Текст книги "Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды"

На неделе между 16 и 22 октября. – Венгры отмечали 50-летний юбилей Венгерского восстания. – Путин снова общался с народом во время прямой телевизионной линии и поправлял ошибки губернаторов. Об антигрузинской истерии речи не было.

О чем пишут утренние бернские газеты? Учитель некой швейцарской школы запрещает своим ученикам носить значки с изображением национального флага, чтобы не задевать чувства детей-мигрантов. Политкорректный дурак! – восклицает в сердцах российский наблюдатель и разворачивает свежие выпуски отечественной прессы. Антигрузинская кампания постепенно сходит на нет, но непоправимое уже произошло: от тяжелейшего приступа астмы по дороге в аэропорт погиб депортируемый строитель. И никакое сладостное вранье (оказывается, наш нежный спецназ за свои деньги купил ему лекарство…) не отменит страшного факта: городу и миру продемонстрировано отношение к инородцу как к скотине. В действие приведен маховик, который остановить так просто не удастся, хотя власти всячески стараются погасить массовую истерику; отмашка дана, и Правый Марш, вновь заявленный на 4 ноября, ситуацией непременно воспользуется. – Наблюдатель в огорчении бросает российские газеты на пол и включает телевизор.

А там на полном серьезе обсуждается, признавать ли независимость Абхазии уже сейчас (об этом просит Багапш) или все-таки подождать, пока Запад заявит о признании Косово и создаст прецедент. После чего руки у нас будут развязаны, и мы запросто признаем Абхазию вкупе с Осетией. Так считают умеренные державники. Нет! – возражают им державники неумеренные. – Сколько ж мы будем зависеть от Запада в принятии своих решений; давно пора отказаться от практики ожидания чужих прецедентов и создавать свои. – Что же это вы хотите сказать? – ехидно спрашивают умеренные. Мы сами, своими руками породим ситуацию, при которой у наших братьев сербов легально отберут Косово и будут при этом ссылаться на нас? А мы даже обругать натовцев не сможем? Давайте-ка лучше наберемся терпения и воспользуемся косовским сценарием по принципу «с волками жить – по волчьи выть»; дескать, мы не хотели выпускать джинна, не желали начинать новый территориальный передел мира, но джинн все равно вылез, так что чего уж теперь.

И так вот они спорят между собою, наши дальнозоркие политические мыслители, и совершенно не обращают внимания на то, что творится у них под носом. А под носом у них творится то, что г-н Саакашвили спит и видит, как бы поскорее спровоцировать военный конфликт с мятежными территориями, чтобы успеть разобраться с ними до начала официальных процедур вступления Грузии в НАТО; г-ну Саакашвили позарез необходимо предъявить американцам внешний, не им порожденный повод для внутренней агрессии; ему нужно свое показательное анти-Косово. И на роль поставщика этого повода он выбрал нас. Спровоцировал на бурную неадекватную реакцию военных и чекистов, просчитал фашизоидную тактику чиновничества и милиции, получил наглядный пример вражды и расизма. И свою игру на сегодняшний день – выиграл.

Что же до наших саакашвилей, то они проиграли. То есть счастливчики, кому непосредственно поручено разбираться с грузинскими владельцами казино, рынков, но также хинкальных, парикмахерских и проч., несомненно, выиграли. В ближайшем Подмосковье цена хорошей земли теперь обязательно вырастет в цене, и нелегальные грузинские строители получат неплохие заказы на возведение особнячков; за последний месяц у нас явно стало на десяток-другой миллионеров больше. И криминальные грузинские авторитеты при этом тоже никуда не делись, вот что интересно. Просто стали чуть-чуть беднее. А вот общая атмосфера ухудшилась несомненно, и эта атмосфера угрожает российским вождям сильнее, чем подданным. Потому что формирует запрос на другую элиту. Более крутую, жесткую, националистичную, антизападную. А наши многочисленные руководители разных уровней и званий, они же не хотят, чтобы их на Запад перестали пускать. Они же менее решительны, чем т. Лукашенко. Они же транснациональными корпорациями хотят владеть и управлять.

