Текст книги "Вся политика. Хрестоматия"

‹…› Возрастающий разрыв между передовыми государствами и Россией толкает нас в страны третьего мира. Цифры текущего экономического роста не должны нас успокаивать: мы по-прежнему продолжаем жить в условиях прогрессирующего экономического отставания. Я прошу вас обратить на это особое внимание.

На первый взгляд экономика страны сейчас выглядит неплохо. Растут валовой внутренний продукт, промышленное производство, инвестиции, сбор налогов. Однако экономический рост, как и в период оживления 97-го года, находится на грани риска. Два года назад видимое благополучие, основанное на масштабных государственных заимствованиях, рухнуло под воздействием мощного финансового кризиса.

Сегодняшние экономические показатели выглядят оптимистично только на фоне вчерашних. Хочу это подчеркнуть, только на фоне вчерашних! Но они весьма скромны по сравнению с другими странами, которые развиваются, и гораздо быстрее, и гораздо устойчивее развиваются, чем мы. Нынешний рост лишь в небольшой степени связан с обновлением экономического механизма. Во многом он является результатом благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры. ‹…›

С таким положением мы не можем мириться. И дело не только в нашей национальной гордости, хотя и это важно. Вопрос стоит гораздо острее и гораздо драматичнее. Сможем ли мы сохраниться как нация, как цивилизация, если наше благополучие вновь и вновь будет зависеть от выдачи международных кредитов и от благосклонности лидеров мировой экономики?

России нужна экономическая система, которая конкурентоспособна, эффективна, социально справедлива, которая обеспечивает стабильное политическое развитие. Устойчивая экономика – это главная гарантия и демократического общества, и основа основ сильного и уважаемого в мире государства.

Россия сталкивается и с серьезными внешними проблемами. Наша страна вовлечена во все мировые процессы, включая экономическую глобализацию. Мы не имеем права «проспать» и разворачивающуюся в мире информационную революцию.

Мы не можем и не должны проигрывать стратегически. Именно поэтому недавно утверждена Концепция внешней политики, обновленная Концепция внешней политики. В ней признано верховенство внутренних целей над внешними.

Самостоятельность нашей внешней политики не вызывает сомнений. Основу этой политики составляют прагматизм, экономическая эффективность, приоритет национальных задач. Но нам еще предстоит поработать, чтобы эти принципы стали нормой государственной жизни.

Холодная война осталась в прошлом, но и по сей день приходится преодолевать ее тяжелые последствия. Это – и попытки ущемления суверенных прав государств под видом «гуманитарных» операций или, как модно сейчас говорить, «гуманитарных» интервенций. И трудности нахождения общего языка в вопросах, представляющих региональную или международную угрозу.

Так, в условиях нового для нас типа внешней агрессии – международного терроризма и прямой попытки перенести эту угрозу внутрь страны – Россия столкнулась с системным вызовом государственному суверенитету и территориальной целостности, оказалась лицом к лицу с силами, стремящимися к геополитической перестройке мира.

Наши усилия избавить Россию от этой опасности подчас трактуются необъективно и односторонне, становятся поводом для разного рода спекуляций. В этой связи важным направлением внешнеполитической деятельности должно стать содействие объективному восприятию России. Достоверная информация о событиях в нашей стране – это сегодня вопрос ее и репутации, и национальной безопасности.

Довольно долго многие политики и граждане страны были уверены или жили иллюзиями, что окончание периода военно-политической конфронтации в мире чуть ли не автоматически откроет России путь в мировую экономическую систему, что мир распахнет нам свои «экономические объятия». Жизнь оказалась куда сложнее.

Да, период конфронтации закончился. Мы строим со всеми государствами мира – хочу это подчеркнуть: со всеми государствами мира – конструктивные, нормальные отношения. Однако хочу обратить внимание и на другое: нормой в международном сообществе, современном мире является и жесткая конкуренция – за рынки, за инвестиции, за политическое и экономическое влияние. И в борьбе, этой борьбе, России надо быть сильной и конкурентоспособной.

Сегодня страны мира конкурируют друг с другом по всем параметрам экономики и политики: по величине налоговой нагрузки, по уровню безопасности страны и ее граждан, по гарантиям защиты права собственности. Они соревнуются в привлекательности делового климата, в развитии экономических свобод, в качестве государственных институтов и эффективности судебно-правовой системы.

