Текст книги "Жар счастья. рассказы"

Гримасы отражения

Пару недель назад мне предложили поколдовать над одним проектом. Я долго отказывался и отнекивался, ссылаясь на занятость и некомпетентность. Моё нежелание исполнить и без того непрофильное дело усиливалось ещё сознанием того, что придётся переделывать чей – то скороспело состряпанный неграмотный проект, а переделывать, как известно, гораздо хуже, чем сочинять заново.

Но добрые люди настаивали и, зная мои слабости, подловили меня на усталости и всучили бумаги. Похоже, нелёгкая умело и вовремя ширнула в бок, и я согласился, матеря себя на чём свет стоит…

Без конца придумывая различные пустяшные причины и отговорки, лишь бы не делать того, что так неразумно пообещал, я протянул время до последнего – завтра утром нужно сдать готовый проект. Не в силах более бороться с собственной ленью и чтобы как-то отвлечься, включил видеопроигрыватель и поставил первый попавшийся фильм. Это была какая-то очередная голливудская бездарная чёрная комедия со столь же идиотским названием «Смерть ей к лицу».

Уже через пару минут стало ясно наперёд развитие, с позволения сказать, сюжета и тошнотворного своей предсказуемостью «позитивного» финала. От досады и растущего раздражения выключил ящик и, швырнув куда-то на диван пульт, сел-таки за работу.

В целом документация была в порядке. Ошибка закралась в самом на первый взгляд неприметном месте, где её быть никак не могло. Поэтому и автор, и я проглядели её самым нелепым образом. Я прочесал бумаги десятки раз, пока смог обнаружить эту коварную, хитрую уловку. Было далеко за полночь, от усталости и напряжения глаза буквально слипались.

– Да… было бы неплохо теперь выспаться. Утром обязательно проверю ещё раз, – и в приподнятом настроении пошёл в ванную.

Умывшись, машинально взглянул в зеркало. Заметил на носу небольшое покрасневшее пятнышко. «Не иначе влюбился…» Приблизил лицо к зеркалу, чтобы рассмотреть лучше. Но отражение, вопреки здравому смыслу, не только не приблизилось, а как-то осторожно и неспешно наоборот отстранилось, отпрянуло. Я застыл, не в силах понять, что происходит.

Стояла оглушительная тишина. Вечно подтекающие краны, капающая и раздражающая по ночам вода и сейчас падала на дно ванны и раковины, но абсолютно беззвучно. Приподнял веки и осторожно взглянул на того, кто отодвинулся от меня в зеркале. А тот, зеркальный, едва заметно ухмыльнулся одним боком. Как – то недобро… По спине меж лопаток скатилась капля холодного пота. Так же осторожно, не торопясь и не отрывая взгляда от своего отражения, я выпрямился. Тот, зеркальный, тоже слегка расправил плечи и… стал медленно разворачиваться ко мне спиной, хоть я не шевелился.

Ничего не соображая, я заворожённо и ошарашенно смотрел в зеркало. Через минуту я смотрел на свой затылок, плечи. Это был я, вне всякого сомнения. На правом плече, чуть позади, я рассмотрел бледное, знакомое с детства родимое пятно в виде крупной кляксы.

– Ну, ведь это же я, точно я! – подумалось мне.

– Я бывают разные! – громко сказал, не оборачиваясь, зеркальный. Он приподнял руку, как-то странно и неопределённо ей помахал и зашёлся от плохо сдерживаемого, едкого смеха…

***

Очнулся от резких запахов спирта, йода и прочих больничных прелестей. Кое – как огляделся и, наконец, понял, что нахожусь где-то под потолком в операционной. Внизу подо мной вокруг лежащего на кушетке тела сосредоточенно возилась группа медиков в зеленоватых костюмах и пыталась своими иезуитскими препаратами и аппаратурой заставить лежащего хотя бы пошевелиться. Судя по раздражённым репликам, им это не удавалось.

– Пошла уже девятая минута, – произнёс кто-то из них.

– Да, похоже, всё, – сказал уставшим, равнодушным голосом грузный дядька, выпрямился и швырнул небрежно какие-то штуки с проводами, что держал в руках. Снял петельку маски с уха. Маска смешно повисла на другом ухе, он этого не замечал.

