Текст книги "Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды"

На неделе между 18 и 24 декабря. – Госдума определила четыре региона, в которых будут разрешены игорные заведения; на остальной территории страны они будут запрещены и когда-нибудь закрыты. – В Душанбе скончался вождь всех туркмен.

Ночью во сне умер Сапармурат Ниязов, вождь всех туркмен и хозяин монархической республики. Сегодня в аду будет приличное пиршество. Старших по чину подпустят к самому краю сковородки, насладиться зрелищем: это ведь так интересно, так волнующе – самое первое соприкосновение клиента с вечной и нескончаемой мукой. Так приятно размышлять над парадоксом: у преисподней вечности есть начало, точка входа, но совершенно нет выхода. По крайней мере если не вмешаются высшие силы. Эй, помощнички, прибавьте огоньку. Се человек, обладавший целой страной, издевавшийся над всеми в целом и каждым в отдельности; вождь, под которого строились присные и которого страшились противники; властитель, правивший пожизненно, – а жизнь взяла да и кончилась. Ну, дружок, давай, крутись веселей.

Нехорошо вроде бы радоваться чьей бы то ни было смерти; смерть, как рождение, – тайна, требующая смирения и тишины. Но бывают все же исключения; иной раз люди сами вычеркивают себя из списка живущих и при жизни становятся частью потустороннего темного мира. Ниязов – из их числа. Бывший секретарь ЦК мгновенно преобразился в восточного князька; князек вырос до масштабов полноценного деспота. Сограждане могли умирать голодной смертью; он возносился до небес. Людей без суда сажали в тюрьмы; он процветал. Русское население было осознанно и жестоко унижено; он писал вдохновенные поэмы и нанимал поэтов из России переводить свои творения, а русские чиновники, равно как западные бизнесмены, охотно летали в Ашхабад из Москвы и Франкфурта, закрывая глаза на творившееся беззаконие. Потому в Туркмении правил его величество Газ; Сапармурат Ниязов был всего лишь полномочным пророком, а настоящим богом был всесильный углеводород.

Разумеется, мы так и не узнаем, сам ли он умер во сне или ему помогли, как это часто случается с несменяемой властью; что теперь будет происходить в Туркмении, так гордившейся своей стабильностью, – увидим. Но в любом случае на ниязовском примере можно кое-чему поучиться. И не беда, что урок этот человечеству преподают не первое тысячелетие – один в один, даже порядок слов не меняется. На нас действует только то, что вблизи; происходившее при нас, случившееся на наших глазах; вчерашний пример не работает.

Правило первое. Не надейтеся на князи, на сыны человеческие; в них же несть спасения. Те, кто сделали ставку на товарища Ниязова, когда-то получили все и сразу; они жировали, управляли, командовали; враги не имели шансов, жили с опущенной головой. Теперь соратники станут подельниками, лишатся всего – и тоже сразу. Вольно ж им было надеяться на человека как на Всевышнего; охота была содействовать злу. Сдайте оружие, документы, снимите ремень – и на выход.

Правило второе. Даже вечное правление не бывает по-настоящему вечным. Да, в 1999-м Ниязову обеспечили пожизненное право на власть; когда обеспечивали – не вдумывались в смысл термина «пожизненное». Теперь вдумаются, да поздно. Правление кончилось вместе с жизнью, остался прах неограниченной власти, пшик немереных денег, фук неисчерпаемых возможностей. И чем дольше сохранялась единоличная власть, тем дальше отодвигался неизбежный кризис, который при выборной демократии вскрывается, как нарыв, каждые четыре года (или каждые пять-семь лет, где как). Но отложенный кризис как загнанная вглубь болезнь: надо было лечить раньше, теперь поздно. Гангрена гарантирована, придется резать по живому.

Правило третье. Стремясь контролировать все, ты рано или поздно перестаешь контролировать что бы то ни было. Ниязовский клан захватил государство, подмял его под себя; потом стал подминать под приватизированное государство всю сколько-нибудь конкурентоспособную промышленность. Огосударствление было извращенной формой приватизации; но по-другому прибрать к рукам экономику они не могли. Наверное, надеялись впоследствии провести полномасштабный передел и осуществить управляемую либерализацию – в свою пользу; да не успели. Ангел смерти помешал. По-другому в единоличных политических системах не бывает; если все замкнуто на одного вождя и вождем, в свою очередь, гарантировано окружению, достаточно выбить одно-единственное звено, чтобы вся конструкция посыпалась. Прощай, дорогой Сапармурат. Спи спокойно, дорогой Туркменбаши. Только ты и будешь спать теперь спокойно; остальным – не до сна.