Конкуренция приобрела действительно глобальный характер. В период слабости – нашей слабости – многие ниши на мировом рынке нам пришлось уступить. И они тут же были захвачены другими. Их никто так просто возвращать не хочет и не отдаст, о чем свидетельствует ситуация на рынках нефти, стали, авиационных перевозок и других товаров и услуг.

Вывод очевиден: в современном мире с нами никто не собирается враждовать – этого никто не хочет и это никому не нужно. Но нас никто и особенно не ждет. Никто специально помогать не будет. За место под «экономическим солнцем» нам нужно бороться самим.

ЗАДАНИЯ НА ПОНИМАНИЕ

1. Какие, судя по приведенным источникам, основные вызовы и угрозы существуют в настоящее время или могут появиться для России в современной системе международных отношений?

____________________

2. Какими основными возможностями для поддержания своей национальной безопасности и упрочения своего международного статуса обладает Россия?

____________________

3. Что, по-вашему, необходимо сделать, чтобы реализовать эти возможности?

____________________

11. СУВЕРЕНИТЕТ НАЦИЙ И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

Для России путь к демократии оказался сопряжен с распадом Советского Союза и строительством нового государства – Российской Федерации. Как мы видели, исходным пунктом для перехода к демократии является национальное единство. Не менее очевидно, что без государства не может быть и речи о демократии. Суверенность страны в условиях и процессах глобализации в современном мире – вот ключевая проблема, рассматриваемая в этой главе.

История изучения наций делится на два этапа. Первый период длился до середины прошлого столетия. Это было время уверенности в том, что нация вполне реальная вещь, определяемая через свои атрибуты, – например такие, как язык, культура, занимаемая территория и ряд так называемых национальных особенностей.

Книга номер один в списках современной литературы по вопросам национализма – знаменитый трактат Бенедикта Андерсона – называется «Воображаемые сообщества». Слово «воображаемые» здесь нужно понимать буквально: «плод воображения», и никак иначе. Воображения коллективного, общенационального, но воображения.

Почти все исследователи сходятся на том, что национализм – сравнительно недавнее явление, появившееся не ранее XVIII, в крайнем случае, XVII века. Большинство склонно относить к этому же времени и появление «наций». Где именно они возникли раньше, непонятно (называют разные места, включая Латинскую Америку), но считается, что существуют по крайней мере две модели нации: французская, или «гражданская», связанная с идеями Просвещения и трактующая нацию как «сообщество граждан» с одинаковыми правами, и немецкая, или «этнокультурная», связанная с романтизмом и понимающая «народ» как «органическое единство духа», опирающаяся на общность языка и культуры. Упрощенные и опошленные варианты этих двух идей в дальнейшем были использованы всеми прочими националистическими движениями.

Слово «глобализация», еще в 1988 году отсутствовавшее в словарях, спустя всего 15 лет после своего появления стало одним из самых распространенных в политическом лексиконе. Оно употребляется настолько часто, что в англоязычной прессе появился иронический оборот: g-word (слово на букву «Г»).

При этом произошел заметный сдвиг в тональности самого обсуждения глобализации. Поначалу преобладали если не прямо восторженные, то все же весьма оптимистические настроения. Глобализация понималась как усиление взаимосвязей и взаимозависимости, повсеместное распространение и проникновение цивилизованного (то бишь западного) образа жизни. Несколько утрируя, такой подход можно назвать туристическим; ему отдали дань даже знаменитые ученые; так, Н. Луман, один из самых авторитетных социологов современности, иллюстрировал реальность мирового общества тем фактом, что берлинцы могут провести отпуск на Гавайях. Не менее прославлен пример с немецкой пенсионеркой, ежегодно на несколько месяцев уезжающей в Кению.

Эйфорические настроения во многом были связаны с экономическим подходом: глобализация – это хорошо для экономики, а что хорошо для экономики, хорошо и для общества. Правда, уже вскоре появились публикации, авторы которых пытались взглянуть на глобальный мир глазами не берлинских туристов, а кенийских крестьян. Так, например, А. Зиновьев систематически и последовательно освещал глобализацию с точки зрения тех, кому от нее не поздоровится; но не эти статьи и книги задавали тон мировой прессы.

Перелом в тональности и реальный старт дискуссий состоялся лишь тогда, когда европейские социальные государства столкнулись с проблемой утраты крупных налогоплательщиков. Диагноз, который поставили эксперты, – в процессе глобализации государства теряют свой суверенитет. Не ограничивают и не делегируют по доброй воле – ведь принятие Устава ООН, формирование современного международного права, межгосударственная интеграция и т. д. неизменно и неизбежно означали то или иное ограничение суверенитета, а неконтролируемо теряют.

