Текст книги "Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории"

Русский народ – начало перемен

Прием в Александровской слободе. Гравюра XVI века

Первое время выполнять обязанности смоленского наместника было для Хворостинина нелегко. Такого высокого поста он никогда ранее не занимал, как решать множество постоянно возникавших административных и хозяйственных проблем точно не знал. Приходилось часто уповать только на помощь Всевышнего, да на то, что окружающие его люди подскажут, как правильно действовать.

Этот внутренний настрой прислушиваться к советам других людей, которые в не меньшей степени, чем он сам, хотели наладить нормальную жизнь и защититься от нашествия басурман, очень помогал князю. Наладить связи с другими людьми Хворостинину помогало то, что все вокруг искренне исповедовали православную веру, участвовали в богослужениях, слушали проповеди священников, которые те произносили после служб.

Выслушав советы знающих людей, воевода принимал правильные решения и неустанно работал над тем, чтобы воплотить их в жизнь. После этого десятки, сотни, а потом и тысячи людей включались в затеянные им проекты, вкладывали в них свои знания и мастерство. А поскольку сам Дмитрий Иванович все делал на совесть и от души, то и инициированные им люди начинали трудиться так же.

Люди самостоятельно устанавливали связи друг с другом, проявляли инициативу, работа горела у них в руках, да и сами люди становились какими-то другими. Современный исследователь сказал бы, что шло становление новой социальной общности – русского народа.

Хворостинин объяснить происходящие с окружающими его людьми перемены современным научным языком не умел и приписывал их действию молитв о заступничестве Пресвятой Богородицы, покровительствовавшей всем жившим на Руси людям. Впрочем, другого, более глубокого объяснения причин, происходивших в то время с русскими людьми перемен, современные ученые тоже дать не могут.

С помощью городского головы Потемкина наместник организовал званый пир для лучших людей города. Пир назначили на Сретенье – день, когда Пресвятая Богородица и праведный Иосиф принесли в храм Младенца Иисуса, которому было суждено спасти мир.

В Успенском соборе, счастливо выздоровевший к этому времени епископ Сильвестр совершил всенощное бдение, а потом провел праздничный крестный ход. После окончания крестного хода около полусотни «лучших» людей города собрались в парадной палате наместника.

Евфросинья организовала пир наилучшим образом и по неписанным, но обязательным к исполнению правилам. Она расставила столы вдоль стен: первый, «главный» стол – для наместника, епископа, городского головы и наиболее знатных бояр, к «главному» столу был приставлен «прямой» стол для менее знатных гостей, а к тому, чуть поодаль, стол «кривой» – для людей небольшого звания.

Столы застелили скатертями, лавки накрыли полавочниками, на пол бросили, одолженные на время по боярским домам, войлочные ковры.

Распоряжаться на пиру ключница не могла, хотя ее должность вполне это позволяла. Причиной ограничений было то, что пир был не частный, а официальный, а все гости были приглашены без супруг.

Распоряжался пиром в зале Потемкин, а ключница командовала слугами на кухне.

Хворостинин большим ножом резал на куски караваи белого хлеба, приносимые из кухни, посыпал их солью и посылал всем гостям. После раздачи хлеба подавали напитки: сначала квас, потом белое рейнское вино, которое привез Йосиф, наконец, красный и белый мед. Из горячего на стол поставили жареных гусей и отварную рыбу. Их подавали разрезанными на куски и накладывая на одну тарелку на двоих. Эти двое, что называлось, «делили между собой трапезу». Куски мяса и рыбы брали руками.

После горячих гусей и рыбы принесли холодный студень из говяжьих ног и пироги с мясом.

В конце пира был подан верхосыток – десерт. На десерт был оказавшийся в закромах Шуйского изюм и клюквенные ягоды.

Главное, чего хотел на пиру князь, было не накормить досыта и не напоить допьяна гостей, а донести до них свои тревоги и чаяния. Поэтому в своей застольной речи он вначале рассказал о той задаче, которую поставил перед ними всеми Иван Васильевич, выпил из огромного серебряного ковша за здоровье царя рейнского и передал ковш дальше по кругу, чтобы вина из этого ковша мог испить каждый гость.

