Текст книги "Дядя самых честных правил. Книга 1"

Глава 25
Фрол

Никогда больше не дам копаться у себя в памяти. Ощущение – будто меня вывернули наизнанку, вытряхнули и неаккуратно свернули обратно. Я вам не носок, чтобы со мной так обращаться! Ни одного судью и близко к себе не подпущу.

– Въи сильный человек, – Шарцберг вытащил платок и вытер вспотевший лоб. – Мало кто выдерживает досмотр и не падает в обморок.

Ещё бы! А ведь знал, собака, что мне может стать плохо, и не предупредил. Специально, да?

– Я составил мнение по этому дъелу. Граф Шереметев, как говорят в России, заигрался. Взял на съебя слишком много. Я составлю доклад в столицу и дам делу официальный ход.

Мне быстро становилось легче, и я не стал садиться.

– Въи хотите предъявить графу претензии?

– Только компенсацию ущерба, который нанесли его опричники.

Судья одобрительно кивнул.

– Прафильный выбор, Константин Платонович. В таком случае дело не будет выглядеть, – он щёлкнул пальцами, подбирая слова, – сутяжным требованием к роду. Но исключительно частным. Полагаю, граф пойдёт на догофор без суда.

Я скептически хмыкнул. Да-да, знаем – договор сюда, договор туда, и Шереметев вывернется, как ни в чём не бывало. Не верю я, что такого «уважаемого» человека могут приструнить.

– Въи зря сомневаетесь, – Шарцберг заметил мою реакцию, – я лично поговорю с графом. Это не первый случай, когда он ходит по краю закона. Поферьте, он больше не будет причинять вам беспокойство. Даю слово.

Он протянул мне руку, и я пожал сухую ладонь.

– И ещё. Вы собирались в Муром, оформлять бумаги, ведь так? Погодите немного, несколько недель. Общественность будет взбудоражена этим происшествием, и ваш приезд может вызвать некоторое волнение среди молодёжи. Градоначальник будет вам очень признателен, если вы чуть-чуть задержитесь.

Ты смотри, как у них там плотненько всё завязано. Ох и клубок в Муроме, я чувствую, причём не безобидных ужей, а гадюк.

– А чтобы вам было спокойнее, дам вам свидетельство, что я подтверждаю ваши права по зафещанию.

Судья взял перо и бумагу и быстро набросал документ. А затем вместо печати размашисто бросил в свидетельство сгусток эфира. Ух ты! Ничего себе фокус. Теперь лист ни разорвать, ни сжечь. И точно известно, кто его выдал.

– Вот и всё, держите. – С лица Шарцберга пропало официальное выражение, и он слегка улыбнулся. – Что вы говорили про чай? Если честно, я ещё не завтракал и не отказался бы от кофия.

– Тогда прошу в столовую!

Ведя Судью на первый этаж, я прикидывал «политические» расклады. Ясное дело – лично до меня Судье и градоначальнику Мурома нет никакого дела. Сейчас я – просто пешка, чтобы потрясти Шереметева, не больше. Оттого и подыгрывают мне, признавая жертвой произвола. Не сомневаюсь – изменятся обстоятельства, и меня сдадут с потрохами. А раз так, сейчас я воспользуюсь тем, что имею. В Муром надо обязательно съездить, посмотреть, что и как, но позже. Будем считать, что я прислушался к настоятельной просьбе.

* * *

Вместо чая Настасья Филипповна накормила Шарцберга целым обедом. Первое, второе, третье, десерт и почти цельный штоф наливки. Судья раскраснелся от обильной еды, расслабился и пустился в долгий рассказ, что в России не хватает порядка.

