Текст книги "Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории"

– А чем же монастырская братия может помочь тебе, наместник, в том важном деле, что тебе царь поручил? – спросил, наконец, авва, отвлекшись от набежавших воспоминаний о детеныше по прозвищу Конь.

Хворостинин, нимало не смущаясь, глядя прямо в глаза настоятеля, сказал:

– Надо, авва, мне те листы железа, что вы заготовили для крыши колокольни. Раз она еще не построена, то и материал для крыши вам пока не нужен. Кузнецы мне из этих металлических листов доспехи для русских ратников соорудят, чтобы уберечь их от татарских стрел и сабель. Негде мне больше сейчас такого железа взять, что у тебя есть, архимандрит, а время не терпит.

Дормидонд задумался, а потом ответил:

– Решаю не я один, а совет монахов, но, думаю, что они согласятся дать тебе заготовленный нами на крышу металл для защиты воинов, бьющихся во славу Христову. А к тому времени, как колокольню построим, Господь нам пошлет помощь и материал, чтобы крышу покрыть. Главное, чтобы ты нового набега татар не допустил. И раз ты не командуешь, а пришел по-доброму просить помощи у братии, то говори, что тебе еще надо для нашей защиты?

– Много чего еще надо, архимандрит, – ответил князь. – Люди твои в Смоленске ремесленничают – мне от них три сотни комплектов седел и сбруи нужно. Телеги под перевозку гуляй-города, сколько сможете, дайте по весне. Хлеба печеного, мяса соленого, рыбы сушёной двухтысячное войско кормить месяца на три-четыре потребно. Цепи железные.

Архимандрит только тяжело вздыхал, когда слушал все новые и новые запросы Хворостинина, пока, наконец, не выдержал и не спросил:

– А цепи тебе, княже, зачем? Татар будешь пленных в них заковывать и продавать?

– Про пленение татар ты мне, Дормидонд, вовремя напомнил, поскольку их можно будет не продавать, а на русских полонян обменивать. Но сейчас мне цепи нужны для того, чтобы щиты и телеги скреплять между собой в гуляй-городе.

Дормидонд обещал дать все материалы, запрошенные наместником.

Такого понимания к высказанным нуждам со стороны настоятеля богатого монастыря, которые обычно были весьма прижимисты в материальном плане, Хворостинин не ожидал и был обескуражен. Он подумал: «Вот, что значит по молитве делать богоугодное дело. Что кузнец, что крестьянин, что архимандрит – каждый помогает в этом деле, кто чем может».

– Последняя просьба у меня к тебе, авва, – сказал Хворостинин. – Приехал со мной тот афонский монах Иллиодор, о котором я тебе рассказывал. Хочу, чтобы ты его немного в монастыре подучил, и возвел в священство. Нужен мне бесстрашный священник, чтобы в походе он мог воинство наше перед боем благословлять.

– Мысль хорошая, Дмитрий Иванович. Обучить я его в монастыре всем таинствам богослужения обучу, но в сан его может возвести только владыка Сильвестр, а он тяжело болен. А потом священнику место для служения определить надо. Насколько я знаю, мест у нас в епархии свободных нет.

– Оставляй тогда Иллиодора у себя в монастыре, а я обо всем остальном договорюсь с Сильвестром по его выздоровлении. А церковь мы полковую соорудим, в палатке. Надо будет только Иллиодора снабдить иконами, сосудами, утварью для совершения богослужений и ризами. В этом поможешь?

– Помогу, наместник, – со вздохом ответил архимандрит. – Как не помочь в богоугодном деле.

Вызвали Иллиодора, Хворостинин рассказал ему о своей договоренности с Дормидондом.

– А как же быть с просьбой о помощи, которую мне надо от настоятеля Свято-Пантелеймонова монастыря Матфея Ивану Васильевичу передать? – обеспокоился монах.

– Денег в казне у царя сейчас нет даже на содержание войска – видишь, я по монастырям побираюсь, – ответил ему Хворостинин. – А как татар мы разобьем с помощью науки, что в привезенной тобой от Ивана Федорова книге изложена, то я за тебя перед царем ходатайствовать буду. Ты записку приготовишь о том, как соорудить гуляй-город и как его в бою использовать, когда со мной на войну поедешь, как полковой священник. А ежели Бог даст, то мы басурманскую казну захватим. Тогда я могу, с полным на то основанием, просить царя часть той казны на нужды русского афонского монастыря пожертвовать.

