Текст книги "Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории"

За время своей болезни воевода научил женщин читать и писать.

Учились по подаренному Кононом «Хронографу». Раньше до этой книги у князя все не доходили руки, а тут он стал читать сам и учил читать по ней своих девочек.

В начале книге были размещены повести из жизни древних царств. Ученицы с упоением слушали повествования про висячие сады Семирамиды и снабжающие их водой хитрые устройства, про византийский дворец, все залы которого были расписаны золотом, а в одном из них, на потолке, был нарисован «лев, державший в зубах змею, с середины которой спускалось множество подсвечников, украшенных драгоценными камнями и жемчугом, и искусно сплетённых наподобие корзин».

Особенно всех увлекло чтение «Повести о белом клобуке». В этой повести рассказывалось, как царю Константину явились во сне апостолы Петр и Павел и показали ему форму, по которой должен быть сшит белый клобук папе в знак его церковного главенства; Константин велел сшить клобук и возложил его на голову папе Сильвестру, после чего, не желая царствовать в том же месте, где правит наместник Божий, он перенес свою столицу из Рима в Константинополь.

Преемники Сильвестра забыли благочестивую жизнь и не почитали клобука, за что должны были снять этот символ и переслать его в Константинополь патриарху.

Раз патриарху явился ночью «юноша светлый» и велел отправить клобук в Великий Новгород, «и да будет там носим на главе Василия архиепископа»; с тех пор «утвердися белый клобук на главах святых архиепископ Великого Новгорода».

За время болезни князя из Москвы в Смоленск вернулся Михаил Черный. Он доложил, что суда над Шуйским не было. Следствие проводил Малюта Скуратов и нашел, что вины князя в том, что его слуга сбежал в Польшу, нет. Он согласился также с оправданием князя, что турецкие золотые принадлежали сбежавшему слуге, а не ему.

Черный высказал подозрение, что Скуратов сознательно вывел Шуйского из-под царского гнева. Не случайно, сразу вслед за освобождением Шуйского из тюрьмы, по Москве начали ходить слухи о том, что Скуратов намеревается отдать свою младшую дочь Екатерину за сына Иван Андреевич – Дмитрия. Это при том, что невесте было уже двадцать три года, а жениху только двенадцать лет. Этот брак позволял Григорию Лукьяновичу породниться с одним из самых влиятельных княжих родов в Московском царстве. Старшую дочь Анну Скуратов отдал до этого за Ивана Михайловича Глинского – племянника царя Ивана Васильевича, а среднюю, как мы уже знаем, за молодого Бориса Годунова.

Более того, на днях Иван Андреевич Шуйский, по указу царя, стал главой опричной Думы. И это после того, как он просидел неделю в подвале сторожевой башни у Хворостинина. Ничего, что команду арестовать смоленского наместника дал сам царь, в подвал-то его посадил именно Дмитрий Иванович.

Опричник Черный привез не только плохую новость про князя Шуйского. Было еще две хорошие новости.

Вместе с опричником из Москвы прибыл большой обоз с пищалями, огненным припасом, шлемами и другим снаряжением для вновь набранных стрельцов.

А еще Черный привез с собой из Юрьева Юргена фон Фаренсбаха. Царь, на удивление быстро, отреагировал на просьбу Хворостинина и написал указ об освобождении капитана и разрешении ему набирать в Ливонии воинов на московскую службу.

Капитан явился на следующий день после визита Черного к раненному князю прямо в дом Поляковых, представился и выразил готовность беззаветно служить русскому царю, но за хорошую плату. Это был почти двухметрового роста молодой худой немец с большой, покрытой белесыми волосами головой и грубыми чертами лица, на котором ярко сияли голубые, совершенно невинные глаза. На нем были надеты сильно поношенный кожаный поддоспешник и узкие штаны-чулки, заправленные в высокие кожаные сапоги. Капитан плохо говорил по-русски, и все время приходилось прибегать к талмаческим услугам Степана.

