Текст книги "Третье дело Карозиных"

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Анна Антоновна встретила ее в своем будуаре, выглядела она и вела себя как обычно. Сколько ни приглядывалась к своей родственнице Катенька, но никаких перемен ни в поведении, ни в обращении с собой не обнаружила.

– Здравствуй, голубка моя, – просияла Анна Антоновна, сидя на миленьком диванчике, и потянулась с приветственным поцелуем.

Катенька подставила щеку.

– Что у тебя на сей раз стряслось? – улыбнулась Анна Антоновна. – Да ты присаживайся, Катенька, присаживайся, милая, – и похлопала по диванчику рядом с собою. – Сейчас чайку выпьем.

Катенька послушно опустилась рядом на диванчик.

– Так что, голубка моя? – заворковала Анна Антоновна. – Вижу, вижу, что что-то у тебя на уме есть. Что тебя мучает, Катюша? Вид какой-то нездоровый, глазки не блестят, – заботливо промолвила она, внимательней приглядываясь к Катеньке.

Катя помолчала, не зная, как начать. Но тут принесли чай, и пока Анна Антоновна разливала золотистый напиток в фарфоровые чашки и нахваливала поочередно то печенье, то варенье, Катенька решилась. Она развернула книгу и сказала:

– Анна Антоновна, будьте любезны, взгляните сюда, – попросила она, показывая вырванные из середины книги листы, а сама тем временем не сводила внимательного взгляда с ее лица.

– Батюшки мои, – прошептала Анна Антоновна и побледнела, а чашка в ее руке дрогнула так, что чай пролился на блюдечко. – Катенька, голубка… – и беспомощно посмотрела на Катю.

– Полагаю, вы знаете, что это за книга? – с прохладцей в голосе спросила Катя. – Это та самая книга, которую вы мне вернули. Но не та, которую я оставляла у вас. Ведь так?

Анна Антоновна поставила чашку на столик, вздохнула так глубоко и так тяжело, что у Катеньки невольно сердечко екнуло. Быть может, не стоило так резко и холодно начинать разговор?

– Права ты, Катя, – проговорила Анна Антоновна, не поднимая глаза. – Права. Это другая книжка, другая. Мне такую же Владимир Сергеевич Подольцев принес. Я думала, что ты подмены и не заметишь, но вот… Катенька, – как-то даже умоляюще спросила Анна Антоновна и посмотрела Кате в глаза, – а кто же это сделал?

– Вы хотите знать, уж не я ли? – улыбнулась одними губами Карозина. – Думаете сейчас, наверное, знаю ли я загадку этой книги? Так?

Анна Антоновна снова тяжело вздохнула и не выдержала Катиного взгляда.

– Виновата я перед тобою, Катерина Дмитриевна, виновата, – проговорила она. – Не всю я тебе историю прошлый раз рассказала. Да и то, если уж по чести сказать, так и выдумала большую часть.

– Так в чем же там дело? Может быть, сейчас расскажете? – чуть мягче обратилась к ней Катенька.

– Ты, главное, одно мне скажи, – и Анна Антоновна буквально впилась глазами в Катенькино лицо, да и глаза ее неприятно как-то блеснули. – Ты-то знаешь, что в той книге было?

– Вы о том, чего в этой книге, – выделила Катенька голосом, – не оказалось? – Она не решалась признать сейчас, что и знать не знает, что такого загадочного и важного могло храниться в обычной книжке, полагая, что если признается в своем неведении, то Анна Антоновна снова может ее обмануть. Уж, по крайней мере, ничто не помешает ей это сделать. Потому и ответила уклончиво.

Они помолчали, глядя друг другу в глаза. Катенька смотрела открыто и с вызовом, не желая подать виду, как мало она знает и понимает в происходящем. Но сильный и пытливый взгляд Анны Антоновны, всегда такой ласковой, отзывчивой, всегда прежде такой милой с ней, ее смущал и пугал. Катенька вдруг подумала, что она, возможно, ничего о ней и не знала, и ее саму никогда прежде не то что хорошо, не то что близко – а не знала совсем. Сидела перед нею сейчас какая-то чужая и страшная женщина с холодным и жестоким блеском в глазах. Катеньке больше всего в эти несколько долгих минут хотелось оказаться где-нибудь в другом месте и не продолжать, ни в коем случае не продолжать этот разговор, не сидеть в этом будуаре, на этом миленьком диванчике и не знать никогда никакую Анну Антоновну Васильеву!