– Орднунг! – Шарцберг изобразил вилкой круг. – То есть порядок. Когда все знать своё место и дело. Крестьянин пашет, лавочник торгует, дворянин воюет. Видели бы вы, какой орднунг за Одером! Все всё делают правильно, чисто, красиво, ровно. Вот с кого надо брать пример! А здесь? Улицы кривые, крестьяне бунтуют, купцы за бороды друг друга таскают, дворяне интриги плетут и скандалы устраивают. Градоначальник без рюмки водки ни одну бумагу не подписывает. Как так можно жить? Не понимаю. А семечки? Вся мостовая в Муроме засыпана шелухой. Ужас!

Я спрятал улыбку. Похоже, мой гость не знает, что я долго жил в Европе. В основном в Париже, но раз-другой и в германских княжествах бывал, и видел, какой там «порядок». Три раза ха! Крестьяне также бунтуют, причём умудряются штурмовать замки, – у каждого в сарае зарыты дедушкин шлем и папина алебарда. Лавочники нанимают грабителей, чтобы разорить конкурента. Дворяне собачатся и устраивают войнушки каждое лето. Кстати, во Франции дело обстоит точно так же.

– Ещё пирога, Ваше превосходительство? – Настасья Филипповна поднесла очередное блюдо Судье. – С ревенем, слаще мёда.

– Нъет, – Шарцберг сыто икнул, – мне уже пора.

Я, сдерживаясь, чтобы не пританцовывать, проводил утомительного гостя во двор. Хмурые полицмейстеры уже погрузили трупы на телеги и ждали только команды отправляться.

Трое сдавшихся мне опричников тоже собирались покинуть поле бесславной битвы. Кроме них, уцелело ещё пятеро: трое с переломами и двое тяжелораненых. За последних я мог поручиться – умрут не позднее завтрашнего утра. Я чётко видел над ними сгустившуюся тень, словно огромная ладонь накрывала бедняг. Дядин Талант будто облизывался, когда я смотрел на них. Бррр! Жуть какая.

Погрузив раненых в экипаж, ко мне подошёл Шатов.

– Прощайте, сударь. Мы сдержали своё слово, а вы своё.

– Надеюсь, в следующий раз мы встретимся не как враги.

– Не буду зарекаться, – он криво улыбнулся, – но я бы не хотел видеть вас в противниках.

Я протянул ему руку. После некоторого колебания он пожал её.

– Всего хорошего.

– Прощайте, сударь.

Кавалькада из экипажей и телег выехала со двора и медленно поползла в сторону леса. Так и хотелось достать платочек и помахать им вслед. Скатертью дорога! Чтоб глаза мои вас больше не видели. Даст бог, больше никаких внезапных гостей в ближайшее время не будет.

Напевая весёлую французскую песенку «Allons enfants de la Patrie», я вернулся в дом. В гостиной на диванчике сидел Бобров, разглядывая рюмку с красной настойкой на свет.

– А, Костя! Как хорошо всё закончилось, да?

– Угу.

– Может, на охоту со мной? Отдохнёшь, отвлечёшься, расслабишься.

– Нет, спасибо. Только недавно ходил.

– На кого? Заяц, куропатка?

– Волки.

– Зря. Летом у них шкура плохая, тепло не держит. На волка надо зимой ходить.

Мне вдруг захотелось отправить и Боброва обратно в Муром. Но я сдержался: в конце концов, если бы не он, опричники застали бы меня врасплох. Хороший он человек, только уж очень болтливый.

* * *

Смутная тревога разбудила меня посреди ночи. Я открыл глаза – вокруг темнота, только между штор пробивается узкая дорожка лунного света.

Бом! Где-то на первом этаже ударили большие часы. Бом! Бом! И снова всё смолкло. Я перевернулся на другой бок, но спать совершенно не хотелось. А в груди что-то ныло и тянуло куда-то идти. Талант разыгрался? Очень на это похоже.

Беспокойство не давало закрыть глаза, и я встал. Надо проверить, а вдруг я по делу проснулся? Оделся на ощупь и тихо, стараясь не скрипеть половицами, пошёл на первый этаж.

В доме стояла странная, тугая тишина. Даже мыши – и те не скреблись под полом. А лунный свет, льющийся из окон, делал картину прозрачной, словно во сне.

