Текст книги "Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории"

Михаил Черкашенин

Запорожские казаки, рисунок XIX века

Михаил Черкашенин вместе с сыном, полусотней казаков и пленниками три недели добирались до Азова. В дне пути от города отряд разбил лагерь. Все остались в укромной балке на берегу маленького степного озерца, а Данила поехал один и без оружия на переговоры с комендантом турецкого гарнизона.

Азов был крепостью, которую турки построили более века тому назад на месте разрушенного ими итальянского города Танаис, сокращенно Тана. Тана была в свое время крупнейшим перевалочным пунктом на Великом Шелковом пути из Китая, Индии и Персии в Европу. Когда турки захватили город, они запретили проход европейских кораблей через черноморские проливы и тем полностью загубили торговлю по древнему торговому пути. Город быстро захирел.

Основу города теперь составлял средневековый итальянский замок с высокими стенами и одиннадцатью мощными башнями. Внутри него располагался турецкий гарнизон из четырех тысяч янычар, и было несколько сот пушек.

Вокруг замка располагался посад, населенный разноплеменными торговцами и ремесленники. Посад окружали земляной вал, заключенный в две параллельные каменные стены, а также глубокий ров.

Данила подъехал к каменным воротам, встроенным в окружавшие посад крепостные стены, показал стражам у ворот свою охранную грамоту и сказал на татарском, что его направил на переговоры московский царь. Стражники показали ему рукой дорогу к замку, где находился командир гарнизона и сказали, что его зовут Доган, что по-русски значит сокол.

Однако на середине пути к замку Данилу случайно встретил хозяин обозной ремонтной мастерской – Фазыл. Он вскоре опомнился после того, как казак оглушил его молотком, отлежался в повозке, а потом вовремя успел сесть на коня и бежать после начала степного пожара, но перед атакой донских казаков на обоз. Бежал помощник смотрителя ханского саадака в Азов, поскольку в нем, в городской охране служил его дальний родственник. Родственник помог ему устроиться в тюрьму охранником.

Фазыл как раз шел из замка к себе домой. Он сразу узнал русского раба, наведшего на обоз отряд казаков и сообщил о нем наряду янычар, которые выполняли функцию городской полиции.

Янычары схватили Данилу, который не сопротивлялся и пытался объяснить, что он посол московского царя. Янычары-стражники татарского языка не знали и что говорил казак не поняли. Присутствовавший при аресте Фазыл ловко вырвал из рук казака царскую грамоту и разорвал ее на части, громко крича по-турецки, что эта бумага простая уловка вражеского лазутчика. Казака отвели в замок и посадили там в темный подвал.

Начальник тюрьмы доложил о пленнике коменданту. Тот допросил с помощью толмача Фазыла Данилу, выяснил, что приехавший казак хочет обменять пленных татарских мурз на русских полонян и решил, что такое важное дело должен решать сам Девлет-Гирей. Доган приказал посадить Данилу на как раз отбывавшую в Кафу галеру, чтобы оттуда его переправили в Бахчисарай. Говорить о том, что пленники находятся рядом, Данила коменданту Азова не стал, поскольку была опасность, что турки их просто отобьют силой.

Михаил Черкашенин подождал день – срок, который он оговорил с сыном, и поехал со всем отрядом к Азову. Подъехав к воротам в городской стене, он стал кричать, чтобы к нему вышел командир гарнизона.

Янычары, видя, что подъехал большой отряд казаков, вызвали своего начальника. Доган забрался на стену крепости и, через того же толмача, стал отрывисто кричать сверху по-турецки Черкашенину:

– Я комендант крепости – Доган-ага. Русского казака я отправил морем к Девлет-Гирею, поскольку он сказал, что основная часть пленников татарские мурзы. Надо будет ждать, когда придет ответ от хана.

– Пошли людей вернуть корабль, – крикнул ему снизу Черкашенин, – ведь мы приехали вести переговоры с представителем Селима II, а не с Девлет-Гиреем. К тому же, у казака была царская грамота о том, что он посол.

– Царской грамоты я не видел, – высокомерно ответил с крепостной стены Доган-ага. – И своих решений я менять не буду.

У Черкашенина потемнело в глазах при этом известии. Он вспомнил, как совсем недавно его Данила сидел вместе с Анастасией за свадебным столом в доме купца Конона, как гости поздравляли молодых, пили в их честь мед и желали долгих лет счастливой семейной жизни.

