Текст книги "Жар счастья. рассказы"

Shakespeare William
Sonnets

Открыл наугад книгу и присел на скамейку, не переставая удивляться:

 
Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьётся прядь.
 
 
С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.
 
 
Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.
 
 
И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.**
 

Как удивительно, немыслимо точно эти слова проиллюстрировали только что виденную мной красавицу! Захотелось получить дополнительные подтверждения своего открытия, и я незаметно для себя увлёкся, забыв о том, что мгновение назад мне и в голову не могло прийти, что здесь могу встретить какую-то незнакомку, забывшую после себя на скамейке сборник сонетов Шекспира. В глухой тайге, где-то на краю земли, вдали от людей, городов, домов, библиотек – сонеты Шекспира…

Через несколько страниц я вдруг заметил некое подобие закладки. На страничке книги лежало маленькое пёрышко… удода. Я вспомнил о своём, достал его из нагрудного кармана и положил рядом. Моё, зеркально отразившись, оказалось того же размера и, что самое удивительное, той же раскраски. Перо-близнец. Будто какой – то волшебник разделил его вдоль оси на две совершенно одинаковые половины. Невероятно! Я вертел эти половинки в руках, восхищаясь таким волшебством. Потом положил их друг на друга снова на открытую страничку, а когда решил продолжить чтение и попытался их сдвинуть в сторону, подпрыгнул от удивления – обе половинки каким-то незаметным для меня образом срослись и стали одним целым. Я даже рассмеялся, когда подумал, что, если со стороны глядеть, у меня, наверное, задымилась голова от съехавшего окончательно с катушек рассудка.

Повертев ещё со всех сторон пёрышко и ничего не обнаружив – перо как перо – я заставил взять себя в руки и опустил перо на открытую страницу:

 
Люблю, – но реже говорю об этом,
Люблю нежней, – но не для многих глаз.
Торгует чувством тот, что перед светом
Всю душу выставляет напоказ…**
 

Я просидел до самых сумерек на скамейке с книгой в руках. Когда стало уже заметно темнеть, встал и собрался возвращаться в лагерь. Сначала хотел захватить её с собой в качестве сувенира и артефакта, доказательства случившегося со мной в эти несколько часов. Но подумал, что без спросу брать чужие вещи не стоит. Вдруг она вернётся за книгой и не найдёт её? Я захватил с собой только волшебное пёрышко удода. Шёл по ночной тропе назад, и казалось, что перо в нагрудном кармане горячее и греет мою кожу. Проходя мимо плоского чёрного камня, дотронулся автоматически и неосознанно до него и остановился, удивляясь перемене. Днём на солнце он был ледяной от холода, а сейчас в ночи он очень тёплый.

Я так никому и не рассказал о своём приключении, памятуя о скептической реакции технарей на подобные разговоры, когда они возникали за чаем. Для них безсомненно гармония проверяется алгеброй, я и не спорил с ними. Через день мне нужно было возвращаться. Той же утомительной дорогой я двигался в кузове тягача на станцию. До прихода состава было ещё достаточно много времени, и я бродил от скуки по окраине. Скоро и эти прогулки мне надоели, я вошёл в здание станции и присел на скамью. Кроме меня и работника, который был кассиром, диспетчером, сторожем и стрелочником одновременно, там никого не было.

От скуки я начал клевать носом, как вдруг мне показалось, что мимо окна проплыла какая-то тень человека. Я вскинул голову и заметил скрывшуюся в окне фигуру. Мне стало любопытно, и я вышел на улицу. Никого не было. Пройдя вдоль корпуса станции туда и обратно, я никого и ничего не обнаружил. Немного расстроившись, вышел на платформу и прошёл вдоль неё. А за углом вдруг обнаружил старую скамейку, прятавшуюся за пожарным щитом и какой-то ржавой бочкой. Заглянул в ту сторону и… увидел сидящую на ней мою незнакомку.