– Не знаешь ты ничего, Катенька, – с кривой ухмылкой проговорила Васильева. – Не знаешь. Это и к лучшему, быть может.

И отвела наконец свой взгляд. Кате стало одновременно легко и обидно. Легко оттого, что прекратилась эта мучительная пытка жестоким взглядом, а обидно оттого, что не смогла она, не сумела сделать вид, что все ей известно. Не выдержала ее взгляда. Катя промолчала. Говорить что-либо было глупо. И молчать было глупо. Но говорить… Да и что?

– Что ж, голубка, – вздохнув и как-то сразу обмякнув, продолжила Анна Антоновна, – если тебе ничего не известно, то ничего страшного. – Она даже улыбнулась. – И не надо тебе ничего знать, милая моя, – доверительно добавила она.

– То есть как это? – вскинула бровки Катенька. – Вы хотите сказать, что книга, которая попала ко мне, теперь оказалась у вас, а я, получается, вовсе ни при чем. Но в таком случае, возможно, вам стоило бы позаботиться о том, чтобы меня не беспокоили по этому поводу?

– О, ну это… – как-то странно проговорила Васильева, будто речь шла о вещах столь незначительных, что и не стоило даже их обсуждать.

– Мне очень жаль, Анна Антоновна, – не без горечи проговорила Катенька, не сводя взгляда со своей родственницы, – что все вот таким образом оборачивается. Но я должна вас предупредить, что обстоятельствами этого происшествия… Вы, полагаю, понимаете, о чем я?.. – но сама она не стала объяснять. – Так вот, всеми обстоятельствами заинтересовалась полиция, и если вы не хотите ничего говорить мне, то что ж, Анна Антоновна, – вздохнула Катенька, – придется вам тогда объясняться с ними.

Васильева как-то многозначительно улыбнулась и промолчала, и это снова огорчило Катеньку, возможно, просто потому, что она, признаться, надеялась все же на то, что хотя бы такой довод подействует на Анну Антоновну отрезвляюще и она, сравнив – полиция или Катя, – выберет все-таки Катеньку. Однако и на этот раз она ошиблась.

– Значит, вы, Анна Антоновна, полагаете, что все идет так, как и следует? – решила предпринять последнюю попытку Катенька. – И полагаете, что никаких объяснений давать мне и не надо?

– Милая моя Катенька, – заворковала в своей обычной манере Анна Антоновна, – если бы ты знала всю подоплеку, то, во-первых, ты была бы в куда большей опасности, чем теперь. А во-вторых, голубушка, ты уж мне поверь, что я поступаю совершенно правильно, не желая тебе ничего сообщать. Это только ради твоего же блага и делается.

– Что ж, полагаю, мне здесь больше оставаться незачем, – вымолвила Катенька и поднялась, чтобы уйти. – Мне и правда жаль, – повторила она, с сожалением глядя на свою дальнюю родственницу.

– Как знать, – с самым безмятежным видом улыбнулась ей Анна Антоновна, по всей видимости, ничуть не смущенная ситуацией. – Катюша, может, ты вовсе не о том жалеешь. Как знать…

Катеньку все это вывело из себя окончательно, она недовольно качнула головой и вышла из комнаты. Обратно домой она ехала в самом ужасном расположении духа, по сравнению с которым ее утреннее слезливое настроение показалось бы кому угодно едва ли не радостным. Что же все-таки происходит, думала она, рассеянно глядя на книгу, лежащую у нее на коленях. Что же все-таки происходит?

