Текст книги "Битва при Молодях. Неизвестные страницы русской истории"

– А что ты купил матери и своей жене?

Нагиб вытащил из-за пазухи и развернул объемный холщовый сверток:

– Вот, смотри, отец, я купил в лавке торговца армянина разные красивые, но недорогие украшения.

На холсте лежали серебряные и золотые кольца, серьги, браслеты, булавки для волос, явно награбленные в русских селениях. Среди всей этой мелочи выделялось большое монисто, на цепочку которого были навешаны во множестве крупные серебряные монеты, крестики, жемчуга и даже несколько колечек с рубинами и изумрудами.

– Я бы хотел подарить это монисто своей жене, – сказал Нагиб. – Если ты не возражаешь, отец?

Хаджи взял тяжелое серебряное ожерелье в руки и сразу вспомнил его. Это было монисто княжны Хворостининой, которое он забрал во время набега у того воина, который не досмотрел за сыном конюха Ваней – в наказание за допущенную оплошность.

Мурзу ударило в пот. Русская княжна прямо преследовала его. Ведь он продал это монисто на рынке в Кафе армянину перекупщику более полугода тому назад, а сейчас оно оказалось в Бахчисарае, и его купил Нагиб. Хаджи засунул заклятое монисто себе за пазуху.

– Это ты матери хочешь подаришь монисто? – спросил ни о чем не догадывавшийся сын.

– Молчи. Не твое дело. Подарю, кому сочту нужным, ведь это я дал тебе деньги на покупки, – зло огрызнулся мурза.

Не рассказывать же было туповатому сыну, что его преследует заколдованное монисто. Лучше было отдать это украшение принцу Шардану, чтобы тот вернул его обратно русской княжне.

Нагиб не понял, почему отец на него злиться и почему отобрал купленное для жены ожерелье. Из-за какой-то книги для имама, которую он не купил? Но ведь отец сам очень хотел, чтобы у внука были настоящая кольчуга, шлем и сабля, а денег дал недостаточно.

«Да, все деньги рода находятся в руках отца, и поэтому он распоряжается ими, как хочет, – подумал Нагиб. – Надо скорее отправляться в набег, тайно понабрать больше дорогих сосудов и одежд, которые свободно лежат в русских церквях и не показывать их отцу, поскольку он запрещает их брать. Потом он продаст эти вещи на базаре в Бахчисарае и у него у самого будут деньги на покупку оружия, одежды и украшений для жены».

Через месяц в поместье Хаджи приехали гонцы от хана и сообщили, что ему надо немедленно явиться с войском для участия в походе.

Мурза собрал свою тысячу вооруженных всадников и повел их в Бахчисарай. Вместе с ним поехали все взрослые мужчины рода, включая брата, двух племянников, сына, внука и зятя.

Фетаха Хаджи уже успел поднатаскать к предстоящему набегу: он отдал ему состарившегося раба Филиппа, который больше не мог копать колодцы. Внук целый день пускал по старику тупые стрелы из своего лука, а затем перерезал ему горло купленным дедом в прошлом году кинжалом с кривым лезвием.

Мурза хотел взять с собой в поход еще и имама Ра-шита, чтобы он укреплял своими молитвами дух воинов ислама. Однако, когда Хаджи пришел в ветхую войлочную юрту имама с этим предложением, тот отказался. Все никак не мог простить то, что ему забыли привезти из Бахчисарая «Сунан Абу Дауд».

Хаджи попытался уговорить старика, но тот был непреклонен.

– Обойдемся тогда и без твоего посредничества, будем напрямую обращаться к Аллаху, – сказал имаму в сердцах Хаджи и пошел прочь из юрты Рашита.

Рашит не стал напоминать ему хадис 4297 Абу Дауда. Другие хадисы о том, как против мусульман ополчатся враждебные народы, он не помнил, нужной священной книги под рукой у него не было.

Разместив воинов на поле у въезда в город, мурза поехал во дворец, нашел там принца Шардана и о чем-то долго шептался с ним. После этой встречи принц переговорил с отцом и тот назначил Хаджи начальником охраны всего ханского обоза.