Чтобы прийти в себя, я вышел из дома на заднее крыльцо. Вдохнул прохладный ночной воздух и поднял голову. Ёшки-матрёшки, до чего же звёзды яркие! Млечный путь от края до края, над горизонтом восходят Плеяды. Красотища! А ведь пройдёт ещё лет двести, и такого уже не увидишь – закоптят атмосферу дымом, а свет от городов заглушит большинство звёзд. Хоть радуйся, что не доживёшь до этого.

– Мяу!

У моих ног крутился Мурзилка. Котёнок стукнул меня лапой по ноге и отбежал в сторону.

– Мяу!

– Опять меня куда-то зовёшь? Ну, пойдём, посмотрим, что на этот раз.

Когда подобрыш привёл меня к «семейному» погосту, я нервно рассмеялся. Что за кота я подобрал, со склонностью к мертвецам? Или это ему от дяди досталось, когда Талант перепрыгнул ко мне?

– Мяу-у-у!

– Да иду я, иду. Нетерпеливый какой.

Мурзилка добежал до покосившегося креста и лапами принялся копать землю.

– Мяу!

В груди вздрогнул проснувшийся Талант и сильно ударил в рёбра. От неожиданности я резко выдохнул, и вместе с воздухом из горла полетели сгустки эфира. Мать моя женщина, что происходит вообще?!

Эфир, светящийся в темноте, полетел к могиле. Как первый снег, упал на землю и тут же исчез. Впитывался? Таял?

Котёнок отскочил, выгнул спину и зашипел. А Талант снова ударил меня изнутри, вызвав резкий кашель. И опять клочки эфира потоком хлынули на могилу.

– Ш-ш-ш!

Земля треснула, открывая глубокий провал.

– Ыыы!

Голос мертвеца послышался раньше, чем появился он сам.

– Хлеба… Хлебушка!

Жёлтый череп с налипшими катышками земли, мёртвые костяные пальцы, оскал щербатых зубов.

– Хлеба!

Страшно? Ещё бы! Не каждый день оживший труп к тебе тянется. Но мне стало его жалко – я чувствовал, как он страдает и мучается.

– Эй! – Я присел на корточки, пытаясь заглянуть ему в глаза. – Ты меня слышишь?

– Хлеба! – Голова скелета моталась из стороны в сторону. – Хлебушка!

– Ш-ш-ш!

Мурзилка подскочил к мертвецу и приложил его лапой по темечку.

– А? Чегось? Кто здесь?

Взгляд покойника упёрся в меня – ледяной, полный невысказанной муки.

– Ты Фрол?

– Агась, – скелет кивнул, – дай хлебушка, барин. Сил нет терпеть.

– Нету, Фрол. Не взял с собой.

– Нетути, – печально протянул он, – деточки голодные останутся.

– Фрол. Фрол! Послушай меня: ты сто лет, как умер. Какие деточки? В Злобино уже твои правнуки живут.

Мертвец поперхнулся.

– Правда, чоль?

– Правда. Я тебе врать не буду.

– А хлеб? Хлеб у них есть?!

– Есть, Фрол.

– Точно?

– Сам на днях мимо ездил: хорошо пшеница уродилась. Жать скоро будут.

– А если дожди? – Мертвец затрясся. – А если не…

– Я денег дам, чтобы купили. Никто у меня голодать не будет.

– Правда? – Он посмотрел на меня с сомнением. – Слово даёшь?

– Даю. Все будут сыты, никто голодать не будет.

Мертвец облегчённо выдохнул и разом осел.

– Слово некроманта нерушимо. Верю тебе.

Земля вздрогнула. По эфиру прошлась волна, будто в озеро бросили камень.

– Устал я. Пора уходить, – покойник посмотрел мне в глаза. – Помни о слове, некромант. Помни.

Скелет ухмыльнулся последний раз и осыпался мелкой пылью. Раз, и будто его никогда не было. А трещина в земле затянулась, не оставив и следа.