Для найма рейтар Фаренсбах попросил выдать ему аванс. Поскольку большого доверия к немецкому капитану не было, то на руки ему выдали только причитающееся, как командиру, жалование. Хворостинин заключил с ливонским рыцарем договор о посредничестве при найме трех сотен опытных воинов на конях, в доспехах и с огнестрельным оружием. Солдатам деньги должен был платить Степан, которого князь откомандировывал вместе с капитаном в Ливонию. Надолго расставаться со Степаном Хворостинину не хотелось, но другого выхода проконтролировать набор немецких рейтар не было.

Отроковица Прасковья

Угон русского полона в Орду. Венгерская хроника 1488 г.

Татары напали на поместье Дмитрия Ивановича Хворостинина тогда, когда его младшая сестра Анастасия, 14 лет отроду, закончила пришивать ленту к подолу сарафана служанки Прасковьи и уговаривала ее примерить обнову.

– Как можно носить такой красивый сарафан по дому, княжна? – отказывалась служанка надеть на себя сарафан, расшитый яркими красными павлинами с золотыми и серебряными перьями, заморскими цветами и травами.

Прасковья ждала, когда княжна закончит свою работу, стоя рядом в нижней рубашке, поверх которой была накинута простая крестьянская понёва.

– Вовсе сарафан и не богато расшит. Вот я его сейчас сама надену, а ты посмотришь, как он ладно выглядит со стороны.

Анастасия скинула богатое княжеское одеяние, мешавшее ей серебряное монисто, надела сарафан служанки и стала рассматривать себя со всех сторон в маленькое зеркальце из полированной пластины серебра, которое держала на вытянутой вперед руке.

Служанка смотрела на хозяйку и радовалась ее молодости и привлекательности. Княжна светилась той особой красотой, какая бывает у длинноногих и длинноруких, немного нескладных девочек-подростков, которые вот-вот расцветут и сделаются обворожительными женщинами. В Анастасии все было хорошо: открытое лицо, яркие карие глаза, прямой нос с маленькой родинкой у правого крыла, длинные русые косы.

Прасковья была, собственно, даже не столько служанка, сколько подружка молодой княжны. Анастасия рано потеряла мать и ее воспитывала дворовая нянька. Когда же девочка немного подросла, отец, который был все время в разъездах по делам военной службы и не мог посвящать ей достаточно времени, взял в дом сироту из крестьянской семьи, лет на пять старше дочки. Та играла с молодой княжной, учила ее рукоделию, песням, помогала управляться по хозяйству. Именно Прасковья и научила Анастасию искусству вышивать золотыми и серебряными нитями.

Когда Анастасия поехала погостить к старшему брату Дмитрию в поместье после смерти отца, она взяла с собой служанку.

Отряд татарских всадников налетел на поместье Хворостининых с диким воем и гиканьем. Кочевники побили стрелами и порубили саблями находившихся на дворе невооруженных мужчин и задержались только у входа в терем, в дверях которого забаррикадировались конюх Игнат и крестьянин Евсей, коловшие по случаю неподалеку дрова на зиму. Они вдвоем ожесточенно отбивались от пытавшихся проникнуть в дом татар плотницкими топорами.

«Татары!» – вскрикнула служанка, после того, как услышала гиканье и вой налетевших всадников. В детстве она уже пережила налет кочевников на свою деревню. В результате этого налета Прасковья лишилась всей семьи, которую кочевники частью убили, а частью увели в полон. Сама она спаслась только потому, что прямо перед тем, как напали татары пошла за водой к колодцу на задний двор и успела спряталась в нем. В колодце, в ледяной воде она пряталась несколько часов, пока ее оттуда не извлекли воины отца Анастасии – Ивана Михайловича Хворостинина, шедшие по следам татар.

