никого и ничего не видят. Ой, слушай! У меня к тебе небольшой разговор. Ты не очень занят, уделишь мне несколько минут.

– С удовольствием! И потом, я, как Пятачок, до пятницы совершенно свободен.

– Пройдёмся? – и она, взяв меня под руку и как-то особо доверительно прижавшись ко мне, куда-то повела.

– Как поживаешь? Всё так же разрываешься на несколько журналов и редакций? Какие новости?

– У меня с той нашей последней встречи произошли некоторые приятные события. Я тогда в клубе очень спешила. Кроме основного дела в журналах, я изредка позволяю себе заняться творчеством. И вот решила участвовать в одном международном престижном фотоконкурсе. Мой столичный учитель написал мне, чтобы я срочно выслала ему свои работы. То ли от усталости, то ли от невнимательности, но я ему сбросила на почту всю карту памяти. И, представь себе, один снимок удостоен второго места на конкурсе.

– Ух, ты! Поздравляю! Молодец!!!

– Подожди… Есть одна проблема.

– Какая же может быть проблема, ты же дипломант!

– Дело в том, что это не мой снимок. Это снимок… твой. Помнишь, ты хотел меня снять?

– Нет, не помню. А разве я что-то снимал? Я баловался, просто подержал твою камеру и всё!

– Да нет же. Ты сделал потрясающий снимок моих рук… Мне так стыдно. Получилось, я своровала твой снимок, подписалась своим именем. Теперь вот принимаю незаслуженные поздравления, – она была явно расстроена, щёки горели стыдливым румянцем, глаза боялась поднять на меня…

– Перестань. Какие пустяки! Ничего такого я не делал. Давай договоримся: ты всё это забудешь, перестанешь мучиться. Это не я, а твоя камера отблагодарила тебя за то, что ты так умело и деликатно с ней работаешь. Хорошо? Сама подумай, какой я фотограф, если камеру впервые в руки взял в тот самый вечер?

– Ты серьёзно? Правда, на меня не сердишься? Я ведь не специально… – в глазах её появились слёзы.

– Ну, всё, всё. Решено. О пустяках больше ни слова. Давай-ка сходим куда-нибудь, кофейку проглотим.

Она вздохнула, взяла меня за руки, а потом пылко прижалась ко мне, обхватив руками. От неожиданного эмоционального её взрыва я всерьёз разволновался – не каждый день меня обнимали с такой страстью молодые привлекательные девушки. Затем она снова взяла меня за руку и весело повела по улице.

– Я хочу тебе кое-что сначала показать, а потом отведу тебя в одно очень хорошее место.

Мы свернули в проходной двор. Метров через тридцать мы нырнули под сводчатую арку старых домов, и я застыл от удивления. Одна стена арки была выклеена портретами актеров, спортсменов, космонавтов из старых, советских журналов кино, спортивных и прочих изданий, теперь напрочь забытых. Со стены на нас смотрели знакомые с детства красивые и сильные лица – я невольно остановился и принялся разглядывать.

– Смотри! Вот эти два портрета висели у меня в комнате, когда я учился в школе, – Юрий Гагарин и Анатолий Фирсов, мой любимый хоккеист! А вот этих актрис помнишь, смотри какие красавицы! Это тебе не гламурный Голливуд.

– Ты такой смешной! Я родилась в другом мире и другой стране. Идём же!

Через какое-то время она вывела меня на широкую шумную улицу. Пройдя пару кварталов по ней, мы остановились. Она взяла мою руку, сплела пальцы с моими:

– Ты ничего не замечаешь?

– Нет. А что я должен заметить?

– Вон туда посмотри.

Я проследил взглядом за её рукой. Она показывала на довольно крупный рекламный щит перед какой-то строящейся высоткой. На нём красовались её руки, тонкие кисти. Длинные пальцы одной из её рук грациозно притронулись к чашке свежего, горячего кофе. Второй рукой она завязывала струящийся горячий пар в замысловатый узелок над чашкой. Надпись на щите убедительно зазывала посетить вновь открывшуюся кофейню, где готовят «волшебный, сказочный» кофе.

– Это тот самый, твой снимок… – она снова смутилась и с опаской взглянула на меня.

Я взял её руки, внимательно рассмотрел, потрогал её тонкие красивые пальчики.

– У тебя пальцы балерины.

– Ты, правда, не сердишься на меня? – снова спросила она.

– Если ты будешь всё время спрашивать об одном и том же, начну сердиться. Мы ведь закрыли эту тему.

Она смущённо ткнулась головой мне в грудь.