Правило четвертое. Упование на природные залежи, ставка на веселящий газ, а не на развитую и творчески состоятельную личность гражданина, чревата тотальным самоотравлением государства. Оно уверено, что распоряжается всем, а на самом деле не может ничего, потому что производно от углеводородной ситуации в мире. Чувствует оно себя крайне неуверенно; природного богатства не хватает на всех, приходится делить на немногих; деля на немногих, ты обречен содержать ораву спецслужб, которую приходится кормить и лелеять; в конце концов охранники начинают сжирать основные доходы и претендовать на соучастие в управлении; именно от них теперь зависит, проснется ли вождь наутро или мирно умрет во сне.

Правило пятое и последнее. Из того, что деспотизм сплошь и рядом принимает дикие, доисторические формы, никак не следует, что можно терпеть его европеизированные проявления, лощеный авторитаризм военизированных элит. По видимости разница колоссальная, по существу результат тот же. Ставка на единоличного правителя. Огосударствление экономики как превращенная форма приватизации. Отказ от выборной системы как защита от политического конкурента, он же конкурент экономический. Стабильность как синоним стагнации. И постепенное нарастание масштабного кризиса, который будет тем сильнее, чем неожиданнее.

Сапармурат Ниязов этого не учел. Или учел, но не пожелал считаться. Впрочем, теперь ему будет не до того; он теперь решает проблемы вечности, о которых так хотел поговорить Пастернак со Сталиным. Проблемы существования во времени будут решать люди из его окружения, оставшиеся один на один с изуродованным, искривленным миром, который держался на одном-единственном стержне. Теперь стержень вынули. И нет никаких свежих идей насчет того, чем бы его заменить.

На неделе между 25 и 31 декабря. – Белоруссии, как в прошлом декабре Украине, предложено платить за газ по серьезным ценам. Хотя и не по среднеевропейским. Лукашенко сердится.

Рабочая жизнь замерла за несколько дней до Нового года. Все вокруг сверкало, магазины полны, за бесполезные бирюльки, шарики, погремушки серьезные люди платили серьезные деньги; дарили другим серьезным людям – и получали ответные дары мишурой; сами не знали – зачем. Принято. Обычай деспот меж людей.

Между тем провожали мы последний относительно спокойный и первый относительно беспокойный год в череде политических лет; впереди разброд и шатания. Нет, я не о том, что случится оранжевая революция или черный передел, ни в коем случае. Спящее общество, сравнительно довольный жизнью средний класс, подернувшаяся жирком экономика… Все разговоры о революциях и заговорах ведут между собою только две силы; маргинальная оппозиция, выдавленная на обочину общественной жизни, и политтехнологическая власть. Почему ведут, тоже понятно.

Одним во что бы то ни стало нужно сохраниться в политике, переждать штиль, чтобы потом, если повезет, сняться с мели. Для этого необходимо предъявлять активность; но если нет шанса на скорые перемены, то какая может быть активность? Значит, будем внушать, что шансы есть. Страна только спит и видит, как бы избавиться от кровавого режима Путина. Между прочим, страна только спит, а видит в основном сны.

Другим нужно денег. Много денег. Потому что они не очень глупые, но очень жадные. Создав мифологию оранжевой угрозы внутри России, напугав сами себя и свое начальство, они получают в партийной кассе открытый счет на борьбу с вышеозначенной угрозой, затаптывают информационные потоки, создавая болота на месте родников, проводят учения, финансируют пустые, муляжные формы общественной деятельности, плодят метастазы комсомола, всех этих молодогвардейских «Наших». И строчат отчет в Политбюро. Черты узнаваемого гуманитарного невежества эпохи Суслова и Черненко легко различимы за их умственными пассажами; недоучки, решившие учить нацию, всегда были и всегда будут предметом презрительных насмешек. Даже на сколько-нибудь серьезную, основательную ненависть к себе они не заработали.