Возвращаясь рысью из дворца к своим воинам, мурза опять встретил по дороге Тавила. Тот неспешно ехал на своем невзрачном коне впереди шести запряженных маленькими ногайскими лошадками телег: четыре из них были загружены мешками с зерном, а на двух были навалены кучей железные кандалы, в которые обычно заковывали пленников. Возницами на телегах были ногайцы.

«К Теребердей-мурзе едет, к Перекопи, – сразу сообразил Хаджи. – Сначала на поставке продовольствия ногаям заработает, а потом по дешевке рабов у них купит сразу после их пленения. Продать же попробует потом на рынке в Карасу-базаре. Этот маленький морской порт находится недалеко от моих владений, и я знаю главу тамошнего городка. Договорюсь, чтобы он этому шайтану запретил там торговать».

На следующий день к Бахчисараю стали подходить полки турецкой пехоты, приплывшие по морю в Кафу.

Впереди походной колонны шли янычары. На воинах были надеты длинные белые рубашки, синие шелковые штаны до колена, подвязанные шнурком; поверх рубашек были накинуты шерстяные камзолы или куртки синего и красного цвета, с рядами пуговиц по бортам, вышитые золотом; обуты янычары были в башмаки, надетые на чулки до колена; на голове носили тюрбаны – остроконечные белые колпаки, обернутые длинным куском белого шелка, конец которого ниспадал на спину.

Вооружена турецкая отборная пехота была луками со стрелами; на широких кожаных поясах у воинов висели кривые сабли – ятаганы и кинжалы. У некоторых были топоры, булавы, короткие пики. Ружья были только у несколько сотен янычар. Они носили также доспехи – круглые металлические шиты, привязанные ремнями к груди. Это были серденгетчи, или «рискующие головой» – добровольцы, которые шли в атаку впереди выстроившегося клином полка янычар и пробивали линию обороны противника.

В одном из турецких полков – орте служил русский юноша, уроженец Спасского прихода города Ливны Иван, сын Савелия Богрецова. Он был взят крымскими татарами в плен одиннадцати лет отроду, продан туркам, прожил, работая на поле, в крестьянской семье пять лет, выучил турецкий язык, чтобы выжить. Глава семье, в которой он жил, убедил мальчика принять ислам, и имам совершил над ним обряд обрезания и нарек именем Балабан. Потом его отправили в монастырь, где шесть лет обучали военному делу, каллиграфии, праву, теологии, литературе и языкам.

На родном языке Ивану говорить запрещали, да и говорить было не с кем, поскольку в монастыре были в основном дети христиан с Балкан и из Закавказья. По выходе из монастыря он стал янычаром, верно служил султану, забыв про свою веру и родину. Взамен он получал от казны оружие, красивое обмундирование и хорошее жалование. Русский язык сын Савелия забыл, как забыл и своих родственников. Поход на Москву был для него очередным служебным поручением, которое он собирался выполнить с честью.

Янычаров было семь полков, простых турецких пехотинцев еще тринадцать полков.

Вместе с турецкой пехотой двигалось сто тяжелых осадных пушек на больших деревянных лафетах. Часть из них имела короткие стволы, чтобы стрелять через городские стены навесом. Пушки были настолько тяжелые, что их везли три-четыре пары быков. За каждой пушкой тянулось пять-шесть телег с ядрами и порохом.

Позади артиллерии тащился обоз, в котором турки везли запасы продовольствия, оружия, палатки, полковые котлы, музыкальные инструменты и множество других нужных в походе вещей.

Полсотни телег везли турецких чиновников с писарями и слугами. Вместе с ними ехал гарем Энвер-паши и войсковая казна, которую сопровождала многочисленная охрана.

В каждой турецкой орте был свой духовный наставник – имам. Имамы принадлежали к дервишскому ордену бекташей. Этот орден проповедовал среди своих членов аскетизм и ориентацию на духовные, а не на материальные ценности. Бекташи готовили янычар смолоду в своих монастырях, а потом продолжали быть их духовными наставниками в ортах.