Они отошли от кушетки, кардиобог сел за стол. Один из них натянул простынь на лицо лежащего. Немного погодя простынь медленно сползла с лица. Лицо, хоть и слегка опухшее, почти безцветное, какого-то земляного оттенка, всё-таки узнавалось. Моё…

Теперь стало окончательно понятно, что происходит. Вспомнились все прочитанные когда-то истории людей, переживших клиническую смерть. Привычных в таких случаях волнений, растерянности и испуга не было, только любопытство.

– Ну, вот, начинается самое интересное! – сказал я, как мне показалось, довольно громко. Как и следовало ожидать, никто меня не слышал.

Хирург сел за стол писать заключение. Его смена заканчивалась через пять – семь минут. Предвосхищая долгожданную передышку, он открыл тумбочку, достал рюмку и небольшую фляжку. Открыл, налил коньяку до краёв. Убрал фляжку, приподнял рюмку, посмотрел на свет и довольный поставил на стол перед собой. Поднял голову, чтобы предложить рюмочку старшей медсестре, но та, примостившись между его письменным столом и металлическим столиком с лекарствами и инструментами, смешно развалившись и откинув голову на спинку стула, спала.

Я опустился вниз и присел на кушетку. Рядом с ней стоял какой-то ящик с зеркальными, хромированными и немного помятыми боками. Интересно, а смогу ли я вернуться или уже не получится? Легко поднялся и лёг на своё неподвижное тело сверху. Получилось как-то нелепо и смешно. Я развернулся на спину и лёг вторым ярусом на самом себе. Подумав о том, что со стороны это выглядит какой-то дурацкой комедией, вроде того фильма, что я недавно пытался посмотреть, неожиданно куда-то провалился.

Очнулся от боли в груди. Больно было не внутри, а где-то снаружи. Словно эти ребята в зелёных костюмах и масках пытались заставить биться моё сердце не электрошокером, а прямо на груди развели костёр и забыли его потушить. И теперь угли дотлевали на моём истерзанном теле и словно прожигали его вглубь.

Мне удалось вернуться в своё тело, и постепенно я стал приходить в себя. Медленно, чуть-чуть приоткрыл веки. Надо мной висела хромированная тарелка хирургической лампы, в отражение которой я постарался всмотреться, но ничего нельзя было разобрать. Повернул голову в сторону металлического ящика с помятыми боками и снова увидел того, зеркального. Он тоже лежал на кушетке, дурашливый, искажённый, словно в кривых зеркалах Лунопарка, и едва заметно улыбался. Я лежал и смотрел на него, молча и не шевелясь. Немного погодя, зеркальный медленно высвободил свою руку из-под простыни и стал тянуться ею в мою сторону. Двумя пальцами он держал небольшое пуховое пёрышко из подушки. Поднёс пёрышко к моему носу и пощекотал. От неожиданности я громко чихнул.

Хирург, писавший за столом, и спящая рядом сестра одновременно резко вздрогнули и подскочили. Столик с инструментами упал на пол, железки и склянки, загремев и разбиваясь, рассыпались по полу. Ожидавшая своего часа рюмка коньяка опрокинулась на бумаги хирурга.

В носу по-прежнему было щекотно, и я чихнул ещё раз, громче прежнего. Мы с зеркальным посмотрели друг на друга и, уже не сдерживаясь и не обращая ни на кого внимания, затряслись от смеха…

…и объяли меня воды до души моея

Нескончаемым шёпотом дождь шумел уже четвёртые сутки подряд без какой-либо передышки. Начавший капать едва заметными каплями до удивления безоблачным тёплым вечером, к исходу следующего дня он уже стоял за окном нерушимой, непроницаемой стеной, усиливаясь с каждым часом, пока не вошёл в свой, ему одному ведомый ритм. Всё такой же мелкий, но до предела плотный, он, громко шурша, не стучал, как обычно, по крыше, а будто гладил её проржавевшее тело огромной шершавой рукой. Было полное ощущение того, что вода не падает сверху на землю, а движется этой мощной вертикалью сплошным потоком через наш мир, влекомая неведомой силой куда-то дальше в недосягаемые разумом широты и миры.