Впрочем, в то же самое время они хотят бряцать оружием, присоединять Абхазию и Осетию, меряться размерами полномочий с европейскими и американскими конкурентами. И поэтому воспринимают провокацию Саакашвили как самый настоящий подарок. Он мечтал, чтобы ему дали внешний повод навести внутренний порядок, а наши мечтали, чтобы им подарили внешнюю причину для усиления внутреннего беспорядка. Ведь если не создать сейчас массовый антигрузинский комплекс, не породить у толпы ощущение, что Грузия, которую не так легко разыскать на мелкой карте, – это реальный мощный враг, то завтра, когда придет пора признавать Цхвинвал и Сухуми, народ не поймет, зачем нам это нужно. А нужно, уважаемый народ, для того, чтобы эти жадные грузины, отравившие наших детей боржоми, а нас вином, заткнулись. Ясно? Ясно!

Нет, не ясно. То есть почему мы враждуем и будем враждовать с режимом Саакашвили, очень даже понятно; когда тебе хамят и гадят на каждом шагу, поневоле начнешь отвечать санкциями. А вот зачем нам нужны Абхазия с Осетией – сколько ни ищу ответа, найти не могу. Вместо этого умные политологи и однозначные военные начинают с пеной у губ доказывать: имеем право, союзный договор 1991 года предусматривал возможность выхода автономий, и т. д. и т. п. Не спорю, наверное, имеем право. Но зачем? Стоят ли Абхазия и Осетия того, чтобы заражать родную страну массовой ксенофобией? Стоят ли они того, чтобы окончательно разрывать политический союз с Западом в то самое время, как обнаружились реальные всеобщие враги, проявились реальные всеобщие проблемы: неподконтрольное распространение ядерного оружия, северокорейский бунт против мирового сообщества? Стоят ли они того примера, который мы подадим нашим собственным автономиям: можно вырываться из пределов единого государства, рано или поздно тебя признают, главное – не сдаваться. И, наконец, стоят ли они того, чтобы мы – ради обладания прецедентом – предавали сербов, у которых отнимают историческую прародину, Косово? Может, лучше до конца стоять на своем? Государственное тело нельзя разымать никому.

Каждый из нас может быть человеком сколь угодно компромиссным и робким. Не желающим ссориться. Не любящим расходиться с общим мнением. Но есть граница компромисса, которую лучше не переходить. Эта граница – завтрашняя судьба наших детей. Все, что способствует или хотя бы не вредит этой судьбе, хорошо или, по крайней мере, приемлемо. Все, что не способствует, – вредно. Зачем нашим детям Абхазия и Осетия, решительно не понимаю. Еще хуже для них самоизоляция и национальная истерика вместо ясного и радостного патриотизма, основанного на любви к своему, а не на ненависти к чужому.

На неделе между 23 и 29 октября. – Рекордное количество россиян отравилось суррогатным алкоголем; некоторые губернаторы заговорили о спланированной акции. – Но главным на неделе было не событие, а воспоминание.

Три года назад, 25 октября 2003-го, радио сообщило (а позже неохотно подтвердил телевизор), что по пути в Омск в собственном самолете задержан владелец заводов, газет, пароходов гражданин Ходорковский М. Б. Получил завязку один из самых острых и самых драматичных сюжетов современности; кульминации он, кажется, достиг в момент вынесения приговора, а развязки мы пока не дождались. Финал открыт.

Обсуждение сюжета было по преимуществу сентиментальным; защитники МБХ настаивали на том, что он очень хороший, противники обиженно уверяли, что очень плохой; в сентиментальные тона были окрашены даже рациональные доводы: власть ведет себя безжалостно! а зачем он старушек обижал? Между тем применительно к жизни крупных людей вопрос «хороший или плохой» однозначного ответа не имеет; власть иногда обязана быть безжалостной, а иной раз не имеет на то никакого исторического права; люди, по доброй воле вторгающиеся в исторический процесс, претендующие на роль ключевых ее деятелей, внутренне должны быть всегда готовы к победе и проигрышу; смысл некоторых событий выявляется задним числом, из обратной политической перспективы. К чему привело, тем и было.