Основателю ордена бекташей Хаджи-Бекташу удалось воплотить в жизнь то, что никак не удавалось игумену Иоанну, сформировавшему опричный орден. Причиной успеха этого знаменитого исламского деятеля было четкое разделение духовных и силовых функций между членами ордена. Одни члены выполняли роль духовных наставников, другие были их учениками и воплощали духовные идеалы ислама в жизнь силой оружия, при этом они не стремились к приобретению материальных благ, поскольку не имели семей и все их имущество после смерти переходило в собственность полка.

Произошло это разделение функций внутри ордена бекташей за триста лет до описываемых нами событий. Знал ли о нем московский царь, точно неизвестно, но то, что он изучал опыт христианских и исламских военно-монашеских орденов, было несомненно.

Старшим над имамами орт был баб Ширази. Он владел тайными сакральными познаниями и специально направлялся в Московское царство по поручению главы всех мусульман Османской империи – шейха-уль-ислам Ибн Хаджара аль-Хайтами. Бабу Ширази по возвращению в Истамбул следовало ответить на вопрос о том, как обратить неверных московитов в ислам.

Ширази жил отшельником в отдельном шатре и общался со всеми остальными только через посредство других имамов. Имамы готовили для баба особую пищу, приносили воду, принимали от него письменные указания – фетвы, как поступать мусульманам в походе при возникновении новых для них проблем.

Вместе с обслугой в турецком войске насчитывалось сорок тысяч человек.

В Бахчисарае турок ожидало уже шесть конных туменов татар.

Места в Бахчисарае для ста тысяч воинов не хватало, и поэтому лагеря разбили за городом, на склонах гор, окружавших долину Чурук-Су.

В лагерях на столь большое число людей недоставало воды, дров, некуда было деть отходы жизнедеятельности, и жители города с нетерпением ждали, когда же все собравшиеся воины отправятся в поход.

Анастасия уже знала от Фатимы, что приходивший к ним в мастерскую принц заберет ее в свой гарем и повезет в поход на Русь.

Молодая девушка находилась в полном смятении: ей очень хотелось попасть на родину, поскольку могла появиться возможность побега, но судьбе наложницы принца она была готова предпочесть смерть. Моральной поддержки со стороны Лейлы она лишилась после того, как та приняла ислам. С толку Анастасию сбивал еще и подарок Шардана – он принес в мастерскую ее собственное монисто, потерянное в усадьбе брата при набеге татар, молча положил на рабочий стол и ушел..

«Откуда это украшение появилось здесь, в Бахчисарае? Что это за знак? Может быть, это знак от Богородицы, которой она не переставала молиться о скором освобождении?» – в смятении думала Анастасия.

Отроковица достала из-под рубашки висевший на шнурке на груди нательный крестик, поцеловала его, а затем перекрестилась. От этих сакральных действий на душе у нее сразу стало легче.

В один из последних вечеров перед отъездом княжна вышла из мастерской на задний двор подышать свежим воздухом. На дворе она оглянулась вокруг и увидела, что все окрестные склоны гор покрыты кострами, которые разожгли прибывшие кочевники и турки. Число костров было сравнимо с числом звезд на темном южном небе. Девушка подумала, что вся эта дикая сила вскоре обрушится на ее родные селения, начнет их грабить и жечь, творить насилия, уводить людей в полон. От нахлынувших плохих предчувствий она разволновалась.

Тут, неизвестно откуда, появился казак Данила. Отроковица рассказала ему со слезами в голосе о том, что ее забирают в гарем, к принцу Шардану и везут в Московское царство.

Оказалось, что Данилу татары тоже берут в поход. Он втерся в доверие к чиновнику, который искал среди строителей мечети мастера, способного починить сломанный Девлет-Гиреем фонтан. Данила пообещал все исправить, неделю возился с медными трубками фонтана, но, действительно, все починил.

Татарин оказался заместителем хранителя ханского лука и стрел, а заодно отвечал за годность его огнестрельного оружия. В ружьях и пистолетах хранитель ничего не понимал и потому хотел взять искусного русского мастера с собой в поход.