– Пошли в эту кофейню, я познакомлю тебя с волшебницей. Кофе она готовит действительно сказочный.

Мы долго петляли по подворотням и проходным дворам, то и дело поворачивали то влево, то вправо – и я окончательно потерялся в своём городе. А может быть, это она вскружила мне голову своей весёлой, задорной болтовнёй, раскрасневшись и став ещё привлекательней. Да к тому же на таком близком и волнительном от меня расстоянии…

Повернув в очередной раз за угол, она остановила меня.

– Посмотри вон туда, через дорогу.

Прямо перед нами, за дорогой, стоял небольшой двухэтажный домик, выкрашенный в кофейные тона. На одной глухой стенке красовался снимок её тонких рук, колдующих над чашкой кофе. Мы подошли поближе. Это оказалась роспись, исполненная в гиперреалистичной манере. Мастерская работа! Особенно меня почему-то взволновали пузыри и пена в чашке кофе. И я не особенно удивился, когда мне почудился запах жареного кофе.

Мы вошли внутрь. Вдоль стен кафе довольно просторно расположились столики и несколько уютных диванчиков, выглядело всё это по-домашнему. А прямо в центре зала стояла круговая стойка в виде крупной турки. Внутри была плита, у которой колдовала волшебница, варившая кофе для посетителей. Мы присели на диванчик.

– Сейчас я попрошу Каринэ Симоновну специально для нас особую порцию.

Она подошла к стойке, весело и радушно поздоровалась, разговорилась с волшебницей. Время от времени посматривала на меня. Красивая армянка средних лет, та самая волшебница, тоже взглянула на меня. Я помахал ей рукой. Она улыбнулась и кивнула, что-то отвечая моей спутнице.

Кофе действительно был сказочным – ничего подобного мне не доводилось пробовать. Мы сидели на диванчике, беседовали об её успехах, выставках, фотографии и прочих пустяках. А когда пора было собираться, она неожиданно для меня взяла мою руку и положила свою горячую щёку мне на ладонь, прикрыла веки…

– Тогда, в клубе, я обещала тебе показать свои работы. Сегодня я не могу, занята вечером. Мы сейчас пойдём, проводи меня. Я покажу, где живу. А тебя я приглашаю на послезавтрашний вечер, хорошо?

Мы стояли, держась за руки, у её смешного оранжевого двенадцатиэтажного квадратного дома.

– Это мой апельсин, я здесь живу, – она назвала номер своей квартиры в домофоне и на всякий случай заставила повторить меня трижды точный адрес.

– Ничего подобного в округе нет. Ты не сможешь заблудиться и не найти мой солнечный домик. Я жду тебя послезавтра. До встречи! – и она скрылась за дверью своего апельсина.

*****

В назначенный день я вышел специально раньше, чтобы не спеша прогуляться, наверняка найти нужный адрес и не опоздать. Долго и дотошно выбирал букет цветов, по пути прихватил коробку конфет. Времени было достаточно, и мне пришла мысль навестить перед свиданием кофейную волшебницу. Эта чашка кофе была такой же сказочной, как и в прошлый раз. «Решено, буду пить кофе исключительно в этой кофейне!»

Я уже подходил к заветному повороту, отметил про себя не без удивления, что волнуюсь, как мальчишка перед первым в жизни свиданием. Повернул за угол и… опешил. Никакого оранжевого дома не было. Остальные дома, его окружавшие, мне запомнились и стояли на своих местах, а на месте её дома был полузаброшенный, заросший сухой и грязной травой остаток некогда бывшего дворика с повалившимся гнилым забором и ржавой детской площадкой в густых зарослях травы. Я обошёл вокруг несколько раз, сверил записанный её адрес с табличками на домах, спросил для верности у прохожих… Не было её «апельсина».

Сделав ещё с десяток кругов вокруг квартала, не в силах понять происходящее, я остановился на краю тротуара. Голова шумела, сердце стало сбивчиво куда-то торопиться, во рту пересохло – я откровенно впадал в истерику. Мимо проезжали машины, автобусы, троллейбусы, сновали торопливые пешеходы. Я автоматически и безучастно провожал взглядом каждую машину, проезжавшую мимо меня. Небольшой грузовик с открытыми бортами перевозил большую партию стеклопакетов, надёжно закреплённых в кузове. Когда стёкла проплывали мимо, в отражении зеркального стекла я неожиданно увидел её оранжевый дом позади меня. Мне даже показалось, что она стоит в одном окне. Я резко развернулся назад. Ничего не изменилось – оранжевого дома не было…