Сейчас, по прошествии трех лет, можно остудить свой собственный пыл и задуматься прежде всего о том, чем и как наше общество оплатило решение (безусловно, историческое) арестовать Ходорковского, отобрать у него все бизнесы и упрятать в лагерь до конца четвертого срока. Собственно, это вечная проблема политики: какова цена разменной монеты. По номиналу – и по рыночной стоимости. А в том, что МБХ стал именно разменной монетой, не сомневается, по-моему, никто. Ни друзья, ни враги. Если уж сажать за отступления от экономического закона в 90-е, то владельцев почти всех крупных капиталов. Или никого. Или только тех, кто реально наживался на полномасштабной крови. Но до них не добраться; они почему-то отпущены за пределы нашей многострадальной родины вместе со всеми своими деньгами. А МБХ – вот он. Здесь. Орел или решка?

Так вот, сначала про положительное. После 25 октября 2003 года крупный бизнес стремительно теряет свои отмороженные привычки и становится гораздо законопослушнее. За ним потянулся средний и мелкий; стало ясно, что налоги лучше слегка переплатить, чем недоплатить, что зарплату необходимо перечислять на карточку, в «белую», а не выдавать в конверте; что государство – это не бумажная фикция, а реальная сила. Олигархический период российской истории завершен. Правда, нет полной уверенности, что это не случилось бы безо всякого ареста и приговора; к тому же самому результату неумолимо вела внутренняя логика исторического процесса; путь был бы дольше, но не всегда прямая лучше кривой – иной раз необходимо обогнуть провалы.

Теперь про нейтральное. Многие наблюдатели опасались, что решение об аресте непоправимо нарушит баланс власти, что силовики окончательно возьмут верх над условными кремлевскими либералами, а неформальный договор между членами прежней «семьи» и новыми «питерскими» прикажет долго жить – и вместе с ним прикажет долго жить относительная стабильность. Ошибочка вышла. Арест баланса не нарушил, по крайней мере не нарушил непоправимо; некоторые потери понесла «семья», несколько видных ее представителей ушли в отставку, но отряд не заметил потери бойца и яблочко-песню допел до конца. А потом, когда понадобилось, единоличный обладатель верховных полномочий всех расставил по местам; где теперь мужественный генпрокурор, до которого так тяжело было дозвониться[8]8
  Публичное объяснение Путина после краткосрочного ареста Гусинского – почему он не был в курсе дела.


[Закрыть] и который был готов уйти в отставку, если Ходорковского не арестуют?[9]9
  Тоже объяснение и тоже публичное, только после ареста МБХ.


[Закрыть] Правильно, в кресле министра юстиции.

Ну, а теперь про плохое. 25 октября 2003 года пришлось выбирать между арестом персонального врага и запуском давно запланированной судебной реформы. Потому что какая может быть реформа, какая чистка коррумпированных рядов, какая демократизация, если нужно продемонстрировать городу и миру полную и тотальную управляемость состязательного процесса? Просто если раньше, в ненавистные новым элитам 90-е, главным рычагом судебного управления были олигархические деньги, то теперь стал административный звонок; причем власть, собиравшаяся бороться с разложением судейского сословия, обречена была опереться на самых разложившихся: судья, свободный от компромата, свободен и в своих вердиктах. Хуже того, страшнее того; была запущена машина, которая затягивает в свои зубцы и шестеренки всех подряд, хозяев и порученцев, мужчин и женщин. Приговор Ходорковскому и Лебедеву подлежит хоть какому-то обсуждению; приговоры бывшему и. о. управделами «ЮКОСа» (14 лет) и замначальника юридического управления (7 лет) обсуждаться при наличии здравого ума и трезвой памяти вообще не могут. Беспредел.

Далее. Вместо необходимой и неизбежной легитимации собственности, приобретенной в бурный период раннего русского капитала, легитимации, без которой дальнейшее развитие страны невозможно, начался новый неостановимый передел. Залоговые аукционы были сомнительны? Так сделайте, чтобы общество согласилось с их последствиями, договоритесь с владельцами о политической цене возмещения – и тут уж используйте какие хотите механизмы давления. Нет; вместо этого на глазах у восхищенной публики был уничтожен «ЮКОС», а самые лакомые кусочки выковыривали так беззастенчиво, как даже участники залоговых аукционов себе не позволяли делать. Во всяком случае, никто из них не получал личный кредит в полтора миллиарда долларов у Сбербанка – в воскресенье и не регистрировал подставную компанию по адресу тверской рюмочной – как это было во время аукциона по продаже «Юганскнефтегаза».

