Текст книги "Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории"

Малюта Скуратов

Портрет Малюты Скуратова. Художник П.В. Рыженко

Григорий Лукьянович Скуратов обладал от природы уникальной, прямо-таки животной жизненной силой. Эта сила позволяла ему подчинять себе большинство окружающих его людей. Скуратов был не очень образован и полагался во всех действиях не столько на ум, сколько на интуицию, что свойственно обычно хищникам. Родившись в незнатной семье поместных землевладельцев, он пробивал себе дорогу в обществе в единственно доступной сфере – военно-служилой.

На военном поприще Скуратов добился продвижения до звания сотника, а потом подвернулся удачный случай. Во время похода в Литву в 1567 г. он личной храбростью при осаде Полоцка привлек внимание царя. Его приняли на низшие должности в опричнину. В этом ордене новообращенного монаха сначала назначили на низшую должность – пономарём.

Во время жизни в Александровской слободе Григорий Лукьянович усвоил, что царь ждет помощи от людей, которые живут исключительно его интересами. Однако каковы эти интересы он до конца не понимал и, судя по себе, решил, что это те интересы, которые царь не рискует публично озвучивать.

Скуратов интуитивно почувствовал, что царь хотел без шума устранить своих личных врагов и вызвался решить эту проблему. Со всей свойственной ему животной энергией он стал действовать на этом поприще и скоро организовал специальный приказ по поиску и уничтожению царских врагов. Трудясь в сыскном приказе «с огоньком» в переносном и прямом смысле этого выражения, Скуратов своими руками убирал опасных для царя персон.

Когда надо было, он действовал открыто, когда надо – выполнял приказания царя тайно. Так, по-тихому, Малюта убрал потенциального претендента на престол – двоюродного брата царя удельного князя Владимира Андреевича Старицкого, митрополита Филиппа, осуждавшего репрессивную политику царя и многих им подобных людей.

Продвижение вверх по служебной лестнице главы тайной полиции при этом происходило, как бы, само собой.

Например, в 1570 г., во время карательного похода на новгородскую элиту, рассматривавшую возможность переметнуться на сторону поляков и принять католичество, он обнаружил, что многие опричники занялись не поиском крамолы, а личным обогащением, и доложил об этом царю. Иван Васильевич назначил его ответственным за чистку рядов своего военно-духовного ордена, превратившегося в орден военно-грабительский.

По результатам проведенного Скуратовым следствия своих мест, а затем и голов, лишились старые руководители опричнины – бояре Алексей Басманов и его сын Федор Басманов, князь Афанасий Вяземский, а также еще более сотни человек.

Позже Скуратов участвовал в следствии по делу царского шурина, главы опричной Думы князя Михаила Темрюковича Черкасского. Поступили сведения, что он списывался со своим отцом, который служил в войске Девлет-Гирея во время его набега на Москву в 1571 г.

Найти доказательств измены шурина царю не удалось, но он был объявлен виновным и, по приказу Скуратова, тайно зарублен стрельцами прямо на улице столицы. Трех опричных воевод, обвиненных вместе с Михаилом Темрюковичем в сдаче Москвы, отрыто судили и казнили.

Григорий Лукьянович не был записным душегубом, как его после смерти изображали представители «старой» элиты, которым он действительно нанес немалый урон. Он любил свою жену и трех дочерей. Озаботился составить для каждой дочери выгодную брачную партию.

Все его дочери унаследовали отцовскую природу и вели жестокую борьбу за место под солнцем, но только своими, женскими способами.

После решения Ивана Васильевича распустить опричный орден, Скуратов впервые в своей жизни столкнулся с тем, что не знал, как поступить. Дававшее ему неограниченную власть место главы опричного сыскного приказа оказалось под угрозой ликвидации.

Полагаясь, как обычно, на интуицию, Григорий Лукьянович постарался переключить внимание царя со сложной проблемы выстраивания нового аппарата государственного управления на проблему борьбы с его личными врагами, в которой хорошо поднаторел.