Гости вначале с опаской смотрели на наместника, восседавшего во главе стола в своей черной монашеской рясе и молчали. Слухи о жестокостях опричников достигли Смоленска, и никто не знал, что последует за арестом и отправкой в Москву Шуйского. Однако видя, что Хворостинин запросто пьет и ест с ними, ведет разговоры на важные государственные темы, а не грозит расправами, оттаяли душой.

После пары ковшей вина зазвучали ответные здравицы со стороны гостей. Языки у них от хмельного развязались. Пир вошел в привычное для русского человека русло и продолжался пять часов.

В конце застолья Сильвестр прочитал молитву «Достойно есть». Все гости встали из-за стола и в палате зазвучало: «Досто́йно есть я́ко вои́стину блажи́ти Тя, Богоро́дицу, Присноблаже́нную и Пренепоро́чную и Ма́терь Бо́га на́шего. Честне́йшую херуви́м и сла́внейшую без сравне́ния серафи́м, без истле́ния Бо́га Сло́ва ро́ждшую, су́щую Богоро́дицу, Тя велича́ем».

По преданию, слова молитвы «Достойно есть» написал на камне одному из греческих монахов сам архангел Гавриил, который хотел, чтобы тот ознакомил с ней всех христиан.

После молитвы Сильвестра, означавшей конец пира, все стали расходиться по домам.

По случаю, Хворостинин переговорил с Сильвестром о возведении в священнический сан монаха Иллиодора. Тот обещал в ближайшее время выполнить его просьбу.

На пиру было решено, что лучшие люди будут регулярно собираться с наместником на совет, который станет своеобразной местной Думой. Идея возрождения старых порядков участникам пира понравилась, и Хворостинин потом было легко и просто общаться с ними.

На первом же совете воеводства выяснилось, что к полякам после ареста Шуйского перешло еще двое бояр.

Хворостинин съездил в поместья беглецов и определил, что их тоже надо забрать в казну для раздела среди оставшихся дворных людей. Съездил он также в Вязьму, Дорогобуж, Рославль и ряд других малых городов воеводства, чтобы найти там людей, которые могли бы помочь сформировать сильное воинское ополчение.

В Дорогобуже Хворостинин познакомился с молодым опричником боярским сыном Андреем Семеновичем Алябьевым. Несмотря на свою молодость, он уже был выборным, то есть имел право командовать другими детьми боярскими. Дмитрию Ивановичу понравилась его вдумчивость и самостоятельность, и он захотел назначить его старшим над двумя сотнями местных воинов в своем полку.

Под Вязьмой Хворостинин заехал в поместье Годуновых, под Белой – побывал в вотчине у Бельских. Хозяев во время визитов в поместьях он не застал.

Молодой Борис Федорович Годунов служил в Александровской слободе заботами своего дядьки, известного опричника Дмитрия Ивановича Годунова. Именно дядька и посодействовал в свое время женитьбе племянника на дочке Скуратова – Марии.

Все Бельские уехали к кому-то из соседей на свадьбу.

Хворостинин оставил управляющим обоих имений сообщение, что хозяева должны явиться на предстоящий вскоре смотр войск под Коломну, да взять с собой вооруженных слуг, сколько предусмотрено в записях Разрядного приказа.

Как-то стала решаться и проблема сбора податей в воеводстве. Доходы от вотчин Бороздых и еще двух бояр-изменников стали поступать в казну. Оживилась деятельность городских портных и кожевников, которые поручили заказы на шитье стрелецких кафтанов и изготовление для них сапог. Жившие в городе монастырские ремесленники стали мастерить седла и сбрую для лошадей, предназначенных для стрельцов. Гордей разместил среди городских кузнецов заказ на изготовление пластин для мягких броней из металлических листов, подаренных аввой Дормидондом. Анфиса Быстрая подкупила пеньки в других деревнях для сооружения «мягких броней». Служилые люди стали тратить свое жалование на покупку продуктов. Все это тоже давало, пусть небольшие, поступления в казну.