– Мяу.

Котёнок прошёлся по могиле, принюхиваясь. И принялся копать ямку, собираясь оправить кошачьи дела.

– Мурзилка! Имей уважение, это кладбище, между прочим.

Подобрыш недовольно посмотрел на меня и потрусил в сторону кустов. Вот зараза мелкий!

Я встал, разминая затёкшие ноги, и почувствовал холодок между лопатками. Так бывает от чужого пристального взгляда в спину. Медленно, одновременно потянувшись к small wand'у в кармане, я обернулся.

Нет, никого позади не было. Только ощущение чужого внимания ко мне и тихий, еле слышный смешок, повисший в воздухе. Да запах ромашек, будто на моей голове тот самый венок. Неужели она? Не уверен. Но лучше пойду-ка я обратно домой. Нечего приличному человеку шляться по кладбищу ночью.

* * *

На обратном пути меня начал бить озноб. То ли прохладнее стало, то ли перенервничал, пока мертвеца уговаривал. Так что я сразу отправился на кухню: пару глотков для согрева мне были необходимы.

В полутьме я уронил стул в столовой и зацепился ногой о комод, чуть не упав. Сдавленно зашипел и, прихрамывая, вышел на цель – буфет, где Настасья Филипповна хранила наливку. На ощупь нашёл бутылку, вытащил пробку и понюхал. Точно, оно! Налил в чайную чашку на слух, ровно три булька, и выпил залпом. Хорошо!

Дыдых! Кто-то споткнулся об уроненный мной стул. Кого там нелёгкая несёт? Настасья Филипповна услышала, как я покушаюсь на её запасы? Поставив чашку, я метнулся через кухню к другому выходу. Из чистого озорства мне захотелось сохранить инкогнито и посмотреть, кто ходит на кухню ночами. Я спрятался за дверью и осторожно заглянул в щёлку.

На кухню медленно, держа в руке свечку, вошла Александра. Волосы распущены, длинная ночная рубашка, под мышкой зажата книга. Рыжая залезла в буфет, вытащила из него кусок хлеба, отрезала ветчины и положила сверху. Украсила веточкой петрушки, села за стол и открыла книгу.

Наблюдать за девушкой, читающей и жующей бутерброд, я не стал. Развернулся и тихо удалился на цыпочках. Прекрасно понимаю эту «книжную» душу, сам так не раз засиживался до утра. Но сейчас я пойду спать – после кладбища и мертвеца я и без книги прекрасно засну.

Глава 26
Праздник

– Итак, сударыня, в чём заключается работа мага?

– Творить волшебство?

Зелёные глаза Александры смотрели на меня восторженно и чуть ли не влюблённо. Ещё бы – это был наш первый урок настоящей магии, а не упражнения с утюгом. Утром девушка призналась, что увидела эфир: во время боя с опричниками было столько магии, что зрение ученицы внезапно «щёлкнуло».

– Нет, – я улыбнулся, – «волшебство», с обывательской точки зрения, это побочный эффект. Работа же мага – в управлении мировым эфиром.

– А…

– Тем самым, что вы научились видеть. Необязательно, чтобы действия мага обретали видимую форму, зовущуюся «волшебством». Иногда результат работы никак не проявляется для внешних наблюдателей, а чаще всего обыватель увидит только вспышку искр.

– Я поняла.

– И теперь мы переходим к главному – с помощью чего мы влияем на эфир? Деланные маги, не обладающие Талантом, имеют три инструмента: small wand, middle wand и grand wand. Обычные люди называют их «волшебными палочками», волшебными жезлами и волшебными посохами, но мы будем использовать академические термины. С middle wand'ом вы уже познакомились, сударыня. Как вам «Принц»?

– Он чудесный! – Рыжая даже зажмурилась от удовольствия. – Мы будем им работать?

– Вы, сударыня, сможете с ним справиться лет через пять, если будете прилежно учиться. А сейчас для вас существует только small wand.