Ябеда Ивана Поливанова на злонамеренное уничтожение отряда опричников дошла до Скуратова и тот, видя, что государя заботит непомерно возросшая слава героев молодинской битвы, улучил время и доложил о ней царю. В дополнении к пересказу содержания ябеды Поливанова, он рассказал о том, что Воротынский и его воеводы были недовольны тем, что царь не оценил должным образом их военные заслуги.

О том, что назначение Михаила Черного командиром опричного отряда произошло по рекомендации Хворостинина, Скуратов царю докладывать не стал. Тому были свои причины: во-первых, Дмитрий Иванович послушался его совета и не стал раздувать дело со смещением смоленского наместника князя Ивана Андреевича Шуйского, ставшего ему вскоре свояком и, во-вторых, князь не стал отзывать в свой полк Бориса Годунова, женившегося на его дочери Марии.

Царь попервоначалу на донос начальника сыскного ведомства не отреагировал, поскольку видел, что в народе сильно почитание героев молодинской битвы. Однако он отправил воевод-победителей на выполнение новых военных заданий в отдаленные уголки страны.

Еще весной 1572 г. в Москву поступили сведения, что луговая и горная черемиса ведет переговоры с крымским ханом.

Летописец сообщал по этому поводу: «Приехали два черемиса Агиш, и Мустафа с новокрещенным Иванчею от горных и луговых людей и просили крымского хана послать войско на Волгу, чтобы вместе вести войну против Москвы».

Повстанцы были также связаны с башкирами и Сибирским ханством. Крымский хан тогда проигнорировал предложение черемисских послов, решив, что сам справится с русскими.

Тем не менее, восстание черемисов началось. Жрецы подговорили народ напасть на небольшие отряды стрельцов и казаков, размещенные в острожках и всех их вырезали.

Царь послал на подавление восстания черемисов полк под командованием Дмитрия Хворостинина и его брата Федора. Однако в тот год выдалась необычно снежная и холодная зима. Русская рать не сумела добраться до места назначения из-за «великих снегов».

За это, как пишет летописец, «государь тогды опалу свою положил на князя Дмитрея, да на князь Федора Хворастининых, на обеих, и велел им быть к себе».

Опала заключалась в том, что братьев одели в женское платье и заставили, в присутствии государева Двора, крутить жернова и молоть муку. Наказание это было весьма обидное и имело цель снизить народное почитание воеводы героя и его брата. Гордыня царя были частично удовлетворена.

После этого происшествия Малюта Скуратов стал опять нашептывать царю, что Воротынский погубил отряд опричников, а они были верными слугами царя и отличными воинами. Просто им надо было дать поместья, как земским, чтобы было с чего кормиться, а не платить малое царское жалование. Из этого довода царь должен был сделать вывод, что решение распустить военно-духовный орден было ошибочным.

– Ты говоришь, что надо было дать опричникам поместья, – начал спокойно разъяснять царь свою позицию во время одной из встреч со Скуратовым в Александровской слободе. – Так я их наделил поместьями на исконно русских землях к востоку от Западной Двины Так что сделали защищаемые тобой опричники? Во время похода на Колывань они стали грабить местных крестьян из числа эстов и латгал, которых должны были защищать, заботится о том, чтобы их земли обрабатывались и приносили доходы.

Как мне теперь править в этих землях, если их население от бесчинств опричников взбунтовалось?

Мне пришлось назначать в Ливонию подставного короля – датского герцога Магнуса, племянницу свою, Марию Владимировну замуж за него отдать.

Скуратов опять завел разговор об измене Воротынского и его воевод. Иван Васильевич в ответ на наветы своего любимца не выдержал и вспылил:

– Что ты мне все тычешь в лицо Воротынский – опричники, Воротынский – опричники! Ты сам добейся такой победы над татарами, как Воротынский со своими земскими воеводами добились. Вместе с опричными воеводами, между прочим, поскольку немалую роль в победе сыграл князь Дмитрий Хворостинин, да и в других полках были опричные воеводы.

А то ты день и ночь по подвалам пытаешь людей, которые связаны по рукам и ногам и не могут сопротивляться. Да и те опричники, которые вокруг тебя крутятся, тоже только расправы над мирными людьми творить могут.

Скуратов понял, что перегнул палку и попал под горячую руку царя, а потому попытался вывернуться так, как неоднократно делал до этого:

– Иван Васильевич, да я хоть сейчас в бой готов идти. Ты только прикажи!