Иллиодор внял доводами Хворостинина и согласился остаться в монастыре обучаться ведению церковных служб.

Колокол, висевший на перекладине, укрепленной на двух столбах посреди двора, стал звонить к заутренней. Архимандрит засобирались в храм на службу.

После заутрени Хворостинин попрощался с архимандритом и поехал в Смоленск. Выезжая со двора, он увидел, как Петр, вместе с тем самым дежурным монахом грузил в сани листы железа, которым суждено было стать не кровлей звонницы, а воинскими доспехами.

Все железо в сани не входило, и Петр начал пересчитывать оставшиеся листы, чтобы забрать их в следующий приезд. Наблюдавший за погрузкой келарь, считать оставшиеся листы не позволял, видимо, хотел что-то припрятать для нужд монастыря. Петр упорно настаивал на своем, и грозил обратиться с жалобой на келаря к настоятелю.

Чем кончился этот спор князь так и не узнал, поскольку выехал из монастыря и ворота за ним накрепко закрылись.

Опричник Михаил Черный

Усадьба дворянина. Н. Винтсен, 1664 г.

Рано утром на другой день после бегства Паисия Михаил Черный пошел с двумя стрельцами в городской дом боярина Бороздны, однако жившие в нем слуги сказали, что хозяин еще вчера вечером уехал к себе в поместье.

Опричник собрался в погоню за беглецом, хотел взять с собой отряд стрельцов на подмогу, но Огнев вывел новобранцев на учебные стрельбы за городом, а без его разрешения никто ехать никуда не хотел.

Когда Михаил добрался до стрельбища, устроенного вдали от города, выяснилось, что у стрельцов есть только три десятка лошадей, да и те все в разгоне. Пришлось обращаться за помощью к городскому голове. Тот нашел лошадей только к вечеру. Выезжать в дорогу на ночь глядя не стали.

Утром Черный и три десятка стрельцов поскакали в вотчину боярина Бороздны. Вотчина его находилось далеко от Смоленска, на северо-западе воеводства, у самой границы с Речью Посполитой.

Боярин владел там пятью тысячами четвертей пахотной земли, на которых жило полторы тысячи крестьян мужского пола. Крестьяне арендовали у него землю из половины собранного с нее урожая, их так и называли половинниками.

Выращивали крестьяне, главным образом, рожь, но сеяли также яровую и озимую пшеницу, овес, ячмень, просо, гречу. Из этих злаков пекли хлеб, крушили крупы, варили пиво, подкармливали ими лошадей и скот. Крестьяне выращивали в этой местности также горох, бобы, чечевицу, называемую сочиво. Но бобовые шли на собственное потребление и с хозяином земли ими не делились. Из технических культур в округе знали о льне, конопле, маке, хмеле. Из них можно было выделывали нитки и ткать ткани, вязать сети, а из семян этих растений жать масло и использовать его в пищу. Однако продать эти продукты во время войны было некому, и Бороздны выращивать их своих крестьян не заставляли.

Зерно крестьяне выращивали по трехпольной системе, чередуя «озимь», «ярь» и «пар». Пар давал земле возможность отдохнуть, набраться полезных вещество из воздуха.

Пахали землю крестьяне лошадьми, которые тянули деревянную соху с железным наконечником, разрыхлявшим почву. У крестьян позажиточнее был тяжелый плуг на колесах.

Во вспаханную землю бросали вручную семена, которые потом засыпали с помощью бороны. Взращенное зерно жали серпами, молотили, потом просеивали на ветру и складировали в амбарах. Мололи зерно ручными жерновами, но в хозяйстве боярина была ветряная мельница общего пользования. За пользование мельницей надо было платить частью помолотого зерна.

Рачительные хозяева удобряли землю перед пахотой навозом. Скот летом пасли на лугах, зимой его кормили заранее заготавливаемой соломой и сеном. Сено косили летом косой на лугах, а потом на телеге возили на сеновал, устраиваемый обычно под крышей дома.

В составе поместья Бороздны числись обширные луговые угодья. На них зависимые от боярина пастухи пасли табуны породистых лошадей литовской породы. Этих лошадей продавали потом за границу полякам и выручали за это немалые деньги. Лошадей этой породы покупали местные дворяне – шляхтичи, поскольку считали их лучшими помощниками в бою из-за неприхотливости и выносливости.

