Текст книги "Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях. 1991–2021"

Борис Моисеев и Николай Трубач
Голубая луна

Если с сексуальностью в поп-музыке на тот момент все уже было в полном порядке, то гомосексуальность по-прежнему находилась под негласным запретом – об этом говорили, но уж точно не пели. После «Голубой луны», лукавой сказки о двух братьях, исполненной под дискотечный бит, Борис Моисеев, бывший танцор в труппе Аллы Пугачевой, стал главным публичным геем в России – через много лет, когда в стране на официальном уровне наступит реванш консервативной гомофобии, он даже заявит, что все выдумал ради имиджа и популярности. Так или иначе, пусть в сопровождении смешков и издевок (любители российского футбола до сих пор считают, что дружба Николая Трубача и Егора Титова – это что-то комичное), «Голубая луна» неизбежно сыграла роль если не в нормализации гомосексуальности, то хотя бы в простом признании ее существования. Даже это, как оказалось, было верхом смелости: до сих пор не существует другого российского поп-хита, где (почти) впрямую поется о геях.

Виктор Чайка

автор и продюсер первого альбома Бориса Моисеева

Борю Моисеева я открыл как исполнителя. До этого он был в трио «Экспрессия», которое танцевало в шоу Пугачевой. Я уже был известным композитором, слова тоже часто писал сам – даже получил за «Капитана» Татьяны Овсиенко диплом «Песни года». Но мне хотелось чего-то необычного, интересного. Как-то мы с Валерой Леонтьевым летели в самолете, и я ему говорю: «Вот, хотелось бы написать что-то концептуальное – эстрадное, но концептуальное. Как, например, Depeche Mode – они концептуалисты в музыке, но при этом поп-группа». Валера – очень умный, образованный человек. Мы с ним долго беседовали и договорились, что когда напишу материал – покажу ему. Вскоре я сделал наброски песни «Дитя порока». Валере она очень понравилась, но он подумал и сказал: «Понимаешь, все привыкли к другому моему образу. Мне, с одной стороны, интересно, с другой – как-то боязно. Давай я для начала спою твою “Мулатку-шоколадку”, а там посмотрим». Ну и спел. Но «Дитя порока» все-таки петь не захотел. А потом, когда мы были на гастролях во Львове, я показал «Дитя порока», песню «Эгоист» и еще несколько Саше Цекало, и он говорит: «Слушай, а попробуй Моисеева». Я предложил Боре, и он был в шоке. Говорил: «Ты что, доверяешь мне? Да я буду счастлив попробовать». Петь он, конечно, не умел. Мне пришлось весь альбом перелопатить под речитатив – получилось похоже на Army of Lovers.

Для альбома «Дитя порока» я в частности написал песню «Прости меня, мама». Изначально она задумывалась как дуэт с Людмилой Зыкиной, где она бы пела от лица матери, у которой сын – гомосексуалист, пела бы о ее чувствах. В нашей эстраде такого не было, и я понимал, что для успеха это надо было обернуть в такую буффонаду, где все блестит, играет, сверкает. Сделать карнавал! Шуту ведь можно все. Шут может что угодно петь: эпатировать публику, чтобы развеселить ее и поразить. Моисеев как нельзя лучше подошел на эту роль: он много вложил в этот проект, придумывал замечательные клипы, предложил уйти из концертных залов и делать шоу только в театрах, с театральными декорациями. Было страшно, конечно. Гомофобии тогда было не меньше, чем сейчас. Но в то же время было интересно. И в итоге «Дитя порока» – и альбом, и шоу, которое я продюсировал, – произвело эффект разорвавшейся бомбы. Я не ожидал такого успеха – что мы будем ездить по разным странам, что у нас будут гастроли в США.