– А вот и прикажу! – ответил разозлившийся на Скуратова с его нехитрыми уловками царь. – Поведешь опричный полк против шведов. Сегодня подпишу приказ о твоем назначении воеводой. Все – ступай прочь!

В конце 1572 г. сам царь повел русские войска в Ливонию. В поход выступили все свободные опричные и земские полки. Командовать этими полками должны были лучшие московские воеводы: Иван Петрович Шуйский, Дмитрий Иванович Хворостинин, Андрей Васильевич Репнин, успешно воевавшие под Молодями, брат Хворостинина Петр Иванович.

Показывать пример, как воевать другим должен был Иван Андреевич Шуйский, которого Скуратов после того, как выдал за его сына свою дочь, смог продвинуть на пост руководителя опричной Думы. Вместе с ним в войска поехали и другие известные опричники, промышлявшие более борьбой с внутренними, чем с внешними врагами: Малюта Скуратов, Василий Грязной, Михаил Безнин.

Царь взял с собой на эту войну также своих сыновей Ивана и Федора, которых хотел приучить к важнейшему государственному делу – командованию войсками на поле битвы.

Слава победителей в битве при Молодях не давала Ивану Васильевичу покоя, и он решил ее превзойти.

Начиная зимнюю военную компанию, русская армия должна была взять замок Вайссенштайн, который перекрывал все дороги, проходящие через центральную часть восточной Ливонии.

Начальник гарнизона этого замка Ганс Бой опрометчиво отправил основную часть своих солдат помочь довезти до замка две большие пушки, которые застряли в грязи, не доехав до него шесть верст. В Вайссенштайне осталось только пятьдесят шведских и немецких наемных пехотинцев, да пять сотен плохо вооруженных окрестные крестьян-эстов.

1 января 1573 года, после шести дней пальбы, русские пушкари разбили сложенные из белого известняка стены замка. Большого сопротивления от слабого гарнизона можно было не ожидать. Поэтому Скуратов, бывший воеводой царского полка, состоявшего сплошь из опричников, стал просить у царя:

– Дозволь, Иван Васильевич, показать, что опричники могут воевать не хуже земских. Сам хочу повести полк на штурм!

Царь, зная, что большой опасности атакующим при штурме не ожидается, разрешил начальнику сыскного приказа лично возглавить штурмовую колонну.

Григорий Лукьянович надел крепкие доспехи, которые нельзя было пробить пулей из пищали, такой же крепкий шлем с забралом и взобрался на своего черного коня, который тоже был покрыт от макушки до копыт броней.

– За мной, славные опричники! – крикнул воевода и помчался с копьем наперевес к пробитому русскими пушкарями в стене замка пролому. Царский полк рванул вслед за своим командиром.

Шведы выпалили из подтянутой к пролому пушки по атакующим русским всадникам только один раз. И выпущенное пушкарями ядро попало Скуратову с неимоверной силой прямо в грудь. Железные доспехи, которые он надел в бой, от ядра не спасли. Дух царского любимца отлетел от тела прежде, чем оно проделало путь от седла вороного аргамака до земли.

Произошло все это прямо на глазах у Ивана Васильевича, который наблюдал с близлежащего холма за штурмом белокаменного замка. Царь пришел в неистовство, поскольку любил своего начальника сыскного приказа за его звериную преданность.

Для того чтобы наказать защитников крепости за гибель Скуратова, царь приказал всех, кого пленили, привязать к копьям и зажарить на медленном огне. Воскресить погибшего это не помогло, но жажду мести царь отчасти утолил.

По приказу царя тело Скуратова было отвезено для отпевания в Иосифо-Волоколамский монастырь. В монастыре его похоронили рядом с могилой отца.

Царь велел поминать своего любимца в этом монастыре на службах и «дал по холопе своем по Григорье по Малюте Лукьяновиче Скуратове» вклад в 150 рублей. Это было много больше, чем сделанные им ранее поминальные вклады по брату Юрию или по жене Марфе.

