Текст книги "Убийство на дуэли"

Алексей вдруг поднялся и, не глядя ни на кого, быстро прошел к окну. Я успела заметить, как он украдкой вытер две скатившиеся на его лицо слезы. Мне стало даже жаль этого молодого человека, хотя раньше я его, мягко говоря, недолюбливала. Я подумала тогда, что даже несмотря на разногласия, племянник, судя по теперешнему страданию, все-таки любил своего дядю, который растил его с самого младенчества.

Я всем своим существом чувствовала, как весь этот дом постепенно пропитывается чем-то неприятным, гадким. Атмосфера теперь царила здесь мрачная и напряженная. И неудивительно, ведь в соседней комнате в тот момент умирал человек – хозяин дома.

Алексей Долинский продолжал плакать, стоя возле самого окошка. Мы все не знали, о чем говорить. Да и слова были нисколько не нужны в столь печальной обстановке.

И вдруг в этой полной тишине раздался громкий плач. Я вскочила, словно ужаленная. Алексей и Савелий Антонович тоже поднялись и чуть не бегом направились в комнату Федора Степановича.

Софья на коленях стояла перед кроватью отца, голова ее лежала на груди собственного отца, возлежащего на кровати с мертвенно-бледным лицом. Она даже не обернулась на звук открывающейся двери. Ланской подбежал к больному, пощупал пульс. Через несколько секунд он поднял голову. По его преисполненному скорби взгляду я поняла, что все кончено, Федор Долинский умер.

Шурочка стояла рядом, из глаз ее тоже лились слезы жалости. Вбежала Феклуша, кое-как подняла Соню и повела ее из спальни, на ходу шепча ей какие-то слова утешения.

Я взяла Шурочку под руку и попыталась вывести ее. Мне удалось это сделать без особого труда. Но, как только мы оказались за дверью, подруга вдруг сама схватила меня за руку и потащила в соседнюю залу.

– Что с тобой, Сашенька? – попыталась я выяснить причину столь загадочного поведения.

– Тс, – она приложила указательный палец к губам. – Мне нужно кое-что тебе рассказать, но об этом никто не должен знать.

Это известие мгновенно заинтересовало мое беспокойное сознание, и я поспешила за своей подругой. Оказавшись в комнате, где нам никто не мог помешать, мы уселись на мягкие стулья возле самого окна.

– Сашенька, о чем ты хотела мне рассказать? – задала я мучавший меня вопрос.

Шурочка вздохнула, подняла глаза вверх, словно пытаясь собрать все свои мысли и изложить мне.

– В общем, перед самой своей смертью Долинский кое-что сказал Соне. Только мы практически ничего не поняли. Вот я и решила, может быть, ты в этом разберешься, – начала она.

Я молча сидела и ждала продолжения рассказа, которое не заставило себя долго ждать.

– Когда мы пришли в комнату, Федор Степанович находился при последнем издыхании. Соня подошла и села подле него. Долинский открыл глаза и успел только сказать два слова, – с блеском в глазах рассказывала мне подруга.

– Какие слова? – любопытству моему не было предела.

– Он сказал «наследство» и «не отдавай», – констатировала Сашенька. – Что ты об этом думаешь?

– Ничего, – я пожала плечами. – Даже предположить не могу, о каком наследстве говорил Федор Степанович. Над этим надо подумать.

– Хорошо, – кивнула подруга.

– А у Сони ты спрашивала об этом?

– Нет, – Шурочка отрицательно покачала белокурой головой. – Но по ее виду нетрудно было догадаться, что она так же, как и я, не представляет, о чем твердит ее отец.

После этого я клятвенно пообещала подруге подумать обо всей полученной информации, хотя вовсе не была уверена, что мой измученный бесконечными загадками мозг способен разобраться в этой очередной головоломке.

Разговор был окончен, и мы немедленно поспешили из комнаты, чтобы разыскать хоть кого-то из домашних. Первым, кто нам встретился по пути, оказался Алексей Долинский. Он шел по коридору быстрыми стремительными шагами. Увидев нас, он остановился.