От монотонно-однообразного бормотания дождя рот до судороги раздирала зевота. Не в силах более бороться с навязанными дождём и невольно навалившимися тоской и унынием, я плюхнулся, наспех сбросив с себя одежды, на кровать в тайной надежде, что дождь своей шепотливой мелодией убаюкает меня. Прокувыркавшись на истерзанной подушке пару часов, кое-как заснул. Когда переворачивался во сне с боку на бок, на мгновение просыпался и тщетно пытался по освещению комнаты отгадать время суток. Лишь отдалённым, слабым сознанием отметил для себя, что освещение приняло непривычный оттенок. Комната окрасилась в необыкновенно красивый изумрудно-бирюзовый, плотных тонов цвет. От этого сложного цвета моё скудное жилище визуально расширилось, увеличило объём и обрело неведомую доселе глубину. Стены и углы словно растворялись в плотно-изумрудном лессированном пространстве.

Провалившись, как обычно под утро, в глубочайший сон с незапоминающимся сюжетом и с сожалением расставаясь со сладостью сна, с трудом стал пробуждаться. Кое-как придя в себя, потянулся всем телом до хруста в суставах. В комнате, хоть и посветлевшей слегка, стоял тот же изумрудно-бирюзовый приятный глазу полумрак. Было тихо, лишь откуда-то издали приглушённо доносились непонятные звуки и щелчки да переливчатое уханье, словно вздохи эха. По потолку и стенам попеременно и неспешно проплывали тени и блики. Всё происходящее и окружающее меня дышало ровным, неторопливым, умиротворённым ритмом.

Вставалось с постели также медленно, плавно, беззвучно. Обратил с удивлением внимание на ощущение лёгкости, будто потерял вес своего тела. Так же неспешно, словно в замедленной киноленте, передвигался по комнате. Махнув про себя рукой на то, что никак не очнусь ото сна, вышел из дому. Входная дверь почему-то была открыта настежь всю ночь. Сойдя с крыльца, присел на последнюю ступеньку и огляделся.

На первый взгляд двор не изменился – всё было на своих местах. Но состояние атмосферы, окружающее было другим, никогда ранее не виданным. В красивом замедленном ритме, почти в полной тишине, слегка раскачивались ветки деревьев, кустиков, цветов. Трава, опавшие листья двигались в каком-то вальсе, повинуясь чьей-то невидимой дирижёрской палочке. Лёгкий фоновый звук, будто атмосферное дыхание с диска Брайана Ино, изредка нарушали мягкие отдалённые щелчки и вздохи неведомых существ. К моему удивлению, в смутной тревоге и волнении не было слышно привычного щебетания птиц и трескотни насекомых.

Стоял уже день, окрашенный нежнейшим изумрудным оттенком. Я сидел на пороге и наслаждался этим тихим бирюзовым умиротворением, столь долго, как оказалось, ожидаемым и желанным. Слева из-за высокой яблони показалась довольно крупная тень. Я поднял голову – из-за дерева надо мной проплывал, красиво взмахивая своими огромными крыльями, изящно извиваясь длинным тонким хвостом и смешно перебирая короткими маленькими ножками, королевский скат. За ним следом так же неторопливо и не менее изящно проследовала стайка мелких рыбёшек. Ещё выше, где-то в необозримой, неопределённой высоте изумруд атмосферы растворялся почти до полной прозрачности и дробился завораживающими, мерцающими и вспыхивающими золотыми бликами. Не в силах оторваться от этого волшебного зрелища, я встал. Возникшие было несколько минут назад волнение и тревога исчезли. Грудь наполняла идущая от сердца теплота и радость какой-то предстоящей, желанной встречи. Я невольно потянулся всем телом в ту, золотом мерцающую высоту. Совершенно невесомое, моё тело легко отделилось от порога и стало подниматься вверх.

Через какое-то время я оглянулся назад, словно меня кто-то окликнул, и посмотрел вниз. Прямо подо мной стоял дом под слегка проржавевшей кровлей. На крыльце, на нижней ступеньке, сидел я, упершись локтями в колени, подперев ладонями подбородок, и смотрел вверх. Пальцы рук слегка теребили седую бородёнку. Седые же нестриженные космы распустились одуванчиковым шаром, медленно и плавно покачивались в том же темпе неслышного вальса, что и окружающие дом ветки кустов, цветы, травинки и опавшие листочки деревьев. Вокруг головы, на плечах и за спиной грациозно дышали своими прозрачными тельцами медузы разных размеров и едва различимых цветовых оттенков. Мелкие рыбёшки сновали в разметавшихся волосах, заплывали за пазуху и в рукава рубашки, снова возвращались, плавниками и хвостами щекотали локти и ступни ног.