Казак успокаивал юную девушку, которую знал под именем Прасковья:

– Нам бы поближе к родной земле пробраться, а там мы свободу сами себе добудем. На родине нам и трава, и лес помогать будут. Не зря я у казаков разведчиком был.

– Буду, Данила, молиться святой Анастасии – защитнице всех в узах пребывающих о нашем с тобой освобождении! – с надеждой в голосе ответила на неуклюжие мужские утешения отроковица.

То, что святая Анастасия ее духовная покровительница, а сама она княжна девушка так и не сказала – в плену не было князей и черных людей – перед врагами все русские были равны.

К середине июня татарско-турецкое войско было готово отправиться в поход. Перед выступлением верховный муфтий с минарета, наконец, достроенной Большой ханской мечети прочитал фаджр – предрассветную молитву. Все войско повернулось в сторону священной Каабы в Мекке, стало на колени и повторяло вслед за муфтием жесты руками, поясные и земные поклоны, слова молитв и цитаты из Корана – суры. Муфтий молился на арабском.

Анастасия из монотонных призывов имама смогла различить только слова восхваления Аллаха – «Аллах акбар!» Однако и без перевода было ясно, что мусульмане хвалили своего бога и просили его милостыней. Милости эти заключались в возможности уничтожить и ограбить как можно большее число неверных, в данном случае русских.

После окончания фаджра, незадолго до восхода солнца загрохотали турецкие боевые литавры, загудели рога и волынки. Войско выступило в поход.

Впереди походной колонны ехал на белом коне турецкий воин, который держал в руках флагшток с прикрепленным к нему прямоугольным зеленым полотнищем, на котором были вышиты золотом три полумесяца. Они символизировали власть дома Османов над тремя континентами. Вслед за этим флагом ехал Энвер-паша и Ибрагим-бей, тоже на белых конях.

Следующим в головном отряде ехал на кауром коне татарский воин, который держал в руках флагшток с полотнищем голубого цвета, обшитым золотом и с вышитой на нем золотом тарак-тамги – родовым знаком рода Гиреев. За этим флагом ехали на вороных конях Девлет-Гирей и его военачальник Дивей-мурза.

Вслед за полководцами тянулись нескончаемые отряды конных татар, татарский обоз, шли янычары, простые турецкие пехотинцы, тащились пушки, турецкий обоз с многочисленной обслугой и чиновниками.

Военная колонна медленно шла в направлении Перекопи, где ее ждали орды ногайцев. Однако даже без ногайцев выступившая в поход колонна растянулись на пятнадцать верст.

Стрелецкий голова Роман Игнатьевич Огнев

Стрелецкий голова. Рисунок Э. Пальмквиста, XVII в.

Известие о том, что татарские отряды движутся по Муравскому тракту, Воротынский получил от пограничных дозоров в начале июля. Однако куда будет нанесен удар по линии обороны, было еще не ясно, и поэтому все русские полки команд на перемещение от воеводы Большого полка не получали.

Только стрелецкому голове Огневу нарочный от Воротынского привез приказ выдвигать гуляй-город от Серпухова к Молодям, но не разворачивать его там, а ждать дальнейших указаний.

Первыми из лагеря под Серпуховом выехало четыре сотни смоленских стрельцов на конях.

За стрельцами отправились телеги, на которые были погружены разобранные деревянные защитные щиты.

Вслед за телегами со щитами двинулось шестьдесят пушек на деревянных лафетах, каждый из которых имел четыре небольших колеса. Затем ехали телеги с ядрами, бочками с порохом, пыжами, банниками, пальниками, пробойниками, кружками, совками, кружалами для калибровки ядер, клиньями для подъема стволов, прицельными приспособлениями и прочими пушкарскими принадлежностями. На этих телегах разместилось две сотни пушкарей.

Пять телег были загружены длинными заостренными кольями, лопатами, жердями для сооружения рогаток, еще пять везли зерно для подкормки лошадей – одной травы для животных, участвовавших вместе с хозяевами в сражении, было совершенно недостаточно.