– Мы можем чем-то помочь? – задала я ему вопрос.

– О, конечно, – кивнул молодой человек. – Побудьте, пожалуйста, с Соней, ей совсем плохо, – он показал глазами на закрытую дверь сониной спальни, а затем так же быстро продолжил свой путь.

Я вместе с Шурочкой прошла в указанную залу и увидела там Соню, на которую везде поспевающая Феклуша уже натягивала невесть откуда взятое черное платье и черный чепец.

При нашем появлении кормилица недовольно хмыкнула и пробормотала что-то себе под нос. Мне такое поведение очень не понравилось. Но делать было нечего, в конце концов, она была чужой служанкой, и приказывать что-либо ей я попросту не имела никакого права.

Софья Федоровна тем временем сидела, молча уставившись в тусклое большое зеркало трюмо, и лишь только изредка вздрагивала под неосторожными прикосновениями Феклуши. Ни одной слезинки не было видно на ее красивых глазах. Девушка перенесла слишком большое для ее достаточно юного возраста потрясение.

Обычно в такое состояние души впадают люди, когда их постигает настолько сильное горе, что они даже не могут вылить его наружу, а держат в себе. Я пережила приблизительно то же самое, когда узнала о смерти моего горячо любимого мужа, поэтому я понимала Соню, как никто другой.

Здесь, уважаемый читатель, тетушка моя, по всей видимости, несколько отвлеклась от общего своего повествования. Однако ее суждения вполне верны и не лишены логической основы. Знаете, иногда я думаю, что в наше время моей родственнице цены бы не было, будь она каким-нибудь психотерапевтом или, на худой конец, философом. Однако никто не может выбирать, в какое время ему родиться.

Простите, но похоже, записи тети так подействовали на меня, что я тоже начал философствовать. Так вернемся же к нашему роману.

Через несколько минут Софья Федоровна внезапно очнулась от своего забытья и с удивлением взглянула на нас.

– Что Алексей, поехал ли к гробовщику? – задала она вопрос совершенно безжизненным голосом.

– Поехал, – поспешила успокоить я девушку, хотя не знала на самом деле, куда отправился Долинский-младший.

– Вот и славно, – кивнула Соня. – Феклуша, пойди в деревню, баб позови.

– Так Гаврила уже ушел, деточка моя, – откликнулась кормилица.

– Славно, славно, – продолжала твердить Соня, как будто сама не понимая, о чем говорит.

Феклуша тем временем закончила облачать в траурный туалет свою барышню, и Соня отослала ее.

– Как же произошло такое? – ни к кому не обращаясь, спрашивала девушка. – Ведь папина лошадка всегда была такой спокойной. Как же сбросила она его?

– Ее испугали, что-то или кто-то, – проговорила Сашенька.

– А вы разве не видели? – не глядя на нас, спросила Соня.

– Нет, – покачала головой моя подруга. – Мы совершенно ничего не видели. Мы даже не поняли, что произошло.

Наступило тягостное молчание, которое, к великому счастью, было прервано стуком в дверь. Так как Соня не пожелала ответить на стук, то пришедшего пришлось позвать мне. Это оказался Гаврила, он доложил, что деревенские бабы уже пришли обмывать покойника, а поп завтра же прибудет на последнее отпевание погибшего барина.

Хотя сейчас мне и стыдно писать об этом, но долгое пребывание в сониной комнате навеяло на меня такую тоску и скуку, что вскоре я удалилась, оставив Софью Федоровну на попечение Шурочки.

Вскоре вернулся Алексей вместе с гробовщиком. К вечеру покойника уже поместили в дубовый гроб и водрузили его на стол в гостевой. В доме было тихо и печально, лишь изредка с кухни доносилось недовольное ворчание Феклуши или мрачный бас Гаврилы. Но на это никто не обращал внимания.