Проект, который мы делали с Борей, был экзотичным, непохожим на другие – и при этом довольно-таки попсовым. В его основе все равно лежала хитовая музыка – но Боря отличался от других исполнителей своей неприкрытой экспрессивной провокационностью. Тогда это было в новинку, когда человек выходил в женском платье. То есть у нас в «Веселых ребятах» Саша Буйнов в одной песне выходил в женском платье – но это был маскарад. А Боря выходил в женском платье и с женской прической, потому что он себя так видел. Поначалу было сложно пробить этот материал на телевидении, но мы стали снимать очень хорошие дорогие клипы, которые не поставить уже было нельзя.

Я ни за чьи права не боролся. «Дитя порока» – это песня о любви. Там такие слова: «Я прокушу мочку твоего уха и слизну кровь, / И стон твой обожжет мои вены, и возникнет любовь, / И будет она чистой, потому что грязной любви не бывает. / Это говорю я, дитя порока». В песне «Эгоист» говорится, что эгоист не рожден для любви. Есть же люди-эгоисты, правильно? Об этом не пели с эстрады до этого. Или вот «Танго-кокаин», предположим. Кокаин существует, я написал об этом в поэтической форме: «Любимец дьявола один / Танцует танго-кокаин». Вот такие темы я затрагивал. За права наркоманов или гомосексуалистов я при этом не боролся. Просто поднимал тему, выносил ее на обсуждение устами шута. Благодаря эстрадной оболочке это слушали массы и что-то выносили для себя.

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

Ким Брейтбург

композитор

На тот момент, когда песня создавалась, у Николая Трубача уже было несколько песен на радио, но он все-таки не был так широко известен. Песню мы написали вдвоем: часть музыки я, часть музыки – Коля. С текстом то же самое: часть тоже написал я – предложил слова «голубая луна» и все, что было связано с припевом. Историю про братьев придумал Коля. Но мы решили не делать двойные имена: музыку оформили на меня, а текст целиком на него. Хотя правильнее было бы сделать, как Джон Леннон и Пол Маккартни: авторы музыки и текста.

Помню, что на то, чтобы закончить песню, оставалось очень мало времени. Я приехал на квартиру, где в то время жил Коля, и нашел его сочиняющим куплет. У него был кусок мелодии – первый квадрат, – но он не мог сообразить, как сделать дальше. Я подключился к процессу, и мы вдвоем очень быстро написали вторую часть. Припев у меня был готов – придумал по дороге.

Было несколько аранжировок: сначала песня была балладой, небыстрой. А потом мы по настоянию Жени [Фридлянда, продюсера Трубача] сделали ремикс с танцевальной основой – и он в итоге стал популярным. Конечно, отчасти благодаря скандальному, провокационному элементу. Знаковые явления в шоу-бизнесе часто связаны с какими-то провокациями. Песня имела некий подтекст, и в то время это была революция. Но с другой стороны, если смотреть на саму песню, она и музыкально была нетрадиционной для эстрады. Гармонически, логически она напоминает классическую музыку; она не сделана на двух аккордах.

Если ты хочешь записать хит, шлягер, ты должен быть на полшага впереди общего течения. Если сделаешь два шага, рискуешь быть непонятым: это будет слишком радикально. А если будешь делать то, что делают остальные, то встанешь в общий ряд – успеха тоже не будет. Ты просто смешаешься с толпой и никаких ярких эмоций не вызовешь в публике. Это дело тонкое. Здесь нужна какая-то, с одной стороны, свежая мысль, а с другой стороны, определенные рамки, за которые ты выйти не можешь.

Интервью: Григорий Пророков (2020)

Николай Харьковец (Николай Трубач)

певец, автор текста

Мы с Борей познакомились на юбилее группы «А’Студио». Сидели, выпивали – и Боря ни с того ни с сего предложил, чтобы я написал для него песню. А чуть позже мой продюсер Евгений Фридлянд предложил идею дуэта. Я, конечно, испугался, без особого оптимизма встретил это предложение – но все равно попытался что-то придумать, какую-то историю. Сначала ничего не получалось, я даже объявил, что все, нет, а через пару дней меня осенило, и я сочинил «Голубую луну». И на самом деле я и музыку, и текст написал.