Вся сонливость и скука разом испарились. Я не верил своим глазам. Она сидела так же, как тогда у озера – с прямой спиной, величественно, спокойно, с закрытыми глазами и лёгкой улыбкой на губах. В руке она держала тот же сборник сонетов, заложив пальцем страничку. Боясь спугнуть её или своё видение, я осторожно приблизился. Стоял рядом и не мог решить, что мне делать. Заговорить или просто присесть рядом и посидеть так же, молча? Может быть, попытаться дотронуться до её руки, плеча, чтобы она открыла глаза?

Я всё-таки решился и присел на край скамьи. Сидел и смотрел на неё. И когда уже решился открыть рот и заговорить с ней, вдруг услышал её голос. Тихий, мягкий, немного певучий. Удивительно, но она говорила, не открывая рта, не шевеля губами, как обычно. Было такое впечатление, что голос звучит откуда-то сверху. Обволакивает, словно туман, проникновенно и ненавязчиво, падает на плечи, словно невесомые тополиные снежинки, прикасается к твоим вискам еле ощутимо мягкими, нежными подушечками пальцев, перекатывается по твоему лицу нежным летним ветерком… Красиво и артистично негромким и вкрадчивым голосом она декламировала сонет:

 
Смежая веки, вижу я острей.
Открыв глаза, гляжу, не замечая,
Но светел темный взгляд моих очей,
Когда во сне к тебе их обращаю.
И если так светла ночная тень —
Твоей неясной тени отраженье, —
То как велик твой свет в лучистый день,
Насколько явь светлее сновиденья!
Каким бы счастьем было для меня —
Проснувшись утром, увидать воочью
Тот ясный лик в лучах живого дня,
Что мне светил туманно мертвой ночью.
День без тебя казался ночью мне,
А день я видел по ночам во сне.**
 

Я сидел, слушал и боялся дышать, шевелиться, чтобы ненароком не спугнуть это чудо. Она закончила, снова, как в тот раз, еле заметно вздохнула и повернула голову в мою сторону. Потом очень медленно приоткрыла веки и взглянула на меня своими зелёными в бирюзу глазами, чуточку улыбнувшись. Непроизвольным, неосознанным движением я протянул ей пёрышко. Она взяла его двумя пальцами тонкой красивой кисти и так же, как в прошлый раз, с лёгкостью поднялась со скамьи и поплыла над платформой перрона в сторону леса. У самого угла здания, прежде чем скрыться за ним, она остановилась на мгновение, взглянула на меня и, улыбнувшись, скрылась из поля зрения. А я в растерянности взглянул на скамью и увидел лежащий томик сонетов. Взял его в руки и побежал за ней вослед, чтобы отдать забытую книгу. Но её уже нигде не было.

Я оббежал вокруг станции несколько раз – всё тщетно… В наступившей тишине где-то в отдалении среди густых зарослей деревьев тихо, но отчетливо проухал удод, словно рассмеявшись надо мной. Совершенно расстроенный и сердитый на себя за нерешительность, не сразу расслышал приближающийся поезд.

В полупустом вагоне я растянулся на скамье и вспомнил о книге. Достал её из рюкзака, куда впопыхах при посадке сунул, сел и открыл наугад. Среди страниц лежало высохшее крылышко мотылька. Очень нежного салатового оттенка, с красным крошечным пятнышком на краю и чёрной окантовкой по краю. Я не решился притронуться к нему, чтобы случайно по неосторожности не повредить или не сломать его. Закрыл книгу, убрал её снова в рюкзак – всё буду делать дома, в спокойствии и неторопливости. И снова прилёг на жёсткую скамью, подложив под голову сложенную куртку. Через какое-то время от усталости и переживаний я провалился в сон. Под стук колёс мне слышался её мягкий и красивый голос:

 
Твоя ль вина, что милый образ твой
Не позволяет мне сомкнуть ресницы
И, стоя у меня над головой,
Тяжелым векам не дает закрыться?
 
 
Твоя ль душа приходит в тишине
Мои дела и помыслы проверить,
Всю ложь и праздность обличить во мне,
Всю жизнь мою, как свой удел, измерить?
 