Атаман велел привести всех пленных татарских мурз и поставил их на колени в ряд напротив входа в крепость.

Шардан понял, что его сейчас казнят, и стал кричать коменданту Азова на турецком:

– Я Шардан, наследный принц Девлет-Гирея, десять лет прослужил султану Селиму II в Истамбуле. Требую вернуть русского посланника обратно в Азов и сообщить султану о предложении обменяться пленными!

Доган-ага ответил ему со стены:

– Человек, я тебя не знаю. Ты уже слышал, что я своих решений не меняю.

Шардан, еще питавший до этого надежду на освобождение, наконец-то понял, что его поход на Московское царство завершился. К несчастью, рабыня из его гарема стала женой русского посланца со странным именем Данила, как он понял из разговоров русских. От бессилия перед сложившимися так обстоятельствами принц заплакал.

Михаил Черкашенин не понял, о чем говорили между собой татарский принц и турецкий комендант, но по слезам на лице Шардана атаману стало ясно, что сына ему возвращать не собираются.

Атаман тогда выхватил саблю и отрубил голову сначала сыну Девлет-Гирея, а потом всем остальным восемнадцати знатным татарам. В живых он оставил только Ибрагим-бея.

Когда с татарами было покончено, атаман прокричал с земли коменданту, спокойно наблюдавшему за экзекуцией с крепостной стены:

– Вели вернуть корабль, комендант. Больше незачем согласовывать вопрос о судьбе пленных татарских мурз с Девлет-Гиреем. В живых остался только турецкий полководец Ибрагим-бей.

– Нет, атаман, – упрямо ответил ему через Фазыла комендант с издевкой. – Я не меняю своих решений.

Пока комендант говорил это, Черкашенин стремительно достал из саадака, подаренный ему Анастасией лук, наложил на тетиву стрелу с каленым наконечником с золотой насечкой, натянул ее, что было сил, и пустил в коменданта.

Доган-ага не стал прятаться от стрелы, поскольку знал, что пущенная из простого казацкого лука стрела так далеко не долетит. Однако лук был ханский, очень мощный и стрела, пролетев чуть не четверть версты, вонзилась с силой коменданту в грудь. После этого он уже больше никогда не смог упрямо повторять свое любимое выражение: «Я своих решений не меняю!».

Штурмовать Азов казаки не стали. Отряд у них был малочисленным, турки после смерти Доган-аги подняли тревогу. Атаман Черкашенин посадил связанного Ибрагим-бея на коня, и казацкий отряд ускакал прочь.

Между тем, турки довезли Данилу до Кафы. Там его какое-то время держали в тюрьме, ожидая оказии, чтобы отправить в Бахчисарай. Однако вскоре из Азова прибыла другая галера и с ней пришла весть, что всем татарским мурзам отрубили голову за то, что комендант Азова дал приказ отправить царского посла к Девлет-Гирею. Да и сам Доган-ага погиб от казацкой стрелы.

Началась переписка между заместителем коменданта Кафы, султаном Селимом II и Девлет-Гиреем по поводу судьбы Ибрагим-бея и русского посланника. Переписка продолжалась четыре года. Турецкий султан был обеспокоен судьбой Ибрагим-бея, но отправлял войска подконтрольных ему татар воевать в Европу и портить в это время отношения со своими вассалами не хотел.

Сам Девлет-Гирей больше в походы на Русь не ходил. Понесенные татарами потери при Молодях были настолько велики, что на южные рубежи Московского царства он мог послать только небольшие отряды грабителей. Эти налеты русские рати без большого труда отбивали на границе царства.

После пленения Данилы Черкашенин привез Ибрагим-бея в Александровскую слободу, в которой практически постоянно жил царь. Иван Васильевич одобрил то, что атаман отрубил головы татарским мурзам, сказал, что нечего было его посланника пленять. Царь обещал также помочь высвободить сына атамана из плена.

Выйдя из царского дворца, Михаил решил пойти в расположенный неподалеку Троицкий храм помолиться и спросить совета у Богородицы, что ему делать дальше. В храме он неожиданно встретил отца Иллиодора.

Тот рассказал, что через пару дней после свадьбы Хворостинина царь принял его у себя во дворце. Иван Васильевич внимательно выслушал рассказ монаха о притеснениях, которые чинили турецкие власти в отношении православных монастырей, однако помочь ничем не смог, поскольку только что его рать уничтожила сорок тысяч отборных турецких воинов. Обращаться после этого к Селиму II с просьбой об ослаблении налогового бремени православных монахов Афона или выкупать из залога их монастырь было бессмысленно.