Жене Скуратова – Марье царь назначил большую пенсию и платил ее до конца жизни. Причина этого заключалась в том, что у самого близкого на тот момент к царю человека не оказалось собственного поместья, с которого могла бы жить его жена. Вышло, что служил Скуратов, как и требовал от него царь, из личной преданности и материальной выгоды не искал.

Царь с сыновьями, осадной артиллерией и стрельцами после гибели Скуратова вернулся от Вайссенштайна в Великий Новгород. Конные же отряды опричников должны были продолжить военные действия в Ливонии.

Кампания пошла ни шатко, ни валко. Князь Иван Андреевич Шуйский погиб без поддержки осадных пушек при осаде замка Лоде, а его полк понес большие потери. Михаил Безнин осаждал Колывань, но взять город без осадных орудий и пехоты тоже не смог.

Воевал в Ливонии и Дмитрий Иванович Хворостинин. Он удачно брал небольшие замки и укрепленные мызы. Под командой воеводы опять оказался отряд рейтар Юргена фон Фаренсбаха. Хворостинин напомнил ему, что не позволит наемникам обирать павших русских воинов.

Немцы подумали-подумали, да и дезертировали всем отрядом к пригласившим их на службу датчанам. Те денег платили больше и принципиально против мародерства не возражали. В рядах датской армии предприимчивый капитан вскоре дослужился до поста наместника своего родного острова Эзель, который уже некоторое время находился под власть Копенгагена.

После окончания военной кампании 1573 г. в Ливонии многие видные опричники были отправлены царем на службу по разным малозначимым местам. Например, Василия Григорьевича Грязного, одного из ведущих руководителей опричнины, отправили командовать небольшим гарнизоном в Нарву, а потом и вовсе охранять южные рубежи царства. Там он попал в плен к кочевникам. Татары хотели обменять его на сидящего в московском плену Дивей-мурзу, либо просили выкуп в сто тысяч рублей, но царь не соглашался.

В руководстве существовавших еще некоторое время опричных институтов остались совсем слабые люди.

Последним руководителем опричнины был думный дворянин Роман Олферов-Нащекин. Был он человеком малограмотным, но стал, по милости царя, хранителем печати опричный Думы, как тогда говорили, печатником, и еще долгое время возглавлял весь приказной аппарат опричнины – передавал дела в земскую Думу. Надо было также перевести людей в царский Двор, передать имущество и казну земским и выполнить большой объем другой управленческой работы.

Печатник, по заведенному в сыскном приказе порядку, продолжил дело против князя Воротынского, которое было на время отложено Малютой Скуратовым. Раскрутить это дело Олферову помог удачный случай.

После победы под Молодями царь снял с князя Михаила Ивановича Воротынского опалу: сделал главой Боярской думы, вернул во владение отобранный ранее город Перемышль.

В апреле 1573 г. Воротынский был назначен командующим «береговым» разрядом и возглавил Большой полк, который встал под Серпуховом. Однако тут с ним случилась маленькая неприятность, которая вскоре переросла в большую беду.

Воротынского обворовал в военном лагере его собственный слуга – утащил кошель с полтиной денег серебром. Вора поймали, кошелек нашли закопанным недалеко от палатки воеводы под деревом и вернули хозяину. За татьбу слугу отправили в Разбойный приказ. Там он, под пытками, рассказал, что украл деньги для того, чтобы купить себе потом мясную лавку в Москве.

Во время допроса с пристрастием слуга показал, что когда обыскивал вещи князя, то нашел в кармане его старого кафтана мешочек с травами, покрытый странной вышивкой и весь выпачканный в крови.

Палач из Разбойного приказа рассказал об этом факте своему коллеге в Александровской слободе. Тот передал услышанное Олферову-Нащекину. А уж печатник, как повелось, доложил Ивану Васильевичу, добавив при этом от себя версию, что Воротынский готовил заговор против царя-батюшки – хотел отравить его ядовитыми травами, которые и хранил в кармане кафтана, чтобы они постоянно были под рукой. А травы ему, будто бы, дала колдунья, да при этом еще научила шептать злые заклинания. Да еще и кровью черной кошки мешочек с ядовитыми травами окропила.