А после… после как раз и произошел раскол в элитах. Не из-за какого-то там Ходорковского. А из-за вполне конкретной собственности в особо крупных размерах. Силовики сразу стали тянуть одеяло на себя; так называемые либералы остались ни с чем. Они надеялись достроить «Газпром» «Роснефтью», переварившей «Юганскнефтегаз»; не тут-то было: силовики ни в какой «Газпром» не пошли и начали готовить спешную приватизацию «Роснефти». Нетрудно догадаться, с какой целью и в чью пользу. Либералам пришлось в срочном порядке покупать у товарища Абрамовича «Сибнефть»… Точнее, у тех товарищей, по чьему поручению Абрамович «Сибнефтью» совладел. Среди прочего, у Березовского. И друга его Бадри Патаркацишвили. Стоило ли ломать Ходорковского, чтобы в итоге платить Березовскому? Сомневаюсь. И думаю, что не я один.

Не буду говорить о том, что после такого беззастенчивого передела новые силовые приватизаторы попали в ловушку, которую сами же себе и расставили. Они не могут позволить себе потерять власть. Без нее у них отберут то, что они отобрали у других с ее помощью. Поэтому Путин постоянно говорит о том, что на третий срок не пойдет, а они делали, делают и будут делать все, чтобы он остался. Чтобы – как честный человек и офицер – не смог позволить себе уйти. То есть постепенно и постоянно расшатывают внутреннюю и внешнюю ситуацию.

Не везет нам с 25 октября. Причем уже не в первый раз.

На неделе между 30 октября и 5 ноября. – Саддам Хусейн приговорен в Багдаде к смертной казни. – Комитет Госдумы по строительству предложил отменить пороговую явку избирателей. – В Москве планировался Русский марш, но был отменен в последнюю секунду.

Вечный сюжет. Власть хотела как лучше. Переменила советский праздник Седьмого ноября на русское торжество ноября Четвертого. Но наполнить новым смыслом не успела (может быть, и не могла, однако то вопрос отдельный). Произошел типичный перехват темы; старую дату тут же начали насыщать новыми смыслами отмороженные националисты; некоторые из них действительно радели об отечестве, но большинство срывалось в беспримесный нацизм. Долой Европу! долой инородцев! долой, долой, долой! А что не долой? что – даешь? Даешь Россию для русских. Уже в прошлом году Четвертое ноября с трудом удержалось на грани скандала; показывать по телевизору бурное шествие крайне правых было не велено, но слова из песни не выкинешь. На экране почти ничего не было, но в жизни-то было!

Нынешней осенью ситуация обострилась еще сильнее. Шествие Русского марша неизбежно наложилось бы на фон Кондопоги, на антигрузинскую истерику, которой обернулся конфликт с правительством Саакашвили, на калмыцкие дела; запрещать было страшно, разрешать невозможно. Тупик. Несчастные московские правители, в ведении которых находится марш, всячески тянули и лавировали; в конце концов стало ясно, что отступать дальше некуда. Лужкову пришлось наложить вето, выйти в эфир и взять ответственность за объявленный вердикт на себя. За что ответственность? За то, что марш все равно попытаются провести. И за то, что сопротивление маршевиков придется жестко подавить. Такими вот политическими радостями обернулся день, который должен был стать символом национального согласия, исторического примирения.

Не хочется повторяться и вновь напоминать об идейном вакууме нынешнего режима, о менеджерском прагматизме, возведенном в опасную степень. Писать о том, что постмодернистская стилизация общенациональных ценностей, не имеющих реального общественного значения, неизбежно ведет к карстовым пустотам смысла и гарантированным провалам внутренней и внешней политики. Говорить о закономерности полученного результата: ничем другим эксперимент с Четвертым ноября в нынешних исторических обстоятельствах обернуться и не мог. Но сколько можно повторять одно и то же? Ничего же от этого не меняется, только сотрясаем воздух. Лучше скажем о другом. И о других.

