Текст книги "Добровинская галерея"

Александр Добровинский
Добровинская галерея

© А. Добровинский

© ООО «Издательство АСТ», оформление

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

ПредУсловие

Не судите строго…

Писать я начал очень давно. Первый рассказ был короткий и сопровождался иллюстрацией. Рисунок где-то затерялся, что само по себе очень жаль, а вот текст я помню наизусть: «МАМА – БАБА». Автору было пять лет.

Посмотрев на рассказ и на рисунок, дедушка сказал: «Молодец. Стопроцентное попадание. Написано и изображено с большим юмором».

В семье открылась дискуссия на тему: «Где ребенок видел работы кубистического периода Пабло Пикассо, и есть ли в разбросанных кляксах влияние Кандинского?»

Мама посмотрела на свой портрет еще раз и, в конце концов, сказала: «Знаешь, Саша, художник из тебя не выйдет. Ты лучше пиши».

И пообещала за это строго не наказывать. Задатки адвоката сработали, и я задал сакраментальный вопрос: «Если строго не судить, то и наказывать строго нельзя?»

С тех пор согласно этой сентенции и пишу.

Одесский юмор с московским акцентом

Все мои многочисленные родственники нашей некогда огромной семьи постоянно шутили. Или так разговаривали. Я до сих пор не могу разобраться.

Вот только несколько примеров из моего детства.

• Идет дождь. Поздняя московская осень. Бабушка со вздохом роняет: «В такую погоду хорошо поспать. С приличным человеком… Вот, например, у меня никогда не было романа с кем-либо дворянского происхождения…» Дедушка: «Сашенька! Сходи, пожалуйста, вниз за дворником Рашидом. А я через час закончу статью про этот дурацкий “гамма-глобулин” и подмету за него в подворотне».

• Мама с подругой меряют что-то принесенное спекулянтами нам домой. Подруга: «Люсенька! Мне идет эта кофточка?» Мама: «Лена! С твоими сиськами кофточка не то что тебе идет, она просто на тебя наезжает…»

Но самое главное, что я унаследовал от них, – это умение и желание посмеяться над самим собой. Если ты можешь себе это позволить, тебе не страшен целый мир.

Когда у дедушки что-то не получалось, он всегда сам себе говорил: «Я полный кретин: я просто итальянский маркиз!» Как-то я уже более-менее взрослым попросил его расшифровать мне эту загадку. Оказалось, что в юном возрасте он с родителями путешествовал по Италии. Конечно, до революции. В великой Флоренции гид показывал путешественникам из России достопримечательности. Мой будущий дед: «Папа! Давай у нас в Одессе построим такой же красивый дом!» Отец сыну: «Вырастешь – построишь сам. Здесь уже все про хозяина написано…» Надпись на доме для одесситов была значимая: «Вилла маркиза дель Поццо». Мои дети, еще не зная этой истории, так с детства и повторяют: «Мало того, что Он поц, так он еще и маркиз…»

«Поц» на идиш – очень некрасивое слово. Забудьте…

Правда, только Правда, и ничего, кроме Правды?

Я всегда пишу только о том, что прожил, увидел и потрогал. Или подумал… Моих читателей часто интересует, сколько в рассказах фантазии и сколько правды. Отвечу точно, не кривя душой ни моей, ни моих персонажей, но опять с одесским акцентом: «А вам как бы хотелось?» Но лучше всего прочтите рассказ, который так и называется «Правда, только Правда и ничего, кроме Правды». Все поймете.

Просто все, что происходит вокруг, люди видят через свою призму. А я, по довольно точному определению моей любимой, вижу все «через клизму». Может быть, потому, что я адвокат, И все вижу через… профессию.

«Татлер» и Ксения

Я бы и не думал писать рассказы, а тем более печатать их, если бы ни одна замечательная женщина – редактор журнала «Татлер» Ксения Соловьева. Наверное, на уровне женско-кошачьей интуиции она первый раз попросила меня написать что-нибудь интересное на тему «Дети и Деньги». Получилось. Так и стал согласно «Татлеру» их любимым автором. Мы даже в чем-то за эти годы сроднились, что ли… Как-то пропустил один журнальный месяц. Занят был очень. Друзья и знакомые обзвонились. Что случилось? Не может быть? Вы расстались? Я отшучивался. Говорил, что перешел в журнал «Тайны садоводства и проктологии». Не верили. Ругались. Требовали. И опять ругались. Больше не пропускаю… Пишу каждый месяц.