Затем ехали телеги с продовольствием и разными хозяйственными принадлежностями, вроде котлов для приготовления пищи, деревянных бочек и кожаных ведер для воды. На этих телегах ехали плотники и другая обслуга передвижного деревянного города.

Всем хозяйством гуляй-города управлял Гордей Старый. В его команде была вся артель, которая участвовала в строительстве деревянной крепости: Никита Рябой, Пахом Семенов, Лука Коренной, Никифор Грузный и даже Кузьма – сосед Анфисы Быстрой. Бронница Анфиса тоже хотела записаться в команду Гордея, но он ее не взял. И не потому, что она не могла справиться с управлением лошадьми, сборкой щитов и даже стрельбой из лука, а потому, что ей не на кого было оставить трех своих дочерей.

В штате гуляй-города числился и Петр Старый, которого все звали Петр Молодой, поскольку его возраст совсем не соответствовал фамилии. Он отвечал за снабжение гарнизона и поэтому был все время в разъездах.

Вот и теперь, Петру было дано задание подвезти к Серпухову через неделю продукты питания из монастыря, а также захватить Иллиодора с палаткой, в которой должна размещаться походная церковь.

Гордей Старый сумел наладить хорошие деловые отношения как с Романом Игнатьевичем Огневым, так и с пушкарским сотником. Князя Коркодинова с двадцатью пушками и их расчетами Воротынский оставил при себе, для обороны берега Оки, а в гуляй-город послал сотника пушкарей Полуэкта Кузянина.

Кузянин оценил познания Гордея в пушкарском деле и поручил ему разобраться с присланной «сорокой», а также с десятком привезенных Йосифом из Германии переносных тюфяков, которые стреляли дробом. Прибывшие из Москвы пушкари заниматься этими незнакомым для них орудиями не захотели, и Гордей сначала сам освоил искусство управляться с ними, а затем научил стрелять своих артельщиков.

Практически сразу после того, как обоз подошел к Молодям, вслед ему прискакал на чуть живом от усталости коне посыльный и передал приказ разворачивать гуляй-город для всего Большого полка.

Огнев приказал затаскивать телеги на высокий холм и выстраивать их кольцом. Внутрь этого кольца втащили пушки, телеги с ядрами и порохом, продовольствием.

Плотники под командой Гордея быстро собрали дубовые щиты и укрепили их на телегах, а потом скрепили их цепями между собой. Вокруг телег выкопали ров, а вынутой землей засыпали пространство под телегами. В огромном кольце из телег оставили только два прохода – спереди и сзади от дороги на Серпухов. Они закрывались телегами-воротами, тоже с навешенными на них дубовыми щитами.

У подножья холма мужики вкопали в три ряда заостренные колья так, чтобы это заграждение не могли преодолеть с ходу татарские всадники. Проехать мимо частокола можно было только по нешироким проходам слева и справа от холма, но они перекрывались привезенными с собой в обозе рогатками – продольными брусья с выдолбленными пазами и накрепко привязанными к ним заостренными палисадинами.

Обустройство гуляй-города не останавливалось ни на минуту. Место для его сооружения было выбрано очень удачное. Проезд к холму был только со стороны серпуховской дороги. Сзади холм прикрывала речка Лопасня, слева – речка Пахра с топкими, а потому непроходимыми для конницы берегами. По бокам и сзади от холма стояла густая дубрава, в которой могли укрыться те воины, которым не хватало места в передвижной деревянной крепости, а также лошади.

С вершины холма пушки могли легко простреливать все пространство вокруг гуляй-города на три сотни аршин, пищали – на шестьдесят аршин. Это позволяло хорошо прикрывать огнем стоящие рядом с холмом войска.

Пока производились работы по развертыванию деревянной крепости, Огнев бегал между артельщиками, помогавшим им стрельцам и всех поторапливал. От того, что все хорошо делали свое дело, и его вмешательства совсем не требовалось, Огнев немного нервничал.

Гордей Старый, которому порядком надоели понукания начальника гарнизона, успокаивал стрелецкого голову:

– Ты, Роман Игнатьевич, не сумлевайся – мы гуляй-город на совесть построили и соберем его сейчас как надо. Мы дело свое знаем, стрельцы твои свое дело тоже знают. Ежели татары к нам в гости пожалуют, то мы их угостим огненными припасами наилучшим образом. Вот только бы они стороной нас не обошли.