Кто сегодня противостоит Правому маршу? Правильно, власть. Но мы же договорились, что она – если говорить не об отдельных людях, а о системе в целом – идеологически никакомыслящая; шествие запрещено ею не столько потому, что нацизм гнусен, сколько потому, что марш общественно опасен. Может привести к беспорядкам. Особенно после всех памятных неприятностей на национальной почве. Риски надо минимизировать; ну-ка, Лужков, покажи им. Лужков показал. Но это никакое не противостояние; это обычная санация общественного порядка. А кто же именно противостоит крайне правым, то есть твердо стоит против? Кто и на каких основаниях отвечает маршевикам «нацизм не пройдет»? Правильно, левые активисты. Для которых Четвертое ноября не торжество, поскольку русское, а Седьмое вполне себе праздник, поскольку советский. Национализму нет, потому что коммунизму – да. От уродства нас обороняет безумие, а от безумия – уродство. Два минуса готовы сойтись на московских улицах и площадях в ближайшую субботу; но минус на минус в истории никогда не дает плюс.

Некому поддерживать ровное горение здорового патриотического чувства, которое заключено прежде всего (если не исключительно) в любви к своему, а не в патологической ненависти к чужому. Здоровое патриотическое чувство не помешает обличать русский фашизм – если он есть, но никогда не позволит уравнять в правах обостренную любовь к отечеству, его истории, культуре, языку – и агрессивный национализм. Как это делают левые.

Для здорового патриотического чувства русский нацизм гораздо худший враг, чем для новых левых. Потому что дискредитирует саму мысль о нормальности национальной гордости, которую не следует путать с гордыней. И отвлекает общественные силы от решения куда более насущных задач. Есть, например, такая важная патриотическая задача, как защита ключевых школьных предметов – языка и литературы – от постоянных технократических попыток понизить их статус, урезать количественно. Последняя попытка предпринята только что: в недрах Департамента государственной политики и нормативно-правового регулирования в сфере образования подготовлен проект документа, согласно которому выпускное сочинение перестает быть обязательным предметом. То есть, называя вещи своими именами, читать русскую классику школьнику не нужно. Достаточно ознакомиться с краткими пересказами сюжетов. Между тем именно через преподавание родного языка и родной словесности самовоспроизводится основа национальной традиции, транслируется сгусток смыслов, питающих эту вот цивилизацию, выделяющих ее из ряда других – и в то же время адаптирующих к общемировым ценностям.

Объединиться для защиты родной словесности куда полезней и куда разумней, чем объединяться за или против Правого марша. Потому что любовь к русскому началу здоровей и ненависти крайне правых к инородцам, и ненависти крайне левых к этой ненависти. И если мы сумеем объединиться на такой почве, вопрос о том, что делать с Четвертым ноября, отпадет сам собой. Ничего не делать. Читать «Бориса Годунова» и «Юрия Милославского» – хорошие книжки про времена Смуты! – и думать над ними как следует.

На неделе между 6 и 12 ноября. – Солженицын выпустил первый том своего прижизненного Полного собрания.

На этой неделе прошла пресс-конференция, во время которой публике показали ролик с обращением Солженицына к читателям, объявили о начале выхода тридцатитомного собрания сочинений русского классика и даже предъявили первые три тома. Ранняя проза и «Август Четырнадцатого». Тираж характерный. Три тысячи экземпляров. Издатели не могут позволить себе роскошь быть альтруистами и романтиками; они ориентируются на ближайший спрос. Потом, разумеется, будут допечатки; но стартовая отметка весьма и весьма характерна. И если применительно к малой прозе она не кажется ужасающей – в конце концов, «Один день Ивана Денисовича» и рассказы входят в школьную программу, переиздавались в последние годы множество раз, – то касательно «Августа» ставим жирный знак вопроса. Потому что подчеркнуто русский, на чей-то радикальный взгляд даже националистический писатель Солженицын своей эпопеей «Красное колесо» вводит нас, наше историческое мышление в европейские рамки, встраивает в мировую традицию. А продвинутый читатель воротит нос и говорит: несовременно, неглобально, узко.

Весь сопредельный мир твердо стоит на том, что XX век подорвался на двух мировых войнах. Вторая была масштабнее и страшнее, но первая метафизичнее и ужаснее, поскольку не просто убила «миллионы задешево», но разрушила все представления европейцев о добре и зле, о допустимом и невозможном, о религиозно оправданном и безбожном. Именно ее газовые атаки, ее вселенский охват потрясли сознание цивилизованного мира и открыли путь к последующим катастрофам. От Октябрьского переворота, который сгнобил русскую жизнь, до Второй мировой, которая смела все границы, отделявшие человека от зверя. Наше историческое образование, наша литературная традиция организованы таким образом, что мы почти все знаем про Вторую войну и почти ничего – про Первую. Нам понятно, какой удар по культуре и вере нанесли Освенцим и Дахау; мы прочли множество отличных романов о Великой Отечественной; мы с легкостию необыкновенной готовы вослед Ханне Арендт обсуждать бессмысленный вопрос, возможна ли поэзия после холокоста (возможна: «Стихи из романа» Пастернак написал после). Но понять, ощутить эффект землетрясения, произведенный Первой мировой, мы до сих пор не в состоянии.