Теперь вот Ксении Соловьевой я обязан огромным удовольствием, которое получаю, видя отзывы моих читателей. Без Нее и «Татлера» не было бы и этой книги.

Любовь

Все, что я делаю, все, что я пишу, посвящено Ей. Моей любимой. Единственной. Той, которая подарила мне детей и, самое главное, чувство в жизни. Той, которая все эти рассказы читает и, несмотря на это, по-прежнему меня любит. Мало этого, Она терпит вопросы всех друзей и знакомых. И только иногда укоризненно смотрит. Смотрит ужасно. Лучше б орала. А Она только смотрит. Может быть, поэтому я ее так люблю?

Автобиодобавка

Некоторое время назад меня попросили написать биографию. Начал писать по классическим канонам. Стало скучно так, что даже Джессика, почувствовав неладное, спрыгнула с моих колен и куда-то ушла по своим собачьим делам. Я осознал свою ошибку и переписал так, как должен был бы сделать с самого начала.

Александр Андреевич Добровинский

Адвокат, Коллекционер, Писатель, Радиоведущий, Публицист, Муж, Отец, Гольфист, Актер Кино, Меценат и Путешественник, Гурман и Модник.

Москвич во втором поколении, хотя прожил полжизни за границей:

Париж и Сан-Тропе, Нью-Йорк, Люксембург, Женева.

Свободно владеет несколькими европейскими языками, но, что более важно, изучил культуру каждой страны проживания.

Считает, что самое главное в нашем Мире – это ЛЮБОВЬ.

А самое приятное время – это то, которое ты проводишь с людьми: лежа, стоя, сидя или даже в движении.

Старший Партнер Московской коллегии адвокатов (имени себя самого) «Александр Добровинский и Партнеры».

Известен в стране как главный специалист по трудным разводам. Хотя коллегия в общей сложности осуществила более 1200 разводов, а поженила (брачный контракт) около 4500 пар. Остальное население страны пока остается в виде потенциальных клиентов.

Образование: Юридическое и Экономическое. Кандидат Юридических Наук.

Кроме этого, за плечами – Бизнес-школа INSEAD во Франции.

Награжден Орденом Звезды Президента Италии (один из главных орденов страны) за открытие в культурологии XX века.

Действительно, собрал коллекцию, систематизировал, написал книгу и издал ее на русском и английском языках о так называемой Красной Иконе или АГИТЛАКе, что стало открытием в истории и культурологии прошлого века.

Автор нескольких книг и монографий.

Другая коллекция – фарфора выставлялась в ГМИИ им. Пушкина в пяти залах в течение полугода в 1996–1997 годах. Всего в собрании 18 различных коллекций или, языком музейных работников, более 40 000 единиц хранения.

Ведет семинары и читает лекции.

Последние увлечения:

• советский кино– и рекламный плакат 20–30-х годов

• работа над архивом Любови Орловой и Григория Александрова, создание частного музея их жизни и творчества

• совместно с Юлией Аршавиной-Барановской пытается изменить законодательство и более-менее приравнять сожительство к официальному браку, так как считает, что это правильно и честно.

Не любит политику.

Очень любит жизнь.

P. S. Через минуту после того, как я дописал последний абзац, вернулась Джессика.

Москва, 2014

Товар не продается

Он зашел в переговорную, и в ней стало сразу как-то тесно и душно.

Несмотря на то что клиент был нефтяником, от него совсем не пахло бензином, а скорее застоявшимся потом, уютно спящим под одеколоном Армани.

Нехотя проглотив запрет на курение, Сергей приступил к делу. Развод. С женой двадцать лет с института. Есть новое слегка беременное молодое существо. Двое детей. Больше двух-трех миллионов не даст. Не фига баловать. Да, евро. До офошоров не доберется. Детей с одной стороны надо бы забрать, а с другой? Дачу, квартиру, цацки ей, а остальное… Нет, все-таки детей ей.