Если же внимательно посмотреть на страну не из полузашторенного окна кремлевского кабинета и не из полузакамуфлированного окна оппозиционного «бентли», то совершенно очевидно: она на перевороты и потрясения не настроена. Она предпочла бы сохранить статус-кво – и заключить со всеми влиятельными силами общественный договор. Вы медленно, без напряжения, гарантируя друг другу безопасность, меняете сегодняшнюю ситуацию к лучшему, отжимаете радикалов как слева, так и справа, инкорпорированных во власть и встроенных в марш несогласных, заново готовите политическую систему к выборным реалиям современного мира, учитесь отстаивать национальные интересы без того, чтобы воевать со всеми сопредельными странами, и дружите с западным сообществом без того, чтобы предавать национальные интересы, делаете модель управления более гибкой как внизу, так и наверху. И милосерднее, пожалуйста. Чуть милосерднее. И доверия побольше. Пожалуйста.

Собственно, на этом пути Россию и ждало бы естественное выправление накопившихся диспропорций. Но верится в реализуемость самого реалистичного проекта – с трудом. Именно потому, что мы имеем дело не с реалистами. А со сплошными сюрреалистами и постмодернистами. Башня Мордора слишком высоко вознеслась над жизнью, а погоня за отобранным кольцом даром для хоббитов не прошла. И, скорее всего, продолжится странный процесс саморасшатывания так называемых элит – в условиях полного тектонического спокойствия экономики, общественной жизни и культуры. Осенние убийства 2006 года – начиная даже не с Политковской, а с банкира Козлова и кончая Литвиненко – всего лишь дальнее эхо войны всех со всеми, всех против всех, которая идет в верхушечном сословии.

Путину эта война решительно невыгодна, хотя именно его политика последних лет создала для нее все условия; ему пока удается разруливать ситуацию, но управляет ли он ею полностью и безоговорочно – вопрос, на который никто, кроме него, четкого ответа дать не сможет. Собственно, ожидание ответа на этот вопрос и будет смыслом наступающего политического года.

Пока же впечатление такое. Если раньше были революции сверху, дворцовые перевороты и проч., то сегодня мы стали свидетелями бурной вулканической деятельности, которая сосредоточилась у краев жерла и совершенно не затрагивает основание вулкана. Некому противостать партии власти, некому бросить вызов существующему режиму; режим сам себе бросает вызов и сам себе противостоит. Получив в наследство уснувшее общество и последовательно заморозив политическую жизнь, он при этом внутри себя решительно отморозился. И стал единственной настоящей угрозой для себя самого. Только на этом и могут играть его враги, внутренние и, особенно, внешние; не имея возможности воздействовать на страну, они могут подначивать и провоцировать тотальную вражду управляющих кланов; если кто-то что-то и финансирует извне, то не оранжевую революцию, которой не будет, а самораспад неустойчивой системы, которая утрачивает способность к самонастройке.

Следовательно, не теряя надежды на мирное разрешение верхушечного кризиса, будем готовиться к самым разным вариантам политического поведения. В том числе и кризисным вариантам. Потому что если не произойдет мирный перезапуск управленческой программы, может случиться внезапный кризис – не в наступающем и даже не в 2008 году, но все же; и тогда к жизни будут вызваны слои и сословия, отодвинутые сегодня на обочину. С чем эти слои и сословия выйдут к обществу, про которое сегодня так любят поговорить? С общими благими пожеланиями, без малейшего понимания экономических, геополитических, смысловых реалий современного мира, как это уже случилось со статусными шестидесятниками в начале перестройки? Их рекрутировали в общественную сферу, а они потратили драгоценное историческое время на договаривание недоговоренного в 1964 году. Потому что мало что успели понять и программно выработать за двадцать лет после Хрущева. Или все-таки с какими-то наработками, как питерский семинар Чубайса – Гайдара?

Хотя все равно: лучше без потрясений, даже верхушечных. Лучше эволюционно. С Новым годом.

2007

На неделе между 1 и 7 января ничего не происходило, кроме праздников. Временно рухнули цены на нефть – и только. На неделе между 8 и 14 января тоже все было тихо; только продолжались переговоры по ценам на газ для Белоруссии да в Куршевеле был задержан на три дня российский олигарх, совладелец «Норильского никеля» Михаил Прохоров – по подозрению в сутенерстве; через три дня Прохоров был отпущен. – А в самый канун Нового года в Багдаде был казнен Саддам Хуссейн; видео, на котором был заснят момент повешения, появилось в Интернете и на ТВ.