Как известно, государственный суверенитет – это верховенство государственной власти на территории страны; проецированный на международную сферу, он означает, что государство само определяет, какими будут его отношения с другими государствами, а последние не вправе вмешиваться в его внутренние дела. Термин «суверенитет» в государственно-правовом смысле был впервые введен в XVI веке французским ученым Жаном Боденом. Суверенитет реализуется прежде всего в порядке осуществления государством его функций, однако наиболее непосредственно он проявляется в системе прав государства. Именно правомочия государства обеспечивают действительное осуществление государственной власти, а следовательно, и государственного суверенитета. Установление в обществе правопорядка, наделение правами и возложение обязанностей на должностных лиц, общественные организации и граждан – все это характеризует верховенство государственной власти, ее определяющее положение по отношению к любым иным властным отношениям

(например, семейным, внутриколлективным и др.). Только государственная власть способна оказывать авторитетное воздействие, а при необходимости и принуждение на все стороны жизни общества, что придает ей всеобъемлющий, суверенный характер.

Понятие суверенитета, долгое время попросту не обсуждавшееся, внезапно стало жгуче актуальным. Что в определенной мере соответствует природе этого понятия – как показал еще в 1922 году немецкий юрист К. Шмитт, свой подлинный смысл суверенитет обретает в чрезвычайных, исключительных случаях.

К. ШМИТТ. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ. ЧЕТЫРЕ ГЛАВЫ К УЧЕНИЮ О СУВЕРЕНИТЕТЕ[92]92
  Шмитт К. Политическая теология. – М., 2000. С. 7—19.


[Закрыть]

Шмитт Карл (1888—1987) – немецкий юрист и философ, участник семинара М. Вебера в 1918—1920 гг. Он прожил долгую жизнь, лишь немного не дотянув до ста лет. Расцвет его научной деятельности пришелся на 1920—1930 гг. К началу 30-х годов Шмитт стал одним из авторитетнейших правоведов Европы. Его политикоюридические оценки находились в центре общественного внимания; в частности, он выступал адвокатом рейха (федерального государства) в процессе против Пруссии (федеральной земли) в 1932 году. В 1932 году, в период кризиса Веймарской республики, Шмитт предлагал изменить конституцию и запретить две главные экстремистские партии – коммунистическую Э. Тельмана и национал-социалистическую А. Гитлера. После прихода к власти Гитлера Шмитт вступил в НСДАП, выступил с верноподданическими заявлениями. В 1933—1936 гг. Шмитт был президентом Союза немецких юристов, редактором профессиональных изданий и т. д. – по выражению одного из биографов, «коронным юристом третьего рейха». В 1936 году против него со стороны СС была проведена кампания дискредитации, в итоге которой заподозренный в нелояльности Шмитт был уволен со всех своих постов. После 1945 года Шмитт дважды был арестован, обвинен в военных преступлениях, но в 1947 году освобожден. На протяжении послевоенных десятилетий Карл Шмитт служил символом вины всех немецких интеллектуалов, сотрудничавших с Гитлером, своего рода «козлом отпущения».

С 1957 года ведется библиография работ о Шмитте – в настоящее время их более 10 тысяч наименований. В 1957 и 1967 году выходят юбилейные сборники научных трудов в честь Шмитта, в 1977 году – посвященный ему номер «Европейского журнала социальных наук».

Идеи этого мыслителя с одиозной биографией принадлежат к числу наиболее актуальных до сего дня.

Суверенен тот, что принимает решение о чрезвычайном положении.

Эта дефиниция может быть справедливой для понятия суверенитета только как предельного понятия. Ибо предельное понятие означает не смутное понятие, как в неряшливой терминологии популярной литературы, но понятие предельной сферы. Соответственно, его дефиниция должна быть привязана не к нормальному, но только к крайнему случаю. Что под чрезвычайным положением здесь следует понимать общее понятие учения о государстве, а не какое-либо чрезвычайное постановление или любое осадное положение, станет ясно ниже. Что чрезвычайное положение в высшей степени пригодно для юридической дефиниции суверенитета, имеет систематическое, логическиправовое основание. Решение об исключении есть именно решение в высшем смысле. Ибо всеобщая норма, как ее выражает нормально действующая формула права, никогда не может в полной мере уловить абсолютное исключение и, следовательно, не способна также вполне обосновать решение о том, что данный случай – подлинно исключительный. ‹…›

Нет никакой практической или теоретической разницы, признавать или нет абстрактную схему, которая предлагается для дефиниции суверенитета (суверенитет есть высшая, не производная власть правителя). В общем, о понятии самом по себе не спорят, и менее всего – в истории суверенитета. Спорят о конкретном применении, то есть о том, кто принимает решение в случае конфликта, в чем состоит интерес публики или государства, общественная безопасность и порядок, le salut public[93]93
  Общественное спасение (фр.).