Тихим шуршунчиком отъехала в сторону дверь, и к нам, чуть покачиваясь, вошел или скорее вплыл поднос на руках у новой секретарши. Ее история началась вчера поздно вечером.

Маша, любимая помощница Маша, та, на которую можно всегда положиться, должна была срочно уехать. Маме стало плохо, и ухаживать за ней было некому. Вечерний поезд увез Машуню в Питер известно когда, но неизвестно на сколько. Маша не могла меня бросить просто так на произвол клиентов. Ее коллега Оксана (Оксик) никогда бы не справилась одна. Кофе, звонки, план на неделю, почта, приглашения, журналисты и прочие кровососущие. Нет, одного человека на этом месте можно только похоронить. И то быстро, по системе «фаст фуд». Так вот, Машуня перед отъездом сказала, обнимая своего босса: «Я попросила свою подругу меня заменить на несколько дней. Она умненькая, и ей сейчас очень нужно хоть где-то поработать. Ира. Прийдет утром».

Когда поднос перешел из воздушного состояния в настольное, мы увидели абсолютно запрещенные в офисе джинсы на высоких каблуках и синий свитер под цвет глаз.

Ирина была удивительно хорошо сложена. Все три вещи, которые, по идее, надо было с нее немедленно снять (этикет адвокатского бюро, не подумайте чего другого), находились под вызывающе милой головой с огромной копной темно-рыжих волос.

После раздачи кофе и воды джинсы повернулись реверсом, а затем удалились из переговорной, оставив в эфире напряженную паузу. Мы еще секунд сорок посмотрели молча на закрытую Ирой дверь, и наконец нефтемэн зафонтанировал из верхней скважины: «А кроме того, я подумал, что нашей добывающей компании вообще необходимо сотрудничество с вашей коллегией. Близкое. Здесь и в Нижнем Вартовске. Я уверен, что мы договоримся».

Я назвал сумму. Фонтан верхней скважины как-то поперхнулся. «В месяц, – добавил я. – И за полгода вперед…»

Скважина еще раз забулькала, но в конце концов сдалась. «К пяти часам сумма будет на счету. Но мне хотелось бы Вас пригласить сегодня на ужин. Я иду на благотворительный бал с ужином и с аукционом. Отметим, так сказать. И секретаршу вот эту возьмите с собой…, пожалуйста. Если, конечно, Вы сами не… ну понимаете…» Я понимал. Это я иногда делаю вид тормоза, а так я сообразительный. Мы довольно быстро распрощались, и к вечеру я получил приглашения на бал «блек тай» и сообщение испуганной бухгалтерии о том, что нам в банк упал то ли годовой бюджет Анголы, то ли внешний долг Израиля.

Я собрался с силами довольно быстро. Часа за два. Наконец она сама зашла с какими-то бумагами. Я начал блеять что-то невнятное и объяснял, заикаясь, ситуацию. Рыжая кучерявка смотрела на меня в упор с легкой улыбкой. Я уставился на нее сентиметров на тридцать ниже упора, и от того, во что я уставился, мне было опять не по себе, хоть взгляд и раздвоился по естественным и довольно выдающимся причинам. Я нес какую-то пургу про постоянное место ассистентки, большую зарплату, трудности в мировой экономике и кипрский кризис.

«Есть несколько сложностей», – заметила мне секретарша на выдане.

«Во-первых, у меня маленький ребенок дома, но с этим я могу справиться. Мама посидит. Мужа нет. Так что проблем никаких не возникнет. Мне действительно нужна постоянная работа. И потом, во-вторых, я должна понимать: с Вашим клиентом надо сразу спать или голову ему морочить? А если не сразу, то когда? Кроме того, я далеко живу». Заикаясь и краснея, я говорил, что у нас свободная страна, что Ира меня не так поняла, что это всего лишь дружеский ужин и т. д. Улыбка будущей ассистентки переросла из саркастической в сардоническую. Мне плохело со скоростью Шумахера из формулы Один.