Мысленно попрощавшись с остающимся на изумрудном дне домом, я продолжал подниматься далее вверх к загадочному мерцанию золотых бликов над головой. Сердце, душу, всё моё существо наполняли никогда ранее не испытанные покой и детский восторг. Я закрыл глаза и повернулся лицом навстречу прозрачному изумрудному свету и ласкающим мягкой, нежной прохладой золотым, солнечным бликам…

Чёрная долина

Огромная открытая ладонь степи лежала под нещадно палящими, нерасчёсанными лучами солнца. Тысячами изрытых, размытых оврагами, ярами – морщинами, руслами теперь уже большей частью пересохших речушек, окружавшими степь невысокими меловыми горами, да таившими свою суровую тайну курганами создавался затейливый рисунок – услада хироманта – особой, неповторимой и загадочной жизни.

Почему – то эти места назывались Чёрной долиной, хотя она всегда была однотонно – охристого оттенка во все сезоны. Лишь ранней весной она оживала и покрывалась ненадолго тонким слоем свежей травы, скромными и хрупкими на вид неяркими степными цветочками. На прибрежных полянах в два дыхания отбуйствуют лазоревка да сменяющий её степной тюльпан с редкими вкраплениями маленьких фиолетовых колокольчиков. Курганы, словно мудрые, древние волхвы, поседеют на неделю колышущимися на ветру волнами, подобными прибою на море, пухом ковыля, усилив и без того завораживающую тайну этих мест.

А летом из-за гор и курганов изредка наваливались на эту измождённую зноем ладонь тяжёлые, низко – угрожающе чёрные грозовые тучи. Они обрушивали на степь накопленную за год влагу дождей и крупную дробь града. Потоки воды вымывали балки, яры ещё глубже, ненадолго наполняя высохшие русла маленьких рек. В иные времена такие размывы были столь мощными, что открывали в слое земли будто бы застарелые раны, из которых начинала сочиться и покрывать чёрнотой гладь речной и озёрной воды нефть. Она растекалась по воде, цепляясь за прибрежные кусты и коряги, и долго потом зловеще поблескивала на солнце. Наверное, оттого и прозвана была долина Чёрной кочевавшими и надолго не задерживавшимися в этих суровых краях кочевниками, различными племенами и народами.

Появившиеся здесь охотники за чёрным золотом оживили эту местность на какое-то время деловой суетой. Недалеко от подножия одного высокого, с тремя вершинами, кургана вырос посёлок. Дел оказалось много, к работягам потянулись семьи, и скоро посёлок обрёл внешность и характер будто бы вечно существовавшего здесь поселения. Пролегли дороги и трассы от скважины к скважине. Унылые, неторопливые нефтекачалки монотонно и безропотно исполняли свою обречённо – каторжную работу, кланяясь и словно извиняясь перед степью за это безумство.

На краю посёлка расположилась автозаправка, и чуть в стороне от неё – гостиный двор с небольшим, уютным и добродушным кафе, оживавшим к концу рабочего дня да в редко отмечавшиеся праздники.

С другой стороны посёлок огораживала неглубокая, абсолютно прямая, словно выпущенная стрела, неширокая ложбина, спускавшаяся от одной из трёх вершин кургана и упиравшаяся своим остриём прямо в трассу, по которой сновали нечастые грузовики да ещё изредка забредавшие в эти неласковые места малолитражки любопытных, непоседливых путешественников.

Неведение и невежество порождают предрассудки и суеверия, последние – страх. И сам курган, и эта почему – то всегда свежая и зелёная на фоне выжженной степи ложбина пользовались у жителей посёлка не то чтобы дурной, но явно не доброй славой. На этом лихом краю посёлка редко появлялся человек или животное.