[Закрыть] и т. д. Исключительный случай, случай, не описанный в действующем праве, может быть в лучшем случае охарактеризован как случай крайней необходимости, угрозы существованию государства или что-либо подобное, но не может быть описан по своему фактическому составу. Лишь этот случай актуализирует вопрос о субъекте суверенитета, то есть вопрос о суверенитете вообще. Невозможно не только указать с ясностью, позволяющей подвести под общее правило, когда наступает случай крайней необходимости, но и перечислить по содержанию, что может происходить в том случае, когда речь действительно идет об экстремальном случае крайней необходимости его устранения. Предпосылки и содержание компетенции здесь необходимым образом неограниченны. Поэтому в смысле правового государства здесь вообще нет никакой компетенции. Конституция может в лучшем случае указать, кому позволено действовать в таком случае. Если это действование не подконтрольно никому, если оно каким-либо образом не распределено, как в конституционной практике правового государства, между различными, друг друга и взаимно уравновешивающими инстанциями, то и так ясно, кто суверен. Он принимает решение не только о том, имеет ли место экстремальный случай крайней необходимости, но и о том, что должно произойти, чтобы этот случай был устранен. Суверен стоит вне нормально действующего правопорядка и все же принадлежит ему, ибо он компетентен решать, может ли быть in toto[94]94
  В целом (лат.).


[Закрыть] приостановлено действие конституции. Все тенденции современного развития правового государства ведут к тому, чтобы устранить суверена в этом смысле. ‹…› Но можно ли покончить с экстремальными исключительными случаями, – это вопрос не юридический. И если кто-то верит и надеется, что такое действительно возможно, то это зависит от его философских убеждений ‹…›.

Есть несколько исторических работ, в которых показано развитие понятия суверенитета. Однако они удовлетворяются собранием окончательных абстрактных формул, в которых, как в учебнике, перечислены дефиниции суверенитета. Никто, кажется, не составил себе труда точнее исследовать бесконечно повторяющиеся у знаменитых авторов понятия суверенитета ‹…›. То, что это понятие связано с критическим, то есть с исключительным случаем, обнаруживается уже у Бодена. Не столько даже благодаря своей часто цитируемой дефиниции («la souverainete est la puissance absolute et perpetuelle d'une Republique[95]95
  Суверенитет есть абсолютная и непрерывная власть государства (фр.).


[Закрыть]»), сколько благодаря своему учению о «Vraies remarqies de souverainete»[96]96
  Истинные приметы суверенитета (фр.).


[Закрыть] (глава Х первой книги «Государства») он является основоположником современного учения о государстве. Он разъясняет свое понятие на множестве практических примеров и при этом все время возвращается к вопросу: насколько суверен связан законами и обязательствами перед сословными представителями? На этот последний, особенно важный вопрос Боден отвечает, что обещания связывают, ибо обязывающая сила обещания покоится на естественном праве; однако в случае крайней необходимости обязательство, предписанное общими естественными принципами, прекращается. ‹…› Решающее в рассуждениях Бодена состоит в том, что рассмотрение отношений между государем и сословными представителями он сводит к простому или – или, именно благодаря тому, что указывает на случай крайней необходимости. Это и было, собственно, самым впечатляющим в его дефиниции, в которой суверенитет понимался как неделимое единство и окончательно решался вопрос о власти в государстве. Таким образом, его научное достижение и причина его успеха заключаются в том, что он включил элемент решения ‹Dezision› в понятие суверенитета. ‹…› Поэтому и полномочие (как всеобщее, так и в конкретном случае) прекратить действие закона – это такой подлинно отличительный признак суверенитета, что Боден хочет вывести отсюда все его остальные приметы (объявление войны и заключение мира, назначение чиновников, роль последней инстанции, право помилования и т. д.). ‹…›

Все едины в том, что если в государстве проявляются противоречия, то каждая партия, конечно, хочет только всеобщего блага – в этом и состоит bellum omnium contra omnes[97]97
  Война всех против всех (лат.).