К половине восьмого мой водитель поднял Ирину в нашу квартиру. Она чуть накрасилась и сменила туфли. Джинсы и свитер боязливо прижимались к хозяйкиному телу в ожидании фейс контроля на грядущем балу. Выяснилось, что вечерних платьев у секретарши никогда не было…

Я решил, что так дело не пойдет, и мы направились ко мне в спальню, а через нее в гардеробную. Идея была проста. Любимая в деловой поездке то ли в Милане, то ли в Париже. Размер более менее тот же. В крайнем случае старушка Дианочка фон Фюрстенберг со своими халатами выручит. Вот, оказывается, чем хороши платья на «запашку», или как они там называются. Вытащив из гардероба три-четыре того, что мне показалось удобоваримым к месту и действию, я обернулся и заметил краем глаза, что Ира стаскивает с себя свитер. С нижним бельем в стране, видно, был такой же неурожай, как и с вечерними платьями. Края глаза оказалось мало, и я помог младшему персоналу руками. Чтоб не испортить прическу. Дальше… или надо было уже оставаться в спальне и никуда не идти до утра, или сделать над собой усилие и сказать: «Померяйте вот это. Наденьте, что вам понравится, и пойдем». Я выбрал второе, положил на кровать несколько сумочек «a sortie» и ушел смотреть телевизор в гостиную.

Через пять минут туда пришла горничная вместе со своим оторопевшим украинским видом и сказала, что видела (какой кошмар!) в нашей спальне голую девушку. Я успокоил ее, сказав, что это моя новая секретарша, мы идем на бал и ей нечего надеть. Поэтому я привел ее домой надеть на нее платье жены, пока той нет в Москве. Ничего страшного – это по работе. Так надо. Все для людей. Адвокат все-таки я или кто? В общем, всю правду.

Горничная как-то сразу скукожилась и сжалась на глазах, напомнив мне некую часть меня самого, когда я влезаю в ледяную купель после горячей сауны. Почему благотворительный бал так повлиял на эту дуру, я понять так и не смог и не успел, так как в этот момент вошла в гостиную сама секретарша. Она была молода и хороша одновременно. До противности. Почему-то вспоминалась дедушкина одесская шутка: «Понравилась чужая жена? Не вздумай думать! Лучше немедленно возьми себя в руку!»

Что-то было эксплуатационно-интригующее в том, что мое любимое платье облеглось на новом теле, а на шее блистало колье имени бывшего клиента – сенатора. Вернее имени его бывших денег. В животе появилась легкая щекотка.

Мне захотелось тут же потрогать знакомую ткань и норковую накидку, но было как-то неловко опаздывать на аукцион.

– Могу Вам предложить чай, кофе, что-нибудь еще, или лучше потом? – в свою очередь, зазвездила горничная.

Я оставил идиотское «потом» на потом, и мы поехали на Тверскую в «Риц».

На балу нефтяник пил шампанское, мило прикрывая ладошкой гланды во время раскатистой сибирской рыготки de la part de «Вдова Клико», балагурил, вспоминая свою армейскую жизнь в городе Ковров и какого-то старшину Тараса Замудейло с Западной Украины, которого мучали на плацу газы, а также постоянно задавал мне два вопроса: получил ли я деньги, и много ли у меня таких клиентов, как он?

На аукционе им был приобретен «ваучер» на три дня в суперотеле на Багамах, который он широким жестом подарил моему секретарю. Секретарше ваучер был необходим, как проктологу курс повышения квалификации по удалению зубов. Подарок сопровождала шутка на тему, что если «Ирка будет себя хорошо вести, то он, может быть, и билеты оплатит себе и ей. Но их вот надо будет заслужить…». Юмореска вызвала бурю положительных эмоций у всех нефтяных и газовых коллег, сидящих за столом, и посему явно удалась. Устрицы были свежие, но меня все-таки чуть-чуть тошнило.

Секретарь, я и наш, можно сказать, клиент вышли из зала около одиннадцати вечера. «Ну мы, пожалуй, останемся в «Рице», – сказал Сергей. – Время позднее, куда переться домой в эту сраную Жуковку. Правда, Ирочка? Если, конечно, Александр Андреевич не возражает».

Я не возражал. Дело молодое. И весна в разгаре.