Всю эту сказочную стилистику придумал я. Мне хотелось как-то оттенить свое участие – из этого и возникла такая сказка: есть мальчик и его старший брат; один нормальный – а другой необычный. Но в результате, конечно, оттенить и выявить мою гетеросексуальность не очень получилось. Я надеялся, что люди вслушаются, но они не стали.

Самое первое выступление с «Голубой луной» было на «Песне года». Ну и все были в шоке – что и требовалось: что хотели, то и получили. На то, что люди услышат что-то не то, все равно был расчет. И цвет луны мог быть любым на самом деле. Само участие Бори все решило – на тот момент он был гораздо эпатажнее, чем сейчас. Сейчас он уже заслуженный артист, а тогда это было нечто. В принципе, этот выход на «Песне года» был, пожалуй, первый Борин выход на федеральном канале. Не то чтобы он был под запретом – но все-таки.

Особых скандалов вокруг «Голубой луны» не было. Хотя какие-то демонстрации, плакаты в разных городах случались. Всевозможные религиозные течения были против. Выпускали листовки – что-то вроде «Не покупайте билеты на шоу похоти». Но это ни на кого не действовало на самом деле. У меня и до сих пор редкий концерт обходится без «Голубой луны». Бывает, конечно, когда серьезные люди в зале – они просят не петь. И то часто в результате народ расслабляется и просит, ничего страшного в ней нет.

Интервью:

Григорий Пророков (2011)

Михаил Круг
Владимирский централ

Проживший всю жизнь в Твери Михаил Круг и его песни – один из главных фантомов «лихих» 1990-х. Взявший себе геометрический псевдоним Михаил Воробьев, всю жизнь проживший в Твери и ни разу не бывавший в тюрьме, с одной стороны, и правда сформулировал некую стереотипную версию русского шансона: криминал, лютые лица, мизогиния, прикрытая мужской бравадой, да недорогой ресторанный звук. С другой, в отличие от коллег по жанру вроде Розенбаума, Шуфутинского или Успенской, при жизни Круг никогда не был интегрирован в эфирный мейнстрим. Да и после того, как его в 2002 году застрелили в собственном доме при попытке ограбления, тем самым окончательно оформив легенду, вовсе не Круг и инспирированные им проекты (вроде «Бутырки» или «Вороваек») стал форматообразующим автором для набиравшего тогда обороты радио «Шансон». Миф о Круге – это удобная оптика для мифа о беспредельном десятилетии; насколько этот миф соответствует реальности – другой вопрос.[78]78
  Ответить на этот вопрос пытается Артем Макарский в своей статье о Михаиле Круге для издаваемого фондом V-A-C сборника о российской популярной культуре в 1990-х (выпуск запланирован на лето 2021 года).


[Закрыть] Все это, впрочем, никак не отменяет безусловности «Владимирского централа» – песни, которую нигде не крутили, но которую знали все.

Вика Цыганова

певица

Нас с Мишей познакомил [мой муж и продюсер] Вадим [Цыганов]: он хотел, чтобы мы записали совместный альбом. Сказал, что вот, мол, знаменитый Михаил Круг, очень популярный певец. Ну, говорю, прекрасно, да-да, а про себя думаю, кто это. Миша был на пике своей популярности, а я вообще ничего о нем не знала.

Не скажу, что стала поклонницей его творчества – но я сразу поняла, что это человек уровня Высоцкого или Талькова. Потому что, как и они, Миша был героем своего времени. А время-то было действительно лихое. Сколько молодых парней лежит на кладбищах! Что в стране творилось! Устраивались разборки, делили капиталы, «крышевали», грабили, убивали. И во «Владимирском централе» все это так или иначе есть – поэтому он всех так и задел за живое. И еще важный момент: в России всегда люди жили плохо, всегда мучились, а в этой песне есть ощущение определенной несправедливости власти.