Огнев набрал еще три сотни стрельцов по воеводству и чуть ли не каждый день проводил с ними тренировки: учил стрелять по целям, рубиться саблей и бердышом, слушаться команд командира в строю, нести дежурства. Во главе этих новых сотен Хворостинин поставил не местных бояр и дворян, как было тогда принято, а полусотников и десятников из числа подчиненных Огнева. У них был боевой опыт, и они показали себя верными царскими слугами.

На самого Огнева Хворостинин послал представление в Стрелецкий приказ, чтобы его назначили командующим четырех смоленских сотен – стрелецким головой. Это был очень высокий пост, на который обычно претендовали только бояре, но дело шло к большому сражению с совершенно неясным исходом, и в этих условиях важна была не хорошая родословная, а умение воевать. Хворостинин был уверен, что царь подпишет посланное им представление на Романа Игнатьевича.

Кузнецкий сын Петр регулярно наведывался на своих разъездных санях в Смоленск и докладывал, как идут дела со строительством гуляй-города. Место для его строительства определили верстах в двадцати к северо-западу от Смоленска, в сторону Полоцка, поскольку там у плотников были заготовлены доски и брусья для ливонских купцов. Там же можно было валить и пилить дубы в казенной дубраве.

На месте ведения плотницких работ вырыли землянки и разбили временный лагерь. Плотники работали день и ночь. Они сбили уже с полсотни щитов, испытали их на предмет сборки-разборки и крепления к своим собственным телегам. Верх телег пришлось усиливать, поскольку сбитые из влажной древесины щиты оказались очень тяжелыми.

По проведению этих работ испытания по созданию первичных оборонительных ячеек гуляй-города прошли удачно.

Гордей через сына передал, что как сойдет снег, в лагерь надо будет подогнать две сотни телег для переоборудования. Еще мастеровым требовались цепи, поскольку те, которые Петр забрал в монастыре, уже закончились. Пришлось воеводе распорядиться отдать все цепи, которые были в подвале сторожевой башни.

Петр привез несколько десяток тегиляев, «бумажных шапок» и «канатных» лошадиных попон, что пошили деревенские под руководством Анфисы Быстрой. Выглядели все эти изделия неуклюже, однако, когда воевода приказал провести испытательные стрельбы по приготовленным образцам, то оказалось, что пробить их стрелами было невозможно.

Хворостинин вызвал в Смоленск Григория Прусса с его воинами, облачил тех из них, которые не имели железных доспехов и шлемов, в веревочные брони, и стал учить искусству ведения боя в соответствии с той тактикой, которую применяли немецкие рейтары.

Книга Йохана Валлхаузена была написано методически очень грамотно, и воевода учил своих кавалеристов строго по ней. Искусство это было не простым, сам князь попервоначалу путался в командах, но через неделю трудов управление колонной всадников в стиле коловратного боя стало получаться.

Прусс быстро впитывал все преподаваемую Хворостининым науку и тоже овладел искусством командования своими подчиненными по-новому. Заметив это, наместник поручил ему и двум его помощникам самостоятельно вести занятия с другими дворными людьми, которых он вызвал на учебу в Смоленск.

Наконец приехал Йосиф с большим обозом, привез обещанное оружие и воинское снаряжение. Воевода вместе со Степаном специально вышли на двор перед сторожевой башней встречать менялу. Снег уже сильно подтаял под лучами мартовского солнца и сани из обоза менялы с трудом двигались по мощенной бревнами площади перед наместническими хоромами.

