Текст книги "Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории"

Ключник Паисий

Тиун, рисунок XI века

Проводив в приподнятом настроении своих новых военных советников до двери, Хворостинин увидел, что в сенях на лавке его дожидается Евфросиния. Лицо молодой женщины было встревожено. Она порывисто вскочила со скамьи навстречу князю, взяла его за руку и, не соблюдая должного почтения, повлекла обратно в приемную палату.

– Беда у нас, Дмитрий Иванович! – выпалила помощница ключника, как только притворила за ними дверь.

Взволнованным голосом Евфросиния начала рассказывать, что произошло:

– Сегодня утром я купила на рынке съестных припасов, и мы со слугой Михаила Черного поехала на санях в лес – проведать сестру и дочку. Приехали. Стала я помогать сестре обед готовить из привезенных продуктов. Тут возьми и спроси у Арины, вылечила ли она Паисия от простуды. А та и говорит, что Паисий у нее появлялся, но просил не настойку от простуды, а яд от крыс – мышьяк. Говорил, что ему однажды его давала наша мать, когда была жива.

Младшая сестра тогда случайно подслушала разговор матери с Паисием и помнила, что ключник пришел по просьбе наместника, что был до Шуйского – князя Никиты Ивановича Оболенского. Мол, наместник узнал, что крысы распространяют моровую язву и хотел их у себя в покоях извести. Болезнь, как раз стала распространяться по городу. Мать дала ему порошок камня арсения, прокаленного в закрытой колбе на огне вместе с толченой яичной скорлупой, который называется белый мышьяк. Она научила Паисия смешать мышьяк с ржаной мукой, чуть прожарить вместе и разбросать по местам, где бегают крысы.

А потом князь Оболенский как-то внезапно умер от страшных колик в животе. Тогда все подумали, что наместник умер от принесенной крысами заразы.

Сестра сказала ключнику, что у нее белого мышьяка сейчас нет, а он стал ей угрожать, сказал, что расскажет всем, что мать у них была отравительницей, и их с сестрой посадят в тюрьму, как сообщниц. Дал сроку неделю белого мышьяка достать. Послезавтра как раз этот срок истекает.

Евфросиния перевела дух и продолжила:

– Паисий, похоже, задумал кого-то отравить, а потом меня и сестру обвинить в этом. Понятно теперь, что ради этого он меня к себе на службу взял. Может ключник Шуйского отравить хотел и турецкие золотые себе присвоить. Может, хотел помешать татарам Смоленск захватить, чтобы город полякам потом передать. Мне то не ведомо. Только испугались мы, побросали все вещи в сани, да и поехали скорее в город.

А как по городу ехали, так я Паисия и увидела: он стоял на перекрестке двух улиц недалеко отсюда и разговаривал с боярином Яковом Матвеевичем Бороздны. Во время разговора оба старались держаться в тени домов и по сторонам все оглядывались. Этот боярин часто к Шуйскому приходил раньше и наедине с ним долгое время переговоры вел.

Хворостинин нахмурил брови:

– Вас Паисий видел, когда вы в санях мимо ехали? – спросил, разом утративший хорошее настроение князь.

– Нет, Дмитрий Иванович, мы в санях под полог забились, а слугу, что лошадью правил ключник знать не мог, – ответила испуганная знахарка.

– Что мог делать Паисий в том месте, где ты его видела?

– Как же, у ключника там рядом дом, что ему от отца Августа в наследство достался. Отец тоже ключником служил, но еще при литовском наместнике Зеновиче, – поделилась своими знаниями былого молодая женщина. – Поговаривали, что из этого дома есть подземный ход за пределы города и по нему бояре хотели впустить поляков, когда те осаждали город полсотни лет тому назад. Да тогдашний московский воевода – князь Василий Васильевич Шуйский, по прозвищу Немой, изменников тех среди смоленских бояр разоблачил и на городских стенах всех перевешал. Подземный ход тот потом долго искали, да найти не смогли.