Софья Федоровна до самых сумерек сидела подле гроба отца. Шурочка все это время держала ее за руку, боясь хоть на мгновение оставить девушку одну.

Я уже раньше, кажется, упоминала, что испытываю сильную неприязнь к подобным моментам в жизни, хотя по существу, они неизбежны. Тем не менее, в такие времена я старалась как можно надежнее оградить себя, чтобы не поддаваться тоскливому чувству скорби.

Не в силах больше выносить траурных лиц, я вышла на веранду, чтобы хоть немного отвлечься, и принялась вспоминать все предшествующие смерти Долинского-старшего события.

Теперь позвольте мне, уважаемые читатели, перейти к следующей главе моего романа.

Глава восьмая

Мне еще ранее показалось довольно странным то, что лошадь Долинского, если верить словам Софьи, всегда такая спокойная и безмятежная, вдруг испугалась чего-то. Но ведь ни один из нас не видел какой-либо опасности. Даже если бы она и была, то другие лошади наверняка почувствовали бы ее и тоже испугались.

Я долго восстанавливала в памяти картины прошедшего дня: испуганная чем-то лошадь резко останавливается, вылетающий из седла Долинский, затем Долинский, лежащий на сырой земле, рядом с ним валяется седло. Вот тут-то вдруг в моей голове как будто стукнул колокол. Все мои мысли были обращены к седлу. Почему оно слетело со спины всадника вместе с его хозяином?

Вполне возможно, что подпруга ослабла, хотя это было маловероятно. Ведь конюхи несколько раз перепроверили перед охотой снаряжение лошадей. Чтобы разобраться в этой загадке, я решила немедленно разыскать седло, которое, насколько я помнила, так и осталось лежать на той поляне, где произошла ужасная трагедия.

Даже надвигающиеся сумерки не могли остановить меня в тот момент. Я твердо решила немедленно отправиться в лес. Сказано – сделано. Я вскочила, быстро пересекла двор и вошла в конюшню. В полной темноте я прошла к стойлу, где, по моим предположениям, находилась та самая лошадь, на которой сегодня утром я отправилась на охоту. Наконец, я нашла свою лошадку. Та тихонько всхрапывала, уткнув продолговатую морду в перегородку своего стойла. Времени седлать ее у меня не было, хотя седло висело тут же рядом. Я, стараясь не издавать ни малейшего звука, тихонько отвязала животное и повела его к выходу.

И вот уже через несколько мгновений после того, как мы с моей лошадкой выбрались на улицу, я неслась на ней так, что ветер завывал в ушах. Путь до поляны, откуда начиналась охота, я помнила прекрасно, поэтому даже в темноте добралась туда без особого труда. Но вот, к моему ужасу, оказалось, что я совершенно не помнила, в какую сторону ехать от этой поляны, чтобы добраться до того места, где упал с лошади Федор Степанович.

Я уже чувствовала, как меня постепенно начинает охватывать паника. Шутка ли, оказаться одной ночью посреди темного леса. Не хватало мне еще заблудиться. Только огромным усилием воли я заставила себя успокоиться и собраться с мыслями. Я оглянулась по сторонам, силясь припомнить, в какую сторону побежали охотничьи собаки, когда давеча утром почуяли след кабана. Не хочу сама себя хвалить, но зрительная память меня никогда не подводила. Так было и в молодости, и даже по сей день.

Еще раз внимательно изучив поляну и увидев перед собой большой развесистый вяз, я, наконец, вспомнила, что именно его проезжала, когда гналась вслед за борзыми. Значит, ехать нужно туда. Я тихонько тронула ногой свою лошадь, и она, полностью повинуясь моим движениям, двинулась вперед неспешной рысью.

То и дело задевая головой ветки деревьев, я уже в который раз ругала себя, что не захватила с собой факела. Возможно, это объяснялось моим взбудораженным состоянием, так как, кроме седла, оставшегося на месте гибели Долинского-старшего, я больше ни о чем и думать не могла.