Вопрос, конечно, был риторический, как сказал бы Никита Сергеевич, который в это же самое время получил некую записку. Признаться, отнесся он к ней с подозрением в силу уже сложившегося недоверия ко всем письмам и запискам, что было вовсе неудивительно в свете последних событий. Записка была от Фарапонова и Никите Сергеевичу ничего другого и не оставалось, как все-таки поверить ее содержанию, да и тому, что написана она была самолично подполковником, поскольку Карозин все равно не знал почерка Дениса Николаевича. В записке же подполковник назначал встречу на том же самом кладбище, на Божедомке, в самое «подходящее» для таких встреч время – в половине двенадцатого ночи, при этом почему-то просил непременно прихватить с собой ту самую растерзанную книгу. Карозин очень удивился, прочел записку еще несколько раз. В постскриптуме стояла одна только фраза:

«Поверьте, что это чрезвычайно важно».

Ну уж в чем в чем, подумал про себя Никита Сергеевич, а в том, что это «чрезвычайно важно» сомневаться не приходится. Только вот для кого это важно? Карозин невесело усмехнулся и решил все-таки проверить подлинность записки – протелефонировал в управление. Правда без результата, поскольку подполковника на месте все равно не оказалось, чему Карозин ничуть и не удивился, если говорить по чести. Что ж, съездим, посмотрим, решил он про себя. Интересно, а Катя тоже получила подобное извещение? Если это написал действительно подполковник, подумалось Карозину, то уж наверняка и Катенька получила подобную записку. Хотя в таком вот случае зачем же предупреждать и писать им по-отдельности? Не проще ли просто протелефонировать домой или, например, написать в той же вот записке к нему, что и «Катерина Дмитриевна пусть с вами приезжает»?

Немного поразмыслив на эту тему, Карозин, уже собираясь на новую лекцию и поднимаясь по лестнице в аудиторию, внезапно остановился. Смутное предчувствие, что с Катей что-то может случиться, мгновенно переросло в уверенность, и вместо того, чтобы отправиться в аудиторию, он спустился вниз и протелефонировал домой. А спросив, дома ли Катерина Дмитриевна, услышал в ответ, что ее нету, как уехала она в час дня, так до сих пор и не возвращалась. Карозин посмотрел на брегет – стрелки часов показывали без четверти три пополудни.

Желание убедиться, что с его любимой женой все в полном порядке стало вдруг таким острым, что он едва удержался от того, чтобы прямо сейчас же, все бросив, не кинуться домой и не обнять ее. Но секундная слабость прошла и Карозин вернулся в аудиторию, правда на сей раз лекция его была не в пример обычным, просто образцовым. Профессор был настолько невнимателен и рассеян и так часто поглядывал на часы, что у его учеников сложилось мнение, будто нынешний вечер для него крайне важен и он ждет не дождется, когда же сможет наконец покинуть университет. Едва только положенный час истек, как Никита Сергеевич покинул аудиторию первым, бросив только рассеянное: «До встречи, господа», чем снова поверг своих студентов в недоумение. Такое поведение было уж никак не свойственно их профессору, который был способен забыть буквально все на свете, когда занимался математикой.

Едва Никита Сергеевич вошел в дом, он сразу же осведомился, не приехала ли еще Катерина Дмитриевна. Ефим ответил, что «никак нет-с». А на вопрос, куда же она отлучилась, сказал, что «Катерина Дмитриевна поехали к госпоже Васильевой». Отчего-то это известие еще только больше огорчило Карозина. Он заволновался пуще прежнего, хотя и знал, и помнил, что вчера она так и собиралась сделать. Однако предчувствие чего-то нехорошего и беспокойство за Катеньку его не отпускали.

Часы уже показывали без четверти шесть, а Кати все еще не было дома. Карозин, не выдержав напряжения и устав уже бродить по дому с таким видом, что все слуги попрятались, после того как он ни за что ни про что накинулся с руганью на Груню, которая только лишь сообщила о том, что обед готов и спросила, подавать ли, – так вот, устав уже от нервного напряжения, все никак не ослабевающего, а даже и наоборот, решился самолично поехать к Васильевой. Видеть ее ему ничуть не хотелось, но и сидеть дома, мучаясь неизвестностью, казалось еще хуже, чем ехать к этой малоприятной особе в Каретный. Никита Сергеевич Карозин отдал распоряжения, чтобы Катенька никуда не отлучалась, ежели вдруг вернется раньше него, и дождалась его непременно, и чтобы ей сразу же передали, что он поехал за нею к Васильевой, а сам вышел из дома и на Тверской кликнул «ваньку».