Я вышел в центр кабинета и поманил Александру пальцем.

– Дайте правую руку.

Взяв её узкую ладонь, я вложил в пальцы small wand.

– Нежнее, сударыня, нежнее, это не вилка. Вот так. Да, правильно. А теперь сделаем первое упражнение.

Я удерживал её руку за запястье и вёл, будто кукольник марионетку. Плавный взмах, резкое движение вправо, наискосок вниз и снова вправо.

В воздухе загорелась латинская буква Z. А глаза моей ученицы вспыхнули – она сделала первое чудо! Сама! Говорить девушке, что она только держалась за палочку, а с эфиром работал я, вовсе не нужно.

– Это базовая фигура для тренировки навыка.

– Тренировки? – Рыжая обиженно выпятила нижнюю губу. – Она бесполезная?

– Сударыня, о полезности упражнений для вас буду судить я. Скажу рисовать бабочек – будете их делать. Скажу обнажённых мужчин, – рыжая захихикала, – сделаете серьёзное лицо и приметесь делать. Понятно?

– Да, Константин Платонович.

– Хорошо. Нет, это не «бесполезная», – передразнил я её, – фигура. Она рассеивает флуктуации эфира. С неё вы будете начинать, перед тем как чертить Знаки и Печати. А теперь верните мне small wand.

– А… Я думала, вы мне её для тренировки дали.

– Small wand – это личная вещь мага. Никому не передаётся и настроена на хозяина. Видите? У меня она выполнена из красного дерева с сердечником из серебра. Дерево обеспечивает экранирование, а металл служит проводником эфиру. Для удобства рукоять обёрнута кожей. Запоминайте, сударыня, вам это пригодится. Каждый маг делает первый small wand сам.

– Сам?

– Именно.

– А как, из чего мне делать? Я ведь не умею…

– Пока мы не нашли подходящий материал для вас, будете тренироваться с этим.

Жестом фокусника я вынул из кармана толстый и длинный карандаш.

– Сделано в Штайне мастером Фабером. Грифель чуть хуже проводит эфир и не выдерживает высоких нагрузок, но для вас будет в самый раз. И не вздумайте рисовать им!

В глазах Александры появилась обида. Карандаш? Вместо волшебной палочки? Ей?!

– Прекратите дуться, сударыня. Вы хотите учиться или красивую побрякушку? Дайте сюда.

Я забрал у девушки карандаш. Взмахнул и медленно вычертил в воздухе Знак Света.

Бух! Это я чуток перестарался. Вернее, Талант беззастенчиво вмешался в деланный Знак и накачал его эфиром, будто пьяница собутыльника. Вспышка ослепила нас обоих, заставив зажмуриться. Проморгавшись, я вернул рыжей карандаш.

– Неважно, что в руках у мага. Small wand, нож, зубочистка или травинка. Он способен любым орудием начертить Знак и заставить его работать. Единственное отличие: small wand позволяет делать это чище и точнее.

– А «Принц»? Его можно заменить, скажем, тростью?

– Нет. Middle wand работает с высокими энергиями эфира. Трость просто сгорит, едва вы начнёте что-то рисовать.

– Я поняла. Простите, Константин Платонович, больше никаких обид, это не повторится.

– Вот и прекрасно. Берите карандаш и начинайте работать.

Естественно, у Александры ничего не получилось. Пришлось несколько раз брать её руку и показывать. И только через час вокруг кончика карандаша начали появляться искры эфира.

– Хорошо, вы на правильном пути, сударыня. Идите и отрабатывайте самостоятельно.

Рыжая, держа карандаш перед собой, как оружие, вышла из кабинета. Фух, до чего же утомительно возиться с неофитами. Ничего, потом будет легче, да и к делу я эту наглую девицу пристрою. Будет приносить пользу и учиться одновременно.