Не знаю, что б я делала в этой кромешной тьме, но, к счастью, через несколько минут из-за тучек, нависших над лесом, выглянула полная круглая луна, озарив все вокруг мягким серебристым светом. Как счастлива я была в тот момент! Теперь ехать было вовсе не страшно, и к тому же я прекрасно видела дорогу.

Вскоре я добралась до того места, где собаки потеряли след. Значит, ехать оставалось совсем недолго. Я сильнее вдавила ногами в бока моей лошади, заставляя ее скакать быстрее.

Мы проехали всего несколько метров, как вдруг лошадка моя дико заржала и внезапно встала на дыбы. Как испугалась я в тот момент! В одно мгновение перед моим взором пронеслась картина вылетающего из седла своей лошади Федора Степановича. В голове моей стало ясно и совершенно пусто, как в опорожненной бочке. Я изо всех сил приникла к шее животного и крепко вцепилась в мохнатую гриву. Вот именно это столь быстрое движение и спасло мою жизнь.

Лошадь вернулась в свое прежнее положение, но ехать дальше отказывалась. Сколько я ни била ногами по ее бокам, лошадка продолжала упрямо стоять на месте, и лишь изредка недовольно всхрапывала.

После нескольких неудачных попыток заставить животное ехать дальше мне ничего больше не оставалось, кроме как спешиться и осмотреть местность в поисках того, что так сильно напугало мою лошадку.

В панике я не сразу обнаружила, что полянка, на которой я оказалась, и есть та самая, где еще сегодня утром произошла ужасная трагедия, приведшая Федора Степановича Долинского к такому трагическому концу. К тому же моя лошадь точно так же испугалась чего-то, как и лошадь Долинского.

Подобная догадка заставила меня снова подойти к моей все еще стоящей на одном месте лошадке. Перво-наперво я погладила животное по гладкой морде, уговаривая его не бояться, затем, схватив лошадь за гриву, отвела ее чуть в сторону, так как вперед она идти отказывалась. Когда место было расчищено, я уже без всякой боязни могла приступить к тщательному осмотру поляны.

Усевшись на корточки, я принялась осторожно ощупывать руками землю. Постепенно я пробиралась все дальше и дальше. Наконец, я нащупала в земле небольшое углубление. Но это нисколько не остановило моего любопытства. Я продолжала шарить руками по земле. И вдруг я нащупала рукой что-то мягкое и в то же время жесткое, похожее на шкуру животного. От неожиданности я отпрянула в сторону. И тут внезапно до меня донесся жуткий запах разлагающегося тела. Первой мыслью, которая тут же привела меня в ужас, была та, что я нашла чьей-то труп.

Любая здравомыслящая дама на моем месте тут же убежала бы прочь от этого места. Любая, но ни в коем случае не я. Хотя в первую минуту, признаюсь честно, меня охватил страх, который, впрочем, уже в следующее мгновение уступил место безграничному моему любопытству.

Однако на всякий случай я решила принять хоть какие-то меры, чтобы обезопасить себя от различных неожиданностей. Я подбежала к ближайшему дереву, с великим трудом оторвала от него большую сухую ветку в виде рогатины и вернулась к месту своей неожиданной находки. Я ткнула палкой в низинку и почувствовала, как мой шест медленно вошел во что-то мягкое. Тогда я изо всех сил надавила на него и потянула на себя. В следующую минуту я уже вытаскивала на лунный свет огромную темную массу.

Невозможно словами описать испытанный мною ужас, когда в черной куче я разглядела длинную собачью морду с оскаленными зубами и остекленевшими мертвыми глазами. Это был волк. Так вот, значит, почему лошади останавливались в этом месте, почуяв такой страшный для них запах волчатины.

Честно говоря, тогда я даже несколько разочаровалась. Ведь я надеялась найти что-то более страшное и загадочное, чем обыкновенного мертвого волка.

В это время луна уже полностью осветила поляну, на которой от ее сияния стало светло, как днем. Именно тогда в глаза мне (а я все еще продолжала разглядывать мертвую тушу) бросилась раздробленная правая лапа волка. Я наклонилась и увидела, что в серой шкуре виднеется уже запекшаяся кровь.