Миша был очень одаренным человеком. Его голос не шлифовали в консерватории – но тем не менее в нем чувствовался дар божий, потому что этот голос мог утешить, разделить любую сердечную печаль. Миша был невероятно трудоспособным профессионалом: когда мы записывали альбом «Посвящение», Миша мог много часов стоять у микрофона; там же, в студии, засыпал на пару часов; опять записывал и, не заезжая домой, летел на гастроли. И главное – он был искренним человеком, который понимал, что и для кого он пишет. И не вступал сам с собой в компромисс – просто делал дело, как мужик от сохи: пахал, сеял, растил, собирал – правильно, просто и с душой.

Интервью: Мария Тарнавская (2011)

Артем и Вован

жители Твери

Мы свои настоящие имена сказать не можем, потому что нормальные пацаны трепаться с газетой не станут – но дядя Миша Круг живет в нашем сердце, и за его песни мы хотим сказать пару слов, что знаем. Дядю Мишу мы помним с детства. Во-первых, потому, что, может, кому дома и ставили «Крылатые качели», а нам ставили «Кольщика» и «Девочку-пай». И еще потому, что праздники у четких людей похожи типа на еврейские свадьбы, ну или на восточные какие-то – такие по телику показывают. Собирается толпа народа, вся братва приходит гулять. Ну вот вы видели «Крестного отца»? Ну вот типа того, только у нас холоднее и апельсины в огороде не растут. Дядя Миша был очень добрый и хороший мужик. И когда он пел свои песни – вся братва плакала. А когда его убили эти суки – вообще все плакали.

У нас был братка наш, его завалили в 2005-м. Допустим, Коля. Типа старший товарищ. Любил он нас, малых. И он был на той сходке, когда дядя Миша Круг в первый раз пел «Владимирский централ». И нам много раз все это рассказывал. Михаил очень хорошо к братве относился и ездил на концерты по лагерям. Он даже в «Белом лебеде»[79]79
  Расположенная в Пермском крае колония особого режима для осужденных пожизненно.


[Закрыть] был, где вообще самые лютые лица сидят. И во Владимирский централ тоже приезжал. А там его кореш – Саша Северный – как раз срок мотал. Это большой человек в Твери и вообще в России. Он очень четкий и живет только по понятиям. Очень авторитетный, его надо уважать. Сейчас он немного уже старый, но его все равно все боятся.[80]80
  Александр Северов, которого считают вором в законе Сашей Севером (или Северным), если верить СМИ, и сейчас живет в своем доме в Тверской области.


[Закрыть]

Когда Северный откинулся – собрали всех в нашем лучшем ресторане; заказали еды, водки, вина, всяких там мясных нарезок и салатов; торт испекли. И гуляли, как умели. А Круг – он очень скромный был. Подошел к микрофону и начал петь. Гудеж весь сразу прекратился, потому что у него голос был, как говорится, от Бога, в самое сердце сразу шел. И вот он поет. А все молчат. Застыли прямо со своими заливными. А пел тогда Круг не так. То есть все так – но там был не ветер северный, а Саня Северный. И у Севера из-под очков слезы катились прямо в тарелку. А потом он котлы [часы] свои снял и подарил Кругу. И они долго обнимались. Но только Северный попросил убрать его из песни, чтобы меньше интереса к его персоне было. Кому надо – тот и так понимает. И теперь она про ветер.

Интервью: Мария Тарнавская (2011)

Игорь К.