На всякий случай я сделал ещё пару кругов в тщетной надежде встретить так нелепо утерянное. Потом прошёл в заросший дворик, обнаружил заброшенную скамейку возле детской площадки с ржавыми горками и лесенками и присел на неё, чтобы поразмыслить над своей историей и принять какое-то решение. Немного погодя передо мной остановился пёс дворняга, принюхался внимательно и присел напротив. Повернул потешно голову набок, явно выпрашивая какой-нибудь кусочек еды. Я пошарил по карманам и неожиданно для себя обнаружил в одном из них парочку фисташковых орешков. Почистил их и протянул ладонь псу. Тот одним выверенным жестом смахнул их языком и проглотил. Недоумённо взглянул на меня, дескать, и это всё?

– Извини, друг, ничего больше нет.

Он по-человечьи вздохнул и присел рядом со мной. А на меня снова навалилась мука происшедшего со мной. Я всё пытался понять, что и почему произошло так, а не по – задуманному.

– Бывает… не отчаивайся – всё наладится.

Я вздрогнул от неожиданности и стал озираться по сторонам, ища того, кто пытался меня утешить. Никого не было. Я потряс головой: «С ума, что ли, схожу? Голоса уже мерещатся».

– Нет. Это я. Не пугайся ты так.

Я взглянул на пса.

– Да, да. Именно я с тобой говорю, – я закрыл глаза и тихонько простонал. – Да ладно тебе, не распускай нюни. В жизни и не такое бывает. Возьми себя в руки. Ты же взрослый человек.

– Пожалуй, ты прав. И, похоже, ничего не исправишь и не поделаешь. Надо как-то свыкнуться с реальностью, как это ни смешно звучит.

– Ну, вот! Речь не мальчика, но мужа. Не переживай, никуда она не денется, найдётся.

– Откуда ты…

– Только спокойно, не волнуйся и не задавай ненужных вопросов. Так надо.

– Что значит, так надо? Ты кто такой? Как ты оказался рядом со мной? Каким-то образом разговариваешь, я даже не понимаю, как?

– Я же просил тебя. Всё равно ты своим техническим мозгом не просечёшь, что бы я ни говорил. Это тебе не анализ производства безшовных труб на конвейере, здесь властвуют тонкие материи. Просто прими всё происходящее за факт, так будет спокойней и проще.

– Попробую… Но тебе всё же придётся кое-что мне объяснить.

Пёс опустил голову и прикрыл нос лапой точно так же, как обычно человек закрывается ладонью. Даже презрительно, как мне показалось, отвернулся от меня.

Мы какое-то время посидели молча. Я не стал пытаться распутать и без того запутанный клубок моих вечерних приключений – сил на всё уже не было…

После затянувшейся паузы я произнёс:

– Мне встречалось выражение, что собаки – последние ангелы на земле. Ты ведь тоже ангел? Появился рядом со мной в утешение?

Пёс взглянул на меня, словно на безнадёжно неизлечимого пациента. Снова вздохнул и отвернулся.

– Если бы ты был разумным, здравомыслящим и ответственным человеком, то помнил бы, что твой ангел всегда рядом с тобой. Тебе, неблагодарному, следовало бы о нём помнить и общаться чаще с ним. А я… Я просто доброволец. «Ангел», добровольно и сознательно падший на землю вправлять мозги взрослому, обиженному ребёночку, у которого отняли любимую игрушку. И он сейчас заплачет.

– Ну, ты… знаешь… А ведь ты прав! – и я откровенно рассмеялся над его словами. – А почему ты стал добровольцем?

– Вообще-то я тоже был человеком. Но что-то натворил негодное, что именно, не помню. Помню, что натворил. Вот и наказан. Выпросил собачье тело.

Он опять глубоко вздохнул.

– Слушай. Хватит болтать о пустяках. Уже ночь на дворе. Здесь грязно и неуютно. Пойдём, я покажу тебе местечко приличней. Домой тебе нельзя возвращаться. Ты доведёшь свою депрессию до полного сумасшествия. Я побуду рядом с тобой до утра. А там видно будет.

Он поднялся и пошёл. Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Мы шли какими-то проходными дворами, незнакомыми мне переулками, пробирались сквозь заросли кустов и травы. Иногда я терял его из виду, и он терпеливо поджидал меня или возвращался назад.

Через полчаса мы вышли к улице, проходящей недалеко от набережной реки. Пройдя по ней, свернули за угол небольшого и аккуратного дома и наткнулись на почти такую же площадку, где мы с ним познакомились. Только эта скамья и сама детская площадка, как и весь двор, были чистыми и ухоженными. Скамейку закрывали от ветров и дождей несколько листов пластиковых панелей. На ней мы и пристроились с моим добровольцем.