В следующую секунду в голову мою закралось совершенно нелепое на первый взгляд подозрение, и я поспешила как можно скорее разрешить его.

Превозмогая отвращение от издающего смрадный запах мертвого волка, я принялась более внимательно разглядывать тушу. Осмотр шкуры не дал мне никакой новой информации. Тогда я снова взялась за рогатину, подоткнула ее под мертвое тело и перевернула его. До сих пор, вспоминая те события, я не перестаю удивляться неизвестно откуда взявшейся у меня смелости, чтобы возиться с мертвечиной.

Вот видите, дорогой читатель, в который раз подтверждается поразительная неординарность поступков моей бабушки.

Исключительная женщина. Естественно, это мое субъективное мнение. Но, насколько помнит читатель, я не особенно часто хвалил свою родственницу. Однако эта ситуация, возможно, и приукрашенная различными эпитетами, вызвала во мне искреннее восхищение. Молодая женщина ночью в лесу, сама эта обстановка уже навевает ужас, не говоря о страшной находке. Хотя я более чем уверен, что Катенька жутко напугалась в тот момент, но по каким-то причинам не захотела в этом признаться.

Однако мои впечатления – они и останутся моими. А роман требует продолжения.

Но вернемся к той страшной ночи. Итак, я перевернула волка, и в следующую секунду возникшее у меня подозрение было полностью оправдано. Дело в том, что левое ухо мертвой твари было полностью раздробленно, а рядом с рваной раной в шкуре на виске виднелись два довольно внушительных размеров отверстия с запекшейся, как и на лапе, кровью. Кто-то убил этого волка, предварительно заманив его в капкан. И именно этот кто-то не забрал мертвую тварь, а притащил ее сюда, следуя только ему известному черному умыслу, ведь ни один уважающий себя охотник не бросил бы добытый им трофей просто так.

Эта догадка настолько поразила меня, что я развернулась и впопыхах бросилась назад, к своей лошади, мечтая о том, чтобы поскорее добраться до дома и рассказать о моем ночном путешествии Шурочке.

Однако до лошади мне добежать не удалось. Я обо что-то споткнулась и упала на землю. Благо при падении я не ушиблась и даже не подвернула ногу. Поэтому уже через несколько мгновений я встала и оглянулась, чтобы посмотреть на причину моего падения. Причиной этой оказалось то самое седло, ради которого, собственно, я и явилась в лес. Приняв единственное в такой ситуации верное решение, я схватила седло и снова побежала туда, где оставила привязанной к дереву свою лошадь.

Когда я принялась отвязывать лошадь, мне вдруг в голову пришла замечательная идея. Вдоволь наездившись на неоседланной лошади, мне уже больше не хотелось испытывать столь сомнительного удовольствия. К тому же если учесть, что теперь седло находилось прямо у меня в руках, и было бы глупо не применить его для собственного же удобства. Я водрузила седло на спину моей лошадки, но закрепить его мне так и не удалось, ремень подпруги был порван. По крайней мере, сначала я подумала, что он порван. Однако края в том месте, где подпруга порвалась, были совершенно ровными, как будто подрезанными.

Да, дорогие читатели, теперь вы можете понять мое тогдашнее состояние, когда перед моим взором открылась страшная тайна. Смерть Федора Долинского – не несчастный случай, а намеренное, прекрасно спланированное убийство. Волк в низине, подрезанная подпруга – все это сходилось один к одному, словно маленькие стеклярусы, складывающиеся в жуткую картинку придуманной кем-то, дьявольски настроенным, мозаики.

Оставалось непонятным только одно: откуда убийца знал, что Федор Степанович поедет именно по этой тропинке. К тому же я вовсе не была уверена, что намеченной жертвой был именно Долинский-старший. В голове моей все перемешалось.