Мы попрощались, и они пошли по направлению к ресепшен оформлять «номера». Я достал телефон и сказал Игорю, чтобы тот подъезжал. У стойки консьержа нефтяник заполнял какую-то анкету, а Она… Она смотрела на меня вполоборота с едва заметной улыбкой или без нее, издали мне, очкарику, было не понятно.

Как и за какое время я прошел эти тридцать метров, я уже не помню. От неожиданности Он обернулся ко мне, слегка подняв насыщенную углеводородом бровь.

– Ирина не останется с Вами, Сергей Николаевич, у нас завтра трудный день. Я потом все объясню. Если захотите слушать…

Почти полубегом мы выскочили из гостиницы. Игорь уже стоял у входа и держал открытую дверь для дамы.

– Вы, наверное, вспомнили, что нужно до приезда жены забрать у меня платье, накидку, сумку и драгоценности? – смеющимися полумесяцами глазами спросила секретарша.

– Да, – ответил я. – Раздевайся. Прямо здесь. В машине. И напомни мне завтра утром, чтобы я отправил деньги Сергею Николаевичу обратно на его счет: с пометкой «Ошибочный платеж».

– Напомню, – сказала рыжая Ира. И положив голову на смокинговое плечо, зачем-то поцеловала мне руку.

В зеркальце заднего вида я увидел улыбающиеся и почему-то счастливые глаза своего водителя.

* * *

Жена дочитала рассказ и неожиданно спросила, правда ли все это.

– Нет, конечно, ты же знаешь, я все придумываю. Просто рассказ. Просто вспомнил какой-то старый французский фильм. Навеяло. Захотелось написать. Написал. Не обращай внимания.

– А ты не можешь писать от третьего лица? Или про животных? Как Бианки. У тебя получится. Я знаю. А то все думают какую-то ерунду. Я-то тебе верю, что ты все придумываешь, а вот читатели…

Я пообещал написать в ближайшее время, как Бианки, про развод и алименты у бегемотов и уехал в офис.

Секретарша Надя зашла с докладом и чашкой кофе в кабинет через десять минут после моего явления адвокатскому народу.

– … И еще, – сказала Надежда, – недавно звонила ваша супруга. Интересовалась, как давно я у вас работаю, и почему-то какого цвета у меня волосы. Ваша жена… Она такая милая…

«Tatler», июль 2013

Два часа в отеле Hilton

«… любая человеческая книга кулинарных рецептов начинается с какого-нибудь рецепта. Ну что-то такое: “Возьмите килограмм яблок, полкило муки…” Румынская книга о вкусной и здоровой пище стартует по-особому: “Прежде всего надо украсть кастрюлю и на всякий случай сковородку…”»

Я вспомнил мамины слова, когда окончились переговоры первого дня между израильтянином из Кишинева и еще одним аферистом из Харькова. Так вот, харьковчанин, от которого тошнило уже по телефону, показался мне легким морским бризом по сравнению с другим джентльменом. К пяти часам я выгнал обоих из гостиницы и с наслаждением заказал себе кофе в баре гостиницы Hilton в Тель-Авиве.

Бар этот считается довольно тусовочным бизнес-местом на побережье. И в этот раз тоже я встретил две статьи «мошенничество в особо крупном», одно «хищение по предварительному сговору группой лиц» и еще пару симпатичных знакомых из Москвы с женами и без. Кофе, закуски и вид на море образовали чудный коктейль. Я постепенно отходил от «милых» клиентов, но в правом полушарии чувствовалось, что туда кто-то или смотрит, или хочет залезть. Я оглянулся. Через три столика от меня сидел лысый слон, который махал, как дворник метелками, своими руками и что-то горячо объяснял собеседнику. Каждый свой взмах человек-гора сопровождал взглядом в мою сторону.

За годы работы публичным лицом я привык к тому, что в разных местах на меня смотрят и посматривают. Я понял лет десять назад, что пришла известность, когда за два часа до посадки, обливаясь потом и ненавистью к аэропорту Бангкока, я держал на руках орущего ребенка, тащил беременный чемодан, чем-то еще придерживал сумку и вдруг почувствовал, что в джинсах что-то вибрирует. В это время меня остановил какой-то «шлемазл» и попросил автограф. Я бросил чемодан, на него – сумку, сверху посадил ноющую зануду и достал телефон.