Услышав столь интересный рассказ молодой женщины, Хворостинин задумался: «Вот и началось то, чего царь опасался больше всего – боярская измена. Василий Васильевич Шуйский был верным слугой великому князю Ивану III, а отец заключенного им в тюрьму наместника – Андрей Михайлович Шуйский издевался над Иваном Васильевичем в детстве, за что был по приказу малолетнего царя убит псарями. Верный слуга Андрей Михайловича умолил тогда царя оставить сына убитого – Ивана в живых и увез его прочь из Москвы, в монастырь. Потом молодого Шуйского взяли на государеву службу. Может, Иван Андреевич затаил злобу на царя за смерть отца, а потому и задумал измену? Причем, странно, он сразу вел тайные переговоры и с поляками, и с татарами? То есть, был готов передаться сам и передать город любому из врагов.

Однако с расследованием измены Шуйского надо действовать весьма тонко. Прав был Малюта Скуратов, что род их очень силен и в случае ошибки в ходе следствия беды не оберешься.

Надо еще что-то делать с семьей бывшего наместника – женой Анной, сыновьями Василием, Дмитрием, Александром, Иваном. Пошлю-ка я их всех побыстрее с Михаилом Черным в Москву – пусть там в суде с ними всеми разбираются.

Мы же на изобличении Паисия лучше сосредоточимся. Тогда какие-то показания свидетелей будут, а так боярин скажет, что сам себя оговорил, испугавшись пыток, а про турецкое золото он, мол, ничего и не ведал. Паисий то золото ему подбросил. А что не выпустил стрельцов татар бить в прошлом году, так это о защите горожан от врагов пекся».

Делиться этими мыслями наместник с Евфросинией не стал, а только спросил:

– Можешь показать моим людям дом, где живет Паисий?

– Могу. Пойду к нему в дом, скажу, что у меня на словах послание от Шуйского и все разузнаю, – самоотверженно заявила помощница ключника.

– Знаешь, нам еще не хватало молодых женщин посылать ловить опасных государственных преступников-воров, – рассердился Хворостинин. – Отведешь к дому ключника моих людей, сама только постучи в дверь и отворить попроси, а потом в сторону отойди. Понятно?

Хворостинин опять хотел добавить «красавица», но удержался. Не то было время, чтобы комплименты говорить нравившейся ему женщине.

– Понятно, князь, чего же тут не понять? Я у тебя верный воин и все приказания в точности выполню.

Этот ответ Евфросинии несколько обескуражил Дмитрия Ивановича, который только сейчас сообразил, что, действительно, обращается с молодой женщиной как со своим боевым холопом.

Однако времени выяснять отношения не было, и он отдал своим подчинённым распоряжение как можно скорее задержать Паисия. Под рукой оказался опричник Андрей Косой со слугой, да десятник Нечаев еще с одним стрельцом.

Евфросиния быстро шла по заснеженным улицам Смоленска к жилищу Паисия, а в паре шагов позади нее двигалось четверо хорошо вооруженных мужчин. Дело было к вечеру и навстречу попадалось совсем мало прохожих.

Подойдя к дому Паисия, его помощница постучала в дверь и громким шепотом произнесла:

– Паисий Августович, это я, Евфросиния. Откройте дверь на секунду, у меня вам весточка от Ивана Андреевича.

В доме послышались тихие шаги, видимо ключник подошел поближе к двери.

– Что за весточка? – спросил он изнутри таким же громким шёпотом.

– Ивана Андреевича посадили в тюрьму, но прежде он передал мне для вас какой-то маленький колючих. Сказал, что вы знаете, откуда он.

После упоминания о ключе Паисий приоткрыл дверь. Про арест Шуйского он уже знал, но возможность заполучить турецкое золото была столь соблазнительна, что хитрый лис на мгновение потерял ощущение грозящей опасности.