На излете советской власти, когда один за другим стали умирать генсеки (Брежнев, Андропов, Черненко), в ходу был жестокий анекдот: «У вас на похороны что, пропуск?» – «Нет, абонемент». По итогам прошедшего года анекдот впору обновить и перезапустить в общественный оборот.

Милошевича недолечили в тюрьме; Ниязов, кажется, умер своей смертью; Саддама повесили на толстой веревке. Пиночету не место в этом почетном ряду, он человек совсем другого калибра, другого масштаба, в историю войдет как крупнейший реформатор. Но по формальным основаниям, по методам правления он тоже был диктатор, и его похороны стали еще одним звеном символической цепи. Накренился несгибаемый Фидель. Один только Ким Чен Ир бодро дразнит Запад старыми дразнилками, несгибаемо держится прежней непреклонной линии: что хочу, то и ворочу. Даже Ахмади-Неджад, и тот вихляется, устраивает двусмысленные пиар-шоу, лобызается с хасидами, которые ненавидят светский Израиль еще сильнее, чем иранский вождь.

Мельчает диктаторский мир, теряется жанровая чистота. Год прощания с тиранами – вот что такое 2006-й. Вопрос в том, что и кто приходит им на смену; близится ли фукуямовский конец истории со всеми ее кошмарами и наступает эра всеобщего демократического благоденствия, присутствуем ли мы при очередной смене декораций, а на старые роли вот-вот будут назначены новые актеры. Или мир давно уже идет боковым путем – не к очередной диктатуре, но и не к свободе; происходит постепенная конвергенция демократии и тоталитаризма, тихое смешение политических рас, так что не будет больше ни белых, ни черных, а все станут смуглявенькие – как в коммунистических мечтаниях Макара Нагульнова.

Пока покойные (и пошатнувшиеся) диктаторы гуляли по свету, лежали на больничных койках или хотя бы сидели в застенках, на их коллективном фоне не так заметны были внутренние перемены в мировом управлении. Рядом с живыми осколками прежней эпохи, каменной эры несгибаемых вождей, нынешние евроамериканские правители казались прямыми продолжателями дела Черчилля и де Голля, Помпиду и Маргарет Тэтчер, Брандта и Коля, Никсона и Рейгана. Борцами за всеобщую свободу, творцами саморегулирующегося общества. Но вот стойкие тираны надорвались и отпали в могилу, а демократические вожди, оставшись без выгодного сравнения с ними, вдруг обнаружили иные, не столь уж и демократические черты.

Что говорить о Евросоюзе, неполиткорректно преследующем любые отступления от политкорректности, жестко отсекающем право политика и политики на религиозное (по крайней мере – христианское) самоопределение? Но и богоспасаемая Англия, убоявшись терроризма, сдает позицию за позицией представителям спецслужб, а Блэр только тому и рад. И младшенький Буш, обиженный судьбой, пошедший явно не в папу, разрушает стабильный миропорядок ради неизвестных целей; Клинтону – тому хоть личный позор с Левински нужно было прикрывать бомбардировками… Ангела Меркель еще как-то пытается сохранить здравый демократический разум, отказывается от ценового сговора по газу, лишь бы не попасть в энергетическую зависимость от чуждой политики. Но ее предшественник Шрёдер все позиции радостно сдал (и хорошо, если не продал). Разумеется, никому и в голову не придет именовать их диктаторами, но и полноценными демократами уже не назовешь. Сдвиг по фазе – вот что это такое. Не к свободе, а чуть-чуть в сторону от нее. Не к тоталитаризму, но и не в противоположном от него направлении.

Это мы все к чему? Это мы к тому, что нефтегазовый конфликт, разразившийся между Россией и Белоруссией на пути от 2006 к 2007 году, вполне мог обернуться самыми неожиданными психологическими следствиями. На веселую газпромовскую наглость товарищ Лукашенко ответил белтрансгазовым хамством. Причем хамил белорусский фюрер (bat’ka) не «Газпрому» вообще, а кое-кому повыше – в частности. Налог на прогон нефти, вопрос о российской собственности в Белоруссии, плата за землю, по которой пролегают трубы… На такое расчетливый Лукашенко решается только в тех случаях, когда чувствует угрозу себе лично, а не только вверенной ему экономике. Стало быть, заключалось в условиях новогодней сделки нечто ускользающее от взгляда финансовых аналитиков, имелась собственно политическая подоплека. И властное положение вождя всех белорусов внезапно оказалось невероятно шатким; таким шатким, что терять ему было нечего. Или пан, или пропал.