Звонил Андрюша Малахов из Москвы и приглашал меня сегодня вечером на запись программы «Пусть говорят». У дебила еще к тому же не было ни бумаги, ни ручки, но он продолжал терпеливо ждать, пока я освобожусь, чтобы его придушить…

Лысый посмотрел на меня, улыбнулся и сделал первую попытку привстать.

Третья попытка увенчалась успехом, и слон довольно резво направился прямо к моему столику. Я поднялся в надежде, что у этого мастодонта хватит такта не садиться ко мне и мы разойдемся фразами: «Я вас видел и уважаю» – «Спасибо, я очень тронут».

Однако слонопотам раскинул ручонки и со словами: «Сашико! Генацвали! Шалом, родной!» – попытался меня обнять. Сашико? Последний раз меня так называла танцовщица из ансамбля «Сухишвили–Рамишвили» лет тридцать назад, но шепотом и лежа.

Толстый же говорил громко, не лежал и, при всем моем воображении, на Нино был похож мало.

– Ти знаешь, дядя умер, – сказал незнакомец. – Вернулся домой и через пять лет и как-то совсем умер. Очень переживал, понимаешь?

– Еще бы, – ответил я. – Такой стресс. И что теперь?

– Ну, ми с братом компания расширила. Ми тепер в Тель-Авиве, Иерусалиме, Ашкелоне и Кутаисе. Скоро Зугдиди начнем.

– Зугдиди – это класс! – сказал я, тихо сходя с ума. – А в Кутаисе давно?

– Ну, как этот подонок, я его маму ушел, так ми с братом и зашел. Понимаешь, Сашико?

Надо было срочно выбираться из этого бреда каким-то образом, но незнакомый слон продолжал гнуть свое.

– Я тэбя телевизор часто вижу. Большой стал, молодец, слушай! Ми всегда с братом о тебе так говорили. И дядя тоже так говорил, и жена брата Лола, помнишь? Умер, да!

– Лола тоже умерла? Да что ж за напасть тут у вас без меня, – сказал я с тревожным видом, уже полностью ошизев.

– Не-а, Лола – жив, ти что! Дядя умер. Совсем, да…

Я решил зайти с другой стороны.

– А наших кого-нибудь видишь? – спросил я в надежде на качественный прорыв.

– Не-а. Какой наши? Витя как уехал, потом в Нью-Йорк, так и все, да…

«О! – подумал я. – На горизонте нарисовался некий Виктор…

– А он что делает? В смысле – Витя? С вами?

– Ти что, дядя тогда, когда еще не умер, расстроился так, что совсем расстроился, и больше к этой теме никак, понимаешь?

– Что, совсем? А вы с братом?

– Какой, да? Дядя Борух поэт бил, как Шота Руставели, в душе. И тоже в Израиле, как Шота, умер. Такой грузинский хор в синагога пел, он би услышал, умирать не стал, да. А ми – нет, где ми, где кино-домино, слушай…

Внезапно меня качнуло. Я все вспомнил и сел, вернее, упал в кресло.

– Сашико! Ти что? Воды дать? Да?

…Глаза разбегались по солнечной Круазетт, как у актера Савелия Крамарова. В мои двадцать Канны были как раз тем местом, куда с моими клошарскими финансами ездить было ни к чему. Особенно на кинофестиваль, где в этот год сияли Бельмондо, Делон и Роми Шнайдер. Но еще теплое ВГИКовское прошлое толкало на подвиги, и я таким образом оказался на вилле у какой-то дальней и пожилой (это просто не то слово…) родственницы, правда, в доме для садовника. Бабулька, судя по фотографиям двадцатых–пятидесятых, была очень хороша и ухандокала не одного «садовника», не говоря уже о четырех мужьях… Старушка кормила меня круассанами и рассказывала о своих похождениях, поглядывая на меня через пенсне взглядом заскучавшей по ласкам пумы на пенсии. На второй вечер, чтобы объяснить старушке, что я не пум, шляясь по Круазетт, я познакомился с потрясающей американской фигурой, увековеченной каштановым Гаврошем (модная прическа того сезона) и небесного цвета глазами. Дорис работала помощницей то ли Бетт Дэвис, то ли аналогичной голливудской мумии на этом фестивале и была не занята в основном по ночам. В этот же вечер мы решили устранить эту ошибку, и я привел ее на виллу в домик садовника. Дорочка, как я ее назвал в память прабабушки, быстро разделась в такую жару, скрутила себе джоинт и прилегла на садоводческую кровать. Я от предложения разделить «курятину» отказался под предлогом того, что от этой хрени кашляю, выпил кока-колы, и мы оба забалдели в хлам.