Перед молодой женщиной в дверном проеме стоял невысокий старик крепкого телосложения, со злым выражением большого плоского лица, с трудом размещавшегося на втянутой в плечи маленькой голове. Одет старик был в потертый польский кафтан с узкими рукавами и широко расходящимися от пояса полами; на левом боку, на кожаном поясе у него висел узкий длинный меч, на правом – кинжал.

Евфросиния поднялась на невысокое крыльцо, заступила на порог, чтобы старику нельзя было захлопнуть дверь, и сделала вид, что ищет на шее под заячьим тулупом тот самый маленький ключик на кожаном шнурке.

Тут за спиной отважной разведчицы появился Андрей Косой, держащий в руке обнаженную саблю.

Паисий сообразил, что его обманули и сильно толкнул свою помощницу в грудь, чтобы освободить место и закрыть дверь. Евфросиния отлетела на пару аршин, сильно ударилась спиной и головой о деревянную мостовую и потеряла сознание.

Косой тем временем ловко нанес удар саблей по плечу высунувшегося из двери ключника, но клинок отскочил от бывшей под кафтаном кольчуги, не причинив ее владельцу никакого вреда. Зато сам ключник успел выхватить из ножен кинжал и вонзил его Андрею прямо в сердце. Опричник захрипел, тело его мешком опустилось на крыльцо, из груди потекла кровь такого же ярко-красного цвета, как его волосы на голове.

Паисий, воспользовавшись секундной заминкой стоявшего за Андреем слуги, захлопнул дверь и запер ее изнутри на крепкий железный засов.

Стрельцы бросились рубить дверь бердышами, но она была сделана из крепкого дерева, и чтобы попасть вовнутрь им потребовалось минут десять.

За это время Евфросиния пришла в себя и поднялась на ноги. Из пораненной во время удара о мостовую головы у нее чуть сочилась кровь. Молодая женщина попыталась как-то помочь лежащему рядом на снегу Андрею Косому, но тот был уже мертв.

Когда стрельцы, наконец, взломали дверь, Евфросиния вошла вслед за ними в дом. Дом состоял из двух комнат: большой и маленькой.

Большая комната была уставлена шкафами с какими-то учетными книгами и пачками бумаг на польском языке; на стенах висело несколько портретов польских вельмож, видимо, предков Паисия; на стоявшем посреди комнаты столе валялись книги, из которых были вырваны отдельные страницы; какие-то скомканные бумаги догорали в стоявшем в углу камине. Над камином висел деревянный щит с гербом Смоленской земли, когда она входила в составе Великого княжества Литовского: в серебряном поле щита красное знамя с тремя оконечностями, размещенными в столбец, древко и его наконечник в виде креста – золотые.

Малая комната была спальней, большую часть которой занимал сундук, служивший одновременно кроватью. Стрельцы открыли сундук, но в нем ничего подозрительного не обнаружили. На полу валялись выкинутая из сундука ключника носильная одежда, скатерти, полотенца, серебряная посуда. Самого же Паисия нигде не было.

Обескураженные пропажей ключника стрельцы вышли из дома и стали снаружи на стражу. Слуга Андрея побежал сообщить Хворостинину о смерти своего хозяина и бегстве Паисия. Евфросиния же решила еще раз осмотреть все уголки жилища ключника.

Поскольку бумага в камине уже прогорела, и было сумеречно, женщина зажгла от еще тлеющих углей одну из стоявших на столе свечей. С зажженной свечой ведунья стала обходить весь дом.

Она все внимательно осматривала, перекладывала с места на место вещи, сдвигала в сторону лавки, стол и даже пыталась отодвигать от стены книжные шкафы. Однако ничего подозрительного ей обнаружить не удавалось.

Под конец поисков Евфросиния осветила свечой внутреннее пространство стоявшего в спальне пустого сундука. И тут пламя свечи заколебалось и, под воздействием воздушного потока, потянулось внутрь. Это говорило о том, что под сундуком есть пустое пространство, в которое втягивало из помещения воздух.