Прасковья схватила со стола маленький острый кинжал, которым княжна только что отрезала концы ниток от подола сарафана и в два приема отрезала ее длинные русые косы. Потом, бросив отрезанные волосы в угол палаты, служанка схватила из устья печки горсть сажи и вымазала ею лицо Анастасии. Свою серую крестьянскую понёву Ефросинья накинула на плечи молодой девушки. Та сразу из красавицы княжны превратилась в невзрачную сельскую отроковицу.

– Княжна, татары убьют тебя, если узнают, что ты из семьи Хворостининых, – пояснила она свои действия. – Твой отец и братья столько их соплеменников побили, что басурмане даже не захотят выкуп за тебя просить. Скажись, что ты простая крестьянка, а зовут тебя Прасковья.

Только служанка успела это промолвить, как в светлицу ворвалось два разъяренных татарина. Один из них, молодой, сразу набросился на стоявшую в одной рубашке служанку и попытался силой овладеть ею. Другой, постарше, не обратив внимания на дурнушку-отроковицу, сначала засунул в карман полосатого халата лежащие на столе серебряные монисто и зеркало, а затем полез в стоявший в светлице сундук и стал рыться в лежащих там женских одеждах.

Молодой татарин, от которого сильно пахло потом и кислым кобыльим молоком, крепко схватил левой рукой Прасковью за талию, правой спустил штаны, задрал ей рубашку и уже закрыл глаза в предвкушении наслаждения горячим женским телом, когда служанка выхватила из-за спины кинжал, который все это время сжимала в руке, и воткнула его по ручку в глаз нападавшего. Насильник закричал, отпустил Прасковью, вытащил нож из глазницы, но тут же упал на пол, истекая кровью.

Пожилой татарин, услышав крик соплеменника, выглянул из сундука, занес саблю, которую не выпускал из руки, пока рылся в женских одеждах, подбежал к служанке и ударил ее острием клинка прямо в грудь, которая выглядывала наружу из разорванной молодым насильником рубашки. Прасковья охнула и медленно опустилась на пол.

Анастасия обмерла от страха. Она поняла, что следующим ударом старый татарин заколет ее.

Однако тут в дверном проеме показался конюх Игнат. Он с размаха кинул свой плотницкий топор в стоявшего к нему спиной старого татарина. Топор всем лезвием погрузился в спину грабителя, тот тоже охнул и упал мешком поверх тела бездыханной Прасковьи.

Игнат ступил навстречу Анастасии, но тут же рухнул, пронзенный двумя стрелами, которые пустили ему в спину гнавшиеся за ним по лестнице татары.

Вбежавшие вслед за конюхом кочевники решили, что это именно он убил их товарищей, схватили онемевшую от ужаса Анастасию и потащили ее вниз, на двор. Там девушку связали и посадили в большую, плетенную из ивовых прутьев корзину. Это была одна из двух корзин, притороченных к седлу вьючного татарского коня. Во второй корзине уже находился десятилетний сын конюха – Ваня, который только пару часов назад учил княжну ездить верхом на лошади.

Сквозь прутья крышки корзины молодая княжна увидела, как полыхают постройки их поместья, подожжённые татарами. Она слышала, как голосят насилуемые кочевниками служанки, как отрубают головы их мужьям, которые пытались защитить жен от насилия.

Татары считали во время набегов детей самой лучшей добычей. Мальчиков они продавали в Кафе туркам, которые воспитывали их потом в специальных монастырях: учили своем языку, обращали в ислам, до изнеможения заставляли заниматься военными упражнениями. Из этих, лишенных рода и племени, забывших свою веру и свой язык мальчиков выходили самые преданные воины султана – янычары. Тех, кто не годился для военной службы, использовали для любовных утех.

Красивых девочек-пленниц продавали в гаремы. Дурнушек использовали в качестве служанок и нянь. Искусных в каком-либо мастерстве девочек заставляли до изнеможения работать на хозяев.

Взрослых пленников с Руси ценили меньше детей, поскольку они старались бежать и вернуться на родину – «были скоры на ноги». Похитители даже специально обманывали работорговцев, выдавая русских пленников за поляков или литовцев, которые были менее свободолюбивы и не так сильно склонны к побегам.