По распоряжению царя Иллиодора назначили настоятелем Троицкого храма в Александровской слободе. Это было весьма почетное место, поскольку в слободе собралось множество русских зодчих, иконописцев, сочинителей книг, книгопечатников.

Иллиодор осуществлял духовное окормление этого цвета русского народа, помогал отмеченным искрой таланта людям, чем мог. Он, например, пригласил к себе Федора Коня, перевел ему, как обещал, книгу Витрувия об архитектуре и познакомил с артелью известного русского зодчего Веньяминова.

В храме у Иллиодора распевщиком, то есть сочинителем музыки и песнопений, служил Федор Крестьянин. Они подружились, и настоятель помог распевщику организовать школу знаменного песнопения в слободе.

Сам царь Иван Васильевич любил ходить на спевки хора в Троицкий храм, приносил на них свои собственные сочинения – стихиры. Одна из стихир была написана в честь сретения Владимирской иконы Божьей Матери, которая спасла Русь от нашествия Тамерлана. В этом сочинении были такие красивые слова:

– Вострубите трубою песней во благонарочитом дни праздника нашего и тьмы разрушение, и свету пришествие паче солнца восиявша.

При поддержке Конона и других московских купцов в Александровской слободе шла напряженная работа по составлению Лицевого летописного свода, а также по изданию первых русских учебников.

Типографией в Слободе руководил Андроник Тимофеевич Невежа – ученик печатника Ивана Федорова.

Михаил Черкашенин рассказал бывшему афонском монаху о том, что произошло с его сыном и спросил совета, как поступить дальше.

Иллиодор помолился у иконы Пятидесятница, на которой было изображено Сошествие Святого Духа на апостолов, после чего долго думал и, наконец, привел атаману цитату из Евангелие от Иоанна:

– Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа.

После этого Иллиодор трижды перекрестился.

– Преподобный Макарий Великий так трактовал этот отрывок Священного Писания, – продолжил он. – Дух дышит в душах светлых, сияющих и божественных, которые со всем усердием жаждут служить Ему. И если подчиняются этому достойному поклонения Духу, то Он сначала дарует им страх Божий и теплоту сердечную. Когда эти дары обнаруживаются в душах, тогда Дух уже творит в них ненависть ко всему миру и ко всем пагубным предметам мирских вожделений: золоту, серебру, прелестным украшениям тела, отцу, матери, жене и чадам. Вместо них Дух творит в человеке дело Божие, которое слаще меда и медовых сот, делая сладостным для человека все Божие, то есть труд поста, бодрствования, безмолвия, служения ближним и милостыни.

После этого пространного цитирования Иллиодор сделал свое собственное суждение:

– Открылось мне, атаман, после молитвы, что Дух Святой опустился на тебя. Послано тебе испытание в виде пленения сына. Коли выдержишь ты это испытание, то будешь наделен великими Дарами. Дары эти для тебя есть честная воинская служба. Будет тебе во всех воинских делах удача, как была она Дмитрию Иванович Хворостинину после того, как его сестру Анастасию татары в полон увели. Он тогда получил Дар привлекать к себе людей и смог татар победить с помощью высших сил.

Слова священника глубоко запали в сердце Михаила Черкашенина. Он решил посвятить себя всецело борьбе с татарскими набегами.

Атаман стал очень удачлив в ведении войны. Отряд его практически не нес потерь. Подчиненные казаки говорили, что их командир умеет заговаривать пули и даже ловить ядра полами своего кафтана, растворяться в воздухе и неожиданно появляться у врага за спиной.

Переговоры Ивана Васильевича с турками об обмене пленными продолжались долгие годы. В том числе, в письмах правителей двух стран шла речь и о судьбе посланника Данилы Черкашенина.

В 1573 г. Селим II умер и трон в Стамбуле занял его сын – Мурад III. Основные вопросы в империи продолжал решать великий визирь Мехмет-паша. С ним удалось договориться об обмене Ибрагим-бея на казака Данилу и тысячу русских пленных. Мурад III подписал указ об условиях обмена и послал его Девлет-Гирею. Данилу переслали из Кафы в Бахчисарай. Однако пока Черкашенина перевозили, Девлет-Гирей умер от моровой болезни, по-современному – от бубонной чумы.