Лошадка моя как-то дернулась и тихонько заржала. Я быстро взобралась на нее, прихватив с собой перерезанное седло, и, стукнув животное в мягкий живот, поскакала назад, к усадьбе.

Думать ни о чем не хотелось, но настойчивые, словно прилипчивые мухи, мысли все равно продолжали лезть в мою разгоряченную голову. Перед моими глазами всплывали картины виденных мною ссор Долинского-старшего и его племянника, затем странные обращенные ко мне слова Федора Степановича о том, чтобы позаботиться о Соне. Значит, он предчувствовал свою скорую гибель. Но откуда он мог это знать? Может быть, он знал, что кто-то желает его смерти, а он не способен был даже защитить себя. А если убийца всегда был рядом с ним, если это был его племянник? Но ведь Федор Степанович сам сказал мне, что Алексей вовсе ни при чем в его неудачах. Чем больше я думала обо всем этом, тем страшнее мне становилось.

Подозревать Алексея Долинского я никак не могла, ведь доказательств у меня не было. Да, они ссорились, но в каждой семье бывают ссоры, однако из-за них родственники не убивают друг друга. К тому же я собственными глазами видела, как плакал Алексей, узнав о смерти дяди.

Такие мысли проносились в моем мозгу, пока я добиралась до усадьбы Долинских. В доме было тихо, окно горело только в гостевой, да и то свет был тусклым. Я спешилась, тихо отвела лошадь обратно в конюшню и, спрятав рваное седло в ворохе соломы, поспешила в свою комнату.

Однако не успела я войти, как в коридоре показался Алексей Долинский. Он медленно шествовал прямо мне навстречу, понуро опустив голову. Большое горе было написано на его лице. В ту минуту мне стало очень жаль его, на какое-то время я даже забыла испытываемую к нему прежде неприязнь.

– А, Катерина Алексеевна, – заметив меня, проговорил Долинский-младший. – Вам тоже не спится в столь поздний час?

Я кивнула, изо всех сил напрягая мозг и стараясь понять, к чему клонит мой собеседник.

– Не хотите ли кофею откушать? – спросил молодой человек. – Я как раз приказал Гавриле приготовить мне чашечку.

Тон его был настолько жалким, что у меня не хватило сил отказаться, и я приняла приглашение. Алексей слабо улыбнулся и направился в столовую. Я последовала за ним.

– Знаете, – проговорил Долинский, усаживаясь за стол. – Я всегда думал о том, почему люди не умеют ценить то, что у них есть, пока этого не потеряют.

– О чем это вы, сударь? – удивилась я, пытаясь понять, к чему клонит мой собеседник.

– Понимаете, в последнее время мы так часто ссорились с дядей. Как много бы я отдал, чтобы сейчас хоть на мгновение вернуть его обратно и успеть попросить у него прощения за все, что было между нами, – на глазах его выступили непрошенные слезы.

Такое поведение настолько растрогало мое сердце, что я поспешила немного успокоить Алексея.

– Не переживайте, со всеми нами случаются ошибки. Не корите себя, – я старалась говорить как можно мягче. – Я уверена, что Федор Степанович еще до своей смерти простил вас, ведь он на некоторое время все же приходил в сознание.

В этот момент появился Гаврила, неся в руках поднос с кофейником и одной чашкой. По приказу Алексея слуга быстро сходил на кухню за второй чашкой, а затем немедленно удалился, снова оставив нас наедине.

– До сих пор не могу понять, чего испугалась лошадь дяденьки, – продолжал говорить Долинский-младший. – Может быть, она учуяла что-то или кого-то? – у меня постепенно складывалось впечатление, что мой собеседник уже забыл о моем присутствии и начал рассуждать сам с собой.

При виде этой картины в мое сердце начало закрадываться сострадание к убитому горем племяннику погибшего Федора Степановича. Тогда мне показалось глупым, что я могла подозревать его в убийстве собственного дяди.

– Послушайте, не было ли у вашего дяди врагов? – осторожно задала я вопрос, прерывая рассуждения собеседника.