То, что супруга поехала в собственном экипаже, с одной стороны, даже успокаивало – не дай Бог что, конечно, но все-таки с ней был Степан, карозинский кучер. С другой стороны, если уж она собиралась провести у Васильевой весь день, то могла бы и отпустить Степана до этого часа.

Между тем пролетка доехала до Петровских ворот, а потом уж и свернула в Каретный ряд. А когда выехали наконец в Средний Каретный, то Никита Сергеевич чрезвычайно огорчился, надеясь еще, что у классического трехэтажного особняка Васильевой он таки увидит собственный экипаж. Однако улица была совершенно пуста – нигде ни одной коляски. С тяжелым сердцем Карозин расплатился и велел извозчику ждать, не намереваясь проводить в этом доме более десяти минут. Он поднялся на крыльцо, позвонил в дверь. Ему открыл высокий чопорный старикан с пушистыми седыми бакенбардами которые, несомненно, составляли его гордость, одетый в темно-зеленую ливрею.

– Слуаю-с, – чуть поклонившись проговорил он.

– Дома ли хозяйка? – поинтересовался Карозин, еле сдерживаясь от закипавшего в нем раздражения на Васильеву, на этого старикана, на сам пустынный переулок.

– Дома-с, – сдержанно ответил старик-слуга и прищурившись, внимательно рассматривал Карозина. – Как прикажете доложить-с?

– Профессор Карозин, – вымолвил Никита Сергеевич.

– Проходите в переднюю-с, – как бы нехотя пригласил слуга, и когда Карозин ступил в дом, он прикрыл за ним дверь и, бросив через плечо:

– Одну минуту-с, доложу, – прошел в комнату под лестницей.

Оттуда послышался вскоре его размеренный глухой голос, а потом и удивленные нотки хозяйки дома. Никита Сергеевич садиться не стал, только снял шляпу. Ему было настолько неприятно здесь находиться, что казалось даже, будто он задыхается в атмосфере этого столь неприятного ему дома.

Через пару минут появился все тот же старикан, ставший за это незначительное время будто еще важнее и еще надутее, и, смерив Карозина неприязненным взглядом, скривив мясистые губы, промолвил:

– Прошу-с, Анна Антоновна вас примут-с.

Карозина это взбесило до чрезвычайности и удержался он от вспышки вовсе неуместного гнева только потому, что глубоко вздохнул и пока шел вслед за лакеем, считал мысленно. Досчитать ему успелось до двенадцати, когда дубовая дверь перед ним раскрылась и он ступил на темно-бордовый ковер. Комната, где приняла его Васильева, была библиотекой и кабинетом. В этой комнате Катенька столько раз сиживала за чаем и приятной беседой. Карозин посмотрел на хозяйку, расположившуюся на кожаном диване и взирающую сейчас на него с видом заинтересованным, но и оскорбительным одновременно. «Уж эта мне сейчас все припомнит, – подумалось Карозину. – Все мои шпильки». И он сдержанно поклонился, пройдя в кабинет, но не собираясь даже целовать ей ручку, хотя она, видимо, и приготовилась к этому.

– Вечер добрый, – заговорил он, стараясь держаться спокойно и ровно, а главное, независимо. – Простите, что побеспокоил.

– Здравствуйте, здравствуйте, Никита Сергеевич, – расцвела в, как ему показалось, деланной улыбке Васильева. – Большая честь для меня принимать вас. Вы ведь ни разу у меня не бывали. Как вам моя библиотека? – и она улыбнулась еще шире.

«На кой черт мне твоя библиотека! – злобно подумал Карозин. – Сама ведь знаешь, зачем я у тебя, старая ведьма!» – выругался он про себя, испытывая сейчас к Анне Антоновне такую брезгливость и неприязненность, будто видел огромного паука. Однако вслух он сказал, даже не взглянув на книжные полки:

– По-моему, чрезвычайно интересная, – и растянул губы в улыбке. – Однако где моя супруга?

– О, так вы за Катенькой? – вскинула подрисованные брови Анна Антоновна, изображая такое удивление, будто на самом деле полагала, что он может к ней приехать просто так, или по какому-то другому делу. – Так вы опоздали. Она уехала. Была у меня, была, конечно, – и она томно полуприкрыла глаза, отчего Карозина чуть не передернуло.