* * *

Судьба – дама с суровым характером. Она терпеть не может тех, кто ноет, получая её удары. Будь всегда настороже, бодр и весел, – таков её девиз. И, в то же время, она щедра, легко одаривая сегодня после вчерашних неприятностей. И оттого надо праздновать даже самую маленькую победу, показывая Судьбе, что ты умеешь быть благодарным. А то ведь и обидеться может, раз не замечаешь её благосклонности.

Устроить праздник по поводу победы над шереметевскими я был обязан. Но гулять, на мой вкус, надо большой компанией. Чтобы было шумно, весело и задорно. Так что ещё рано утром я отправил с приглашением Кузьму и Прохора на двух экипажах к Добрятниковым. Эта шумная семейка вполне способна создать нужное настроение.

Настасья Филипповна, как старый генерал, командовала прислугой, наводя праздничный порядок. Бобров крутился перед зеркалом, запудривая синяк под глазом. Александра сидела в своей комнате, размахивая карандашом. И только я ничего не делал и с удовольствием наблюдал всю эту суету.

Часа в четыре после полудня приехали Добрятниковы, и дом сразу наполнился шумом, гомоном и мелькающими рыжими головами. Может, от того, что у меня не было большой семьи, мне и нравится такое столпотворение: будто я разом обрёл многочисленных кузин и дядю с тётей, а Бобров сойдёт за троюродного брата.

Застолье получилось на загляденье. Повар и Настасья Филипповна превзошли самих себя: пять перемен блюд, шампанское, начищенное столовое серебро, ослепительно-белая накрахмаленная скатерть, хрустальные бокалы. А гости расцветили ужин смехом, улыбками и разговорами. Мне оставалось только наслаждаться этим весельем и отдыхать душой.

Звездой вечера стал Бобров. Девицы Добрятниковы взяли его в осаду и не отпускали до самого позднего вечера. Впрочем, ему такое внимание нравилось, и он щедро раздавал улыбки, танцевал со всеми по очереди, целовал ручки и остроумно шутил на грани приличия. Умеет же человек!

– Дядя Костя, – ко мне подошла Ксюшка, которой Бобров был неинтересен, – а вы почему не танцуете?

– Я не очень люблю танцы.

– А у нас вы весь вечер танцевали.

– Так ведь я был у вас в гостях, невежливо было отказываться.

– Да? – Она на мгновение задумалась. – Дядя Костя, а вы не обидитесь, если я невежливо не буду танцевать? Что-то совсем не хочется.

– Нет, конечно, Ксюша. Для тебя – всё, что угодно. А кто это у тебя?

Я указал на куклу в руках девочки: самую обычную, тряпичную, с нарисованными глазами. Но одета она была, как королева, – пышное платье, на голове корона из бумаги, украшения из проволоки.

– Это моя подруга, принцесса Анна-Мария.

– Представишь меня ей? – перешёл я на шёпот.

– Анна-Мария, – девочка поддержала игру и торжественно объявила:

– Разрешите вам представить князя Урусова.

– Но я не князь, – шепнул я Ксюшке.

– Неважно, – ответила она мне тоже шёпотом, – так романтичнее.

Талант в груди шкодливо толкнул меня под руку, и я влил в куклу самую кроху эфира. Анна-Мария улыбнулась нарисованным ртом и подмигнула девочке.

– Ой!

Ксюшка часто заморгала.

– Дядя Костя, вы видели? Она…

– Тшш! Сегодня такая ночь, когда вокруг полно магии. Если поискать, можно найти и не такие чудеса.

– Да? – Девочка огляделась по сторонам. – Тогда мы с Анной-Марией пойдём искать.

И рыжая егоза убежала, ловко проскочив между сёстрами. Но в одиночестве я оставался недолго.

– Скучаете, Константин Платонович?

Рядом со мной присел Добрятников.

– Почему же? Хороший вечер, приятная компания. Сижу, наслаждаюсь зрелищем.

Пётр Петрович согласно кивнул.

– Вижу, ваши проблемы с Талантом решились.