Когда-то что-то про это писал Ремарк. Но кто же сейчас перечитывает Ремарка? Когда-то что-то мы слышали про добровольческий подвиг поэта Шарля Пеги. Но какой тираж у стихотворений Пеги? Когда-то что-то мы переписывали в свои тетради из неизданного Мандельштама. Но потом умные люди нам объяснили, что «Стихи о неизвестном солдате» в той же мере философский реквием, в какой публицистическая агитка, и мы успокоились. А тем, кто вообще ничего не переписывал и не слышал, и успокаиваться было необязательно. Потому что они и так не особенно нервничали. В их картине мира Первая мировая с самого начала была потеснена событиями Гражданской, глобальная причина – отдаленными следствиями, мировой катаклизм – внутренним его отголоском. Фильм Бондарчуков «Тихий Дон», воссозданный из небытия и только что показанный по Первому каналу, не так кошмарен, как про то пишут кинокритики, но и не слишком хорош; однако он мог быть совсем ужасным – и его все равно бы смотрели. Поскольку тема рифмуется с массовыми историческими представлениями: ключевые события XX столетия – это Гражданская, Великая Отечественная и главная геополитическая катастрофа века, распад СССР. Насчет Великой Отечественной спорить не приходится; но все остальное – проявление хронологической близорукости, к которой людей упорно готовили школа, советская литература, кино.

И вот появляется сочинение смешанного художественно-публицистического жанра, где все наконец-то ставится на свои законные исторические места. Вот – начало мирового процесса, момент зарождения смерча над бескрайней водной гладью. Вот расширяющаяся воронка, вот цунами. Вот внутреннее пространство России, почва, подточенная революционными червями и опустошенная безвольной властью. Вот самые обычные люди, от которых Бог, история и совесть требуют величия и подвига. Вот проблема индивидуальной человеческой воли и надличного Промысла, случая и закономерности… Первая мировая предстает истоком всех неисчислимых бед, но и всех немыслимых озарений, которые предстоят русскому человеку – и превратят его в непосредственного участника мировой истории. Подчеркиваю: не в песчинку, а в участника. Не в провинциального наблюдателя, а в центрового героя. А дальше, за горизонтом, там и революция, и Сталин, но также и Великая Отечественная…

Появиться-то оно появляется, но почему же все-таки три тысячи, а? Говорят, Солженицына читать трудно. Может быть, и трудно. Хотя уж точно, что не труднее, чем любого серьезного писателя XXI века. Между прочим, «Двести лет вместе», солженицынский двухтомник про совместную имперскую жизнь евреев и русских, написан ничуть не легче, нежели «Красное Колесо». То есть с нормальным для современной литературы языковым сдвигом, с обнажением приема, с привлечением внехудожественных пластов повествования, с огромным удельным весом документа. А спрос на двухтомник был, и колоссальный. Книга продавалась даже в аэропортах, где выставляют только самый ходовой товар. Значит, дело не в сложности. А в наличии и отсутствии интереса. К теме, к проблеме, к эпохе. Про евреев оно понятно; тема размята традицией, к ней массовый читатель приучен, как собачка Павлова к работе красной лампочки. Включили – слюнка течет. А про Первую мировую, про вселенскую катастрофу и русскую боль, это, как сейчас принято говорить, нам лениво.

Ну, лениво так лениво. Хотим остаться на смысловой обочине современности – позволим себе роскошь не понимать истинных исторических пропорций XX столетия. К сожалению, верно и обратное. Хотим довольствоваться привычным образом усеченного мира, редуцированной истории, значит, позволяем себе роскошь не понимать, что творится вокруг нас, здесь и сейчас. Какие узелки завязываются, какие колеса начинают вращение, какой смерч зарождается в мировом океане, на какой вызов нам предстоит отвечать.