Приказ султана надо было исполнять Мехмеду II Гирею, сменившему на троне отца. Тот, тем временем, пошел в набег на южные окраины Московского царства. Во время этого набега его отряды были наголову разбиты русскими ратями. В боевых действиях активно роль играл казацкий отряд атамана Михаила Черкашенина.

По возвращению из провалившегося похода, разозлившийся Мехмед II Гирей вспомнил о Даниле Черкашенине и велел отрубить ему голову. Так хан решил отомстить отцу Данилы за нанесенное поражение.

Великий визирь, узнав о гибели казака-посланника, вызвал ослушавшегося вассала к султану Мураду III и тот устроил ему взбучку. Высокая Порта готовилась к войне с Ираном и включение в эту войну Московского царства на стороне противника было совсем не в ее интересах. Пришлось давать московским купцам право беспошлинно торговать на всей территории Османской империи. Своей смертью Данила помог ослабить существовавшую до этого блокаду на южном конце поволжского торгового пути.

Михаил Черкашенин, узнав о смерти сына, решил отомстить туркам, с которыми тот начал вести переговоры об обмене пленными.

Атаман со своим отрядом ночью подошел к Азову и взял посад штурмом. Полсотни казаков рассыпались вдоль невысокого участка стены, набросили арканы на венчавшие ее зубцы и ловко забирались наверх.

Не ожидавший нападения небольшой дежурный отряд янычар был быстро перебит, передовая группа казаков захватила ворота и открыла их для прохода остальным. Пять сотен казаков порубили всех оказывавших сопротивление. Под саблей Черкашенина погиб Фазыл, который не успел укрыться в замке.

Потом казаки подожгли посад. Поднявшийся ветер погнал огонь от одного сложенного из глины и крытого сухим камышом дома к другому. Разгоревшийся пожар заставил весь турецкий гарнизон укрыться в замке. Через четыре часа весь город Азов был полностью уничтожен, погибло около десяти тысяч человек.

Штурмовать замок Черкашенин не стал, чтобы попусту не терять своих людей. Казаки взорвали полторы сотни пушек, стоявших на стенах города и ушли в степь.

Михаил Черкашенин после этого набега на турок продолжил воевать с врагами русского народа на северных рубежах страны. Имя его всплывает в летописях при описании обороны Пскова. Здесь пути атамана вновь пересекаются с Дмитрием Ивановичем Хворостининым и другими знакомыми нам лицами.

В Речи Посполитой к тому времени избрали короля. Им стал венгерский воевода Стефан Баторий. Новый король быстро подавил прорусские настроения у себя в стране и после этого объявил войну Московскому царству.

Под ударами поляков и наемников, набранных со всей Европы, ослабшие в результате идущей уже второе десятилетия войны, русские потеряли Полоцк, Великие Луки, были разорены обширные пограничные территории.

В 1581 г. Стефан Баторий с пятидесятитысячной армией собрался идти на древний русский город Псков. Для отвлечения его от этого похода царь направил русские рати в рейд по территории Литвы.

Рати для войны с поляками формировались под Смоленском. Воеводой тогда в городе был Андрей Иванович Шуйский – сын Ивана Андреевича Шуйского, которого в свое время арестовал и посадил в тюрьму Хворостинин.

Отношения с новым смоленским воеводой у Хворостинина были напряженные. Однако старые товарищи в городе его помнили и помогли хорошо подготовиться к рейду в тыл врага.

Городским головой в Смоленске был в то время, по-прежнему, дворянин Федор Илларионович Потемкин. Он по-дружески встретил Дмитрия Ивановича и помог привлечь к работе по подготовке рейда плотников Никиты Рябого. Денег на работу среди горожан собрал Йосиф Шафир. Он два года успешно торговал сибирской пушниной в Германии и стал уже высокопоставленным купцом – московским гостем.

Плотницкая артель соорудила для русского войска боевые струги, да еще приделала к их бортам защитные щиты – соорудила водную модификацию гуляй-города.

Чертежи таких щитов на военные суда артельщики Рябого уже давно получили от Гордея Старого, который стал столоначальником в Бронном приказе. На новом месте работы кузнеца все почитали за ум и рассудительность «розмыслом» – инженером по-нынешнему. Под его руководством было создано с десяток новых гуляй-городов и распределено по полкам, охраняющим страну по всем направлениям, придумано их применение на судах.

Вместе с Гордеем в Бронном приказе работали его приемные сыновья – Глеб и Борис. Они были учениками у панцырника Бажена Андреева. «Мягкие доспехи» и «бумажные шапки», за их малую стойкость в сражениях с хорошо вооруженными поляками, литовцами и шведами, в Бронном приказе решили не производить.