 
О нет, любовь твоя не так сильна,
Чтоб к моему являться изголовью,
Моя, моя любовь не знает сна.
На страже мы стоим с моей любовью.
 
 
Я не могу забыться сном, пока
Ты – от меня вдали – к другим близка.**
 

*В легендах (в том числе и в центрально-европейских) удод выступает как «вырыватель корней», который все скрытое может сделать явным.

**Перевод С. Маршака

Три дня и две ночи

Блеск отцовских глаз

Мы сидели с моим двухлетним сынишкой за столом, и я безуспешно пытался накормить его под шумок разговора хотя бы парой ложек каши. Он наотрез отказывался. Я исчерпал все возможные способы обмана, отвлекая, переводя его внимание на посторонние темы, байки и сказки, игрушки и картинки в книжках.

– Послушай, ты ведь уже не маленький, должен понимать, что нужно покушать. Иначе у тебя не останется сил на завтрашние игры. Ты же говорил, что хотел утром пойти погулять в парк, на реку, покататься на лошади. Откуда же ты возьмёшь на всё это сил, если кушать не будешь?

– Я уже наелся.

– Когда ты успел наесться, если всего пару ложек проглотил?

– Я не хочу, я уже наелся.

– Ну, давай хоть ещё ложек пять и всё.

– Ты мне только что говорил, что три ложки и всё!

– А разве было три ложки?

– Конечно. Я же считал.

– А разве ты умеешь считать?

– Ну, ты что, папа! Смотри: раз, три, восемь. Получается, я пять ложек уже съел.

– Откуда же пять, когда три?

– Папа! Не спорь со мной, я лучше знаю. Вот когда я был маленький, я не умел считать, а сейчас я умею считать лучше тебя. И вообще, не приставай ко мне со всякими пустяками! Ты разве не видишь – я занят.

– Сейчас главное твоё занятие – это покушать.

– Ну, какой же ты вредный. Что ты споришь со старшими!

– Ничего себе! Это кто же из нас старший? И сколько же, по-твоему, тебе лет?

– Два лет и один месяца. А через два дня мне будет уже три месяца.

– А мне тогда сколько?

– А тебе всего восемнадцать двадцать и семнадцать четыре месяца.

– А ты ничего не перепутал? Посмотри на меня. Я уже давно седой и старый.

– Не болтай ерунды. Ты не старый! Я лучше тебя знаю! И я уже устал тебе объяснять. Когда ты научишься меня слушаться? Мне что, наказать тебя?

– Ну, знаешь, сын, у меня просто нет слов… Я никак не пойму, ты решил меня повоспитывать, что ли?

– Папа! Скажи мне, а для чего тогда ты вообще нужен, а?

– ?????????

Мне ничего не оставалось делать, как согласиться с железной логикой моего умудрённого опытом сына. Я только безнадёжно развёл руками и с трудом сдержался, чтобы, расхохотавшись, ненароком не оскорбить его. Робко предложил ему укладываться спать. К моему удивлению, он легко согласился. «Ну, хоть что – то у меня получилось».

– Иди, умывайся, а я пока посуду помою.

Через минуту вхожу в ванную, малыш рисует влажными пальцами что – то на зеркале.

– Зубки почистил?

– Да ну их…

– Ты что! Разве можно так? Ты думаешь, это простые зубы?

– А что, нет?

– Не только зубы. Вот смотри. Наверху твои четыре зуба – это мои папа и мама и их родители. То есть, это твои бабушка и дедушка. Ты же знаешь, что они в тебе души не чают, так крепко любят. Неужели же ты не поможешь им умыться, почистить их? А внизу твои два больших зуба и те, что растут по бокам – это мамины родители, другие твои дедушка и бабушка. Они тоже тебя очень любят. Ты уж, будь другом, и о них позаботься. Ты же всё – таки старший в семье.

Сработало, к счастью, без обмана. Старший и главный старательно взбивал пену и натирал щеткой свои острые зубки.

– А ты мне сказку расскажешь?

– Про кого сегодня?