Ещё большее недоумение и разговоры вызывало не то поместье, не то просто Дом (его толком не видела вблизи ни одна живая душа), незаметно прятавшийся под кронами довольно крупных ив. Он, словно крупный лист дерева, мягко лёгший на траву, распластался и укрылся в тени деревьев. Двор одной стороной упирался в подножие кургана, другой выходил в сторону посёлка. От посёлка его отгораживали невысокие, в половину человеческого роста, деревянные каркасные ворота без традиционных забора и калитки.

Никогда и никому не приходила в голову мысль перейти за эту странную, неогороженную черту. Отчасти благодаря той недоброй молве, отчасти, а может быть, по основной причине из – за грозного стража, неизменно и безсменно сидящего за воротами. Это был огромный тёмно-коричневый пёс какой-то редко встречающейся породы, вроде помеси крупной чёрной овчарки с волком. Он сидел, не шевелясь и не мигая, весь день у ворот, словно изваяние грозного сфинкса, осторожно и внимательно шевеля острыми и довольно крупными ушами, прислушиваясь к каждому звуку и шороху. Влажные его ноздри ловили малейшие оттенки запахов и невидимых знаков.

От ворот Дом отгораживал крупный, заросший виноградом навес – пяргола, маня в свою прохладу от палящего степного жара. Под сенью этой прохлады всегда роились в необычно красивом танце стайки мотыльков и бабочек, двигаясь в своём ритме по безупречной окружности. В Доме жили двое – Она и Он.

Никто никогда не видел, как они выходят и входят в ворота, но временами они входили в придорожное кафе. Входили беззвучно, словно безплотно просачивались сквозь стеклянную дверь, и всегда садились за один и тот же столик в глубине зала у окна. Их огромный пёс – страж, всегда и всюду их сопровождавший, оставался поджидать у входа на улице. Они никогда не заказывали себе еду, не произносили никаких слов. Хозяйка кафе, по какому – то негласному договору, так же, молча, ставила пред ними на стол по стакану воды и продолжала заниматься своими делами, будто этой странной пары не было вовсе. Они сидели, молчали, глядя друг другу в глаза, и вели свой телепатический разговор. Редкие посетители их совсем не замечали, озадаченные своими проблемами и делами. Посидев так с полчаса, Они так же беззвучно растворялись за дверью кафе, оставляя на столе неизменную пару монет.

В тот летний вечер было почти так же, как обычно – Они вошли и сели за свой столик. В кафе было довольно шумно, подвыпившая компания отмечала какое – то событие. Шумные тосты, хохот и визги, попытки попеть какие – то знакомые песенки – обычная пьяная атмосфера. И обычные в таких случаях неудовлетворённость и жажда острых ощущений.

Из – за стола встал довольно высокий, крепко сбитый парень и, пошатываясь, подошёл к музыкальному автомату. Выбрал мелодию, бросил монету, громко хлопнул ладонью по кнопке автомата – зазвучала весёлая танцевальная песенка. Обведя взглядом зал в поисках партнёрши на танец, он вдруг заметил Их. Подошёл к столику и, громко хмыкнув, схватил за руку оторопевшую от такой наглости, девушку и притянул к себе.

– Идём, потанцуем! – дыхнул Ей в лицо перегаром, пытаясь безпардонно облапить её своими жёсткими ручищами.

Не произнеся ни слова, Она широко распахнула свои веки и как – то по – особому взглянула на хама. Здоровяк застыл, окаменел в неловкой, дурацкой позе. А девушка стала растворяться, вытекать из объятий незадачливого ухажёра. Через секунду Она и впрямь растворилась, исчезла без следа. Её спутник неторопливо поднялся из – за стола и, проходя мимо окаменевшего парня, на мгновение задержался, поднял руку, пальцами слегка дотронулся до его лба и, как всегда беззвучно, вышел сквозь стеклянную дверь.

В кафе наступила оглушительная тишина. Все смотрели на нелепо застывшего своего дружка. А тот как – то с нарастающим скрипом, не шевелясь, стал крениться всем своим окаменевшим телом назад и через мгновение грохнулся столбом на пол в той же нелепо окаменевшей позе. Все вскочили со своих мест и сгрудились вокруг. Пара человек ему пытались помочь, но в сильном волнении и с опаской тут же отстранились от него, едва прикоснувшись. На полу лежало с виду каменное тело, сохранившее, тем не менее, все признаки живого существа. Приехавшая по вызову бригада медиков, кое – как погрузив его в машину, повезла в ближайший город.