Зато смоленские мастеровые под руководством Анфисы Быстрой изготовили для воинов, сражавшихся под руководством Хворостинина несколько сотен тегиляев. У литовцев было не густо с огнестрельным оружием, и они пользовались, по старинке, луками и стрелами. Тегиляи защищали русских воинов от литовских стрел так же хорошо, как и от татарских.

Формально Хворостинин, из-за своего худородного происхождения, был в смоленской рати воеводой второго разряда, однако именно он реально руководил рейдом русских войск в Литву.

В составе подчиненных Дмитрию Ивановичу войск находился отряд казаков, которым командовал атаман Михаил Черкашенин. Именно казаков Хворостинин обрядил в тегиляи и отправил на стругах вниз по течению Днепра. На носу каждой лодки была установлена небольшая пушечка, стрелявшая «дробом». Одним из командиров боевого струга в отряде Черкашенина был казак Ермак Тимофеевич, уже знакомый нам по битве при Молодях.

Неожиданно подплывая по водам Днепра к Орше, Могилеву, Шклову, другим литовским городам казаки открывали пушечный и пищальный огонь из стругов, сами оставаясь недосягаемыми для литовских стрел за навешанными на борта стругов щитами. Это позволяло им без труда сбивать стоящие вдоль реки заслоны противника.

Вслед за стругами по берегу Днепра шла тяжелая русская конница, которая довершала разгром врага и жгла городские посады.

Во время разорения посада Могилева войско Хворостинина встретил небольшой отряд бояр рода Бороздных. По требованию могилевского городского головы они вышли против русских войск вместе с тремя сотнями поляков, составляющих основу городского гарнизона.

Все могилевское ополчение было расстреляно отрядом белых рейтар, которыми командовал Григорий Прусс. Тот во время боя узнал своего бывшего хозяина, но без сожаления пустил в Бороздных пулю из длинноствольного немецкого пистолета и поразил его насмерть.

Русские рати успешно били литовцев и поляков по всей Литве, не вступая в сражение с их главными силами, а потом практически без потерь вернулись к месту исходного базирования.

Как писал летописец, они «у Могилева посады пожгли, и много товаров поимали, и ляхов побили, и много полону поимали, и сами вышли со всеми людьми на Смоленеск. Дал Бог, здорова».

Действия русских войск под руководством Хворостинина надолго задержали новый поход Стефана Батория на Московское царство.

Отряд Михаила Черкашенина после возвращения в Смоленск сел на коней и поехал на подмогу гарнизону Пскова, в сторону которого Стефан Баторий к концу осени все же повел свои войска.

Самого Хворостинина царь в это время отозвал из Смоленска под Великий Новгород для защиты от начавшейся с севера атаки шведских войск.

В Пскове оборону против поляков и их наемников держали многие герои молодечинской битвы: князь Иван Петрович Шуйский, брат Дмитрия Ивановича Хворостинина Андрей Иванович, атаман Михаил Черкашенин. Оказался в рядах защитников города и дворянин Григорий Прусс.

Благодаря мастерству этих опытных военачальников Псков успешно выстоял почти полугодовую осаду против полчищ поляков и европейских наемников, которые превышали силы русских в десять раз.

Самым напряженным эпизодом в этой осаде был захват поляками Покровской и Свинузской башен крепостной стены Пскова. В Свинузской башне заселим многие сотни поляков и литовцев. Руководитель обороны Иван Петрович Шуйский решил взорвать эту башню. Казаки и их атаман принимали активное участие в подготовке взрыва. План руководителя обороны был блестяще реализован. Башню взорвали, похоронив под ее обломками всех находившихся в ней воинов Стефана Батория. При взрыве башни погиб донской атаман Михаил Черкашенин.

Пискаревская летопись сообщала об этом трагическом событии так: «Да тут же убили Мишку Черкашенина, а угадал себе сам, что ему быти убиту, а Псков будет цел. И то он сказал воеводам».

В осаде Пскова на стороне поляков принял участие отряд немецких черных рейтар под руководством Юргена фон Фаренсбаха. Капитан к этому времени бросил датчан и пошел служить Стефану Баторию, поскольку тот предложил ему за военные услуги большую сумму денег.