Что это, она пытается с ним флиртовать? Экая мерзость!

– И давно она уехала? – спросил Карозин, стараясь преодолеть свое отвращение.

– Давненько уже, – слащаво улыбнулась Васильева. – Да и была-то она у меня недолго.

– Что ж, прошу еще раз прощения за беспокойство, – поклонился Карозин и уже собрался было уходить, как она его окликнула:

– Никита Сергеевич, – он обернулся. – Вы слышали что-нибудь о том, что случилось?

Карозин прищурился и посмотрел на Анну Антоновну внимательней:

– О том, что случилось? – переспросил он, стараясь сделать вид, что не особенно заинтересован в ее признаниях.

– Да, – кивнула Анна Антоновна. – Я имею в виду происшествие с книгой. Ваша супруга, быть может, полагает, что я каким-то образом к этому причастна, но поверьте мне, Никита Сергеевич, я тут совершенно ни при чем. Более того, я сделала все от меня зависящее, чтобы уберечь от беды Катеньку.

Карозин приподнял брови.

– Быть может, вы выразитесь яснее? – спросил он.

– Я и так выразилась яснее ясного, – вдруг холодно отрезала она и отвернулась с таким видом, что Карозин понял тотчас, что большего она не скажет, да и вообще не желает с ним разговаривать долее.

Он поклонился и вышел из кабинета, покинув дом, сел в ту же коляску и, распорядившись ехать обратно, в Брюсовский, задумался. Что же происходит? Какая-то интрига, которую никак не удается ни ему, ни Катеньке, ни даже полицейским разгадать, понять, уловить. Он ни на секунду не поверил Васильевой, полагая наоборот даже, что она-то во всей этой интриге занимает чуть ли не главное место, но как разгадать, что сделать, чтобы эта густая паутина была наконец разорвана, чтобы появился у всего происходящего смысл, ясный и четкий. Чтобы сложился рисунок у странной мозаики, так, кажется, выразилась Катенька. «Катя, Катя, – вздохнул Карозин, и покачал головой, – где же ты пропадаешь, милая моя? Только бы с тобой все было в порядке! Только бы тебе ничего не угрожало! Только бы ты…»

Карозин не успел додумать, потому что впереди, как ему показалось, ехал его собственный экипаж, он крикнул «ваньке», чтобы тот догнал коляску и указал, какую именно. Извозчик послушно стеганул лошадку.

«Что же все-таки происходит?» – думала Катерина Дмитриевна, возвращаясь домой от Васильевой. Встреча с ней ее чрезвычайно огорчила, Катенька не любила разочаровываться в людях, а тут получалось, что человек, которого она всенепременно любила, которому доверяла, который и к ней, казалось, испытывал только самые нежные чувства, этот самый человек вдруг предстал в совсем новом свете. И свете, надо сказать, неприглядном. Катенька вздохнула и посмотрела на проходящих мимо по тротуару людей. Один из пешеходов привлек ее внимание. Он обернулся, встретился с ней на какое-то мгновение глазами, и тотчас отвернулся снова, прибавил шагу и дальше уж шел не оборачиваясь. Катя, пытаясь припомнить, где видела это лицо и отчего-то поняв, что вспомнить его – чрезвычайно, чрезвычайно важно, велела Степану ехать прямо по Кузнецкому мосту, никуда не сворачивать. И даже сказала, что держаться нужно вон за тем высоким молодым человеком в мягкой фетровой шляпе и черном долгополом сюртуке.

Так они и ехали, и Катя все пыталась вспомнить, где же она видела это лицо. Где? И только когда молодой человек повернулся, прежде чем выйти на Рождественку, и снова взглянул на Катю, она узнала… Ну, конечно же! Это именно он, именно его она видела тогда, на коронации! Более того, именно он и вручил ей тот самый сверток с четьи-минеями! И потом, когда они после проезжали в экипаже, именно он стоял с Соколовым рядом! Вот кто может ей все рассказать! Катя исполнилась решимости во что бы то ни стало поговорить с ним! Догнать его, остановить, даже если он не пожелает с ней разговаривать, тогда – выследить!