Помимо выплаты части своего урожая боярину, живущие на его земле крестьяне должны были платить подати в государственную казну. На них также ложились как государственные, так и частновладельческие повинности: извоз, ремонт и строительство дорог, мостов, крепостей, постройка барских хоромов, покос лугов и другие.

Со своих земель все бояре должны были поставлять в земское ополчение воинов на конях, в доспехах и со справным оружием. Раньше основу этого ополчения составляли сыновья, племянники, братья, дядья боярина и называли их всех «боярские дети».

Со временем мобилизационная нагрузка на бояр увеличилась, и они стали привлекать в свои дружины наемных слуг, которые также стали называть «дети боярские». Наиболее преданные слуги получали от бояр в пользование землю. Остальные получали от бояр натуральное и денежное довольствие, а в период между походами оставались жить у них на дворе. Эта часть войска называлась дворными людьми, или боярскими дворянами.

По полученной из Разрядного приказа разнарядке Бороздных следовало выставлять полсотни вооружённых конных воинов. Зная это, Черный и взял с собой отряд стрельцов для задержания Якова Матвеевича и его ближайших родственников, подозреваемых в измене.

Трех десятков стрельцов могло не хватить, если разыграется настоящий бой, но стрелецкий сотник людей больше не дал, поскольку остальные были задействованы на охране города.

Бороздны жили в обширных деревянных хоромах о двух и трех этажах, окруженных целым рядом пристроек и крытых переходов; хоромы были украшены многочисленными башенками и балкончиками. Рядом с жилыми помещениями возвышалось множество одноэтажных хозяйственных построек: конюшен, клетей, амбаров, хлевов, сенных сараев. Во дворе стояла небольшая ветряная мельница, на которой мололи зерно на муку, а также деревянная церквушка. Отдельно ютились избы для дворовых людей, отдельно для челяди, то есть лично зависимых от боярина слуг, занятых его хозяйственным и личным обслуживанием.

Все эти постройки окружал крепкий дубовый частокол, укрепленный по четырем углам башнями. Входные ворота находились внутри пятой, самой высокой и мощной башни. За такими оборонительными сооружениями полсотни вооруженных защитники могли свободно сдерживать осаду нескольких сотен человек в течение месяца, а то и двух.

При подъезде к поместью Бороздны Михаил увидел, что наверху башни с воротами стоит часовой с пищалью в руке, еще один часовой выглядывал через маленькое окошечко в самих воротах.

Над воротами, ведущими в усадьбу, висел, сильно побитый непогодой, вырезанный из дерева и раскрашенный герб Бороздны. Он представлял собой разделенный на четыре части щит, увенчанный рыцарским шлемом с короной и густым плюмажем наверху. На щите были изображены: на белом поле пламенеющее желтое солнце; на синем – желтый полумесяц с шестиугольной желтой звездой; на зеленом – натянутый белый лук со стрелой; на красном – две желтые восьмиугольные звезды.

Солнце в геральдике означало принадлежность владельца к польскому королевству, месяц – к литовскому, лук со стрелой – воинскую доблесть, а восьмиугольные звезды – принадлежность к немецкому рыцарскому ордену.

Опричник Михаил Черный таких геральдических тонкостей не знал, но герб боярина ему интуитивно не понравился – он был чужим для русского человека. Гербы в то время были только у московских самодержцев. Опричник видел в доме у Паисия герб Смоленска, когда он был еще литовским, и он ему тоже не понравился.

– Надо будет с Дмитрием Ивановичем посоветоваться по поводу гербов, – подумал Черный. – Стоит ли разрешать их использовать князьям, боярам и прочим служилым людям? Если государство одно, то у него и символ один должен быть. Пусть это будет, например, двуглавый орел, у которого на груди щит с изображением государя на коне, поражающего копьем змея или единорог, который изображается на Большой государевой печати.

Михаилу больше нравился единорог – символ духовной чистоты и строгости. Он даже запомнил описание единорога в одной из книг: «Зверь, подобен есть коню, страшен и непобедим, промеж ушию имать рог велик, тело его медяно, в роге имать всю силу. И внегда гоним, возбегнет на высоту и ввержет себя долу, без накости пребывает. Подружия себе не имать, живёт 532 лета. И егда скидает свой рог вскрай моря, и от него возрастает червь; а от того бывает зверь единорог. А старый зверь без рога бывает не силён, сиротеет и умирает».