– Про зайца и медведя.

– Хорошо, идём.

Мы ложимся в постель, я накрываю его одеяльцем, а он прижимает своего любимого мягкого медвежонка к себе и пристраивается мне на плечо своей горячей щекой.

– Ну, слушай. Жил – был заяц. Не совсем обычный заяц. Дело – то происходило в самом настоящем волшебном лесу. У этого зайца одно ухо было чуть длиннее другого. Длинное ухо ему нужно было, чтобы всё слышать наверху, среди деревьев и кустов, даже до неба. А короткое ухо для того, чтобы слышать, что делается на земле, на траве, в норах и глубже под землёй. Длинное ухо у него было голубого цвета, чтобы было незаметно на фоне неба, а короткое было зелёного цвета, как трава, чтобы волки и лисы не смогли его рассмотреть. Его нос тоже был особенный. Нос был в розовую клеточку, посерёдке на носу была шишка, вместо антенны, чтобы различать все запахи. И когда ему удавалось отгадать запах морковки или капусты, его ноздри громко хлопали своим крыльями по этой шишке, словно в ладошки: « Хлоп, хлоп, хлоп! Хлюп, хлюп, хлюп! Хляп, хляп, хляп!…»

Сын уже давно сопел, крепко заснув. Щеки его ещё сильнее раскраснелись, губы потешно подрагивали, словно он уже во сне с кем – то спорил или разговаривал. Брови тоже очень оживлённо танцевали на нахмуренном лбу, ведя неслышный диалог с собеседником. Им было не до меня, взрослые занимались серьёзными, настоящими делами.

Я смотрел на это крошечное чудо, и на меня накатывал удивительный, волнительный прибой нежности и безграничной любви к моему воспитателю и опытному, мудрому советчику. Где – то под языком пронзительно защемило, провоцируя слёзы умиления и счастья. Хорошо, что он спит и занят сейчас, не видит мою растерянную, сантиментальную и, наверное, глупую и смешную физиономию.

И в какой – то момент мне вдруг вспомнился мой отец. А ведь он вот так же смотрел на меня в минуты своего счастья и такой же безграничной любви. И совершенно так же, как и я, никогда не произносил слов любви ко мне, к моему брату. Он смотрел на меня в такие минуты с какой – то вселенской тоской и таким немыслимым, едва сдерживаемым волнением, отчего его чистые, ярко – карие глаза увлажнялись и светились совершенно заворожённым блеском, теплом и огнём. Это были до того редкие моменты, что засели в моей памяти ярко, живо и до слёз волнительно. Его чистые, горящие любовью глаза так отчётливо всплыли из памяти передо мной, что я не сдержался и захлюпал носом.

Я лежал между двумя моими старшими мужчинами, отцом и сыном, слёзы текли и текли из глаз. Я, молча, признавался отцу в любви сейчас, запоздало, покаянно, готовый провалиться сквозь землю от стыда и позора перед ним за то, что так и не сказал ему этих слов при его жизни. И, мучаясь укорами совести, благодарил своего самого мудрого и старшего двухлетнего учителя за его безмолвный своевременный укор и напоминание о моём невыплаченном долге…

Сопричастность

Заяц проснулся в своей норке от того, что ему захотелось есть. Не откладывая дело в долгий ящик, он стал осторожно пробираться наружу, то и дело принюхиваясь из предосторожности, чтобы не наткнуться на нежелательного охотника или хищника. Прежде чем окончательно выбраться из норы, он ещё раз втянул воздух и самым тщательным образом разложил по полочкам своего житейского опыта все долетевшие до его ноздрей запахи и ароматы. Ничего не предвещало опасности, и он выбрался на лужайку. Тут он добавил ещё и мощную свою артиллерию – навострённые уши – антенны. Всё хорошо, тихо и, вроде, мирно!

Его норка была сооружена на небольшом пригорке у самого края леса. Чуть внизу было небольшое человеческое поселение – источник его опасностей, но также и основной полигон для добычи деликатесов в виде капусты, моркови и прочих вершков – корешков с местных огородов и садов.