Но, странное дело, на углу Звонарного, прямо у церкви Николы в Звонарях, он стоял у ограды и, по всей видимости, дожидался ее, потому что когда Катя велела остановиться, он не предпринял попытки уйти, не сделал даже ни одного движения. Он совершенно спокойно дождался, когда она, взволнованная так, что дрожали руки, вышла из экипажа и направилась к нему. Он даже слегка улыбнулся и его светлые, зеленые глаза смотрели на нее приветливо, а когда Катя приблизилась, он вежливо поклонился и сказал только:

– А я все думал, Катерина Дмитриевна, узнаете ли? Поймете ли? Рад, что вспомнили, что узнали и поняли, что нам надо бы побеседовать.

Катя только кивнула, глядя на него внимательными большими глазами.

– Позвольте не представляться, – заговорил он снова. – Имя мое вам ничего не скажет, хотя, поверьте, у меня к вам серьезное дело, да и у вас наверняка имеются вопросы… На некоторые из них я отвечу. Только скажите мне, можете потом, – тут же добавил он, – где та самая книга, что я вам недавно передавал?

– Так это были вы? – спросила Катенька.

– Простите, что так получилось, – мягко улыбнулся он. – Только мне казалось, что не стоило вас во все это вовлекать, так уж получилось. Я был вынужден. Не знаю, поймете ли… Так она у вас?

Катя помолчала. А потом улыбнулась и ответила:

– Кажется, я знаю, где она. Но сначала скажите, вы знаете, кто так поступил с вашим… другом? Соколов ведь был вам другом?

– Скорее, – чуть нахмурился незнакомец, – он был моим… единомышленником, да. Так будет точнее. И я бы тоже хотел знать, кто совершил над ним такое злодейство. Увы, это мне неизвестно, – он опустил глаза и Катя отчего-то ему поверила. Отчего вот только? Ей даже показалось, что она уже знает его имя, точнее, она предположила, что вот это он и есть…

– Скажите, – заговорила она снова, – так это вы телефонировали мне тогда и подделывали почерк? И мой, и мужа?

– Подделывал? – улыбнулся он как-то даже смущенно. – Я же говорю вам, что был вынужден. И телефонировал вам от имени Мишеля я, тут вы правы, и это я сделал по собственному желанию. Сказал, что это важно, чтобы книга хранилась у вас, и что это важно для всех, и для… – он помолчал, глянул ей в глаза с каким-то новым выражением и гораздо тише произнес: – Натали.

Катя кивнула.

– У меня есть предположения насчет всего происходящего, – сказала она чуть погодя. – Причем появились эти предположения так недавно, что я и не знаю пока, имеют ли они право на существование. Скажите, господин… – Катя улыбнулась. – Так вот, вы скажите мне, что такого таинственного в той книге? Что у нее за секрет?

– Полиция ведь знает? – вместо ответа спросил молодой человек. – Ну, я имею в виду… Господин Сульский, кажется, занимается этим? Он знает, да?

– Знает, – кивнула Катенька.

– Не проще ли тогда уж и ему рассказать? А то, я смотрю, у моего дома со вчерашнего дня дежурят агенты, и я даже предполагаю, в чем именно на сей раз состоит, по их мнению, моя вина.

– Значит, я правильно вас угадала? – все-таки уточнила Катенька.

– Мельский Иван Иванович, – поклонился он, видимо поняв, что изображать инкогнито уже бессмысленно.

– Что ж, в таком случае, господин Мельский, – мягко предложила Катенька, – давайте доберемся до вашего дома и там, знаете, есть один человек, из тех, что дежурят, так вот, ему-то можно рассказать все. Так, по-моему, правильнее будет.

– Не станем таиться? – улыбнулся он. – Мне, правда, стоило большого труда оторваться от слежки, а потом я увидел вас, как вы в Средний Каретный ехали, решил на обратном пути, что, может, стоит все-таки с вами побеседовать… Тем более что вы там и пробыли-то недолго.

– И правильно решили, – похвалила его Катенька. – Что ж, едем в таком случае? Если вы ни в чем не виноваты, то лучшего времени просто и не придумаешь.

Так вот и оказалось, что Катерина Дмитриевна Карозина не приехала домой к обеду.