Молодая женщина стала по очереди нажимать на все детали сундука, пытаясь найти тайный механизм, который запирал его дно. Ничего не выходило. Потом она попробовала вертеть приделанные к сундуку железные ручки, но получила тот же результат. Зато один из скреплявших сундук болтов подалась на нажим и после этого удалось повернуть массивную железную ручку с правой стороны сундука. Внутри сундука что-то щелкнуло и две половинки его дна легко поднялись наверх. Под этой деревянной дверью показались ступени каменной винтовой лестницы, ведущей в подземелье.

К этому времени в комнату вошел прискакавший на лошади из своих хором Хворостинин. Он отстранил Евфросинию от сундука и первым спустился в подземный ход со свечой в одной и заряженным пистолетом в другой руке. Вместе с наместником в подземелье спустились стрельцы. Евфросиния, вопреки запретам Хворостинина, пошла вслед за мужчинами.

Пройдя пару сотен аршин по подземному ходу, преследователи выбрались через незапертую железную дверь за городскую стену и очутились в густо заросшем кустарником, да еще и занесенном снегом овраге. По нетронутой снежной целине оврага к ближайшей березовой роще тянулась цепочка следов, оставленных Паисием. У опушки рощи они пересекались со следами двух лошадей. Очевидно, здесь ключника поджидал сообщник со второй верховой лошадью.

Наступала темнота, и искать пешим конных беглецов было бесполезно. Сыщики вернулись по подземному ходу назад, заперли на засов и закрыли на замок железную дверь, чтобы в город через подземный ход извне никто не мог проникнуть.

Выйдя из подземелья, Хворостинин предупредил всех, чтобы никому не говорили об обнаруженном подземном ходе, и велел увезти труп Андрея в ближайшую часовню для отпевания перед похоронами. Служба царю была делом опасным и бывшие на ней слуги часто гибли от рук внутренних и внешних врагов.

Евфросинию Дмитрий Иванович отругал за то, что она рисковала своей жизнью, а потом посадил сзади на круп Буяна и отвез в наместнические хоромы. По дороге он чувствовал, как испуганная женщина прижимается к нему всем телом, инстинктивно ища защиты у сильного мужчины. Князь понял, что недосмотрел за молодой женщиной и подверг ее серьезной опасности.

Только поднявшись в парадную палату, Хворостинин заметил при зажжённых свечах, что лицо Евфросинии в крови, попытался вытереть его рукой, но только запачкал налипшей в подземелье на пальцы грязью. Евфросиния, в ответ, попыталась снять с лица князя прилипшую к нему в подземелье паутину и тоже испачкала его кровью и свечной гарью. Посмотрев друг на друга, они засмеялись.

Неожиданно князь обнял и поцеловал неудержимо тянувшую его к себе молодую женщину. Евфросиния ответила ему поцелуем на поцелуй.

Совсем не к месту, в сенях застучали сапогами стрельцы. Обнимающиеся быстро отстранилась друг от друга. Хворостинин, нарочито громко, чтобы слышали стоявшие у не закрытой двери в сени стрельцы, сказал:

– Завтра, с сестрой и дочкой отправляйтесь в дом Паисия. Стрельцы с утра договорятся о починке мастеровыми двери. Будешь теперь у меня ключницей, а заодно сторожить с сестрой тайный подземный ход из города.

Плотник Никита Рябой

А. Монфферан. Плотник. Середина XIX века.

На следующее утро после бегства Паисия наместник вызвал Михаила Черного, рассказал ему о происшедших ночью событиях и поручил как можно скорее разобраться с боярином Бороздны. После этого князя Шуйского можно будет везти в Москву на следствие.

Наместник же, вместе со Степаном и Иллиодором, поехали к Гордею Старому вести переговоры о строительстве гуляй-города.