***************

То ли это происшествие, то ли почти к тому времени истощившиеся ресурсы нефти и газа в округе послужили причиной затухания и без того не самой активной жизни посёлка. Через пару-тройку годов в нём осталось несколько человек, живущих за счёт подъезжавших к ещё каким – то чудом работающей автозаправке. Всё реже в угасавшем и уходящем в землю посёлке появлялись кочевники, пополнявшие запасы пресной воды, и, сокрушённо покачав головами и что-то прошептав иссушёнными жарой губами, неторопливо удалялись за курганами или за полузанесённой песком автотрассой.

Дом за воротами у кургана тоже заметно изменился. Некогда зелёный виноградный навес засох, его сухие ветки прошивали солнечные лучи. У порога, на скамье под навесом, сидел, не шевелясь и не поднимая головы, босой старик в истрёпанной соломенной шляпе, в изношенных ветхих одеждах. Рядом с ним всегда сидел строгим сфинксом его верный спутник – страж. Он неизменно пошевеливал – прислушивался своими остроконечными ушами и жадно вдыхал все запахи, звуки и знаки. Над их головами постоянно вились по безупречному кругу мотыльки – бабочки, днём переливаясь перламутровым танцем, ночью мерцая светлячками.

Никто не видел, чтобы кто – то выходил за полусгнившие и осевшие ворота. Никто не видел, чтобы кто – то входил в них. Сидя у костров за чашкой крепкого травяного чая, кочевники иногда поговаривали, что старику пищу приносит пёс. Что именно и откуда, никто не знал, но были уверены, что именно пёс поддерживает жизнь в измождённом теле старика.

В один из дивных вечеров, когда запахи раскалённой земли особо будоражат ноздри, когда пение жаворонка, стрёкот кузнечиков и шёпот ящериц меняется на хоровое пение цикад и сверчков, когда солнце, задержавшись на мгновение для прощального взмаха рукой, резко прячется за вершинами кургана и степь мгновенно надевает чёрную ночную рубашку, на трассе показались путники. Небольшая кибитка свернула с трассы и вдоль прямой ложбины стала приближаться к воротам Дома. Пёс поднялся и, не спеша, пошёл навстречу. От остановившейся кибитки отделилась невесомая фигура девушки и беззвучно поплыла к Дому. Страж, слегка взволнованно покачивая кончиком хвоста, сопровождал Её.

Наступившую темноту ночи усилила незаметно подкравшаяся и перевалившая через курган огромная, во всё небо, грозовая туча. В резко наступившей абсолютной тишине сверкнула, освещая чуть ли не всю планету, молния, и раздался оглушительный гром, сотрясший своим рыком всю степь. Перепуганные в ночи люди выскочили из домов и в страхе прижались к стволам деревьев. Однако дождя не было. Гром, продолжая рокотать и сотрясать землю, ворчливым эхом удалился куда – то в пещеры и за вершины меловых гор. Люди, в страхе не решившиеся вернуться в дома, встречали рассвет, сиротливо прижавшись к деревьям. На зорьке, когда стало что-то различаться в округе, они не обнаружили своего посёлка. На месте домов остались кучи мусора, припорошённые осевшей пылью. Кто – то вспомнил, что ночью в стороне ложбины заметил странное неяркое свечение вдоль всей черты. С опаской и предельной осторожностью решили пойти рассмотреть поближе.

Ни Дома, ни усадьбы, ни ворот не было. Через это место была прочерчена невидимой Силой тонкая черта. Это была та же самая ложбина. Только теперь она стала очень узкой, в ширину ладони, и глубокой, будто проходила сквозь землю. Её словно оплавленные, закруглённые края были покрыты нежными, скромными цветочками, вроде гвоздичек или, как их иногда называют, часиками вперемешку с мелкими, едва заметными незабудками. От этого места куда – то вверх поднимался удивительно нежный, мягкий, опьяняющий аромат. У подножия кургана, там, где стоял Дом, щель образовывала небольшое круглое утолщение. Над ним вились в своём завораживающем танце абсолютного круга, перламутрово переливаясь, мотыльки и бабочки. Небо над головами было таким прозрачно чистым, что можно было различить цвет глаз пары луней, величаво паривших над степью…