Хворостинин подошел к первым саням и откинул покрывающую их толстую парусину, поверх которой, для отвлечения таможенной стражи, был навален целый стог сена. Под парусиной, в плетенных из ивовых прутьев корзинах, стволом вниз, были плотно уложены двуствольные немецкие пистолеты с колесными кремниевыми замками. Рядом, в невысоком плетеном коробе, обернутые в тряпки, лежали длинные кремневые пищали с винтовой нарезкой ствола; в другом плетеном коробе, навалом, громоздились тяжелые турецкие сабли с ручками из красного дерева; в углу саней, особняком, разместился десяток ручных пушечек – гауфниц и деревянные ящики с дробом – небольшими свинцовыми шариками.

Таким образом, проблема вооружения земского ополчения рейтарского типа оказалась решенной.

Меняла не стал слушать благодарностей князя, и не рассказал о том, где и как он достал все это несметное военное богатство. Как объяснил Йосиф, это была коммерческая тайна.

Оружие и снаряжение было быстро разгружено стрельцами и складировано в городском арсенале, располагавшемся на втором этаж сторожевой башни. Оружие оставили там прямо на каменном полу в плетеных корзинах и коробах, рядом с несколькими сотнями стоящих у стен секир, копий, алебард и среди висевшей на ржавых железных крюках старой военной амуниции. На первом этаже сторожевой башни хранились бочки с порохом и слитки свинца, предназначавшегося для раздачи стрельцам, которые сами отливали из него пули для своих пищалей.

После того, как оружие выгрузили, Йосиф подогнал вместо саней телеги к входу в наместнические палаты и загрузил в них вторую партию пушнины. Поверх тюков с соболями опять набросили парусину и навалили привезенное сено.

Оказалось, что меняла уже продал всех «седых соболей» и ему срочно надо было возвращаться с грузом в Варшаву, где его ждали покупатели с деньгами. Перед отъездом еврей напомнил про своего ливонского капитана должника и про монополию на торговлю мехом. Хворостинин уверил его, что письмо Ивану Васильевичу он отправил, что было правдой.

Возвращаясь из арсенала к себе в палаты, Дмитрий Иванович увидел проезжавшего мимо по площади Петра. Он окликнул сына кузнеца, а когда тот подъехал, спросил, что тот делает в Смоленске и почему не заходит к нему. Петр ответил, что приехал по частному делу: хочет продать своих почтовых голубей.

– Пусть несут людям вести, – сказал он. – Хорошие и плохие, какие бог пошлет.

– Петр, а если твоих голубей дать с собой дозорным, что выедут в Дикое поле татар сторожить, то они прилетят в Смоленск с вестями? – спросил сына кузнеца воевода.

– Прилетят, княже, обязательно прилетят, только надо дать почтарям прижиться к какому-то дому. Они у меня недавно вылупились, еще ни разу не поднимались в воздух, – Петр показал на стоящие в санях три плетеные клетки, покрытые сверху холстом. – Я хозяина научу, как голубей к дому приучить.

– Не хозяина, а хозяйку, – поправил его Хворостинин. – Поезжай в бывший дом ключника Паисия. Там теперь Евфросиния живет с сестрой и дочкой. Скажи, что я велел им голубей к этому дому приучить с твоей помощью.

– Будем голубей для военной почтовой службы держать, – объяснил он стоявшему рядом Степану. – Стрельцы за ними смотреть не будут, а дочка ключницы их покормит, попоит, выпустит полетать, когда надо. Заплати Петру, сколько он запросит за голубей.

– А тебя, Петр, еще одну службу попрошу исполнить, – сказал он, обращаясь опять к сыну кузнеца. – Как отдашь голубей Евфросинии, съезди в Свято-Троицкий монастырь и привези оттуда мне Иллиодора. Епископ Сильвестр обещал его в священники рукоположить. Надо это побыстрее сделать, а то, неровен час, опять заболеет или иное что недоброе со стариком случится.

Петр завез своих почтарей Поляковым. Дома были только Арина и Авдотья. Он объяснил им, чем и когда кормить птиц, предупредил, что рожь им давать нельзя, что надо подкладывать в клетку мел и соль. Сказал, что потом поможет Авдотье дрессировать их, выезжая за город сначала на малые, а потом все на бóльшие расстояния, чтобы птицы могли научиться находить дорогу домой. Упомянул, что прилетать домой будут только те голуби, которые имеют пару.