Огнев, ответил своему завхозу, а вроде бы даже и заместителю:

– Татар сюда увлечь должен Дмитрий Иванович. Он их мимо не пропустит – ты же его знаешь.

– Отчего не знать? Знаю, – рассуждал Гордей, пристраивая к одному из щитов порученную его заботам «сороку». – Наш воевода точно их сюда приведет. Тут тоже сумлеваться нельзя.

Лафет «сороки» с шестью пищальными стволами в ряд был слишком широк для проделанного в щите пушечного порта и его надо было расширить. Потом требовалось нарастить закрывающий порт деревянный ставень. Делать это было в полевых условиях не очень удобно, но Гордей с помощью Афанасьича ловко штуковал материалы заранее припасенными для таких случаев коваными гвоздями и, в конце концов, приспособил щит для стрельбы из скорострельного орудия. Потом кузнец привязал к ставню тонкую пеньковую веревку, потянув за которую можно было его открыть, а отпустив – закрыть. На свободном конце веревки Гордей заботливо завязал узел, чтобы у помощника стрелка случайно не соскользнула рука. Теперь долговременная защитная огневая точка была полностью оборудована.

Тут пушкари принялись пристреливать орудия к местности.

– Может надо срубить те березы, что линией к серпуховской дороге стоят, Гордей? – спросил все еще не находящий себе дела стрелецкий голова.

– А, пожалуй, что и не надо, Роман Игнатьевич. Вишь, по ним наши пушкари ориентируются, куда ядра ложатся при стрельбе».

– Верно, – подтвердил, Огнев, – Это же хорошие ориентиры. Скажу, чтобы стрельцы тоже пристреливались. Им только палки поближе к крепости вбить в землю надо для ориентира. А пока пусть твои артельщики ров еще перед гуляй-городом поглубже выроют, если стрельцам придется отстреливаться от пехоты за пределами крепости. Стрельцы им помогут.

Стрелецкий голова, наконец, нашел для себя дело, стал давать указание своим подчиненным и успокоился.

Примерно в то же время, когда Огнев начал разворачивать гуляй-город, Хворостинин получил известие от Воротынского о том, что противник подошел к селу Дракино и пытается возле него форсировать Оку с намерением пробиться дальше по направлению к Москве.

Командующий писал, что вряд ли татар удастся там долго удержать из-за малых сил обороняющихся. Тем более, что левее их позиции обошли ногайцы Теребердей-мурзы, числом до двадцати тысяч. Они сбили небольшой заградительный отряд, выставленный князем Андреем Васильевичем Репниным на Оке и уже пошли быстрым ходом на Москву. Часть ногайцев отделилась от главных сил и двинулась по тылам на запад, в сторону Смоленска.

Дмитрию Ивановичу предписывалось идти от Калуги к смоленской дороге, с тем, чтобы, как и планировалось ранее, «задрать» татарские отряды, возглавляемые ханским главнокомандующим Дивей-мурзой. Они переправились через Оку выше по течению и обходили русские войска справа. Как раз эти отряды и требовалось завлечь к гуляй-городу, стоящему у Молодей.

Сам Воротынский с Большим полком и другими силами планировал сдерживать татар у переправы в районе деревни Дракино сколько сможет, а потом тоже отойти к Молодям.

Получив приказ от Воротынского, Хворостинин приказал трубить сбор полка для выступления, а сам наскоро написал две записки в Смоленск. Одну он адресовал Потемкину: велел бить в набат, собирать люд из окрестностей под защиту городских стен и готовиться с посадскими к обороне от отрядов кочевников, которые могут вскорости подойти. Он также просил Потемкина послать к Молодям немецких рейтар, как только они подойдут.

Вторую записку Дмитрий Иванович написал Евфросинии. В ней он просил свою возлюбленную взять с собой сестру, дочь и укрыться у архимандрита Дормидонда в Свято-Троицком монастыре.