Хворостинин ехал рысью, Степан не отставал от него, монах, непривычный к верховой езде, тащился несколько позади.

Версты три не доезжая до дома кузнеца, они заметили его на ледяной глади небольшого озерца, находившегося рядом со смоленской дорогой. Подъехав поближе, всадники увидели, как Гордей ловко вытаскивает из прорубленной во льду проруби небольшой невод. Невод был полон мелкими рыбешками: окунями, карасями, плотвой. Среди мелочи виднелись три большие щуки, решившие полакомиться собравшейся вместе у проруби мелочью. Рыба приплыла подышать кислородом к проруби и стала легкой добычей кузнеца.

Гордей, увидев приближающихся всадников, высыпал свою добычу из невода в плетеную из ивовых прутьев большую корзину, сложил снасти в стоявшие рядом сани и поехал к дороге.

– Бог в помощь, Гордей! – поприветствовал подъехавшего рыбака воевода.

– Спаси Боже! – ответил тот.

– Мы к тебе в гости опять едем. Примешь? – спросил Хворостинин.

– Приму, почему не принять хороших людей? Вот, ухой из свежей рыбы угощу.

Гордей тронул лошадь и пустил сани по направлению к дому. Хворостинин со своими спутниками поехали вслед за ним.

Войдя в избу, хозяин отдал корзину с рыбой Наталье и велел приготовить уху, а сам с гостями сел за стол.

Хворостинин начал разговор:

– Мы, Гордей, к тебе посоветоваться приехали. Ты человек уважаемый, всех мастеровых людей в округе знаешь. Разузнали мы из одной немецкой книги, что есть такая военная хитрость, которая по-нашему гуляй-город прозывается. Состоит она из телег, к которым деревянные щиты для защиты воинов от врагов крепятся. Думаем сделать ее с твоей помощью, чтобы наших ратников от татарских стрел укрыть. Покажи Степан книгу.

Слуга достал привезенную монахом немецкую книгу и стал показывать кузнецу рисунки гуляй-города, схемы изготовления и крепления щитов.

Через пять минут рассказа Гордей его остановил:

– Построить такие щиты и навесить их на телеги можно без труда. Только, смотрю, это не столько кузнецкая, сколько плотницкая работа. Надо звать знающих в этом деле людей – старосту артели плотников Никиту Рябого, его помощников Пахома Семенова, да Луку Коренного. Сейчас пошлю Петра съездить за ними в Преображенье.

– Вот еще что, Гордей, – остановил хозяина князь. – Надо наладить производство тегиляев – мягких доспехов из парусины, подбитых пенькой. Для этой тоже нужны подходящие люди.

– Найдем, Дмитрий Иванович, – заверил кузнец. – На Руси много добрых мастеров живет. Только за раз мы все вопросы решить не успеем. Придется тебе у меня заночевать сегодня.

Гордей позвал сына, который что-то ковал в кузне. Тот оставил работу, быстро собрался и поехал в соседнее село за «добрыми» мастеровыми.

– Пока Петр за плотниками съездит, прошу отведать ухи, что жена нам из щуки наварила, – пригласил кузнец гостей перекусить.

К тому моменту, как гости и хозяева поели горячей ухи, закусывая ее свежевыпеченным ржаным хлебом, как раз вернулся Петр. Он привел в избу трех мастеров. Те почтительно поздоровались с наместником и всеми остальными, сняли серые армяки из домотканой ткани и такие же шапки, чинно расселись рядком на скамье, прямо напротив Хворостинина.

Степан, теперь уже более обстоятельно, стал рассказывать плотникам про предназначение гуляй-города и его устройство, показывать рисунки и чертежи. Мужики слушали его не перебивая, с интересом рассматривали то, что было изображено на рисунках в книге.