сосед Михаила Круга, барабанщик группы «Ансамбль Христа Спасителя и Мать Сыра Земля»

Круг строил свой особняк на моих глазах в поселке Лоцманенко Пролетарского района города Твери в конце 1990-х – начале 2000-х. Никто в нашей деревушке тогда реально не знал Мишу. Мы всю жизнь срать бегали на улицу – а тут иномарки, мобилы и т. д. «Пявец! Пявец!» – горланили старушенции, пялясь на сверкающий «[Мерседес] Е230», припаркованный у входа. Я же часто общался с ним, когда он отдыхал после гастролей. Как и все пролетарские пацаны, мы играли в футбол, шутили, пили местный самогон. Я в первый раз увидел компьютер! Было здорово.

На пустыре между нашими домами Миша мечтал построить маленькую часовенку, но так и не успел. Конкретно по творчеству я с Кругом не разговаривал, но влияние Вики [Цыгановой] на него было, на мой взгляд, ощутимо. И все же двери его дома были открыты не для всех. Прошло время, и некая душевность и простота постепенно исчезли. И вот уже в «Лазурном», «М-клубе» и прочих забегаловках толпится эта приблуда якобы соседей, коллег, толпа этих жополизов!

Песня «Централ» – это гимн тех, у кого нет даже малейшего понятия о родине! Я не знаю ни одного достойного человека, который слушал бы песни подобного типа. Очень жаль, что действительно сильные песни Миши непонятны большинству (тем, кто смотрит зомбоящик). Вожди закончили свои реформы – и вот уже в каждом третьем мобильнике звучит эта шарманка. И это пьяное быдло подпевает и учит меня, втирает мне свои лживые ценности! А в наших сердцах остался все тот же дядя Миша: всегда приветливый, добродушный и лоцманенский.

Интервью: Павел Гриншпун (2011)

Дмитрий Маликов
Звезда моя далекая

Выходец из эстрадной семьи, сын основателя ВИА «Самоцветы», бывший гражданский муж Натальи Ветлицкой Дмитрий Маликов был нетипичным героем для российской эстрады 1990-х – и дело было совсем не в консерваторском образовании (высшее фортепианное образование Маликов получил, уже будучи поп-звездой, – и параллельно с песенными альбомами выпускал и записи своей фортепианной музыки). В Маликове совершенно не было свойственных эпохе нахрапа и провокативности, а было обаяние хорошиста, добрая улыбка и какая-то ненавязчивая любовь к России. В лучших песнях Маликова хитовый мелодизм, унаследованный от отца, соединяется с новым компьютерным звуком – и с деликатными народными мотивами: все это есть в «Звезде моей далекой» – еще одной важной российской песне об оптимистической погоне за неведомым. Широту своего характера Маликов удачно приспособил на пользу карьере уже в 2010-е, когда сумел встроиться в мир микроблогинга и мемов, не потеряв себя.

Дмитрий Маликов

певец, композитор

Одна из главных черт вашего творчества – отсутствие агрессии. Откуда у вас это?

Тут не то чтобы агрессивность. В любой стране есть определенная музыкальная поляна, и на ней растут различные цветочки, грибочки… Я просто одна из составляющих этой мозаики. Потому что есть люди, которые тянутся к мягкости, романтике, отсутствию агрессии, отсутствию пошлости. Я не ставлю выше никого – просто у меня свои краски. Они не то чтобы глобально востребованы, но они дают возможность существовать, творить и иметь собственную аудиторию.

Конечно, когда я начинал, этой аудиторией были сотни тысяч людей, молодое поколение. Сейчас в каждом слое находятся отдельные люди. Несколько дней назад я приехал из Архангельска: на концерт пришли семьями, парами, кто-то – за ностальгией, кто-то – за моей инструментальной музыкой, кто-то – за новыми песнями. И спасибо им большое, что приходят.

Еще дело в воспитании: у меня отец очень добрый, никого никогда не обидит. Конечно, я не безгрешен, и были моменты, когда я обижал людей, – заслуженно или нет. Но с годами становишься сентиментальным человеком, более милосердным. Ты видишь, как людям тяжело, – не только тем, у кого не хватает чего-то материального, вообще людям. Жизнь – штука непростая. Помогая кому-то, ты понимаешь, что и тебе помогут. Бог даст.