– Федор Степанович был добрейшей души человек, какие могли быть у него враги? – искренне удивился Алексей, устало махнув рукой, и вдруг в упор взглянул на меня. – А почему вы спрашиваете? Неужели вы думаете…

– Я ничего не думаю, – перебила я, однако по выражению лица Долинского я поняла, что он мне нисколько не поверил. – А можно узнать, почему вы ссорились с Федором Степановичем?

– Позвольте, – Алексей был искренне удивлен, или скорее, даже возмущен моим вопросом. – Вы решили устроить мне допрос?

– Ни в коем случае, – отрицательно покачала я головой. – Извините, но я действительно не имела права задавать столь бесцеремонные вопросы.

Алексей замолчал, потом встал и начал мерить шагами комнату.

Я продолжала сидеть на месте и не спеша пить свой кофе. Я ждала, так как чувствовала, что Долинский намерен мне сказать что-то очень важное. И предчувствия меня не обманули. Алексей внезапно остановился и уселся на свой стул.

– Это семейная тайна, но теперь уже не имеет смысла скрывать ее перед вами, так как за те несколько дней, что вы пробыли у нас, вы стали ближе любой родственницы и мне, и моей кузине. Софья Федоровна ждет ребенка, – выпалил он.

– Неужели, – я как можно правдоподобнее постаралась изобразить на своем лице величайшее изумление, так как признаваться в том, что я знаю эту «семейную тайну», мне не хотелось.

– Да, она ждет ребенка, – повторил Долинский. – Не спрашивайте меня, кто отец этого ребенка, я не знаю его, и это даже хорошо, так как он отказался жениться на Сонечке. Однако я был представлен другу этого, мягко говоря, нечистоплотного человека, князю Артемию Валерьевичу Бушкову. Именно он предложил Софье Федоровне скрыть позор и выйти за него замуж.

– Так это же прекрасно, – проговорила я, заранее уже зная, какой за этим последует ответ.

– Да, но и Бушков скрылся. Вот уже несколько недель он не появляется в этом доме, хотя раньше, по словам Сони, не проходило и дня, чтобы он не наведывался в Воскресенское, – Алексей замолчал, стараясь собраться с мыслями.

– Может быть, он болен? – я старалась говорить как можно безразличнее.

– Вряд ли. Но вернемся к тому, с чего начинали. Так вот, после того как Бушков исчез, а время, как вы сами понимаете, в сонечкином положении не терпит, я предложил дяде себя в качестве жениха моей кузины, потому что, признаюсь честно, я люблю Соню и мечтаю, чтобы она стала моей женой. Однако дядя воспротивился этому, он всегда был против внутрисемейных браков. Мы начали ссориться. Я пытался доказать, что наш с Соней брак будет единственным разумным решением в сложившейся ситуации. К тому же в этом случае позор, которому была подвержена Софья Федоровна, навсегда бы остался нашей семейной тайной, и никто никогда не узнал бы о нем. Признаюсь, наши ссоры порой доходили до непозволительной между родственниками брани. Один раз, теперь я вспоминаю это с большим стыдом, я чуть не ударил его. Да вы же сами, наверное, помните, ведь вы пришли тогда в гостевую.

Я кивнула, всей душой желая, чтобы мой собеседник выговорился передо мною, излил все, что накипело в его измученной душе. Почему-то в тот момент мне на ум пришли строки так любимого мною Михаила Юрьевича Лермонтова, которые, как мне казалось, вполне подходят к состоянию Алексея Долинского. А строки эти вот какие:

 
Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
 

Вот видите, уважаемый читатель. Даже будучи сыщиком, моя тетушка все равно оставалась женщиной в полном смысле этого понятия. А, как известно, сердце женщины в безграничной мере подвержено жалости и состраданию, особенно когда этого сострадания ждет молодой мужчина.