Хворостинин решил, что женщинам безопаснее будет в отдаленном монастыре, чем в городе, в котором не осталось профессиональных воинов для защиты. Мысль о том, что после потери сестры он потеряет еще и свою возлюбленную, была непереносима.

Обе записки воевода привязал к лапкам почтового голубя, которого возил с собой в клетке. Записки были на толстой бумаге и от того птице трудно было стоять на ногах. Дмитрий Иванович взял голубя в руки, погладил, чтобы успокоить, вышел на воздух из палатки, в которой сидел и подбросил крылатого посланца высоко вверх в небо. Почтарь взлетел, сделал два круга над палаткой, ориентируясь в пространстве, а затем выбрал направление и уверенно полетел на северо-запад, в сторону Смоленска.

Проводив улетавшего голубя взглядом, Хворостинин вскочил на привязанного к березовому колу возле палатки коня и повел свой полк вдогонку отряда Дивей-мурзы.

Закончив оборудование гуляй-города, Огнев велел своим подчинённым готовить еду, а сам отобрал пару десятков стрельцов и послал их в дозор следить за происходящими поблизости перемещениями войск.

Не прошло и пары часов, как один из посланных в дозор разъездов вернулся и сообщил, что приближается Большой полк.

Стрелецкий голова вышел на узенькую площадку перед гуляй-городом и увидел с холма, как в лучах заходящего солнца сначала показались клубы пыли, а потом вооруженные всадники на уставших конях.

Впереди войска на белом аргамаке ехал князь Воротынский. Он был весь закован в полированную стальную броню, покрытую серебряной насечкой. Заходящее солнце отражалось от его брони и князь, казалось, сам излучает свет. За командиром тянулся его полк, насчитывающий почти восемь тысяч всадников.

«Господи, – подумал Огнев, – куда же я размещу столько людей? Мы же строили гуляй-город на две тысячи человек. Ладно, выстроили сейчас телеги не в два, а в один ряд, но все равно всех разместить будет трудно».

Стрелецкий голова сел на коня, которого подвел один из его подчиненных и поехал навстречу Воротынскому. Надо было проводить его с войсками через рогатки, а заодно, прямо по дороге, договориться, как размещать вновь прибывших воинов.

Подъехав к воеводе Большого полка, Огнев узнал от него, что Сторожевой и Большой полки почти сутки сдерживали основные силы татар на берегу Оки. Однако ногайцы обошли позиции Воротынского слева.

Девлет-Гирей сумел обмануть русских стражников, переправился через Оку на левый берег и, вслед за ногайцами, пошел в сторону Москвы. Воротынскому пришлось сниматься со своих укрепленных позиций на берегу реки и идти вслед за прорвавшимися отрядами кочевников.

К гуляй-городу вскорости подойдут, сказал он, все остальные русские полки.

В погоне за татарами русские бросили обоз с продовольствием, снаряжением, и даже те два десятка пушек, которые были с ними у Оки. Хорошо еще, что в бою потеряли мало людей.

Главная надежда русских войск была теперь на Передовой полк князя Хворостинина, который должен был напасть на вражеский арьергард и завлечь татар к гуляй-городу.

Огнев провел уставших после тяжелого боя и долгого перехода всадников в охраняемую им деревянную крепость. Гарнизон гуляй-города поделился с вновь прибывшими своими запасами еды и воды. Эти запасы сразу уполовинились.

Гордей ходил по своему хозяйству и досадовал, что запасся недостаточным количеством продовольствия и емкостей для воды.

Никем не назначенный на должность завхоза города кузнец соображал: «Петр, конечно, обманет татар и приведет обоз с монастырскими припасами, но этого все равно будет совершенно недостаточно, чтобы прокормить все войско. Надо немедленно послать артельщиков в деревню Молоди, чтобы купить там сена и зерна у крестьян, сколько можно.

Кто мог знать, что в построенной его небольшой плотницкой артелью деревянной крепости будет укрываться все русское войско? Это Дмитрий Иванович Хворостинин так ловко придумал гуляй-город построить. Как он там сейчас?»