Он сидел у входа в своё тайное и неприметное жилище, наслаждался мирной передышкой и жадно внюхивался в аромат свежевыросшей капусты на ближайшем к нему огороде. Здесь жила молодая пара – красивая женщина и её муж, рукодельный и мастеровитый.

В брюшке зайца призывно заурчало, и он с предельной осторожностью стал приближаться к ограде, к заветному подкопу под ней, проделанному им несколько дней назад, не забыв на всякий случай по пути расписаться своим петлистым, замысловатым автографом на знакомой тропке.

Капуста набирала свежие соки и пьянила его ароматом. Он уже предвкушал наслаждение, когда его острые зубы вопьются в эту тугую капустную плоть и с благоговейным хрустом перемелют в одно мгновение зелёно – бирюзовый лист. Заяц не стал мелочиться и скромничать и подобрался к самому крупному кочану, одетому в величественные, разлапистые наружные листы, отбрасывающие широкую тень, в которой он и притаился этим жарким, ярко – солнечным днём.

В одно мгновение кочан потерял три листа – работал профессионал высшего класса! Заяц, смачно жуя, начал отгибать следующий лист, как вдруг… Отогнув лист, он увидел крошечные розовые человеческие пяточки. Заяц на мгновение опешил.

Хорошо, что ему пришла мысль отогнуть лист лапами, а не кинуться грызть зубами от жадности. Не то он наверняка откусил бы эти пятки. От этой мысли ему стало не по себе. Он отодвинул и соседний лист, под ним заяц увидел крошечного человеческого детёныша, свернувшегося калачиком и мирно спавшего. Упавший на него яркий и жаркий луч солнца доставил ему неудобства, и младенец приподнял ручонки и заслонил своё сразу как – то сморщившееся личико маленьким зонтиком из ладошек.

– Прикрой меня, очень ярко светит. Я не успел досмотреть свой сон. Не мешай мне, пожалуйста! – попросил малыш зайца.

Заяц осторожно вернул листы капусты на место. Присел в растерянности, пытаясь сообразить, что делать дальше. Весь его обеденный запал прошёл, он уже забыл, зачем сюда пришёл. Такое с ним случилось впервые. Что же теперь делать? Позабыв об осторожности, в полном недоумении заяц поплёлся назад из огорода.

В норку ему забираться не хотелось, он ещё никак не мог справиться с потоком незнакомых для него эмоций. И решил посидеть вблизи небольшой речушки, поразмыслить и хоть как – то принять правильное решение. Это событие окончательно выбило его из привычной колеи.

Он сидел у кромки воды и бросал в рассеянности мелкие камешки в воду. Крупная тень неожиданно накрыла его сверху. Приняв её за тень коршуна, заяц сжался от страха и уже приготовился умереть. Но, взглянув вверх, увидел легко и красиво планирующего над рекой аиста, что – то державшего в клюве.

– Эй, аист! Постой! Тут у меня такое случилось, не мог бы ты….

– Не сейчас, на обратном пути. Я слишком занят!

«Ну, вот. Даже поговорить не с кем об этом. Как же быть – то теперь. В лесу добыть прокорм, конечно, тоже можно. Но здесь, в огороде, вроде не так опасно и гораздо вкуснее. Собака у хозяина старая и ленивая, она даже лаять не хочет, когда я пролезаю под оградой,» – думал заяц.

Так он и сидел, мучительно ища ответ, ещё какое – то время. Скоро появился и аист. Он сделал несколько плавных красивых кругов над зайцем, очень аккуратно и бережно приземлился и сложил свои огромные крылья.

– Как поживаешь, серенький комок?

– Всё бы ничего. Да вот, понимаешь, сегодня случилось со мной чрезвычайное происшествие.

И он рассказал аисту свою незамысловатую историю.

– Какой же ты, заяц, счастливчик! Ты сегодня впервые прикоснулся к величайшей вселенской тайне. Какое же это блаженство – пережить несравненное чувство впервые!