Однако размышлять о природе единорогов времени особо не было – отряд подъезжал к надвратной башне. Опричник прокричал стоявшему на ней часовому, что отряд приехал по приказанию смоленского наместника и им нужен боярин Яков Михайлович Бороздны. В знак подтверждения своих полномочий, Черный вытащил из висевшей у него на плече сумки подписанную Хворостининых грамоту и потряс ею над головой.

Стражник наверху, видимо старший дежурного наряда, на удивление, не стал у него ничего расспрашивать, а спустился вниз и помог своему товарищу отворить тяжелые ворота. Отряд стрельцов въехал во двор. Грамоту стражник читать тоже не стал.

– Нету бояр. Вчера в полдень еще уехали. Побросали вещи в сани, да и уехали, – сообщил он Михаилу.

– А на кого поместье оставили? – спросил разозлившийся провалом операции по поимке государственных изменников опричник.

– В хоромах найдете начальника над дворными людьми. Его Григорий Прусс кличут, – ответил лениво охранник и стал закрывать вместе со своим товарищем ворота за приехавшими.

В хоромах, в боярской светлице Черного встретил юноша лет двадцати с небольшим, с рубленными чертами лица, густой шевелюрой белёсого цвета и гладко выбритым лицом. Одет он был в кафтан непонятного покроя, подпоясанный широким кожаным поясом, на котором слева висел легкий прямой меч, а справа кривая сабля. В бою эта пара холодного оружия была крайне опасна, поскольку позволяла их владельцу одновременно и колоть, и рубить.

Григорий подтвердил, что вчера утром из Смоленска приехал Яков Матвеевич, собрал всю свою родню в светлице и о чем-то с ней долго говорил. Потом бояре собрали все ценные вещи, включая иконы, и в обед уехали в сторону границы с Литвой. Ключник уехал вместе с ними, а его оставили приглядывать за порядком в вотчине.

– А что, часто ездил боярин в Польшу в последнее время? – стал расспрашивать старшего среди дворных людей Михаил.

– Ездил, как и обычно. Там у него имение под Могилевом есть – присматривал за ним. Потом, ездил своих лошадей продавать в Варшаву. Говорил, что у него там постоянные покупатели среди придворных вельмож были.

– А с кем Яков Матвеевич в Польше дружил? – спросил опричник.

– С кем-то из младшей ветви князей Шуйских, которые там живут, – напрягся, вспоминая дворный человек. – Одного из них Яном звали, а как других не знаю.

Григорий хорошо говорил по-русски, но с каким-то акцентом, и иногда вставлял в речь непонятные Михаилу слова.

– Да ты сам-то родом откуда, Григорий? – спросил дворного человека Черный.

– Я родом из Самбии – есть такой маленький полуостров на берегу Балтийского моря. По-вашему, русскому, зовусь пруссом. Мое настоящее имя Гедуне, но здесь все кличут меня Григорием. Я сын вождя племени самбов. Самбы триста лет боролись с иноземными захватчиками, которые хотели их поработить, а исконные земли забрать.

Год тому назад, когда мы с воинами из других прусских племен отражали очередной набег поляков, на наше поселение предательски напали с тыла немецкие крестоносцы. Они убили всех наших женщин, стариков и детей, в том числе и моих отца и мать. Из всего племени остались в живых только я, да двадцать моих товарищей, бывших в походе.

Немцы стали строить на месте нашего поселения укрепленный замок. Пришлось нам тайно пробираться в Литву, а оттуда бежать в Смоленское воеводство. Здесь мы поступили на службу к боярину Бороздны, поскольку его земли лежали прямо возле границы. Здесь язык русский выучили, православие приняли.

– Что же боярин не взял вас с собой в Польшу? – продолжал выяснять опричник.

– Яков Матвеевич предлагал нам ехать с ним, но нам туда дорога заказана. Поляки обязательно убьют нас, когда узнают, что мы пруссы. У нас с ними три века идет смертельная вражда, как и с немцами.

– Григорий, ты куда теперь с соплеменниками подашься? – спросил Черный.

– Мы ничего другого делать, как воевать, не умеем. Поедем искать другого боярина, который бы взял нас на службу, – ответил молодой вояка.