В трагических условиях, когда многие близкие люди погибли, а привычная жизнь внезапно закончилась, Анастасия не тронулась умом только потому, что вспомнила молитву, которой ее научил отец. Сидя скорченная в плетеной корзине, она взялась двумя руками за маленький медный крестик, висевший у нее на шее и стала про себя читать: «Царице моя преблагая, надеждо моя Богородице, приятелище сирых и странных предстaтельнице, скорбящих рaдосте, обидимых покровительнице! Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощну, окорми мя яко стрaнна. Обиду мою веси, разреши ту, яко волиши: яко не имам иныя помощи разве Тебе, ни иныя предстaтельницы, ни благия утешительницы, токмо Тебе, о Богомaти, яко да сохраниши мя и покрыеши во веки веков. Аминь».

Анастасия трижды прочла эту молитву, и ей стало немного легче. Княжна поплакала и от нервного перенапряжения уснула, скорчившись в своей ивовой тюрьме на паневе Прасковьи.

Проснулась она, когда взявший ее в плен отряд кочевников остановился на привал. Татары извлекли Анастасию из корзины и дали возможность попить воды из небольшого ручейка, пробегавшего рядом с местом их стоянки на опушке леса. Старый толстый татарин в кольчуге, надетой поверх полосатого шелкового халата и в железном островерхом шлеме, который командовал отрядом, протянул девушке кусок лепешки, которую его подчиненные недавно украли в поместье у Хворостининых. Татары звали своего командира мурзой Хаджи. Хаджи спросил знаками, как ее зовут, и княжна ответила, что Прасковья.

Анастасия, также знаками, спросила у своих охранников разрешения походить, чтобы размять затекшие ноги. Когда ей разрешили, она подошла к лошади, на которой ее везли, и открыла крышку второй корзины, желая проведать сидевшего там Ваню.

Заглянув в корзину, княжна заметила, что белобрысый мальчишка, который смеялся всего несколько часов тому назад над тем, как она неловко садилась на коня, неестественным образом скорчился в своей ивовой тюрьме. Сердце мальчика не выдержало того, что с ним произошло и разорвалось.

Увидев это, отроковица закричала от ужаса; лепешка, которой она хотела поделиться с Ваней, выпала из рук, ее стошнило.

Подбежали татары, увидели, что их молодой пленник умер, и позвали Хаджи. Тот стал ругать воинов, за то, что они недосмотрели и потеряли дорогой живой товар. Воины молча выслушали упреки начальника, а когда тот замолчал, извлекли тело мальчика из корзины, оттащили к ручью и бросили в воду.

Мурза Хаджи приказал, чтобы молодую русскую пленницу везли уже не в корзине, а верхом на коне, но для верности со связанными кожаным ремнем руками. Отряд татар быстро собрался и поехал дальше.

Отъехав пару сотен шагов, княжна оглянулась в седле: белая рубашка Вани еще виднелась среди темных струй лесного ручья. На глазах у княжны выступили слезы, и она с трудом удержалась, чтобы не заплакать в голос.

Так, верхом на коне, Анастасия и проехала тысячу верст, которые отделяли Москву от Крымского ханства.

Вот как этот путь описывает один из ее современников в дошедшей до нас повести: «Бысть же сие путное шествие печално и унылниво, бяше бо пустыня зело всюду, не бе бо видети тамо ничтоже: ни града, ни села; аще бо и быша древле грады красны и нарочиты зело видением места, точью пусто же все и не населено; нигде бо видети человека, точию пустыни велиа, и зверей множество: козы, лоси, волцы, лисицы, выдры, медведи, бобры, птицы орлы, гуси, лебеди, жарави, и прочая; и бяше все пустыни великиа».