В преддверии большой любви легкий интим перешел в тяжелый секс, нательный католический крест и шестиконечная звезда сплетались как родные, и в результате подданная США ушла от меня в шесть утра под одобрительным взглядом хозяйки дома, подсматривавшей в окно из гостиной.

Чудо случилось после обеда.

Вчерашнее ухаживание в виде пиццы, красного вина, мороженого и такси (все в двух экземплярах) пробило страшную дырку в моем бюджете. В карманах брякала мелкая мелочь и уныло шелестела последняя бумажка в сто жалких франков. Надо было каким-то образом дожить еще четыре дня до даты обратного фиксированного билета, и дожить их желательно вместе с Дорис.

И вдруг около гостиницы Carlton на той самой Круазетт я услышал священный позывной: «Добровинский! Это ты?!»

Клич исходил из нутра моего приятеля по институту, уехавшего в Израиль года за три-четыре до того. Первые полгода Витя Вест писал друзьям довольно регулярно, но потом регулярность куда-то делась, затем исчезла совсем, и мы поняли, что у нашего друга теперь все хорошо. История появления Вити в Каннах была просто прелестна. В Израиле выпускник ВГИКа через какое-то время после переезда нашел богатого человека: грузинского еврея, крупного строителя, который бредил кино и Брижит Бардо. С мировой звездой он мечтал сделать известно что, но неизвестно как, не говоря уже, что непонятно где. Вместо несравненной ББ ему на стройках в свободных и оккупированных зонах попадались то ишаки, то палестинцы, то, на худой конец, верблюды с сабрами. Пара ишаков была, конечно, хороша, но до ББ не дотягивала… Тут и свела судьба Бориса и Виктора. Юный режиссер убедил строителя профинансировать фильм и запустить его на фестиваль в Канны хотя бы вне конкурса. Поездка должна была привести продюсера к телу Бардо и голове Брижит. Фильм получился дешевый, но хороший, и за него было не стыдно. Строитель-романтик помыл шею себе и режиссеру, и тут на его голову свалилась вся семья сестры, эмигрировавшая из Кутаиси. Двух племянников с одной женой, которая, по слухам, еще знала французский, немедленно включили в делегацию, перелетавшую Средиземное море. Остановилась вся эта бригада в гостинице Carlton, около которой мы и встретились. После получаса Витиных и моих воспоминаний о Москве и москвичах смышленый Боря, оценив мое финансовое состояние, сделал мне следующее предложение. Я обязуюсь в оставшиеся три дня развлекать двух племянников за его счет и за «серьезный» гонорар, в то время как Тенгизовская жена-переводчик с боссом ищут Брижит, а Витя раздает интервью и вообще звездит.

Старший брат Тенгиз куда-то делся, а я тут же получил на руки младшего в очень интересном виде… Посередине набережной, в вакууме от шарахающейся от него толпы стоял Гоги. Он был одет для майских Канн немного странновато.

Синий шерстяной олимпийский костюм на металлической молнии и с надписью «СССР», лаковые белые туфли с длинным носом и твидовая кепка-аэродром. Все это обмундирование торжественно прилипло с помощью пота «минутка» к голове, ногам и телу прямо перед гостиницей со стороны пляжа. Глядя на этот кутаисский смокинг, мне самому стало безумно жарко, и я предложил спуститься на пляж в полной уверенности, что около воды Гоги все-таки хотя бы частично расчехлится. Однако мои надежды быстро захлебнулись в местном море. Гоги, следуя своей кавказской логике, наклонился к моему московскому эмиграционному уху и шепотом сказал: «Кофта не сниму. Фэстивал. Понимаеш? А я очэн, очэн волосаты».