Поляки послали немцев-наемников осаждать стоявший недалеко от Пскова Псково-Печерский монастырь. Оборону монастыря держал наш старый знакомый Юрий Нечаев. В его распоряжении было две сотни стрельцов, да полсотни монахов во главе с игуменом Тихоном. Этими силами Нечаев сумел организовать настоящую партизанскую войну, разбивая во время вылазки из монастыря обозы с оружием, порохом и продовольствием, которые шли из Польши под Псков. Наемники Фаренсбаха одолеть партизан не могли, два месяца осаждали Псковско-Печерский монастырь, и ушли не солоно хлебавши.

За невыполнение приказа захватить Псковско-Печерский монастырь Стефан Баторий лишил черных рейтар денежного довольствия. Фон Фаренсбах не смог выплатить проценты по закладным Йосифу Шафиру и у него отобрали поместье под Аренсбургом.

Тогда капитан перешел на службу к шведам, которые в это время стали враждовать с поляками. В этой службе Юргену сопутствовала удача, и он получил в награду сразу три поместья в восточной Ливонии, которая к этому времени стала именоваться Шведской Эстляндией.

По уходу поляков от Пскова царь посылает князя Дмитрия Ивановича Хворостинина воевать шведов. Князь разбивает большой отряд противника под Лялицами. В составе полка князя воюет отряд Ермака Тимофеевича.

Как прописали потом в Разрядной книге: «Божиею милостию и Пречистые Богородицы молением, свей-ских людей побили и языки многие поимали. И было дело: наперед передовому полку – князю Дмитрию Ивановичу Хворостинину, да думному дворянину Михаилу Ондреевичу Безнину, – и пособил им большой полк, а иные воеводы к бою не поспели. И государь послал к воеводам с золотыми».

После окончания Ливонской войны Ермак Тимофеевич с казаками, среди которых было много сослуживцев Михаила Черкашенина, уходит на службу к купцам Строгановым. Из Орла-городка он отправляется на завоевание Сибири и применяет там приобретенный под руководством Хворостинина опыт ведения военных баталий.

В поход с собой Ермак взял Никиту Рябого и еще двух смоленских плотников, которые помогли ему соорудить струги с защитными щитами по бортам на реке Чусовой. Казаки были одеты в тягиляи, пошитые Анфисой Быстрой еще для преображенских и бряхинских мужиков, воевавших при Молодях.

На носах всех стругов, которые использовал Ермак в своем походе, стояли пушечки, стрелявшие дробом, а на одном та самая «сорока» из-под Молодей. Как она оказалась в распоряжении казаков точно неизвестно, но вряд ли это могло произойти без помощи Михаила Черкашенина и Дмитрия Ивановича Хворостинина.

Эти военно-технических новшества позволили атаману Ермаку разбить в двадцать раз превосходящие казаков по численности отряды сибирских татар, которыми командовал хан Сибирского царства Кучум.

В 1590 г. во время войны со шведами Дмитрий Иванович Хворостинин вновь встречается с Григорием Пруссом. Хворостинин в этой кампании командует передовым полком, а Григорий Прусс служат командиром отряда белых рейтар под руководством Василия Федоровича Скопнина-Шуйского, с которым, вместе с Михаилом Черкашениным, он подружился во время обороны Пскова. Полководческое искусство Хворостинина позволило русским ратям вернуть, захваченные ранее шведами русские северные города Ям, Ивангород и Копорье.

Через год Хворостинин, измученный тяжелыми походами, заболевает, увольняется со службы и уходит в Троице-Сергиев монастырь. Там он принимает постриг под именем монаха Дионисия и вскоре умирает.

Через пару лет воеводу Василия Федоровича Скопина-Шуйского назначают руководить Владимирским судным приказом. Он обосновывается в Москве. Воевода берет с собой в столицу Григория Прусса, получившего тяжелое ранение во время одного из сражений со шведами. Григория воевода определяет в наставники к своему малолетнему сыну Михаилу.

Григорий учит подростка фехтованию, искусству езды на лошади, стрельбе из пистолетов и пищали, делится накопленным опытом тактики ведения войны с использованием гуляй-города и рейтарских отрядов. Михаил впитывает рассказы своего наставника, как губка, проникается идеалами служения русскому народу.

Отец Михаила вскоре умирает и заботу о нем берет на себя его дядя Василий Иванович Шуйский. Это был сын Андрея Ивановича Шуйского – наместника Смоленского, которого Дмитрий Иванович Хворостинин в свое время держал в подвале смоленской смотровой башни по подозрению в двойной измене.