Дорога верхом заняла почти месяц, и это было не так долго, поскольку взрослых пленников гнали пешком, вместе с захваченными у них лошадьми, тощими после зимы коровами и овцами. Мужчин и женщин расставляли в ряды по нескольку человек в каждом, связывали им назад руки сыромятными ремнями и сквозь эти ремни продевали деревянные шесты. Кроме того, пленникам набрасывали на шеи веревки. Затем, держа эти направляющие веревки за концы, верховые татары тащили пленников вперед, а другие всадники гнали их сзади по степи, подгоняя нагайками.

Пешком дорога в неволю занимала два, а то и три месяца. За время пути большая часть полона гибла от физической усталости, жажды и голода.

Крымский полуостров со стороны степи защищало от врагов мощное, длиной в семь верст оборонительное сооружение. Оно было построено еще римлянами и включало в себя десятиаршинный ров, десятиаршинный же земляной вал с деревянными частоколом и башнями поверху.

После присоединения Крымского ханства к Османской империи турки провели реконструкцию этого сооружения и встроили в него три каменные крепости. С тех пор оборонительное сооружение называлось Турецкий вал.

Самой большой из встроенных в Турецкий вал была крепость Ор-Капу, или Перекопь. Только проехав по подъемному мосту и пройдя через северные ворота этой каменной крепости, можно было въехать на территорию Крымского полуострова.

Проезжая верхом вместе со всем татарским отрядом через ворота Перекопи Анастасия случайно услышала примечательный разговор.

Рядом с стражником татарином стоял купец литвин, готовившийся вывезти с полуострова десяток телег, нагруженных мешками соли. Соль эту добывали русские пленники недалеко от крепости – собирали ее с поверхности небольших пересохших морских заливов, образовывавших вместе «гнилое озеро» – Сиваш.

Торговец увидел въезжающий на полуостров отряд Хаджи и спросил у стражника на единственно понятном обоим русском языке:

– Сколько же это полона привезли в этом году из Руси?

– Да никак не меньше, чем семь туменов, – ответил ему явно гордившийся этой цифрой стражник.

– А остались ли еще люди на этой самой Руси? – задумчиво спросил литвин.

– Остались, – самодовольно ответил татарин. – Мы сразу всех в полон не берем – ждем, когда подрастут новые поколения русских. Иначе нам нечем будет торговать, и жить не с чего будет.

О чем еще говорили случайные встреченные на дороге люди, княжна не услышала, поскольку татарский отряд с полонянами проехал через ворота башни и двинулся дальше, по направлению к Кафе.

В Кафе Анастасия провела несколько дней на площади в порту, пока мурза Хаджи искал покупателей на привезенных пленников. Здесь она наслушалась терзающих душу рассказов других пленников.

Один из пленных, среднего возраста крепкий высокорослый мужчина, из детей боярских, Кузьма Степанов рассказал, что у него татары взяли в полон «отца Степана, мать Марью, жену Авдотью, двух братьев, Елисейку пятнадцати лет, Асташку трех лет, да сестру Домницу пяти лет. Вместе с ними кочевники увели невестку Анисимку с тремя детьми – Катеринкой пяти лет, Палашкой году и Ивашкой полутора лет отроду». Все маленькие дети во время бесконечно долгого пути в неволю погибли.

После этого рассказа княжна ясно осознала, что трагедия коснулась не только ее самой, ее семьи и челяди, но и всего русского народа.

Наконец мурза Хаджи нашел перекупщика Тавила и продал ему два десятка привезенных с собой из набега на Подмосковье русских детей – семнадцать мальчиков и трех девочек. Кузьму Степанова и еще двух взрослых мужчин, захваченных в бою, мурзе пришлось отдать в счет налога туркам.

Тавил по крови был ногайцем. В 1548 г. он, молодой и сильный воин, участвовал в набеге на Крымское ханство в составе семитысячной ногайской орды. Это войско было разгромлено крымским ханом Сахиб-Гиреем, а всем попавшим в плен ногайским воинам отрубили голову. Из этих голов крымский хан приказал возвести две громадные пирамиды перед въездом в крепость Ор-Капу. Событие вошло в историю, как «Ногайская бойня».