Рассказав все эти премудрости, известные только настоящим голубятникам, Петр отправился за Иллиодором.

На обратном пути из Болдинского монастыря в Смоленск разговорчивый возница задал сидевшему рядом с ним на облучке саней обычно молчаливому монаху неожиданный вопрос:

– Скажи, Иллиодор, а почему бояре предают свою веру, народ русский и перебегают к врагам? Ведь все у них есть: и богатство, и почет, и слава, если служат государю исправно. Вот, Бороздны всем родом в Польшу бежали. Не будет же их роду там счастья – поляки их своими никогда не признают, относиться будут с презрением, заставят от веры отцов отказаться и от языка родного.

Иллиодор долго не отвечал, будто бы и не слышал заданного вопроса. Потом, тщательно подбирая слова, стал пересказывать содержание евангельской притчи:

– Дьявол селится в людях потому, что они готовят ему место нераскаянными грехами.

То ли от стоящего на улице мороза, то ли от пахнувшего на него внутреннего холода монах поежился и поплотнее запахнул полы висевшей на его плечах старенькой и худой епанчи.

Иллиодор продолжил:

– В благовествовании от Матфея сказано: когда нечестивый дух изыдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не обретает его. Тогда речет: возвращусь в дом мой, откуда вышел: и, вернувшись, находит его незанятым, выметенным и убранным.

Тогда идет и берет с собой семь иных духов, злейших себя, и войдя, живут они там: и будет последнее человеку горше первого: так будет и роду этому лукавому.

Монах опять поежился и еще сильнее закутался в свою епанчу.

– Пустым же человек бывает, если его оставит Святой Дух за нераскаянные грехи: большие и маленькие, – добавил монах от себя. – Вот и наши бояре поддались духу сребролюбия, а он привел с собой к ним в душу злейшего духа – гордыню. А что есть гордыня? Презрение к ближнему, предпочтение себя, пригвождение к земному, хула, неверие, непокорность Закону Божию и Церкви, неповиновение властям. А в конце концов – смерть души.

Некоторое время путники ехали молча. Лежавший еще на лесной дороге снег скрипел под полозьями саней. Петр размышлял над сказанным монахом. Вдали показались золотые купола смоленских храмов.

Петр опять спросил монаха:

– А если мы будем любить и хранить верность Господу, поклоняться Святой Троице, любить ближних, быть готовым отдать за них жизнь, то мы победим татар, которые на нас идти собрались?

– Обязательно победим, – с уверенностью ответил ему Иллиодор. – Ведь сказано в послании к Римлянам, что «если Бог за нас, то кто против нас?».

Удовлетворенный этим исчерпывающим ответом юноша подстегнул вожжами своего Серка и тот шибче побежал к Смоленску.

Монах перестал кутаться в епанчу, хотя вроде бы вокруг и не потеплело.

«Лихие» люди

А. Олеарий. Крестьяне. 1656 год

Хворостинин решил купить почтовых голубей у Петра по двум соображениям. Во-первых, действительно, стоило оснастить ими сторожевые разъезды, которые требовалось вскоре выслать в Дикое поле наблюдать за передвижением татарских отрядов. Во-вторых, покупка голубей была поводом поехать к Евфросинии и побыть с ней и ее дочкой вне служебной обстановки.

Причиной последнего желания был происшедший неделю назад случай. Евфросиния вечером распорядилась приготовить усталому воеводе перекусить после его поездки в Вязьму. Сама поставила на стол блюда, кувшин мальвазии и осталась прислуживать.

После второй чаши воевода предложил ей самой попробовать заморского вина. Второго кубка не было, и князь протянул ей свой. Ключница приняла из его рук кубок и выпила до дна сладкий хмельной напиток. При этом она, не отрываясь, смотрела Дмитрию Ивановичу в глаза. Князь протянул ей горсть изюма закусить мальвазию, и молодая женщина стала собирать его своими нежными губами прямо с ладони. Дмитрий Иванович не выдержал, крепко обнял Евфросинию и поцеловал в губы. Она ответила ему страстно и трепетно.