Я прервал повествование по той простой причине, что далее в романе родственницы идет добрый десяток страниц, на которых на французском и английском языках следуют философские размышления об отношениях между людьми, разбирается такое странное и в то же время прекрасное чувство человеческой души, как любовь. Но, позвольте, если бы я предоставил все это уважаемому читателю, то книга эта стала бы весьма похожа на какой-нибудь любовный французский роман девятнадцатого века, а это не вполне вписывается в общий стиль романа. Поэтому я пропускаю упомянутые выше страницы и продолжаю дальше.

После признания Алексея Долинского сердце мое прониклось к нему жалостью. Теперь я уже сама не могла поверить в то, что раньше подозревала этого несчастного человека в убийстве своего собственного дяди. Я поверила ему, мало того, я решила рассказать о своих подозрениях, касающихся смерти Федора Долинского.

– Мне кажется, ваш дядя умер не из-за несчастного случая, – осторожно начала я.

– Что? – Алексей посмотрел мне прямо в глаза, в которых было полное недоумение. – Что вы хотите этим сказать?

И тут я одним махом, как на духу, выложила ему и про свое ночное путешествие на поляну, и про мертвого волка в низине, и про подрезанное и найденное мною седло, на котором отправился на охоту Долинский-старший.

Пока я говорила, лицо Алексея принимало все более изумленное выражение.

– Боже мой, – простонал он, когда я, наконец, умолкла. – Да кому же на самом деле понадобилось убивать дядю?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Однако согласитесь, ведь если убийца подложил мертвого волка, чтобы испугать лошадь, значит, он точно знал весь путь, который должен был быть проделан во время охоты.

– Верно, – задумчиво пробормотал мой собеседник. – Позвольте, но тогда убийца все это время находился поблизости. Но кто же он? Стоп. У вас не вызывает подозрений некоторое обстоятельство?

– Какое? – поинтересовалась я.

– Почему так внезапно уехал Евгений Александрович Мохов?

При этих словах я вспомнила содержание записки, оставленной Моховым, которая немало удивила нас всех в момент ее получения. А затем в памяти всплыл разговор накануне охоты, когда все гости и домочадцы собрались в гостевой. Ведь тогда Мохов говорил, о несчастном случае, происшедшим с ним на охоте. И рассказ это вполне можно было принять за скрытую угрозу.

– Вы думаете, что Евгений Александрович подстроил убийство вашего дяди? – спросила я своего собеседника.

– Я ничего не думаю, и упаси бог кого-то подозревать в таком смертном грехе, – испуганно откликнулся Долинский. – Но дяденька долго сомневался, прежде чем пригласить к себе Мохова.

– Можно узнать, почему? – меня все больше и больше охватывало любопытство.

– Честно говоря, дядя, как я ни старался узнать, так ничего мне и не рассказал. Хотя из его немногочисленных фраз я все же догадался, что между ними существовала какая-то давняя вражда, и это очень угнетало Федора Степановича. Он всей душой желал помириться с Евгением Александровичем, потому и пригласил его к себе, как только появилась для этого возможность.

– А где он живет, этот Мохов? – мне просто необходимо было это узнать, так как в моей голове уже зрел план поимки преступника.

– Признаться, не знаю этого точно, но по-моему, где-то ближе к Вольску, на другом берегу Терешки. Помилуйте, Катерина Алексеевна, уж не собираетесь ли вы ехать туда?

– Нет, нет, – поспешила я заверить собеседника. – Но ведь можно было бы послать туда полицию.

– Да никто в полиции нам не поверит, ведь у нас нет никаких доказательств.

Я подумала и рассудила, что слова Алексея не лишены здравого смысла. Действительно, ведь мы не можем предоставить полиции ни одной улики, чтобы арестовать Мохова. Значит, придется все-таки съездить в имение Евгения Александровича и самой во всем разобраться. Однако я решила не распространяться Долинскому о своих планах и до поры до времени держать их в тайне.

Уже занимался рассвет, когда мы с Алексеем Долинским расстались и отправились по своим комнатам, чтобы хоть немного отдохнуть перед предстоящими похоронами Федора Долинского.