– А к московскому царю не хотите пойти в дворяне?

– Да, кто нас возьмет на службу к московскому царю, ведь мы же пруссы?

– Воевода смоленский и возьмет, – ответил Черный. – У него дозволение есть от царя набирать добрых воинов для войны с татарами, которые на нас походом идут. Какого вы роду-племени для русских значения не имеет. Приняли православие и ладно. Будете такими же дворными воинами, только не у боярина на службе, а у царя. Жалование вам платить станут. А кто хорошо воевать будет, того царь пожалует дворянским званием и поместье земельное даст с людьми. Царь поместье Бороздных как раз в казну заберет за то, что они к врагам сбежали, и их земли в кормление своим дворянам раздаст.

Прусс сразу согласился идти на царскую службу и поинтересовался, а не могут ли вместе с ним пойти другие дворные люди. Когда опричник сказал, что могут, то он попросил разрешения пойти переговорить с ними.

Через час у Черного был сформирован земский воинский отряд численностью в полсотни человек. Правда, на устроенном тут же смотре выяснилось, что у половины из новых царских дворян нет доспехов и шлемов. Заботы Хворостинина о производстве мягких панцирей и бумажных шапок оказались весьма своевременными.

Черный отпустил стрельцов в Смоленск, а сам с Григорием и еще двумя новыми дворянскими ополченцами поехал к пастухам, чтобы уберечь боярские табуны от увода за границу. Кони нужны были и стрельцам, и для перевозки гуляй-города, и для того, чтобы посадить на них всех набранных в воеводстве воинов.

С боярскими пастухами разобраться оказалось совсем не просто. Два десятка пастухов были кабальными холопами Якова Матвеевича. Кабальную запись на себя они дали во время прошлогоднего голода, взамен на ежемесячные выдачи боярином продуктов питания и одежды – месячину. По действующим законам кабальные холопы изменщика боярина подлежали освобождению. Кабальные записи на пастухов Черный уничтожил, однако идти из вотчины тем было некуда. Договорились, что пока им будут продолжать выдавать месячину, а они пасти табуны. Угонять табуны в Польшу они за это не дадут, а охранять их будут люди Григория Прусса.

Та же проблема была и с жившей в вотчине челядью – поварами, конюхами, псарями, хлебниками. Они тоже были холопами. Получив свободу, челядь не знала, как ею воспользоваться. Только пятеро из трех десятков мужиков готовы были вернуться к крестьянскому труду или стать самостоятельными ремесленниками. Дворовые девки вообще требовали, чтобы их перед уходом с боярского двора выдали замуж, как обещал при приеме на службу боярин.

Михаил Черный искать девкам мужей не стал, решив перевалить заботу о них на нового управляющего.

Завершив устройство дел в конфискованной боярской вотчине, Черный поехал с Григорием Пруссом в Смоленск, чтобы представить его Хворостинину.

Наместник одобрил все действия своего товарища и назначил Прусса временным управляющим вотчины Бороздных.

Теперь надо было послать дьяков переписать все имущество, подготовить предложения по разделу огромной вотчины на небольшие поместья для детей боярских, которые перейдут на царскую службу и станут царскими дворянами.

Проблема возникла и с князем Шуйским. Посидев в холодной тюремной камере, он собрался с мыслями и отказался от своих показаний. Стал говорить, что оговорил себя, испугавшись пыток. А золото в его каморе, мол, хранил без его ведома ключник, а откуда оно у него, не знает.

После долгих размышлений Хворостинин решил, что Черный немедленно повезет Шуйского под охраной в Москву и передаст там его Малюте Скуратову. Вместе с князем в Москву отправили всю его семью.

Хворостинин дал перед отъездом Михаилу Черному с собой письмо к Ивану Васильевичу, в котором подробно расписал дела Шуйского. Он написал также царю, что приступил к строительству гуляй-города, что продал меха и заказал на вырученные деньги оружие и военное снаряжение. Царя он попросил в письме о том, чтобы отпустил к нему из плена немецкого капитан Юргена фон Фаренсбаха для набора отряда рейтар. Пообещал, что наемников он оплатит из тех денег, что получит от продажи пушнины. Про желание Йосифа продавать на монопольных началах пушнину в Европе наместник писать не стал. Решил, что пусть меняла сначала выполнит все свои обязательства перед ним.