Буквально накануне нашего разговора мы встречались с [лидером группы «Ночные снайперы»] Дианой Арбениной – у нас будет совместное выступление на моем концерте, – и мы как раз говорили о том, что вокруг все очень пластмассовое, ненастоящее. Она в своем жанре пытается через это переступить. Я через инструментальную музыку пытаюсь говорить о серьезных вещах. В поп-музыке говорить о них не получается. Жанр такой.

Почему не получается?

О совсем серьезных вещах там говорить трудно, – о вере, например. Поп-музыка все-таки более развлекательная, там все сводится к лирическим отношениям. При этом воздействие, которое она производит на людей, огромно. У меня были моменты, когда я разочаровывался в поп-музыке, занимался классикой. Но теперь я понимаю, что этого нельзя делать. Раз Господь дал возможность говорить с большими массами людей, надо этим пользоваться. Если от тебя эти люди чего-то ждут, ты не должен их разочаровывать. Ты должен работать на них.

Вы же начинали гастролировать еще школьником – когда ездили с родителями в тур с «Самоцветами». Вы посмеивались тогда про себя – типа «Дальше действовать будем мы»?

Я тогда вообще не думал, что буду сочинять и петь песни: я хотел стать пианистом. Просто вынесло меня на волне того, что всем очень хотелось молодежной музыки. Вот и сложилось так, что, с одной стороны, были протестные «ДДТ» и «Кино», а с другой – тин-идолы «Ласковый май», Дима Маликов и Женя Белоусов. А эра «Самоцветов» и вообще всей официальной эстрады закончилась. И когда я начал активно работать, я уже сам помогал родителям, в том числе финансово.

Я в 1988 году поехал на первые самостоятельные гастроли в Евпаторию, имея три песни в запасе. Когда я вернулся, у меня было 1600 рублей. Я не знал, куда их девать! Купил инструмент. Я вдруг в 19 лет стал очень популярным. Это судьба, удача и какие-то способности мои: анализировать это все было некогда. Надо было учиться на дневном отделении в консерватории, надо было работать. Я в четверг занимался с профессором, а в пятницу у меня было два концерта в Челябинске, потом в субботу – три и в воскресенье – еще три. И в таком графике я жил несколько лет.

Вы уже тогда были миллионером?

Да, но рублевым. От того благосостояния ничего не осталось. Если бы разумно тогда поступить – например, купить квартир двадцать, – можно было бы эти деньги все потом капитализировать.

Бари Алибасов сказал, что он придумал «На-На» с оглядкой на то, сколько вы в то время получали.

Да, и Сташевский у Юры Айзеншписа появился тоже в некотором роде как альтернатива мне. Я удержался только благодаря песням вроде «Нет, ты не для меня», которые позволили мне встроиться в прослойку гламурной, что ли, попсы. Я не знаю, как это назвать.

Русская музыка того периода так или иначе ориентировалась на зарубежные образцы. Какой был у вас?

Я много об этом говорю. У меня был кумир Ник Кершоу. Его гармоническая фактура, структура его мелодий мне нравилась. Были еще, чуть подальше от него, Говард Джонс, Томас Долби, Kajagoogoo, Пол Янг – эта плеяда музыкантов середины и конца 1980-х. Вот они оказали на меня большое влияние.

Как вы эту музыку для себя доставали? Вам привозили пластинки?

Я уж не помню. Кажется, это были компакт-диски. Были какие-то сборники. Кассеты еще были, с ними проблем не было. Потом уже мне стали присылать грампластинки – но на прослушивание винила не было ни времени, ни желания. Это сейчас хочется взять виниловую пластинку. Я надеюсь, мне на день рождения подарят проигрыватель. Есть старый, заброшенный – но хочется новую саунд-систему.