Все закончилось тем, что они оказались в опочивальне князя и познали друг друга как мужчина и женщина. Евфросиния не стала разлеживаться на постели князя после случившейся близости, а торопливо оделась и ушла прочь. Хворостинин, не имея сил подняться после любовных утех, уснул.

На следующий день пара сделала вид, что ничего не случилось, но дотошные слуги заметили, что между князем и ключницей установились какие-то особые отношения, которые проявлялись в нежных взглядах, желании прикоснуться друг к другу, остаться хоть ненадолго наедине. В наместнических же палатах оставаться наедине никак не выходило.

Собираясь в гости к Евфросинии, воевода не вспоминал уже про обет безбрачия, данный опричному ордену. Зато его беспокоила необходимость исповедоваться священнику в церкви в грехе блуда. Духовник, наверняка, заставит его идти под венец с Евфросинией. Сам Хворостинин был не прочь женитьбы, но что скажут его младшие братья – Андрей, Петр и Федор? Наверняка, будут недовольны тем, что он женился на простолюдинке.

– Долго избегать исповеди нельзя, но постоянно мешают какие-то внешние обстоятельства, – подумал князь. – Вот сегодня буду поститься, а завтра пойду в храм на исповедь.

Хворостинин вернулся к себе в палату после осмотра привезенного Йосифом снаряжения, и долго обсуждал с Потемкиным и еще несколькими «лучшими» людьми то, как по сошествию снега организовать чистку рва и починку деревянных стен города, откуда взять на это деньги.

По завершению совещания воевода собрался пойти пешком к ключнице. Степан хотел пойти вместе с ним, поскольку уже темнело, но князь велел ему остаться, согласившись только взять с собой, для безопасности, подаренные царем немецкие пистолеты. Слуга специально зарядил их и проверил работу спусковых механизмов.

Когда Дмитрий Иванович пришел к Поляковым, вся их семья была в сборе. Арина пристраивала котел с водой на небольшом железном тагане прямо среди горящих в камине полений. Евфросиния с Авдотьей сидели рядом на войлочном ковре и кормили сидевших в клетках голубей.

Авдотья обрадовалось Дмитрию Ивановичу, которого она, по-взрослому, звала наместником, позвала садиться рядом и стала рассказывать, как правильно кормить голубей, почему им надо давать пшено, но не надо давать ржаное зерно и прочие премудрости, которым ее недавно научил Петр.

Хворостинин присел на ковер и стал кормить птиц вместе с Авдотьей. Девочка, лишенная отцовской заботы, примостилась у него под рукой и прижалась к телу, совсем как ее мать, которую он вез после бегства Паисия на аргамаке из этого дома в свои палаты.

– А как люди будут узнавать вести, которые им принесут наши голуби? – спросила девочка князя.

– Одни люди будут писать записки, привязывать их к лапке голубя, а другие люди, получив эти записки, прочтут их. Ты умеешь читать Авдотья? – спросил Хворостинин.

Услышав в ответ, что та грамоты не знает, он стал учить ее буквам и тому, как они складываются в слоги и слова, как из слов образуются предложения. Одновременно он писал гусиным пером буквы на обороте какой-то бумаги на польском языке, оставленной в книжном шкафу предыдущим хозяином.

– Вот буква – «Боги», вот – «Ом», вот – «Глаголи», а вот «Ярь» – разъяснял девочке Хворостинин. – А если сложить эти буквы вместе и прочитать, то будет «Богъ».

Авдотья громко повторяла то, что произносил князь. Мать тихонечко повторяла за ней вслед, поскольку тоже не ведала грамоты.

Хворостинин рассказал про все буквы алфавита и показал, как их писать. Авдотья тщательно выписывала пером на бумаге сложные буквы кириллицы вслед за ним. Букв в алфавите было целых сорок шесть.