Внимательно выслушав Степана, высокий худой плотник с многочисленными отметками оспин на лице – Никита Рябой, которого приехавшие с ним мужики звали по-простому Афанасьич, промолвил:

– Щиты такие, что в немецкой книге нарисованы, мы, наместник, из дубовых досок, что были заготовлены для ливонских кораблей, сбить можем. Только вот твой слуга говорит, что у них размеры три аршина на шесть. Такие большие щиты на наших телегах или санях перевезти никак нельзя будет. На Руси телеги и сани отродясь больше полутора аршин вширь никто не делал, поскольку у нас дорог таких просторных нет.

После слов Афанасьича в избе повисла тишина. Слышно было только, как за печкой дочка кузнеца тихонько напевает колыбельную песню своей кукле. Настя понимала, что собравшиеся в избе мужчины решают какие-то важные вопросы и, как свойственно всем детям, верила, что взрослые их обязательно решат, а потому чувствовала себя в безопасности, спокойно играла и напевала при этом.

Хворостинин, который очень надеялся на немецкую военную хитрость, растерялся от верной мысли плотника о несуразно больших размерах защитных щитов для русских дорог. Одновременно он уловил в беззаботной песне ребенка какую-то сверхъестественную надежду на то, что им удастся решить возникшую техническую проблему. Как ее решить Дмитрий Иванович не знал, а потому перекрестился и стал про себя молиться: «Господи, молитвами Пречистой твоей матери и всех святых, помози нам, грешным и окаянным!»

Афанасьич, между тем, почесал свою лохматую голову огромной натруженной ладонью и, утвердительно крякнув, начал рассуждать вслух:

– Наверно, надо делать эти щиты составными, из отдельных досок и брусов, перевозить все раздельно, а перед боем собирать вместе. Собирать доски можно будет на брусах с выдолбленными в них пазами, а потом крепить брусы четырьмя косыми балками, с помощью деревянных штырей.

Плотники стали оживленно обсуждать детали крепления таких разборных щитов. В разговор включился Гордей, которому надлежало изготовить металлические детали для крепления щитов к телегам и для сцепления их между собой цепями.

Долго обсуждали проблему устройства креплений маленьких щитков, закрывавших бойницы для стрельбы из пушек.

Изредка плотники обращались за разъяснениями к Степану, который за ночь успел полностью прочитать соответствующий раздел немецкой книги.

Хворостинин в споры мастеровых не вмешивался, боясь сбить их с делового настроя.

Через час в разговор вступил молчавший все время до этого Лука – полный, представительный мастеровой в жилете, надетом поверх белой полотняной рубахи до колена.

– А сколько боевых щитов надо смастерить-то, наместник? – обратился он к Хворостинину.

Вопрос Луки поставил Дмитрия Ивановича в тупик. Чуть помедлив, он, как Афанасьич, начал рассуждать вслух:

– Мне надо укрыть в гуляй-городе четыре сотни стрельцов, сотню пушкарей и их помощников с пушками, три сотни немецких рейтар, да около тысячи конных и пеших ратников земского ополчения. Считай, тысячу восемьсот человек».

– Нет, ты, наместник, скажи, сколько нам щитов для телег изготовить надо, а не сколько воинов за ними прятать будешь, – не унимался дотошный Лука.

В избе опять стало тихо. Как подсчитать периметр гуляй-города, который должен вместить в себя тысячу восемьсот воинов никто не знал. В школах при церквах, которые посещали некоторые из присутствующих на совещании мужчин, геометрию не преподавали. Степан в своем «Светильнике Севера» с этой наукой также не сталкивался. Все посмотрели на ученого монаха.

Иллиодор когда-то прочитал в библиотеке Свято-Пантелеймонова монастыря «Начала геометрии» Эвклида на древнегреческом языке. Зачем он ее тогда прочитал было не понятно, но сейчас монах поднапрягся и вспомнил два нужных положения теории знаменитого грека: «площадь прямоугольника равна произведению его длинны на ширину» и «периметр прямоугольника равен сумме его сторон». Теперь на основании этих правил надо было определить периметр прямоугольника, в котором планировалось разместить воинов, да еще с конями и телегами.