Я не успел спросить, почему это надо говорить шепотом, в связи с тем, что в этот момент на пляже появилась Дорис.

Надо сказать, что это были первые годы французского пляжного топлеса, который несколько лет назад начала продвигать в общество все та же ББ. Ее первым шагом в этом направлении были знаменитые металлические крышечки от пепси, которые на пляже в Сан-Тропе заменили ей лифчик в положении «загар на спине». С тех пор крышечки до нашего появления с грузинским евреем около французских шезлонгов и матрасов не дожили ни у кого и стали явно архаизмом.

Гоги, увидев голосистую (в смысле топлес) американку, сосредоточился на изучении верхней части туловища девушки посредством тяжелого взгляда черного барана-мериноса на соседскую стриженую овцу.

Мало этого, с парнем начали происходить некие метаморфозы. Глаза стали быстро наливаться коктейлем «Кровавая Мэри», а ноги в лаковых ботинках заскрипели в зыбучих песках каннского пляжа.

– Как его зовут? – неожиданно выхрипел из себя шерстяной олимпийский костюм.

В это время любимая как раз показывала мне полуголых звезд под парасолями во главе с Марчелло Мастроянни.

– Девушку? – на всякий случай переспросил я. – Девушку зовут Дорис.

Услышав свое имя, американка улыбнулась синему чучелу «СССР» и скинула занесенные ветерком на ее тяжело обнаженную калифорнийскую грудь песчинки.

Гоги сместил кепку на свой довольно примечательный нос и продолжал стоя плавать в собственном поту, слегка раскачиваясь, как у Стены Плача. Грузинские глаза были по-прежнему сфокусированы на выдающихся особенностях помощницы Бетт Дэвис.

Девушка показывала мне, кто где лежит, спит и загорает вокруг Мастроянни.

– Ти его еб.л, Сашико? – последовал новый вопрос.

Так как с именами, а заодно и с русским языком в еврейской части Кутаиси была явная напряженка, и еще в связи с тем, что я в этот момент разглядывал великого итальянца, потребовалось еще одно уточнение:

– Ты что, ку-ку? Кого «его», Гоги?

И тут по пляжу прошел горько-протяжный и никоим образом не подлежащий копированию мучительный кавказский стон:

– Доррррриса, Сашико…

Понимая, что Гоги еще минут через десять просто рухнет в обморок от всего происходящего вокруг, я оторвался от Дорис и потащил подопечного в прохладу кондиционера.

Между тем дядя-строитель, отчаявшись связать свою судьбу хоть на два часа с несравненной Брижит, решил подыскать себе блондозаменитель.

Жена племянника, которая думала, что знает французский, так как до этого путешествия сто раз прослушала песню Адамо «Томба ля нэжа», пыталась объяснить консьержу концепцию дядиного желания.

Великий строитель хотел высокую французскую блондинку на вечер и «далее везде» до утра, но чтобы она сделала «что-нибудь тхакооое!..». Что это, дядя объяснить не мог и не очень хотел.

Зато сообразительный консьерж кому-то что-то объяснил по телефону. В половине двенадцатого ночи мы все – и сидящие в холле, и стоящие за стойкой – увидели скудно одетую грудастую белую шпалу в короткой юбке, которую торжественно вел в номер дядя Борух.

Дальше все пошло очень плохо. Как выяснилось позже, Франсуаза, не понимая толком, что от нее хотят сверхъестественного, приступила к работе.

Когда первый акт будущей трагедии был, к удовольствию Бори, завершен, мадемуазель, которой, согласно мутному технико-экономическому заданию, требовалось чуть-чуть пооригинальничать, и не подозревая, что имеет дело не совсем с обычным пассажиром, решила продюсера поцеловать. Только что отминетченный Боря отбивался как мог, но девушка решила, что это и есть часть игры, и все-таки быстро настигла расслабленного дядю в жгучем поцелуе. Молодость и тренированное тело взяли верх. Мало этого, сохранив часть биологического имущества самого Боруха в своей очаровательной голове, ему обратно во время поцелуя часть этого состава и передала.