Научить девочку писать было много сложнее, чем научить читать. Дмитрий Иванович никак не мог объяснить, почему слово «Ангел» пишется редуцированно, как «Агл», без «Н» и «Е», которые явственно звучали в устной речи.

Учительским трудом князь раньше никогда не занимался, да и первую азбуку Иван Федоров во Львове еще до конца не отпечатал. К тому же, от неудобного сидения на ковре, у него затекли ноги и заболела спина.

Хворостинин поднялся с ковра на ноги, чтобы размяться и тут Евфросиния неожиданно спросила его:

– Дмитрий Иванович, а как правильно написать фразу «Господи, храни нас и любовь нашу»?

– Господъ хранити ны те любы ны, – ответил не задумываюсь князь, присел опять на ковер и написал на еще свободном пространстве листа эту фразу.

Евфросиния негромко повторила: «Господъ хранити ны те любы ны».

Арина, закончившая хлопотать у огня, позвала всех к столу, на котором уже возвышалась на большой глиняной тарелке, доставшейся в наследство от Паисия, куча пышных оладий, стояла миска со сметаной, кружки и кувшин с отваром из трав.

Хворостинин почувствовал себя как дома в далеком детстве и, не стесняясь, съел два десятка оладий, макая их в сметану и запивая горячим травяным отваром. Про обязательство самому себе сегодня поститься он напрочь забыл.

Время за разговорами пролетело незаметно, колокол на башне известил, что уже полночь, и князь засобирался к себе в хоромы. Евфросиния обняла его за плечи на прощание и прижалась щекой к его щеке, Авдотья обняла князя за пояс и прижалась щекой к его животу, поскольку достать выше не могла.

Князь надел тулуп поверх своей рясы, опоясался, нацепил лежавшую все это время на скамье саблю, заснул за пояс подаренные царем пистолеты и пошел к двери.

– Что-то тревожно у меня на душе, Дмитрий Иванович, – сказала ему вслед его возлюбленная. – Может быть, у нас заночуешь, а то в городе лихие люди шалят?

– Уж если меня татары, немцы и поляки не одолели во время военных битв, то и лихие люди вреда не принесут, – отшутился Хворостинин и вышел.

С размягченным сердцем от проведенного в семейной теплоте вечера князь медленно шел по темной улице по направлению к своим палатам. Пройдя два десятка шагов, он увидел, что впереди, в узком проеме между домами, появилось три неясных силуэта. Вышла луна и в ее свете князь увидел, что это грозного вида мужики с сучковатыми дубинами в руках. Сзади послышался скрип снега под ногами. Хворостинин оглянулся и увидел еще двоих: пожилого мужика с топором и молодого парня со взведенным самострелом в руках наизготовку.

«Михаил Черный предупреждал, что изменники бояре могут подослать наемных убийц в отместку за то, что у них конфисковали вотчины, – вспомнилось воеводе. – Не послушался, не взял с собой охрану. Впрочем, куда бы я дел охрану? Посадил рядом с собой голубей кормить у Поляковых?»

Дальше все произошло практически автоматически. Хворостинин выхватил пистолеты, взвел курки и выпалил сначала из одного, потом из другого. Душегубов, которые стояли перед ним он застрелил, но, когда поворачивался назад и делал выстрел по хозяину самострела, тот успел выпустить из него стрелу.

Из-за того, что князь повернулся во время выстрела вполоборота, стрела попала ему не в сердце, а в левое плечо. Рука Дмитрия Ивановича дрогнула, и пуля, выпущенная из пистолета, пролетела мимо. Хворостинин выхватил из ножен саблю здоровой правой рукой и смело пошел на старого мужика с топором. Тот замахнулся своим грозным орудием и попытался нанести им удар сверху, но князь умело увернулся и проткнул нападавшего насквозь саблей. Старый мужик, уже падая на землю, крикнул молодому парню:

– Хлопок, беги, а то наместник тебя зарубит!