Царь, несмотря на всю свою набожность, ужасно боялся разных колдовских заклинаний и отравлений. Боялся не без оснований, поскольку яды были в то время самым эффективным инструментом в придворной борьбе за власть. А уж известие о том, что готовилось его отравление, поддерживаемое заклинаниями колдуний и использованием крови, повергло Ивана Васильевича в полную прострацию.

Царь вызвал Воротынского из Серпухова к себе во дворец в Александровской слободе и с ходу стал его обвинять:

– На тебя свидетельствует слуга, что ты хотел заколдовать меня и добывал для этого баб шепчущих, а еще носил при себе мешочек с ядовитыми травами. На том мешочке была вышита бело-красная роза.

Когда князь понял, о чем идет речь, он сразу вспомнил осажденный гуляй-город и Авдотью, которая сначала оторвала лоскут от подола своего сарафана, чтобы перевязать его рану, а потом дала мешочек-оберег с травами, предназначенными для остановки кровотечения. Он ее наказ использовать всю траву для приготовлен лечебной настойки, по забывчивости, не выполнил.

Рассказывать обо всем этом царю воевода не стал, поскольку тот все равно ему бы не поверили, а маленькую знахарку за ее лекарство от плохой сворачиваемости крови, без лишних разговоров, лишили бы жизни. Вместе с ним под пытки пошли бы князь Дмитрий Иванович Хворостинин, его жена Евфросиния, сестра Анастасия. Это были близкие Михаилу Ивановичу люди, и причинять им вреда он не желал.

Воротынский точно знал, что дело вовсе не в ядовитых травах и не в шепчущих бабах, а в желании царя конфисковать в казну его немалую вотчину и в зависти к победителю битвы при Молодях.

И тут Михаил Иванович вспомнил, что было вышито на обереге с лечебными травами, который ему дала Авдотья:

– В мыслях у меня не было отравить тебя, Иван Васильевич! – А мешочек тот подкинул мне, видимо, твой английский лекарь Элизеус Бомелиус. Он слывет колдуном и по его вине много невинных людей погибло. Например, жена твоя Мария Темрюковна. Лекаря своего тебе надлежит, царь, бояться, а не меня.

Эти слова, словно ножам, полоснули по сердцу Ивана Васильевича. Бомелиус действительно время от времени выполнял деликатные поручения царя. Царь надеялся, что об этом никто не догадывается, а тут ему прямо в глаза говорит об этом представитель рода Рюриковичей.

«Действительно, а почему на полученном в качестве доказательства вины князя мешочке с травами вышит герб Тюдоров? – подумал Иван Васильевич. – Кто-то хотел, чтобы следы указывали на то, что отравление происходило при содействии лекаря Бомелиуса?»

В то, что такую сложную игру с использованием на мешке с ядовитыми травами герба правящей английской династии затеял Воротынский, царь не верил. Воротынский был хорошим воеводой, но не мастером придворных интриг. Однако повод для того, чтобы поставить на место героя битвы при Молодях подвернулся хороший.

Царь впал в смертный грех гордыни и гневления и решил этим случаем воспользоваться. Он приказал пытать Воротынского, но не очень сильно. Оберег маленькой Авдотьи спас воеводу от немедленной смерти, которой первоначально жаждал Иван IV в отместку за якобы готовившееся на него покушение.

Как потом писал беглый князь Андрей Курбский в своем обличительном письме к царю, «пришли палачи со своим главным катом и мучили обвиняемого, а сам царь подгребал жезлом угли под тело».

Под пытками Михаил Иванович так ничего и не сказал. Наполовину мертвого Воротынского царь велел отправить в Кирилло-Белозерский монастырь в очередную ссылку. Как только полководца отвезли за три версты от Москвы, он от перенесенных мучений скончался – был князь уже в возрасте и слаб здоровьем.

Стойкость Воротынского под пытками помогла спасти семью Хворостинина. Однако сам герой битвы при Молодях оказался в царской немилости. Военная карьера Дмитрия Ивановича на длительное время оказалась «замороженной». Он все время проигрывал местнические споры с другими воеводами, которые не хотели служить под его руководством. Споры эти рассматривал сам Иван Васильевич. В местническом споре с Бутурлиным князя даже за упорство посадили на неделю в тюрьму и оштрафовали на огромные по тем времена деньги – 150 рублей.