Если бы «газпромовцы» (и тот, кто повыше «Газпрома») по-настоящему обиделись и/или решили бы, что Лукашенко им больше не нужен, то никакого пана не было бы. Был бы исключительно пропал. Без малейших шансов на отыгрыш ситуации. Могло бы внезапно всплыть дело убиенного оператора ОРТ Завадского, явилась бы тень пропавшего центризбиркомовца Гончара. Тема устранения политических противников легла бы на переговорный стол, как козырная карта. Так во время драматических выборов 2004 года на Украине в качестве козырей были использованы сюжеты с расчлененным журналистом Гонгадзе и отравленным премьером Ющенко. Причем использованы сразу с двух враждующих сторон: Евросоюз таким образом убеждал Кучму сдаться, Россия внушала: отступать некуда, позади Москва. И неважно, кто на самом деле кого травил и устранял; не имеет значения, что в момент исчезновения Завадского службу безопасности ОРТ возглавлял чекист Луговой, подозреваемый ныне в полониевом отравлении Литвиненко. Значение имеет только одно: надоел, пошел вон.

Но. Не то чтобы нас волновала судьба т. Лукашенко. Хотя бы сколько-нибудь. Однако же его отрицательным примером прикрыта политическая реальность всего СНГ, России в частности. Пока белорусский фюрер (bat’ka) сидит на троне и шалит, не так заметны, не так очевидны однотипные процессы, происходящие на сопредельных территориях. И успешный казахский правитель Назарбаев кажется более чем прогрессивным, и даже наш стратегический союзник Каримов не столь ужасающим: про залитый кровью город Андижан поговорили и забыли, а минские выходки Лукашенко всегда на виду, на слуху. Как только его не будет, по-другому станет выглядеть все, в том числе Москва. Рядом с ним – полузападная, без него – полувосточная; на его фоне суверенно-демократическая, без него вяло-авторитарная; в сравнении с ним бурно развивающаяся, без него стагнирующая в нефтяном богатстве. Конечно же, не движущаяся навстречу тоталитаризму, но и от свободы отвернувшаяся. Смуглявенькая такая.

Так что убирать Лукашенко с его поста – и при этом сохранять внутрироссийскую политику – не имело ровным счетом никакого смысла. Припугнули, указали на место, но не тронули. Так на войне выставляли пугало в каске, чтобы реальный противник, переходя в наступление, палил по нему. И тем самым заранее выдавал свое присутствие.

На неделе между 15 и 21 января. – Объявлено, что в столице предотвращен крупный теракт. Позже будет невнятно сказано о том, что это были полномасштабные гражданские учения.

Вчера весь день милиция в метро и на улице выполняла ответственное поручение спецслужб: предотвращала теракт, о подготовке которого – со ссылкой на «зарубежных коллег» – официально предупредил глава Антитеррористического комитета Патрушев. Вот и мы сподобились. Америка регулярно объявляет о повышении уровня опасности; разработана специальная цветовая гамма; есть тут и оранжевый, и красный. Англия в прошлом году провела массовую спецоперацию в аэропортах, загнав индустрию авиаперевозок в ступор, зато показав масштабное действо в прямом телевизионном эфире. У нас эфир не использовали. Скорее наоборот, гасили: мобильная связь в метро не работала, Интернет время от времени барахлил. Но и краткими объявлениями о повышении уровня опасности не ограничились; сочно описали потенциальные бедствия, ввели систему оповещения на электричках. Впечатляет. Вопрос, что делать с этим общественным впечатлением, как им распорядиться.