Это сделать было совсем непросто. Монах достал из своей неизменной холщовой сумки чернильницу с гусиным пером, бумагу и приготовился рисовать и рассуждать вслух, как бы ища поддержки в своих предположениях у остальных:

– Если поставить четыре щита квадратом, то за ними может укрыться четыре конных воина или одна телега с четырьмя пехотинцами».

Он нарисовал квадратик и поставил внутри него четыре точки, после чего продолжил:

– Если расширить огороженное пространство еще на четыре щита, то за ними укроется уже шестнадцать воинов.

К предыдущему квадратику было дорисовано еще четыре черточки и в образовавшееся пространство поставлено еще двенадцать точек – условных воинов.

– Добавление следующих четырех щитов позволит укрыть от татарских стрел уже тридцать шесть воинов, а еще четырех – шестидесяти четырех. Итого для укрытия шестидесяти четырех воинов потребуется шестнадцать щитов.

Окружающие благоговейно смотрели на тайнодействия монаха, рисовавшего квадратики, точки внутри них и ведшего неимоверно сложные арифметически-геометрические расчеты.

Так у Иллиодора счет дошел до восьмидесяти восьми щитов, за которыми могло укрыться немногим более тысячи восьмисот воинов, упомянутых наместником.

Монах хотел записать это число для памяти на бумагу, рядом с черточками и точками, но не смог, поскольку не знал, как это делается. Было это не удивительно, потому, что в те времена числа до девятисот на Руси записывались с помощью букв с особой кривой чертой наверху – титлом. Число один записывалось буквой Азъ с титлом, число два – буквой Въди с титлом, число три – буквой Глаголъ с титлом, и так далее. Десятки обозначалась также буквами с титлами. Например, число десять писалось буквой Iжей с титлом, а одиннадцать – Iжей, рядом Азъ и над ними общее титло. Для обозначения тысячи использовалась буква Азъ, обведенная кружком, но как обозначается число тысяча восемьсот Иллиодор, хоть убей, не помнил, поскольку никогда не делал записи такого большого числа.

Напомним, что первый учебник «Арифметика» Милентия Смотрицкого стал доступен в стране для изучения только сто тридцать лет спустя описываемых событий.

– Да, надо изготовить восемьдесят восемь, а лучше сто щитов для ровного счета, – радостно заявил Хворостинин, не дожидаясь, когда монах сделает запись на своем листке бумаги.

Ответ на такой сложный технический вопрос был его помощниками успешно найден, и князь собирался переходить к организационным вопросам реализации проекта построения передвижной русской деревянной крепости.

Однако воеводу опять остановил дотошный Лука Коренной:

– Постой, наместник. На рисунке в немецкой книге гуляй-город состоит из двух рядов телег с навешанными поверх них защитными щитами. Это же не случайно нарисовано?

Хворостинин принялся в очередной раз рассматривать рисунки в книге. Действительно, на одном, самом подробном рисунке боевые телеги были выстроены двумя концентрическими кругами. Степан прочитал пояснения к этому рисунку и сказал, что такое построение производится в том случае, когда опасаются, что первое кольцо обороны будет прорвано сильными отрядами противника. Татарские войска, несомненно, были сильным противником.

– Хорошо, – не стал спорить с дотошным плотником воевода. – Будем делать в два раза больше – двести щитов.

Лука мог бы гордиться тем, что своей дотошностью спас жизнь многих тысяч русских воинов, которые, помимо полка Хворостинина, вскоре смогли укрыться за развернутыми в один ряд телегами с навесными щитами, построенного им, и другими плотниками гуляй-города. Сделал это Лука потому, что просто старался хорошо выполнить работу, которую от него ждали Хворостинин, Афанасьич, Гордей, товарищи по плотницкой артели, та же малолетняя дочка кузнеца – Настя.