[Закрыть] – но суверенитет, а значит, и само государство, состоит в том, чтобы этот спор разрешить, то есть определить окончательно, в чем состоят общественный порядок и безопасность, когда возникают им помехи, и т. д. В конкретной действительности общественный порядок и безопасность представляются весьма различно, в зависимости от того, военная ли бюрократия, охваченное ли духом торговли самоуправление или радикальная партийная организация решает, когда этот порядок и безопасность существуют и когда им что-то грозит или возникают помехи. Ибо каждый порядок покоится на некотором решении ‹…›.

‹…› вопрос всегда стоит о субъекте суверенитета, то есть о применении понятия к конкретному положению дел. ‹…› Разногласие всегда было в том, кому должны полагаться те полномочия, которым невозможно дать какое-то позитивное определение (например, «капитуляция»), другими словами, в чьей компетенции должен быть случай, для которого не предусмотрена никакая компетенция. ‹…›

Если бы сегодня Федерация приняла такой закон, о том, что мы все россияне, я бы первый написал заявление о том, что прошу мне выдать паспорт с национальностью «россиянин». Россию надо строить только по территориальному признаку. Деление по признаку национальному – прямая дорога к распаду России, точно так же, как это было с Советским Союзом (ТВЦ, 26.05.2005).

Эдуард Россель

Если удается описать полномочия, предоставляемые в исключительном случае – путем ли взаимного контроля, или временного ограничения, или же, наконец, как это имеет место при государственно-правовом регулировании осадного положения, путем перечисления чрезвычайных полномочий, – тогда вопрос о суверенитете в значительной степени отодвигается на задний план, но, конечно, он еще не снят. ‹…› Ибо не всякое исключительное полномочие, не всякая полицейская чрезвычайная мера или чрезвычайное постановление сами по себе суть уже чрезвычайное положение. Скорее оно включает принципиально неограниченное полномочие, то есть приостановление действия всего существующего порядка. Если это состояние наступило, то ясно, что государство продолжает существовать, тогда как право отходит на задний план. Поскольку чрезвычайное положение всегда есть еще нечто иное, чем анархия и хаос, то в юридическом смысле все же существует порядок, хотя и не правопорядок. Существование государства доказывает здесь на деле свое несомненное превосходство над действием правовой нормы. ‹…› В исключительном случае государство приостанавливает действие права в силу, как принято говорить, права на самосохранение. ‹…›

В абсолютном виде исключительный случай наступает лишь тогда, когда только должна быть создана ситуация, в которой могут действовать формулы права. Каждая всеобщая норма требует придать нормальный вид условиям жизни. ‹…› Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу. Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок. Должна быть создана нормальная ситуация, и сувереном является тот, кто недвусмысленно решает, господствует ли действительно это нормальное состояние. Всякое право – это «ситуативное право». Суверен создает и гарантирует ситуацию как целое в ее тотальности. Он обладает монополией этого последнего решения. В этом состоит сущность государственного суверенитета. ‹…›

‹…› философия конкретной жизни не должна отступать перед исключением и экстремальным случаем, но должна в высшей степени интересоваться ими. Для нее исключение может быть более важно, чем правило, не из-за романтической иронии парадокса, но ввиду совершенно серьезного взгляда, который проникает глубже, чем ясные обобщения усредненных повторений. Исключение интереснее нормального случая. Нормальное не доказывает ничего, исключение доказывает все; оно не только подтверждает правило, само правило существует только благодаря исключению. В исключении сила действительной жизни взламывает кору застывшей в повторении механики. Один протестантский теолог, доказавший, на какую витальную интенсивность способна теологическая рефлексия также и в XIX в., сказал: «Исключение объясняет всеобщее и самое себя. И если хотят правильно исследовать всеобщее, нужно лишь познакомиться с настоящим исключением. Оно гораздо отчетливее проявляет все, чем само всеобщее. Вечная болтовня о всеобщем опостылела надолго; есть исключения. Если их нельзя объяснять, то невозможно объяснить и всеобщее. Обычно не замечают этой трудности, поскольку мыслят всеобщее не со страстью, но поверхностно, с комфортом. Напротив, исключение мыслит всеобщее с энергетической страстью».