У вас, мне кажется, в отличие от коллег, песни ближе к какой-то русской фолк-традиции: все эти «Сторона родная», «Звезда моя далекая»…

Это на генетическом уровне. Просто я люблю этническую музыку. Русский фолк сейчас размывается и умирает. Потому что деревенских бабушек, которые хранили устную традицию, почти не осталось – а современная поп-культура от этого всего очень отнекивается. Я, например, помогаю фестивалю «Этносфера», где современные музыканты – [Сергей] Старостин, [Александр] Клевицкий – играют джаз, популярную музыку, рок с большой инъекцией русской этники. Есть замечательные коллективы, например «Веретенце». Я до сих пор остаюсь большим поклонником группы Deep Forest – интересно, где они сейчас?..

Песня «Душа», которую вы для Натальи Ветлицкой написали, – одна из самых грандиозных вещей, прозвучавших в 1990-е. Как вы ее придумали?

Это было 1 января, у нее дома. Такой был для нее подарок. От души. Есть изъяны в записи, как и во всех фонограммах тех лет. Но мелодия и какой-то свет остались. Но она, кстати, менее получилась хитовой, чем «Посмотри в глаза». Неплохо было бы эту песню вернуть в каком-нибудь интересном прочтении. Может быть, какой-то западной певице ее предложить – вроде Софи Эллис-Бекстор. Было бы круто.

В 1996 году вы записали инструментальный «Страх полета», довольно радикальная история на фоне ваших хитов. Как вам вообще удалось протолкнуть его на рынок?

Его было сложно протолкнуть не на рынок, а в народ. Я тогда сотрудничал с компанией Rec Records. У меня было записано два альбома подряд. Я сказал: «У меня есть классный песенный альбом “Сто ночей” и инструментальный. Можете выпустить?» Они: «Конечно, можем». Кажется, Саша Шульгин помогал мне с этим вопросом. Он оценил мой труд. Были даже деньги на клип, на промо. Некоторые люди покупали, не зная, что там будет. Кто-то разочаровывался, но в основном нет. Те, кто слушает поп-музыку, были довольны. Хотя качество было плохое. Мы все это писали после пожара – у нас вся студия сгорела. Но не хотелось откладывать, и выпустили как есть.

Играть классику меня тогда не тянуло, зато возникло желание писать такую музыку, потому что настолько давила вся эта поп-история…

А вы не чувствовали разве, что вы все вместе – с Ветлицкой, с «Мальчишником», с кем угодно – делаете современную русскую культуру?

Да я не считаю, что мы делали какую-то культуру. Мы внесли определенный вклад в поп-музыку. Вот и все. Моя роль в искусстве пока очень относительна.

Вас задевало тогда, что рок-музыканты считались певцами свободы, а поп-музыканты – комнатными лирическими героями?

Как показала жизнь, это совсем не так. Все рок-музыканты оказались очень несвободными, примкнувшими к каким-то своим лагерям. Только Шевчук последователен в своих мыслях.

Вам сейчас приходится конкурировать с молодыми артистами. В этой компании вы как себя чувствуете?

В современной популярной музыке ты хорош настолько, насколько хорош твой последний хит. Либо ты отправляешься на полочку ретроисполнителей. В конце 2000-х у меня перестали получаться песни, и я подумал, что моя песенка в поп-музыке уже спета. Я переключился на просветительские проекты, на инструментальные концерты.

И тогда придумали проект «Pianomania».

Это все шло от моего классического образования. Мне в какой-то момент захотелось вернуться к нему. Были мелодии, которые не становились песнями. И мне всегда хотелось играть на рояле, сочинять музыку… Я не выдающийся вокалист. Мой способ самовыражения – это музыка, неважно – со словами или инструментальная.