Тавилу тогда удалось убежать с поля боя и укрыться на территории Кефинского санджака – обширной турецкой провинции на южном побережье Крымского полуострова. Он смог это сделать потому, что был смышлен, изворотлив и хорошо знал татарский язык.

Ногайцы и крымские татары по-разному поклонялись Мухаммеду, и чтобы не попасться Тавил притворно принял иудаизм. Он совершил обряд гиюр и стал гером – членом еврейской религиозной общины. Это открыло ему доступ к вращавшимся в общине капиталам.

Перепробовав разные виды заработка, Тавил остановился на торговле рабами на рынке Кафы. За право вести торговлю он регулярно платил взятки турецким чиновникам, надзирающим за уплатой налогов в султанскую казну. Прибыли от торговли были столь велики, что это было совсем не обременительно.

За прошедшее со времени «ногайской бойни» время Тавил сильно постарел и потолстел. Теперь он носил полосатый шелковый халат и широкие шаровары, белый тюрбан и длинноносые кожаные чувяки. Жениться из соображений личной безопасности он не стал – предпочитал сожительствовать со своими молоденькими рабынями.

Мурза Хаджи продал Тавилу привезенных детей, сказав, что они из Польши. Тавил заплатил за товар аванс, поскольку общая сумма покупки была настолько велика, что у него сразу не было столько свободных денег.

На следующий день торговец, с помощью переводчика Игната, выяснил, что все купленные им дети русские. Он продал всех мальчиков подвернувшимся турецким купцам по более низкой цене, чем полагалась за поляков. При окончательных расчетах Тавил заплатил мурзе ту сумму, которая считалась справедливой среди работорговцев в отношении русских детей.

Хаджи пожаловался на Тавила надсматривавшему за порядком на рынке рабов турецкому чиновнику. К несчастью, старый покровитель Тавила недавно умер, а с новым у него еще не сложились доверительные отношения. Чиновник передал дело на рассмотрение местному судье – кади. Кади обязал Тавила выплатить мурзе всю оговоренную вначале сумму, уплатить штраф в пользу султана за обман, да еще и лишил его навсегда права торговать в Кафе.

Тавил прекрасно понимал, что турки просто воспользовались случаем и хотят вытеснить его, как иноверца и инородца, с рынка, но сделать ничего не мог. От него кади даже не захотел брать взятку, обычно решавшую все проблемы на рынках Кафы. Похоже, что кади почувствовал, что Тавил глубоко в душе ненавидит татар, а вместе с ними и ислам?

Пока шли судебные разбирательства, отроковица Прасковья жила в доме Тавила вместе с двумя другими русскими девочками-пленницами. Одну из пленниц хозяин взял себе в наложницы. Прасковья показалась ему невзрачной, и он определил ее помогать по хозяйству.

Княжна исправно выполняла свою работу по дому, и Тавил разрешал ей за это посещать по субботам греческую церковь. Сам он строго соблюдал установления Торы: ходил в этот день в синагогу, не работал, зажигал свечи, ел халу и пил кошерное вино. Свободное время в этот день он проводил за чтением молитвенника Моше бен Иакова «Мингах Кафа» – «Кафская литургия». Иудейская мудрость его особо не интересовала, но надо было уметь соблюдать установленные в общине обряды и правила, поддерживать разговоры с единоверцами.

Иудейская мудрость его особо не интересовала, но надо было уметь соблюдать установленные в общине обряды и правила, поддерживать разговоры с единоверцами.

В греческой церкви новоявленную Прасковью и увидел Игнат, который продолжал по ночам ночевать в пещере, за решеткой, вместе с остальными мужчинами-пленниками, но днем, по распоряжению Тавила, выходил в город толмачить на рынке.

Дома у работорговца молодая княжна познакомилась с пленным донским казаком – Данилой.