– Да, так и есть.

– Не поделитесь секретом?

В его глазах блестело любопытство учёного, нашедшего новый вид какого-нибудь бурундука.

– Увы, – я развёл руками, – это сложно объяснить. К тому же, боюсь, мой личный опыт будет бесполезен для других. Не обижайтесь, Пётр Петрович, но я действительно не могу рассказать. Это…

– Не объясняйте, – он вздохнул и махнул рукой. – Личный опыт – сплошная экзистенция. Такие переживания – не тема для учёных исследований.

Он помолчал, разочарованно кусая губы.

– Кстати, – Добрятников перевёл разговор на другую тему, – вы правильно сделали, что пригласили Надворного Судью. Шарцберг хоть и немец, но человек правильный. Он даст вашим обидчикам укорот, не сомневайтесь.

– Надеюсь, Пётр Петрович, очень надеюсь. Он попросил меня подождать с поездкой в Муром. Мол, чтобы не возбуждать местное общество.

– О! Это он правильно сделал. Слишком много буйной молодёжи, готовой творить глупости. Наверняка вас бы ждал десяток вызовов на дуэль от миньонов Шереметева. И я даже не сомневаюсь, кто бы вышел из них победителем. Так что муромские чиновники облегчают себе жизнь. А через месяц непременно случится новый скандал, и вы не будете в центре внимания.

Он сделал паузу и внезапно спросил:

– Константин Платонович, скажите, как на духу: что с Александрой? Это всё блажь, или девочка…

– …может чего-то достичь. Способности у неё есть, прилежание тоже.

– Она действительно станет деланным магом?

– Станет, – я улыбнулся, видя беспокойство отца, – если вы хотите для неё такой судьбы.

Добрятников грустно улыбнулся в ответ:

– Я всегда потакал желаниям дочерей. Не могу противиться их просьбам. Так что, боюсь, от меня ничего не зависит.

– Не беспокойтесь, Пётр Петрович, я прослежу за Александрой. Если она и дальше будет такой же настойчивой, её ждёт замечательное будущее.

* * *

Праздник завершился уже за полночь. Как бы ни хорохорился Бобров, но рыжие девчонки его затанцевали. Добрятниковы всей толпой отправились ночевать в правое крыло, а я к себе – в левое. Но перед этим я заглянул на кухню и тихонько взял бутылку шампанского и два фужера.

Поднялся на второй этаж и уже у своей комнаты заметил на другом конце коридора фигуру орки. Стоит себе такая у окна за кадкой с фикусом, смотрит задумчиво в окно.

– Татьяна?

– Да, Константин Платонович.

В её голосе послышался лёгкий смешок. А ведь она меня ждала, хитрюга.

– Зайдите ко мне, Татьяна.

Она вошла в мою комнату, закрыла дверь и повернула ключ в замке. Соблазнительно улыбнулась и спустила с плеча лямку сарафана.

– Татьяна, я вызвал вас не для этого, – я нахмурился и сделал рукой знак подойти ближе.

Орка смутилась, быстренько вернула лямку на место и мелкими шагами подбежала ко мне.

– Я в чём-то провинилась, Константин Платонович?

– Наоборот, Таня, совсем наоборот.

С Бобровым и Добрятниковыми я уже отпраздновал победу. Тришку, Прошку и остальных дворовых наградил за участие в сражении. С Настасьей Филипповной мы отдельно посидели, душевно поговорив. От подарка ключница принципиально отказалась, сказала, это её работа – поддерживать меня во всём. Осталась без награды одна Татьяна. А ведь она уложила из «огнебоя» трёх опричников, и это только тех, которых я заметил. И против бастарда дралась, давая мне возможность прийти в себя. Так что сегодня будет Тане маленький сюрприз.

Я взял бутылку шампанского, открыл с громким хлопком и налил в два фужера. Один подал девушке, другой поднял сам.

– За тебя, Таня. За самую лучшую мою помощницу!