Вопрос о том, нужно ли выносить сор из избы, делиться со страной и миром подробностями тайных знаний, предупреждать о потенциальной опасности, вовлекать сограждан в тревогу и мнительность ради повышения бдительности, не имеет однозначного решения. Как не имеет однозначного решения вопрос о том, следует ли сообщать диагноз безнадежному больному. Тотально закрывать информацию, запирать ключи от нее в непроницаемой тиши секретных кабинетов – плохо. Потому что это превращает граждан в анонимных жертв, в разменные фигуры большой террористической игры, лишает их возможности выбора: временно изолироваться, пересидеть ситуацию дома или плюнуть на все и продолжить полноценную жизнь. Обрушивать информацию на головы обывателей – тоже нехорошо; развивается массовый психоз, люди впадают в истерику, ищут выход из нее – в сильной руке, в политическом усилении тех же самых спецслужб. Которые из служб охотно превращаются во властителей. И уже обратно свои позиции не сдают. Даже на демократическом Западе. Никакого суда над предполагаемыми организаторами теракта в лондонском аэропорту мы не видели; почти всех задержанных отпустили. Зато мы видели, как подвинулись в своей информационной политике английские медиа, как пересмотрели правила освещения опасных ситуаций, как допустили погоновожатых до контроля за картинкой. Пока что в виде исключения; но тут как в сказке – зайчик, пусти меня в свой домик погостить.

Какое из этих двух зол меньшее? Трудно сказать. Зато легко указать на большее. На третье зло. Когда чрезмерная открытость пугающей информации сопровождается чрезмерной закрытостью любой другой. Когда обществу прописывают тотальный медийный контроль, возводят непробиваемую информационную стену и при этом в какое-то мгновение настежь открывают одну-единственную форточку.

Вернемся к сравнению с обреченным больным. Есть национальные традиции, не только предполагающие, но и требующие от врача полной откровенности. Потому что – опять же, в рамках единой традиции – страдалец должен подготовиться к уходу, написать обдуманное завещание, урегулировать отношения с близкими, завершить земные дела, осуществить последние замыслы. Есть традиции, напротив, исключающие врачебную прямоту; человека нужно ограждать от печального знания, которое может его добить, ввергнуть в депрессию, ускоряющую смерть. Как правило, эти традиции не очень-то считаются и с правом земного наследования; какое такое наследование? Есть государство, оно решит, как правильно распорядиться оставшимся имуществом. Интересно, что жесткая, открытая, беспощадная линия врачебного поведения принята именно там, где личность наделена автономными политическими и экономическими правами; там же, где личность подчинена государственной сверхзадаче и никаких особых прав не имеет, врачу и близким предписана предельная жалостливость в отношении к больному.

Бесполезно спорить, какая «линия» хуже, жесткая или сострадательная, откровенная или скрывающая опасную правду; они не существуют сами по себе, они производны от общего миропорядка, выбранного и выстроенного данным обществом, принятого и одобренного данным человеком. Отношение к смерти – всего лишь следствие отношения к жизни. Но избави вас бог сочетать несочетаемое. Нельзя скрывать от полноценного гражданина суровую информацию о близящемся последнем сроке; но подло сообщать об этом тому, кто ничего не завещает, в Бога не верит, а смерти боится еще больше, чем жизни.

Так вот, когда американцу предъявляют оранжевую (тем более красную) метку, это всего лишь один из элементов информационной открытости; еще одно следствие первой поправки. Я гражданин, имею право знать и оценить степень террористической угрозы. Точно так же, как знаю и оцениваю степень политической угрозы, экономической и проч. Когда англичанина пугают терактом на самолете с использованием жидкой взрывчатки, это слишком похоже на пиар-ход спецслужб, восстанавливающих подпорченное реноме. Но в любом случае это продолжение и ответвление открытой информационной системы, в пределах которой запросто можно обмануть избирателя и нельзя заткнуть журналиста, узнавшего об этом обмане.

Если же выстраивается полузакрытая система информирования общества о происходящем в стране и мире (для продвинутых пользователей – доступ к любым ресурсам, от Интернета до спутниковой антенны, для широких народных масс – дозированная, управляемая новостная машина), то и внезапная откровенность спецслужб воспринимается иначе. А чего это они? С какой целью? Неужели правда о нас заботятся? Или специально пугают, чтобы мы в них нуждались? И звонили им почаще?..

Открытость так открытость. Закрытость так закрытость. В противном случае заявления об угрозе будут сродни откровениям дежурного врача в тюремной больнице. Зэк лежит на койке в коридоре, сестра к нему всю ночь не подходила, бумагу для жалобы прокурору не дают, на вопросы про обед не отвечают. И тут приходит радостный хирург и громогласно говорит: а знаешь, братец, ты сегодня ночью можешь умереть. Впрочем, можешь и не умереть. Полежи тут пока.