Казаку недавно исполнилось тридцать лет, он был невысокого роста, худощав, очень ловок; круглую его голову покрывали коротко стриженные русые волосы;

черты лица были мелкие, нос острый, по обеим сторонам его размещались хитрые карие глаза; узкие губы были постоянно плотно сомкнуты.

Как рассказал Данила, он попал в плен в позапрошлом году под Азовом, когда вместе с товарищами взорвал башню замка с запасами принадлежавшего турками пороха. Оглушенного взрывом и потерявшего сознание его подобрали прибежавшие на место взрыва татары, отвезли в Кафу и продали Тавилу.

Данила был мастером на все руки и сейчас пристраивал к крылу дома работорговца просторную деревянную веранду.

Казак выучил татарский язык, освоился с местными обычаями и помогал выжить в неволе на чужбине соотечественникам. Сейчас он стал присматривать за княжной и двумя другими молодыми русским пленницам.

Может показаться смешным, но в Кафе для русских самой большой проблемой было то, что здесь никто из татар не мылся и не стирал одежд. Простые татары считали, что во время этих действий их душу могут захватить злые духи. По этим соображениями гигиенические процедуры не дозволялось проводить и рабам. Купаться в море рабов тоже не пускали, опасаясь, что они могут сбежать вплавь.

Так что по субботам Данила таскал русским девчонкам воду в больших кувшинах из расположенного неподалеку источника и позволял им мыться в еще недостроенной хозяйской веранде.

После решения кади по спору с мурзой Хаджи Тавилу пришлось срочно распродавать по дешевке весь свой живой товар. Мужчин он продал туркам, которые набирали гребцов на галеры, а Игната, как уже нами упоминалось, генуэзцам.

На княжну на рынке положили глаз слуги самого хана Девлет-Гирея. Они приехали в Кафу за искусными ремесленниками, увидели на отроковице со вкусом расшитый золотом сарафан и купили ее у Тавила за небольшие деньги. Княжна должна была теперь расшивать одежды для любимого сына хана – султана Шардан-Гирея, который только недавно вернулся домой из Стамбула.

В дополнение к княжне, слуги хана купили у Тавила еще и Данилу. Казак узнал о том, что покупателям нужны строители для возведения Большой мечети в Бахчисарае и сам к ним набился, как искусный строительных дел мастер. Про то, что в результате его искусных земляных работ недавно была взорвана в Азове башня с сотней турок, казак скромно промолчал.

Через неделю слуги Девлет-Гирея собрали купленных на рынке в Кафе ремесленников, погрузили их на две запряженные быками арбы с огромными колесами и повезли во дворец хана в Бахчисарай.

Все три дня пути до места назначения отроковица Прасковья просидела в арбе рядом с казаком Данилом, разговаривая о том, о сем. Про то, что она княжна и ее зовут Анастасия, отроковица не сказала, продолжая опасаться мести татар.

Данила во время пути рассказывал приглянувшейся ему молодой девушке про свою казачью жизнь, про боевые походы. Первый поход он совершил с московской ратью, в которую записался ради того, чтобы участвовать в набеге царского воеводы Данилы Адашева на Крым.

Русские воины и казаки построили тогда на берегу Днепра небольшие лодки – струги, спустились на них в Черное море и спокойно добрались к западному – степному побережью полуострова. Там они разорили прибрежные татарские поселения, а потом разбили посланные против них татарские отряды и освободили большое число находившихся в рабстве русских.

Вместе с освобожденным русским полоном царские войска и казаки благополучно вернулись по морю в устье Днепра и поднялись вверх по реке до Монастырского острова. Здесь, за развалинами старого византийского монастыря, который был основан еще Андреем Первозванным, казаки отбились от преследовавших их конных отрядов Девлет-Гирея.

Русские полоняне и стрельцы вернулись домой, а Данила, с разрешения начальства, ушел казаковать на Дон.

Выслушав рассказ о походе Данилы в составе отряда Адашева на Крым, Прасковья сказала казаку:

– Вот было бы хорошо, если бы еще кто-то совершил такой же набег на Крым и освободил нас.