– В какой срок, воевода, надо построить гуляй-город? – снова взял деловой разговор в свои руки Никита Рябой.

– Татары обычно появляются, когда в степи трава зазеленеет, то есть в начале мая, – ответил ему воевода. – Что вам для работы от меня надо?

– Дубы разрешить валить в казенном лесу, а то заготовленных нами брусов и досок будет недостаточно для двух сотен щитов, – стал перечислять Афанасьич. – Цепи, чтобы щиты между собой скреплять. Гордею железа надо, чтобы он нам разных крепежных деталей изготовить мог. Телег две сотни, чтоб было к чему щиты крепить.

А что с оплатой работы, воевода? А то нам чем-то детей кормить надо, да недоимки платить.

– Я вам спишу все недоимки, да еще заплачу по двугривенному за каждый щит, – ответил, подготовившийся к этому разговору Хворостинин. – Вот, уже привез задаток.

Хворостинин кивнул Степану и тот положил на стол увесистый мешок с серебром, которое наменял ему Йосиф.

Плотники довольно загудели, поскольку это был хороший заработок. Правда, работа тоже предстояла не простая, да и спешная.

После решения вопроса с оплатой, плотники стали обсуждать с Гордеем, что и как он для них выкует. Деловые разговоры затянулись до позднего вечера.

По окончанию переговоров Гордей достал из подпола деревянную ендову с хмельным медом. Ее содержимого как раз хватило, чтобы налить по большой деревянной кружке каждому взрослому мужчине.

Слово взял Афанасьич. Старшой артели плотников почувствовал, что Дмитрий Иванович печется душой о том, как уберечь русский народ от врагов, что он свой, пусть, и облечен большой властью. Такую сложную мысль выразить словами он не мог и поэтому сказал по-простому:

– Ты, Дмитрий Иванович, веди нас, куда надо и в мирной жизни, и в бою. А мы не подведем, поскольку ты страх Божий в душе имеешь, а потому наш – русский. Дай Бог тебе здоровья!

Плотники выпили за здоровье наместника, а потом затянули грустную застольную песню про судьбу добра молодца:

 
Погуляй-ка, добрый молодецъ,
Покуль воля тебѣ есть!
– Ужъ я радъ бы погуляти, —
Товарища со мной нѣтъ!
Ужъ какъ есть одинъ товарищъ —
Вороненекъ добрый конь;
А второй-то мой товарищъ —
Зелененекъ тугой лукъ;
Какъ бы третій мой товарищъ —
Есть каленая стрѣла.
Каленую эту стрѣлочку,
Въ чисто поле отпущу.
Полетай-ка, моя стрѣлочка,
Въ чисто поле далеко,
Въ чисто поле, моя стрѣлочка,
Въ бѣлъ полотняный шатеръ.
Какъ въ этомъ-то во шатрочкѣ,
Сѣрый потничекъ лежитъ;
Что на томъ ли да на потничкѣ
Добрый молодецъ лежитъ;
 

После этой песни запели еще одну. Она была про несчастную любовь и разбередила всем душу.

Артельщики были непрочь выпить еще по одной кружке, но Гордей хмельного меда больше не наливал. Тогда плотники засобирались домой.

Петр, котором по малолетству хмельного не наливали, отвез их на санях обратно в Преображенье.

Гордей по случаю приезда гостей истопил баню, которая стояла в паре сотен шагов от его избы, на берегу небольшого лесного ручья. Мужчины долго парились в топившейся по черному бане, бросая раскаленные на огне камни в бадью с водой. Мылись простонародным мылом – древесной золой, залитой кипятком и распаренной в печи. Потом хлестали друг друга березовыми вениками, обливались горячей, потом холодной водой, потом опять парились.

Изможденные баней мужчины вернулись в избу уже затемно, выпили жбан холодного мятного кваса, чтобы утолить разыгравшуюся жажду и, наконец, легли спать.

На смену мужчинам в жарко натопленную баню пошли Наталья и Настя.