Была душная от влаги летняя ночь. Пёс, недолго думая, улёгся рядом со скамейкой. Измученный небывалыми событиями, нервозностью и противным отчаянием, я тоже растянулся на скамейке и почти тут же заснул.

Звонкая, громкая, прямо над моим ухом воробьиная планёрка подняла меня со скамьи. Моего пса-добровольца не было. На земле, рядом со скамейкой, лежала свёрнутая чистая газета, на которой стояла новая, нераспечатанная бутылка минеральной воды. Я потянулся за ней, увидел в газете рекламную фотографию. Такую же точно, как на том крупном рекламном щите. Её тонкие пальчики с чашкой кофе…

Я встал. Расправил руки в сторону, с удовольствием потянулся, чтобы разбудить затёкшее тело, и замер на месте…

Я стоял прямо перед её оранжевым домом в нелепой позе распятого на щитах у скамейки бездомного бродяги и не мог поверить собственным глазам. В окне четвёртого этажа в ярко-зелёном махровом домашнем халате, с тюрбаном из полотенца на голове стояла так нелепо потерянная мной дипломантка международного фотоконкурса. Она держала одной рукой блюдце с чашкой горячего напитка, а другой завязывала замысловатые узелки пара в затейливый орнамент. Подняла голову, взглянула во двор. Увидела меня, улыбнулась очаровательной, манящей улыбкой и весело помахала мне рукой. Кофейная колдунья…

Белые штрихи

Этюд

(purtroppo, lentamente, in silenzio)

Расставаться через сорок минут после безумно долгого, изнурительного года ожиданий, несбыточных надежд, нереальных, прилипчивых и смешных фантазий было дико, досадно и больно. И казалось, ещё с утра оно, расставание, не случится. Неожиданно рано появившееся в окне яркое, весёлое, задиристое солнце никак не позволяло поверить в новую и скорую разлуку…

Снега почти не было – зима выдалась на редкость мягкой и тёплой. Удалось даже погулять под щедрыми солнечными брызгами, вместе порадоваться приближению весны на две недели раньше обычного срока – синички и воробьи, обезумев, охрипли в споре, кто первым рассмотрел её начало.

Исчезло всё сразу после того, как ты посмотрела на часы: « Мне пора…»

Кинематографическая минорная метафора реализовалась в яви, не на экране, не на сцене… Спряталось солнышко, откуда – то взялись сначала лёгкие облачка, потом и тучки подоспели, навалились. Я стоял не в силах произнести хотя бы банальные какие-то слова – пора так пора.

Сначала появились едва заметные точки. Почти прозрачные, совсем мелкие, не сразу и обратил на них внимание. Ты была ещё рядом, неловко молчала, зябко ежилась от влажного воздуха, прятала подбородок в воротник пальто и не могла придумать, как подсказать мне, чтобы я пошёл, не дожидался, не видел, как ты удаляешься… Вот уже появился нажим в руке, чертящей штрихи, точки стали крупнее, двигались сверху по косой, оставляли след.

– Я пошла… До встречи.

Как-то виновато развернулась ко мне спиной и не спеша стала удаляться… А сверху редкими белыми кляксами опускались крупные снежинки. До слёз досадно красивые… Ты удалялась, а хлопья снега всё быстрее и активнее заштриховывали твою фигуру. Вот уже твой силуэт стал сливаться с окружающими светло – серыми пятнами деревьев, домов, машин… Они спрятали тебя от моих слезящихся от влажного, свежего, зимнего воздуха глаз, словно стёрли.

Я стоял с мокрыми от слёз и тающего снега щеками. Плечи, рукава, грудь были пропитаны водой тающего плотного сырого снега. Он таял быстро, стекал влагой вниз на мостовую. Ты исчезла, заштрихованная от меня крупным густым снегом. Вместе с твоим исчезновением пропал и наш мир, ещё пять минут назад звеневший тёплыми солнечными лучами и птичьим гомоном. Сорок минут… В прошлой, не в этой жизни… В моей? Твоей? Нашей? В какой-то другой. А сейчас…

Вокруг меня – в любую сторону посмотри – шуршит снежная пастель и кроет, кроет пространство плотными штрихами. Белая живопись коротких встреч, горечи прощаний и безконечной разлуки… Остаются только влажные от слёз письма и молчащий телефон, забывший твой голос и твой смех. Светлые, белые, заштрихованные, загрунтованные для новой, в вечности ожидающейся встречи…