В сознании девушки затеплилась надежда на то, что она сможет когда-нибудь вернуться на родину и увидеть своих родных.

К концу третьего дня повозки с полонянами добрались до Бахчисарая. Сначала быки провезли их мимо нависавшей над каменистой дорогой горной крепости Кырык-Ер, что в переводе значило «крепость иудеев». Когда-то эта крепость была столицей Крымского ханства, но потом в ней остались жить только потомки исповедовавших иудаизм хазар – караимы.

Потом, через узкий проезд, защищаемый крепостью, арбы с рабами и их охраной въехали в широкую долину, и путники увидели раскинувшиеся по обеим сторонам дороги утопающие в зелени садов дома татарской знати.

Наконец, еще после часа тряски по каменистой дороге, их взору открылся сам Бахчисарай.

Справа от центральной широкой проезжей улицы, на пологих холмах теснились двухэтажные каменные здания. Здесь жили ханские чиновники и их слуги. Проезды между окружавшими эти дома высокими каменными стенами были очень узкими, по ним с трудом мог проехать всадник.

Ближняя верхняя правая часть города была разбита на три десятка кварталов, каждый из которых имел в центре небольшую мечеть с высящимся рядом с ней минаретом.

Вдали, тоже справа от дороги, виднелся квартал ремесленников, которые производили седла, лошадиную сбрую, валяли из шерсти войлок и делали из него ковры, мяли кожу и тачали обувь, шили одежду, ковали несложные металлические изделия. На хозяев татар здесь в небольших мастерских работали русские, польские и литовские рабы.

Слева от центральной улицы, вдоль широкой долины реки Чурук-Су, раскинулся ханский дворец. Дворец состоял из каменного двухэтажного центрального корпуса, к которому перпендикулярно примыкали два длинных крыла, состоящих из отдельных одно– и двухэтажных каменных зданий. Все здания были соединены между собой переходами и украшены ажурными деревянными крышами, балконами, лесенками и крылечками.

Всего в дворцовом комплексе было около десяти тысяч жилых и подсобных помещений. С непривычки в них легко было заблудиться.

В центре дворцового комплекса находилась резиденция хана с огромным залом для торжественных заседаний и небольшой ханской мечетью, а также помещения, в которых жил он и его сыновья. В крыльях дворца располагались кухни, склады, мастерские, другие хозяйственные помещения.

Отдельно от дворца замкнутым прямоугольником стояли здания, в которых жили женщины – гарем. В нем были свои, изобилующие роскошью залы, комнаты, сады. Посреди гарема возвышалась высокая Соколиная башня.

Перед ханской резиденцией строилась Большая ханская мечеть, которая должна была вмещать пять тысяч верующих. На этой стройке и должен был работать Данила.

За ханским дворцом, ниже по течению реки раскинулся огромный висячий сад, засаженный разными экзотическими растениями, привезенные со всех концов света.

Отроковицу Прасковью отправили в золотошвейную мастерскую, вход в которую был с противоположной от парадной дворцовой площади стороны. Там охрана передала ее с рук на руки старой татарке Фатиме, как выяснилось потом, бывшей наложницы хана.

Фатима сразу проверила, действительно ли русская пленница знает золотошвейное дело и когда убедилась в этом, то отвела княжну в мастерскую, в которой уже работало четыре девушки. Девушки были разных племен и языков. Хозяйка изъяснялась с ними по-татарски, а с Прасковьей знаками.

Бывшая ханская наложница показала новенькой, как ей надо было вышивать золотом и серебром шелковую чалму для любимого сына хана – султана Шардана и оставила ее в мастерской вместе с другими золотошвейками.

Работать девушкам приходилось от рассвета до заката. Ночевали они в небольшой комнатке, примыкавшей к мастерской. Еду работницам два раза в день приносили из кухни, которая отдельно готовила пищу для занятых в ханском хозяйстве рабов.