У нас в стране ниша инструментальной музыки достаточно узкая, и совсем уходить в нее для меня нецелесообразно. Я являюсь таким мостиком – связующим звеном между эстрадой и классикой, просвещением. Достаточно простая, очень романтичная, эмоциональная фортепианная музыка. Я не ухожу в какие-то дебри, потому что тогда все вообще сведется к крайне узкому кругу. А я все-таки привык к широкому успеху. «Pianomaniа» – это отдельная большая широкая вена, по которой течет моя композиторская кровь.

В 2010-е у вас случился новый всплеск популярности – твиты, Хованский, песня «Император твиттера» и так далее. Но хайп в какой-то момент закончился. Чувствуете ли вы какую-то несправедливость жизни по отношению к вам после этого всего?

Нет. Нет!

Почему?

Потому что все заканчивается. Нет ничего более эфемерного, чем слава, тем более у молодежи. А потом, я просто принял решение не поддерживать это направление искусственно. Если у меня будет какая-то шутка для твиттера или какой-нибудь необычный новый фит с рэпером, я это сделаю и выпущу. А не будет – и ладно. В разговорах с молодежью самое важное – это искренность.

Вы сами как-то объясняли себе, почему вами неожиданно снова заинтересовались? Вы для нового поколения стали героем из интернета, а не автором поп-хитов.

Я полностью отдаю себе отчет, что я стал таким человеком-мемом. Я же вижу, как реагируют на мои шутки в твиттере, а как – на новую песню. Во втором случае реакция меньше и идет от взрослых поклонников. С другой стороны, то, что меня знают в разных слоях общества, полезно для рекламных контрактов, которые на меня сыпятся. Среди взрослых людей мало тех, кого знает молодежь.

У вас некоторое время назад была совершенно в духе сегодняшнего дня песня «Отпусти меня». Но другие ваши песни – вполне классическая поп-музыка. Насколько вы позволяете себе эксперименты?

Ну звук, безусловно, должен меняться. Время идет, надо учиться вписываться в современный звук. Это задача продюсеров, и мне, конечно, нужно стороннее продюсирование. Я этого не скрываю и ищу людей. Это нужно делать молодыми руками.

И с кем хотите поработать?

Сложно сказать. Я бы поработал с теми, кто работает с рэперами. Но нужно, чтобы там было больше музыки. В рэп-культуре музыки мало: они все это делают на стильных битах, и текст имеет важное значение. С другой стороны, у них подход легкий: они не парятся, как мы, которые сидели и годами писали альбомы. Сейчас песня в месяц – абсолютно нормальные сроки.

Мне нравится, как делают музыку в Швеции, в Норвегии, – с продюсерами оттуда я бы с удовольствием поработал. Вообще, западный взгляд на мое творчество очень может быть полезен.

Вы неоднократно восхищались Питером Гэбриелом. А пытались ли вы как-то интегрировать его методы в свое творчество?

В песенном творчестве он был для меня недосягаем. Это мой кумир. Мне нравились его треки, например, из «Последнего искушения Христа», я их даже использовал на своих концертах. Но музыкально я за ним не пошел, потому что это слишком расходилось с поп-настроениями российских людей. Подгружал он, конечно.

Вот я все жду, когда Ник Кершоу приедет на гастроли. Но он что-то никак не приезжает. Может, самому его пригласить? Он сейчас работает на небольшие площадки на 300–500 мест, под гитару. Хотя мне одна из его последних песен «The Sky’s the Limit» очень понравилась. Клип посмотрел – 100 000 просмотров, это, конечно, смешно.

Ну, Кершоу все-таки для многих остался автором трех песен. При этом вы смогли сохранить популярность, а он – нет.

Ну да. У нас еще была такая история. Мы делали в 1992 году проект Baroque в Германии с голландской певицей Оскар. И параллельно компания, с которой я работал, раскручивала Haddaway. И он у них тогда так попер, что они забили на нас. У него покатило, а у нас тогда нет. Но сейчас он непонятно где, а я еще пока живой.

Интервью: Екатерина Дементьева (2011), Николай Овчинников (2020)