– О чём ты говоришь? Ты знаешь, какого страха я натерпелся? И что мне теперь прикажешь делать? Придётся переселяться на другой край посёлка, а там, я знаю, молодые и злые собаки. Мне туго придётся. Переживу ли я эту зиму?…

– Глупыш! Ты ещё не понимаешь, как тебе повезло! Идём со мной, я научу тебя, что делать.

Они осторожно пробрались к тому самому кочану.

– А теперь разверни листы капусты, очень нежно и осторожно возьми младенца и положи его на порог дома. Подожди, я постелю вот этот потерянный хозяйкой её шерстяной платок, она его дня три ищет и не может найти. Вот так, молодец. До чего хорош малыш! Ты только посмотри на него. Симпатяга! И, вроде, на неё похож, ты не находишь?

Заяц внимательно посмотрел на свою находку и нашёл слова аиста справедливыми. Малыш и вправду был очень хорош. Какое – то время заяц и аист заворожённо любовались спящим младенцем. Тот подложил свои крохотные ручки под раскрасневшиеся щёчки и сладко спал.

– Так. А теперь я отойду подальше, а ты потихонечку постучи в дверь и спрячься под крыльцо так, чтобы тебе было видно. И ты станешь сейчас свидетелем своего первого чуда, ни с чем несравненного зрелища. Готов? Давай!

Заяц от волнения немного нервно прострочил свою знаменитую барабанную дробь по двери и отскочил под крыльцо. Через мгновение дверь с лёгким скрипом отворилась, и из неё выглянула молодка. Оглянувшись вокруг и ничего не увидев, она собралась затворить дверь, как взгляд её упал на порог, и она восторженно вскрикнула от неожиданной радости и всплеснула руками. Наклонилась и с материнской нежностью и любовью подняла младенца к своему пунцовому лицу. К ней подошёл её муж и, осторожно выглянув из-за спины, обнял её за плечи.

Заяц выглядывал украдкой из-под крыльца. Он не мог оторвать своего взгляда от светящихся счастьем лиц молодых родителей, и его грудь наполняло какое– то совершенно незнакомое ему до сих пор чувство восторга и радости от происходящего чего – то, великого и очень важного.

– Как же он на тебя похож! – сказал мужчина своей жене. Та вспыхнула снова радостью и зарделась. Зайцу показалось, что зазвучала тихая и очень красивая музыка. Мужчина, так же осторожно держа жену за плечи, увлёк её в дом, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Теперь ты понимаешь, что ты избран для особой миссии? – пытал на обратном пути аист зайца. – Теперь ты состоишь в нашем братстве, сегодня ты прошёл своё первое посвящение. С этого дня на тебе лежит особая задача и ответственность. Ты не вправе отказаться от её выполнения – ты избранник!

– Ещё не совсем, – честно признался заяц.

– От лица нашего братства я приветствую тебя, мой юный серенький друг! И желаю тебе успеха на этом нелёгком и крайне важном пути! Открой своё храброе, чуткое сердце этой волне! Дари людям радость и счастье новой жизни и поверь, тебе вернётся это счастье сторицей! А теперь мне пора. Прощай, брат!

Они распрощались. Заяц не спускался в свою нору до самой полуночи. От переполнявших его новых, неведомых чувств он не мог никак настроиться на сон. Кое – как очнувшись от громкого стрёкота цикад, он слегка вздрогнул, удивился темноте и звёздам на небе и быстро юркнул в норку. Какое-то время в сильном волнении ещё размышлял о происшедшем и словах аиста. Пережитое за день сказалось, в конце концов, и он уснул. Уснул счастливым, как никогда, от сопричастности важнейшей вселенской тайне, счастливым от сознания того, что такая, казалось бы, мелочь, как пара капустных листов, может, оказывается, быть важнейшим инструментом человеческого и его, зайца, счастья. Счастья быть едиными на этой земле, на этом пригорке и на этом огороде среди безконечного сонма звёзд, поющих ту самую красивую мелодию, которую он слышал сегодня у крыльца человеческого дома!