Превозмогая боль в левом плече, Хворостинин вытащил из тела разбойника саблю и пошел на молодого душегуба. Тот не стал испытывать свою судьбу, повернулся и прытко бросился бежать прочь. Самострел он не бросил, а захватил с собой.

Услышав несколько пистолетных выстрелов, Евфросиния выскочила на улицу и побежала к месту сражения. К счастью для нее, сражение уже закончилось и ей ничего не угрожало. Увидев, что ее возлюбленный ранен и истекает кровью, она повлекла его к себе в дом.

В доме целительница срезала кухонным ножом рукав окровавленного полушубка, разоблачила князя и уложила на стол.

Сняв с головы платок, ведунья намочила его отваром, который они только что пили, протерла рану и приступила к хирургической операции.

Прокаленным на огне лезвием ножа Евфросиния расширила рану на предплечье и извлекла из нее кованую железную стрелу с зазубренным наконечником. Потом прижгла рану раскаленным на огне лезвием и наложили на нее льняную повязку. Хворостинин выдержал все эти болезненные манипуляции, не издав ни единого звука.

Все время операции Авдотья стояла у стола, на который лежал воевода и помогала матери, чем могла: вытирала своим головным платком у раненого пот с лица, подносила горячую воду, убирала окровавленные тряпки. Когда же мать закончила операцию, она стала поить раненного отваром тысячелистника, приготовленного ею во время операции, для остановки кровотечения.

Девочка подносила чашку с горячим напиткам к губам князя и тихонько приговаривала:

– Пей, Дмитрий Иванович, пей. Это лечебная настойка. Мы с тетей вместе собирали тысячелистник прошлой осенью и сушили потом у печи. Вот, ты меня читать учил, а я тебя лечу, как меня мама научила.

По всему было видно, что дочь Евфросинии вырастет хорошей знахаркой.

Авдотья, между тем, продолжала нашептывать князю:

– А как все вышло? Вышло все как у наших почтовых голубей. Голубь папа улетел из дома, а на него напали лихие соколы и крыло ему повредили. Он спасся и домой вернулся, к своей голубке. А если бы у него голубки не было, то и вернуться ему было бы некуда, и заботится о нем было некому. Так бы и погиб сизый голубь, израненный хищными соколами во чистом поле.

«Будет Авдотья, пожалуй, не только знахаркой, но и ведуньей», – с улыбкой подумал про себя Хворостинин. Тут в помещение, где лежал раненный князь, вбежал стрелецкий десятник Юрий Нечаев. Будучи дежурным по городу, он услышал выстрелы и побежал на их звуки вместе со своими подчинёнными узнать, кто и почему стрелял.

Возле дома Поляковых стрелецкий наряд увидел гору трупов. Один из нападавших на князя оказался не убит, а только ранен. Он признался стрельцам, что их, промышлявших разбоем в округе разорившихся крестьян, нанял управляющий именья бояр Бороздны. Он специально для этого тайно приехал из Польши. Управляющий заплатил разбойникам за убийство наместника и подучил, где его можно подстеречь. Убежавшего стрелка из самопала звали Хлопок Косолап. Поймать его стрельцам не удалось.

Нечаев показал в знак правдивости своих слов отобранный у раненного мужика злотый: большую серебряную польскую монету на которой было вычеканено «ХХХ», что значило содержание в ней тридцати грошей.

– Бояре пытались продать меня за тридцать сребреников, – прокомментировал Хворостинин рассказ Нечаева. – Однако не удалось. Это тот случай, про который мне говорил Иван Васильевич. Пригодились-таки его пистолеты немецкие.

Про какой случай говорил наместник, присутствовавшие не очень поняли, а сам князь пояснить не смог – он настолько обессилил от потери крови, что лишился сознания.

Две недели Хворостинин отлеживался в доме у Поляковых после ранения. За ним попеременно ухаживали Евфросиния, Арина и Авдотья. Похоже, что их забота, а не прикладываемые мази и травяные настойки способствовали его быстрому выздоровлению.